Крит. Аэропорт. Натура. День

Сцена первая

 

Здесь покоится прах Атиллии Рестуты; прожила 25 лет без горя. Что хотела, то и могла; что могла, то и хотела.

Могильный камень найден в Риме, затем перевезен в Верону

 

У меня всегда хорошие отношения с актрисами. Я с ними работаю. Приглашаю неизвестную штучку на главную роль, долго приглядываюсь, выбираю положение, украшаю интерьер, и трах-бабах-тара-рах! Хлопушка! Мотор! Снимаем! Вся киногруппа просто фиксирует наши эротические фантазии. Что такое творчество? Проявление потенции. А если у старого пердуна получается хорошее кино – это мемуары. О былой сексуальной активности.

Господин директор частенько со мною не согласен. Он просит завернуть мою потенцию в тряпочку. Чем-нибудь прикрыть. Господи, все известные твои моралисты были людьми преклонного возраста. Любовь, говорил ты, любовь. И сотворил меня по образу и подобию. А как же мне размножаться? И боженька наделил меня потенцией. Теперь я использую эту потенцию в мирных целях. На художественном фронте. Творчество – это синтез твоего подобия и моей потенции.

Я видел, как божья коровка лезет на божью коровку. Это порнография. Все устроено тобой очень просто. Никакие человеческие законы не в состоянии определить творчество более конкретно. Если есть в художественном произведении твой образ, но нет потенции – порнография. Если есть потенция, но нет образа – это любовь божьих коровок. И достаточно об этом.

Знаменитые и великие актрисы меня не волнуют. Женщина после пятого замужества и четвертого аборта. Что в ней может быть неизведанного? Ее имели другие мастера кинематографического жанра. Неоднократно. Да как я могу взять известную актрису за руку и сказать – «пойдем пофантазируем». Она тут же спросит – «ужин при свечах или натюрморт в подъезде?» На ней живого места нет! Вот эта ложбинка показана на Каннском фестивале, вот эта выпуклость – в четвертой серии. Ее ногами обладал один известный режиссер, ее грудью – другой. Неврастеничка, истерзанная под софитами. Ее облизали с головы до пяток все знаменитые извращенцы. Я не собираюсь вытаскивать из мусорного ведра чужую жевательную резинку. Вкуса в ней нет. Конечно, и в Эйфелевой башне можно найти что-то новое. При утренней заре. При тихой погоде. Если снимать кверху попой. Новая точка зрения. Ма-а-аленькая такая, новая точечка на исколотом женском теле. Но я же не такой садист. Я другой садист.

Я развращаю неопытных актрис. Главной ролью. Я присасываюсь, как вампир, постоянно повторяю, что роль у нее главная, наиглавнейшая. Что она поэтому должна со мной спать, жрать, гулять, раскрывать мне душу, рассказывать о своих фантази­ях. Что каждая минута ее времени – для меня целая жизнь, что каждое ковыряние в носу – для меня событие. Я желаю видеть, как она кричит в оргазме, как она держит ложку во время обеда.

Я хочу знать эту женщину изнутри и снаружи, я хочу понять, от какого соединения спермы и вечности могло получиться такое творение Господне. И тогда я сопричастен ее появлению на свет. И тогда я наслаждаюсь.

Правда, фильма может не получиться. Я не снимаю фильмы каждый день. Просто мы с Александром иногда достаем кинокамеру, что побольше, и приглашаем разных женщин. На кинопробы. Идиотки. Ну где же вы видели, чтобы кинопробы назначались дома у режиссера? Только у меня с Алек­сандром. Обычно это происходит так…

 

ПРАГА. КВАРТИРА АЛЕКСАНДРА. ИНТЕРЬЕР. ВЕЧЕР

Сцена вторая

 

Эта зима получилась (не знаю у кого) особенно холодная. Выпавший снег не таял, река Влтава дышала лютой сыростью. Неунывающие лебеди гоняли у Карлова моста уток. Для разогрева. Пока мы добрались наконец до квартиры Александра, трижды заходили в кафе. Два раза выпили горячего пунша, один раз – по бокалу красного вина. Все животное умерило свой пыл. До весны. И только мы с Александром чувствовали себя как лебеди. Намечали погонять уток.

Художественный бедлам в квартире Александр поддерживал постоянно. Везде под руку попадали самые неожиданные предметы. Например, мотоциклетный шлем на унитазе. Или – осветительный штатив в ванной. Помнится, тогда я обнаружил женскую туфлю у себя под задницей. Я приподнялся с дивана, взял туфлю и зашвырнул в угол. Алек­сандр неодобрительно покачал головой, разыскал на полу женскую туфлю и положил в вазу. Может быть, может быть, интересная композиция. Только выбросил я туфлю желтого цвета, а Александр поднял – красного. Кто-то отчалил в разных туфлях… Немудрено, если однажды я повесил свой пиджак у Александра в прихожей, а нашел его на девице легкого поведения и совсем на другой улице.

Первая «актриса» заявилась, как мы с ней и договаривались. В семнадцать тридцать. Александр подцепил ее в холле киностудии, где она приплясывала под звуки телевизора. Рядом с ней переминался и разносчик пиццы, не зная, как на это действие посмотреть. То ли как на последние секунды жизни перед ядерной бомбардировкой, то ли как на день открытых дверей в сумасшедшем доме. Девушка подпевала телевизору, притоптывала ногами и раскачивалась из стороны в сторону в музыкальном трансе. Вероятно, «актриса» не прошла на какой-нибудь эпизод в жизни и решила наверстать упущенное время. В ритме рок-н-ролла. Александр расплатился с разносчиком пиццы и предложил девице попробоваться на главную роль в нашем фильме. Та сразу же клюнула. Заглотила наживку, как акула. Ей, вероятно, было все равно, что снимать и где сниматься. Лишь бы оценили. Ну это мы с Александром можем!

На музыкальную актрису у нас было отпущено сорок пять минут. Ее подпирала официантка из кафешантана. Шучу. Из кафе неподалеку от Вацлавской площади. Поэтому Александр решил не терять ни секунды. Он согнал меня с дивана, включил все осветительные приборы и объяснил девице теорию Станиславского.

– Это режиссер. – Александр указал на меня пальцем.

Девица внимательно рассмотрела два ржавых софита, видеокамеру, меня и сделала «фиксен». Книксен шлифуется долгими вечерами перед зеркалом на исходе восемнадцатого века. Современные эмансипированные девицы делают «фиксен».

– Я сейчас буду помощник режиссера, – нагло заявил Александр. – Буду снимать.

– О чем фильм? – не менее нагло спросил я у Александра.

Александр укоризненно посмотрел на меня, мол, главный режиссер, а неизвестно, что говоришь. Как, мол, не совестно. Он усадил нашу «актрису» на ди­ван и занял свое место за видеокамерой. Между прочим, кинокамера отличается от видеокамеры, как паровоз от электрички, но девица особенно не разбиралась.

– Что мне делать? – спросила девица, сидя на диване.

– Делай что хочешь!… – хором заявили мы с Александром. Надо самой понимать, что такое кинопроба.

Девица посмотрела нам в глаза и поняла, что надо раздеваться.

– Снимаю, – заверил ее Александр.

«Актриса» еще раз прикинула – а нельзя ли выгнать одного из нас в другую комнату? Но режиссер протирал тряпочкой телевизионный монитор, а помощник режиссера уставился в глазок видеокамеры. Кого тут выгонишь?

– А можно… музыку? – спросила наша актриса.

Александр подпрыгнул и включил телевизор на полную громкость. Потом почесал затылок, набухал полстакана виски и вручил стакан девице. «Актриса» вздохнула, выпила виски и стала раздеваться. Александр снимал.

У девушки было хорошее телосложение. Она аккуратно обнажала себя по частям и складывала вещи стопочкой на диван. Обычно перед тем, как снять лифчик и трусики, девицы жеманятся. Наша «актриса» раздевалась абсолютно спокойно и без остановки. Как в женской бане. Телевизор орал на полную катушку – кажется, это была программа новостей. Наконец девушка скинула все и выпрямилась перед камерой. Небольшая упругая грудь и лукавый пушок – все там, где обычно.

– Сфотографировал? – спросила девушка у Александра.

– Полный порядок! – Александр изобразил на пальцах букву «о».

Тогда девушка взяла в руки лыжную палку, которая оказалась тут некстати, и треснула – вначале по одному осветительному прибору, потом по другому. Если вы слышали, как взрываются софиты, то можете себе представить… Раздался грохот, полетели искры, а девушка даже не поморщилась.

– Можно одеваться? – спросила она.

В одном месте еще искрили провода. Девушка с лыжной палкой стояла перед камерой, и лицо ее ничего не выражало. Только дыхание у девушки стало чуть более энергичным.

– Извини, – сказал Александр. Девушка бросила на диван лыжную палку и внимательно посмотрела в мою сторону.

– Извини, – сказал я.

– Теперь я должна одеться, – сказала девушка.

Мы с Александром поспешили выйти из комнаты на кухню. Мы даже не стали обсуждать случившееся. Чего тут обсуждать, и так все ясно – козлы мы. От не фиг делать.

Из комнаты послышалась мелодия в стиле рок. Вероятно, девушка переключила телевизор на музыкальный канал. Так и есть. Она уже оделась и танцевала среди осколков стекла и опрокинутых софи­тов. На девушке были синие джинсы, серый свитер, а вокруг девушки пустота и козлы вроде нас. Поневоле будешь танцевать с телевизором.

Я подошел к телевизору и приглушил звук.

– Можно пригласить вас в ресторан? – спросил я у девушки.

– Можно, – ответила она. – Меня зовут Карина.

– Очень приятно, – сказал Александр.

Он взял листок бумаги и написал: «Сегодня съемок не будет». Мы закрыли квартиру, прикрепили листок на дверь и поехали в хороший ресторан.