Структура Евхаристического канона Римской Церкви и проблема его генезиса

Прежде всего обратим внимание на структуру этого канона. Она крайне причудлива: P-S-E-J-A-E-J + «Отче наш...». Т. е. здесь две интерцессии и два эпиклесиса, предварительный и заключительный, притом оба — восходящие!

Ибо здесь мы видим прошение о принятии Даров («Приими и благослови сии Дары...») вместо обычного прошения о наитии на Дары Св. Духа. Но мы уже встречали подобный восходящий эпиклесис, когда рассматривали Литургию "Testamentum"-a. И мы говорили о том, что подобная форма эпиклесиса связана с литургической традицией ап. Петра. Таким образом в самом сердце Римской Литургии содержится подтверждение предания о её происхождении от ап. Петра.

Вместе с тем, перед нами, очевидно, результат некой реформы, то есть переходная форма канона, который в будущем сократится. При этом элемент J прочно утвердится в конце — на месте заключительного эпиклесиса. Этот процесс можно выразить следующей формулой:

 

И мы отчасти видим его в чине Римской Литургии Вел. Четверга, который обнаружил Людовико Муратори (См. Muratorius «Liturgia romana vetus», I, 542). Здесь литургия верных выглядит следующим образом:

1. Целование мира.

2. Приношение.

3. Евхаристический канон:

«Горе сердца...»

Р «Воистину достойно и справедливо...»

(E1) «Тебя молим... приими и благослови сии Дары...»

J1 «Помяни рабов и рабынь (таких-то), всех предстоящих Тебе, за которых приносим...»

А «Приими... и благослови: да будет телом и кровью Господа, Который за день до страдания принял хлеб...» (установительные слова).

Е2 «Вспоминая страдание и смерть Христовы... приносим Тебе жертву святую, прими ее, якоже приял еси жертву Авеля, Авраама... Повели принести ее рукою святою ангела Твоего в пренебесный Твой жертвенник, пред лице величества Твоего, дабы когда от сего алтаря приемлем Св. Тело Христа и честную Кровь, исполнились всяким благословением...»

J2 «Помяни рабов и рабынь Твоих (умерших) и всех умерших вместе с апостолами, мучениками...»

4. «Отче наш...»

5. Преломление св. хлеба и опущение его в чашу со словами:

«Сие соединение и соосвящение Тела и Крови Господа нашего...»

6. Молитва: «Агнец Божий, вземляй грех мiра, помилуй нас»

7. Причащение.

8. Отпуст.

К сожалению, мы не можем датировать этот чин даже очень приблизительно (IV—VII вв.). Но Сергей Муретов, который анализирует его в своём исследовании «Исторический обзор чинопоследования Проскомидии...» (М., 1895 г., с. 106—107), замечает, что он одновременно близок к поздним литургиям и ранней Литургии ап. Иакова: «Все эти данные заставляют нас признать в этом чине латинскую редакцию греческо-сирийской Литургии Иакова...» (с. 107).

Действительно, Анамнесис здесь еще стоит перед Епиклесисом. С другой стороны элементы E и J уже удвоены, точно также как в чине Геласия.

Что касается блуждания элемента J по канону, то это дело обычное. Достаточно сравнить основные литургические группы:

 

Александрийские	P-J-S-A---E-
Месопотамские	P---S-A-J-E-
Византийские	P---S-A---E-J-
Римскую	P---S-Е---А-J-

Здесь мы видим, что радикальное отличие основы Римского канона P-S-A-E — в том, что у римлян эпиклесис предшествует анамнесису. А потому центр тяжести в таинстве перемещается с прошения о принятии Св. Даров на т. н. установительные слова.

В чем генезис этого радикального отличия?

По этому поводу много оригинальных гипотез, из которых я упомяну две наиболее популярные.

Первая гипотеза восходит к немецкому литургисту А.Баумштарку (Baumstark) и предполагает, что элемент римской формулы — Е-А- принадлежит египетскому варианту традиции ап. Петра. Ибо Петр прежде прибытия в Рим, побывал в Египте (ок. 57—62 гг.) и основал «Церковь в Вавилоне» (1 Петр V, 13), т. е. в египетском Старом Каире. Там, в долине Нила и следует искать истоки Римского канона. Предположение это было высказано в 1904 г.

А в 1908 г. английский египтолог Флиндерс-Петри обнаружил на развалинах монастыря Дэйр-Бализе (в долине Нила) папирус, содержащий очень ранний литургический текст рубежа II—III веков. Сильно испорченный фрагмент «С» содержит следующий канон:

Р «... и двумя крылами они (т. е. очевидно, Серафимы) покрывают лицо, двумя ноги и двумя летают... Но и вместе со всеми Тебя освящающими, приими освящение и нас, говорящих Тебе:

S

«Свят, свят, свят Господь Саваоф, полны небо и земля славы Твоей...»

Е

«Исполни и нас Твоей славы и удостой ниспослать Духа Святого Твоего на Дары сии, и сотвори хлеб телом Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа, а чашу — кровью Нового Завета.

А

«Ибо Сам Господь наш Иисус Христос в ту ночь, в которую Он предан был, взял хлеб, преломил и дал (ученикам) сказав: (Приимите, ядите) от него, это есть тело, за вас даваемое во оставление грехов...» и т. д.

Как видим, формула этого канона P-S-E-A — такая же как в Римской Литургии и восходящий эпиклесис также предшествует установительным словам.

Папирус из Дэйр-Бализе подтверждает ту простую истину, что литургическое предание апостолов было лишь начальным импульсом, который должен был найти у различных народов различное выражение. И надо признать, что литургические особенности римского канона как нельзя лучше выражают характер латинского менталитета — его конкретность и стремление к четкости юридически отточенных формулировок.

О том, как реализовывалось это стремление, рассуждает католический профессор Роберт Хотц, автор книги «Таинства во взаимоотношении между Востоком и Западом» (Кёльн, 1979/М., 1988, пер. с нем. свящ. Вяч. Полосина). Исходным моментом западной трактовки таинства он считает реформу папы Дамаса и перевод греч. слова «мистерион» через «сакраментум», совершённый блаж. Иеронимом. Латинское значение слова «сакраментум» («знак», «формула») стало с этого момента смещать в сознании западных христиан смысловой акцент с тайны на внешний знак, словесную формулу. Этот процесс привёл к вытеснению из понятия «сакраментум» таинственного аспекта, к замене его «священным словом». И так родилось рационалистическое учение о непреложном действии таинств при условии произнесения «установительных слов» (которое мы встречаем уже у Августина Блаженного).

Здесь корень радикального различия между Востоком и Западом. Но различие это не обязательно противоположность. В I тысячелетии христианской истории оно осознавалось, скорее, как взаимодополнение. Впоследствие, правда, был период жарких споров о точном моменте пресуществления Св. Даров. Но вот что пишет наш крупнейший литургист проф. Н. Д. Успенский:

«Не существует ни одного соборного определения, как нет и ни одного святоотеческого высказывания в том смысле, что претворение хлеба и вина в Тело и Кровь Господа совершаются при определённых словах анафоры» (в сб-ке «Богословские труды», N 13, с. 138).

Ему вторит наш петербургский проф. протоиерей Ливерий (Воронов): «Большинство Церквей придерживается того мнения, что освящение нельзя ограничить каким-то определённым моментом литургии.» («Евхаристия» — сб-к «Богословские труды», N 21, с. 66), т. е. оно может произойти в любой временной момент Евхаристического канона, ибо оно есть событие всецело вне-временное.