Семейное окружение и его роль в формировании личности ученого

Наряду с изучением особенностей самой личности шел поиск внешних детерминант, которые определяют жизненный путь будущего ученого на разных возрастных этапах его развития. В основном анализировались две зависимости: 1) влияние факторов среды и окружения на формирование личности и ее творческих способностей; 2) влияние внешних факторов на выбор

научной карьеры.

Имеются некоторые данные о роли взаимоотношений со школьными учителями и с преподавателями в период обучения в высшем учебном заведении. Авторитарный учитель, жестко контролирующий детей, придерживающийся традиционных форм обучения, подавляет творческую активность своих учеников. Среди вузовских преподавателей наиболее способствуют развитию творческого потенциала студентов те, которые уделяют своим подопечным много внимания во внеучебное время, сами успешно занимаются научной работой и поощряют в студентах независимость

мыслей и действий.

Но в подавляющем большинстве исследований в качестве предмета изучения выступали социальные и социально-психологические характеристики семей, в которых воспитывались будущие ученые.

 

Среди социальных факторов особое внимание уделялось социальному статусу семьи, материальному уровню ее жизни, образованию и вероисповеданию родителей, количеству и составу детей в семье и т. п. Объектом изучения были и выдающиеся ученые прошлого, сведения о семье которых брались из биографических источников, и современные ученые.

Было обнаружено, что родители будущих ученых, как правило, имели высокий уровень образования и происходили из средних слоев общества. Из семей, занимающих высокое социальное положение в обществе (политическая, финансовая и деловая верхушка и т. п.), редко выходят ученые, тем более выдающиеся. Если же дети из этих семей и занимаются наукой, то предпочитают гуманитарные дисциплины (Knapp, Goodrich, 1952; Knapp, 1963; Roe, 1953).

Среди западных ученых (в основном американских) наиболее творчески продуктивными являются иудаисты, затем протестанты, затем католики. И наконец, многие ученые были единственными или старшими детьми в семье.

Понятно, что эти результаты отражают лишь среднестатистические тенденции. А это значит, что в действительности среди ученых встречаются представители разных социальных слоев и вероисповеданий, а также атеисты, дети из многодетных и малообеспеченных семей.

 

Кроме того, констатация сходства в социальных корнях ученых требует следующего шага - ответа на вопрос: почему так происходит? Очевидно, что за каждым из этих факторов лежат более глубокие объективные и субъективные обстоятельства, порождаемые условиями жизни семьи. Например, семьи с низким материальным достатком просто не обладают возможностью дать своим детям хорошее образование, чаще нацеливают детей на скорейшее начало самостоятельной работы и помощь в обеспечении прожиточного минимума семьи.

Дети из высших слоев общества могут выбирать иные, нежели научное поприще, виды карьеры, чтобы поддержать высокий социальный статус семьи, соответствовать ожиданиям родителей, стремящихся видеть их также на вершине общественной пирамиды. Большое значение имеют традиции, желание родителей найти в детях преемников и продолжателей их дела.

Что касается корреляции между уровнем продуктивности и принадлежностью к той или иной вере, то это может объясняться разными принципами поведения и стилями воспитания, характерными для той или иной религиозной ориентации. Известно, что католическая вера в большей степени требует от своих приверженцев соблюдения установленных канонов поведения,

 

в частности некритичности в восприятии основных догматов веры, строгости и жесткости в отношениях с детьми, большое место принадлежит в ней внутренним и внешним запретам и ограничениям'.

Таким образом, объективные условия жизни семьи формируют в ней определенные социально-психологические феномены - установки, ожидания, предпочтения и ценности, которые отражаются на психологическом облике и профессиональной ориентации ребенка, выросшего в этом окружении. Поэтому огромную важность для развития личности имеют социально-психологические характеристики родителей, особенности сложившихся детско-родительских отношений и стиля воспитания, принятых в семье. С этой точки зрения и должен интерпретироваться тот факт, что ученые часто бывают единственными, старшими или последними детьми в семье. Все перечисленные позиции ребенка в семье являются по-своему исключительными. Первый, последний, а тем более единственный ребенок чаще, чем другие дети, становится объектом особого внимания со стороны взрослых.

Обнаружено, что некоторые характеристики родительского стиля поведения в целом и отношений с детьми положительно коррелируют с развитием у ребенка творческого потенциала. К ним относятся:

1) неконформность (т. е. наличие собственного мнения и умение его отстаивать);

2) отсутствие повышенной тревожности и необоснованных страхов;

3) независимость, вера в собственные силы, основанная на их реалистической оценке;

4) поощрение в ребенке самостоятельности, инициативы;

5) "демократический" стиль воспитания, уважение к личности ребенка;

6) ровный, но не слишком теплый фон эмоциональных отношений в семье.

Нетрудно заметить, что это те условия, которые помогают формированию самостоятельности и ответственности - важней-

' Данные, полученные в подобных исследованиях, могут иметь как минимум две точки практического приложения. Во-первых, можно просто очертить тот социальный круг, где с наибольшей вероятностью будут встречаться способные молодые люди, мечтающие стать учеными, и именно на нем сосредоточить поиски будущих талантов. Во-вторых, там, где это зависит от усилий общества, можно попытаться снизить влияние факторов, сдерживающих развитие творческой личности, и, наоборот, культивировать факторы, благоприятствующие такому развитию.

 

ших предпосылок становления человека как зрелой и сильной личности.

Упоминавшееся выше исследование Кэттелла спровоцировало интерес к поиску условий, способствующих формированию так называемых шизотимных черт личности, и прежде всего ин-троверсии, для которой характерны погруженность в себя, склонность к тщательному обдумыванию и планированию своих действий, самоанализ, высокий уровень контроля за своими чувствами. Объектом пристального внимания стали тяжелые ситуации и события, пережитые учеными в детском возрасте: частые и/или серьезные болезни в детстве, распад семьи, ранняя смерть одного или обоих родителей, конфликтные отношения в семье и другие. Высказывалась гипотеза о том, что подобные ситуации являются для ребенка сильным стрессом и заставляют его замыкаться в себе, искать спасения в напряженной интеллектуальной жизни.

Действительно, в биографиях ряда ученых встречаются такие события. Однако, во-первых, это нельзя рассматривать как непреложное правило, и количество ученых, чье детство протекало вполне безоблачно, ничуть не меньше. Во-вторых, психологический смысл этих ситуаций неоднозначен и может быть истолкован по-разному. Любой стресс, сложное жизненное испытание кого-то ломает, а для кого-то является стимулом и условием более раннего взросления и созревания личности.

Многое зависит от конкретных условий, на фоне которых разворачиваются эти события: требований, которые взрослые предъявляют к ребенку в новой ситуации; их отношения и оценки происходящего; уже сложившихся у ребенка черт характера и личности. Поэтому, например, потеря отца для одного может мало что изменить в жизни, для другого - вызвать тяжелые эмоциональные переживания из-за утраты любимого и близкого человека, для третьего - стать стимулом для принятия на себя функций мужчины в семье.

Аналогичным образом тяжелая болезнь накладывает на естественную жизнь ребенка свои ограничения, которые он вынужден соблюдать (например, постельный режим, ограниченная подвижность), и в то же время требует приложения больших усилий для достижения тех же успехов, что и его сверстники.

Во всех этих случаях изменяется социальная и психологическая позиция ребенка, которая объективно подталкивает его к развитию черт, свойственных "взрослой", зрелой личности. А зрелость личности - одна из важнейших предпосылок развития творческой способности в любой области деятельности.

 

Повышенный интерес к психотравмирующим событиям детства характерен для психоанализа, который постулирует, что склад личности достаточно жестко определяется на самых ранних этапах развития ребенка. В психоаналитической традиции психотравмирующие ситуации трактуются как любые переживания, связанные с недостатком родительской любви и заботы, ревностью старшего или младшего ребенка к другим детям, которых якобы родители больше любят. Особую роль играют отношения с матерью и отцом, связанные с эдиповым комплексом ребенка', многие другие негативные переживания, которые заставляют ребенка контролировать свои желания, потребности, вытеснять их в бессознательное. Но даже будучи вытесненными, эти мощные либидозные импульсы2 ищут разрядки и могут находить себе выход в превращенной и социально приемлемой форме - в научном творчестве.

В психоанализе такой процесс - разрядка энергии инстинктов в неинстинктивных, высших формах поведения - называется сублимацией. С помощью этого механизма психоаналитически ориентированные исследователи науки пытаются обосновать не только возникновение склонности к научной деятельности, но и пробуждение интереса к ее конкретным проблемам и объектам. Так одно из объяснений интереса Ньютона к проблеме гравитации основывалось на том, что в детстве он был лишен родительской любви и заботы и всю оставшуюся жизнь испытывал неудовлетворенную тягу к матери, которая и сублимировалась в его научных изысканиях (Manuel, 1968). Конечно, данную работу отличает чересчур прямолинейное применение положений фрейдизма к интерпретации научных феноменов. В настоящее время среди психологов не так часто встречаются "правоверные" приверженцы теории психоанализа. Однако ее идеи настолько широко и прочно вошли в психологию, что оказались как бы растворены в коллективном сознании западного и в особенности американского психологического сообщества, так что

' Эдипов комплекс - термин, введенный 3. Фрейдом для обозначения процесса, развертывающегося на одной из стадий развития ребенка (от 3 до 6 лет), когда ребенок стремится к сексуальному соединению с родителем противоположного пола, чувствует угрозу от родителя одного с ним пола и со временем разрешает конфликт посредством идентификации с родителем своего пола. Ребенок испытывает эротические чувства по отношению к родителю противоположного пола, ненависть и ревность к родителю того же пола. Неразрешенные проблемы эдипова комплекса являются, по мнению Фрейда, основным источником последующих невротических моделей поведения (Хьелл, Зиглер, 1997, с. 157).

2 Либидо - часть психической энергии, ищущая удовлетворения исключительно в половом поведении (сексуальная энергия) (Хьелл, Зиглер, 1997, с. 157).

 

отдельные элементы фрейдизма можно встретить у авторов, на первый взгляд весьма далеких от психоанализа.

§ 5. Начало самостоятельной деятельности: отношения с научным руководителем

Изучение факторов выбора научной карьеры показало, что для многих ученых этот выбор вовсе не являлся следствием глубинных раздумий или осознания своего призвания. Почти в половине случаев он осуществлялся под значительным влиянием второстепенных факторов, не имеющих прямого отношения к существу будущей деятельности: советов родных и близких; подражания значимым другим; возможностей поступления в то или иное высшее учебное заведение и т. п. Причем особенно это характерно для ученых-гуманитариев, которые чаще выбирают научную карьеру непосредственно перед окончанием института, а вот физики делают это намного раньше, обычно перед окончанием школы (Science as a career choice, 1973).

Большое значение имеют также ценность образования и престиж профессии ученого в глазах общества и семьи, из которой происходит ученый, стиль жизни и традиции последней в плане профессиональных занятий, а также школьная успеваемость. Хорошо успевающие дети потому, возможно, чаще выбирают карьеру ученого, что высокие оценки в школе в обыденном сознании ассоциируются с умственной одаренностью и высоким интеллектом, а последние - с возможностью и целесообразностью заниматься наукой.

Огромная роль в процессе становления ученого принадлежит его наставникам: формальному - научному руководителю и неформальному - коллеге, другу, просто известному ученому, который в силу своих личностных, профессиональных или иных особенностей становится для молодого ученого значимой фигурой, образцом для подражания.

Особое внимание уделялось изучению отношений с научным руководителем, воздействие которого на научную жизнь и деятельность ученика рассматривалось в двух аспектах.

Первый связан с влиянием статусно-ролевых характеристик руководителя на научную карьеру молодого ученого. Дж. Лонг с сотрудниками обнаружил, что известное имя, высокий статус и репутация руководителя в научном сообществе изначально дают его ученикам определенные выгоды: им легче устроиться на работу, опубликовать свои научные работы, их чаще и раньше начинают выбирать в различные научные организации и т. п. (Long,

 

MacGinnis, 1985). Популярность учителя обеспечивает его ученикам возможность широких научных контактов, в том числе с научной элитой, и все это вместе взятое является важной предпосылкой быстрой и успешной научной карьеры. Данный феномен Лонг назвал "накопляемым преимуществом".

Второй аспект отражает влияние научного руководителя как авторитета, личностно значимого человека, носителя и передатчика так называемого "личностного" научного знания, а также образцов поведения в среде ученых. Это влияние напрямую затрагивает формирование ученого как личности, поскольку оно соотносимо с ценностным отношением к науке в целом и отдельным ее сторонам, таким, как научные теории, нормы и правила, отношения с людьми...

Самой известной работой, анализирующей воздействие учителя на молодого ученого, является труд X. Закерман, посвященный учителям ученых, получивших Нобелевские премии. Она обнаружила, что среди учеников Нобелевских лауреатов процент ученых, также ставших Нобелевскими лауреатами, выше, чем в научном сообществе в целом (Zuckerman, 1977). Возможно, что выдающиеся ученые обладают каким-то особым "чутьем", позволяющим им отбирать себе в ученики наиболее талантливых и перспективных молодых людей.

Однако Закерман считает, что дело не столько в этом, а в том, что основу влияния руководителя на ученика составляет помощь (посредничество) в социализации, понимаемой как процесс вхождения в субкультуру науки. При этом ученики Нобелевских лауреатов изначально проходят эту социализацию в среде "научной аристократии", которую, по мнению исследовательницы, отличает ряд особенностей, в том числе высокий уровень стандартов научной деятельности, большие личные притязания и ориентация на будущую позицию научной элиты. Таким образом, сущностью взаимодействия с учителем (по крайней мере в данном случае) является передача принятых в субкультуре научной элиты ценностей и традиций. Последние, становясь частью личности, определяют ее мотивацию, отношение и стиль работы, помогающие в достижении высоких научных результатов.

Д. Саймонтон обратил внимание на то, что в жизни ученого есть разные периоды. На одном из них - формирующем - происходит вхождение в науку и развитие творческого потенциала, т. е. овладение накопленным ранее опытом, знаниями и методами познания, нормами и ценностями отношений и поведения в сообществе (Simonton, 1973). На этом этапе огромное значение принадлежит влиянию самых разнообразных внешних факторов.

 

К макросоциальным факторам, безусловно отрицательно влияющим на развитие творческого потенциала, Саймонтон относит политическую нестабильность и любые войны, в которых участвует данная страна. Положительными факторами, как ни странно, являются гражданские волнения, социальные конфликты, т. е. ситуации, выдвигающие сильных личностей и требующие от личностей быстрого взросления, постижения сути происходящих событий и соответствующего выбора.

Среди факторов ближайшего окружения особая роль принадлежит тем моделям поведения, которые реализуют люди, находящиеся перед глазами молодого ученого. Чем шире круг моделей, доступных индивиду для наблюдения и подражания, чем более разнообразные влияния он испытывает, тем больше он имеет возможностей для выбора собственной роли и соответствующей линии поведения. Автор отмечает, что хотя формальное образование ученого и его взаимодействие с учителем имеют большое значение, положение ученика, изучающего науки под руководством наставника, способствует развитию творческого потенциала лишь до определенного момента, ибо слишком долгое пребывание на формирующей стадии вредно для ученого (Simonton, 1988).

Когда процесс приобретения опыта в основном закончен, наступает следующий - продуктивный - период, в течение которого ученый перерабатывает накопленный опыт, преобразует его в свои внутренние установки и взгляды и "отдает" в виде своих научных результатов. На этой стадии значение "влияний" хотя и остается, но заметно ослабевает. Основной движущей силой дальнейшего развития ученого как личности и как профессионала становится его собственная внутренняя среда, сложившиеся к этому моменту глубинные личностные образования: ценности, смыслы, мотивы, потребности, идеалы и т. п.

Таким образом, и исследователи собственно личностных характеристик ученых, и исследователи факторов их становления постепенно, хотя и с разных сторон, подошли к осознанию необходимости формировать новые подходы к личности как к целостной структуре, объединяющей отдельные ее характеристики (которые при традиционном анализе выступают как разрозненные) единым смыслом и стержнем. Представление о личности как системе позволяет понять, почему одни и те же внешние воздействия могут приводить к совершенно противоположным эффектам у разных индивидов: любое воздействие преломляется через сложившиеся психологические образования, особый внутренний мир человека и воплощается в разных типах поведения.

 

§ 6. Интегрирующий подход к исследованию личности ученого

Заявления о необходимости нового подхода к психологии творческой личности слышатся прежде всего из уст тех психологов, которые вначале шли по традиционному, "коллекционерскому" пути ее анализа и на основе собственного опыта убедились в ограниченности такого взгляда на ученого. Для своего времени он был закономерен и необходим, в его недрах накоплен большой эмпирический материал, который требует осмысления под новым углом зрения.

Но одно дело понять, что личность есть система, и совсем другое - выделить ее главный системообразующий признак, найти адекватные пути изучения этой системы. Основания новой методологии изучения личности ученого психология науки черпает из общей психологии, которая также бьется над решением этой проблемы, и из истории науки, имеющей большой опыт жизнеописаний ученых как представителей определенной научной дисциплины и конкретного исторического периода развития науки и общества.

Поскольку данное концептуальное направление появилось относительно недавно, многие его положения пока являются недостаточно проработанными. Скорее, это некоторые глобальные идеи и соображения, намечающие общие контуры и направления развития исследований личности ученого.

Разные авторы имеют свое видение того, что составляет стержень личностной структуры. Р. Кэттелл считает, что это ценности. Дж. Гилмор полагает, что внутренняя сила продуктивной личности, ее свобода и независимость (которые являются непременным условием продуктивности) обусловлены способностью воспринимать себя как отдельную и отличную от других единицу, т. е. сильным развитием у нее личностной идентичности (Gilmore, 1974). Близких взглядов придерживаются Р. Смит, выдвинувший тезис о том, что основным источником творчества является культивирование собственной личности (Smith, 1973), А. Маслоу, введший понятие "самоактуализирующейся личности" (Maslow, 1968), и некоторые другие авторы.

Как бы ни называли разные авторы выделяемую интегральную характеристику личности, ни у кого из них не возникает сомнений в том, что она представляет собой мотивационно-цен-ностное образование, определяющее позицию человека по отношению к наиболее значимым для него явлениям окружающего мира. Именно система мотивов и ценностей придает смысл и "знак" индивидуальным характеристикам поведения, таким, на-

 

пример, как целеустремленность, настойчивость, воля и др., которые часто принимаются за собственно личностные качества. Они описывают динамические аспекты проявления личности, но ничего не говорят о ее сути, о том, к каким именно целям она так устремлена, ради чего так настойчива, почему проявляет незаурядную волю в одних ситуациях и не проявляет в других.

Что значит "хорошо знать человека"? Не что иное как с большой степенью вероятности предвидеть его поступки в различных ситуациях. А это становится возможным лишь при знании относительно устойчивых, "сквозных" характеристик его личности, каковыми являются мотивы и ценности. Они организованы в иерархическую структуру, в которой одни элементы занимают доминирующее, определяющее положение, другие - подчиненное, второстепенное.

Формирование относительно стабильной иерархически организованной мотивационно-ценностной системы служит одним из показателей завершения становления личности, т. е. обретения ею своей идентичности. К этому моменту человек как бы уже вылепил свое неповторимое лицо и в дальнейшем обычно вносит в него лишь незначительные изменения. Это "лицо" - совокупность идеалов, убеждений, взглядов и установок, побуждающих его деятельность, составляющих смысл жизни, теперь определяет отношение индивида к миру вещей, людей и к самому себе. Начиная с этого момента, источник личностного развития перемещается внутрь самой личности. Зрелая личность обладает способностью самостоятельно планировать и управлять своей жизнью, строить научную судьбу, ставить себе цели научной деятельности, разрабатывать пути их достижения и делать это, исходя из сформированных внутренних императивов и ценностей.

Только достигая такой ступени развития, личность может стать внутренне свободной. Это означает, что она может преодолевать внешние, случайные обстоятельства, не теряя при этом своего "лица", сохранять свои фундаментальные ценности, не жертвовать своей позицией ради достижения сиюминутных целей.

Отсутствие устойчивой позиции делает человека сильно подверженным внешним влияниям, "хамелеоном", легко меняющим свои взгляды в зависимости от изменения обстоятельств. Умение оставаться самой собой, в особенности в ситуациях, требующих личностного выбора, - одна из фундаментальных характеристик творческой личности. Почему выдающиеся ученые так часто отличаются оригинальным поведением, наличием особых привычек и причуд? Многие склонны считать оригинальность сущностной чертой ученого, которая проявляется и в на-

 

уке, и в жизни. С этим можно согласиться, если рассматривать оригинальность поведения и мышления как следствие проявления глубинной, внутренней личностной независимости. Ученый, способный на отстаивание своих научных и жизненных принципов, не боящийся проявить себя как личность, как правило, не боится проявлять себя и как индивидуальность, т. е. быть не как все и в главном, и в мелочах. Но было бы глубочайшим заблуждением начинать "самопостроение" себя как ученого с оригинальничания. Путь к подлинной оригинальности лежит через четкое оформление и действенное претворение в жизнь собственной неповторимой системы ценностей, убеждений и взглядов.

Если основой личности является ее мотивационно-ценностная структура, то специфику личности ученого следует искать в особенностях организации этой структуры. В ценностной системе ученого появляются особые, специфические элементы, непосредственно связанные с наукой: это, к примеру, потребность заниматься научной деятельностью, возникающая из соприкосновения с миром науки в целом и с конкретной проблемой в частности; это научные взгляды и убеждения, приверженность некоей идее, которые начинают функционировать как самостоятельные и очень важные ценностные образования.

Хорошо известно, как мучителен для ученого отказ от своих идей и теорий, как часто он предпочитает "не видеть" очевидных возражений против них. Многие жертвуют карьерой, благополучием ради отстаивания каких-то, казалось бы, абстрактных концепций. Если бы эти идеи и взгляды были тождественны простому знанию, вряд ли отказ от них переживался бы как разрушение личности. Значит, эти чисто содержательные компоненты научной деятельности приобретают личностный статус, глубоко внедряются в структуру личности. Чем больше в системе ценностей ученого доминируют компоненты, связанные с наукой, чем более они подчиняют себе все другие отношения личности, тем более целостной она является. Людей такого типа называют "учеными до мозга костей".

Напрашивается вывод о том, что личность ученого - это довольно позднее психологическое образование, поскольку как ученый человек может сформироваться только в процессе самостоятельной научной работы. До этого он обладает лишь некоторыми задатками, которые делают для него занятия научной деятельностью в принципе возможными.

Сформированность системы личностных ценностей, в том числе непосредственно связанных с научной деятельностью, ее процессом и содержанием, а также индивидуальный, неповто-

13* 195

 

римый способ их реализации в деятельности открывают перед личностью широкие возможности для творчества. Продукт научного творчества всегда уникален, как уникален и путь, приведший к нему данного ученого. Поэтому трудно предположить, что для получения единственных в своем роде результатов требуются личности, похожие друг на друга как две капли воды. Принципиальное сходство между выдающимися учеными состоит, пожалуй, в том, что все они разные и каждый из них - личность.

Таким образом, одной из главных предпосылок творческой продуктивности в науке (как, впрочем, и любой творческой продуктивности) являются сила и независимость личности, которые формируются не только под влиянием внешних факторов, но и при непосредственном и активном участии самого индивида, имеющего перед мысленным взором образ себя в будущем и прилагающего усилия для воплощения его в жизнь.

Позволим себе закончить эту главу цитатой, фактически намечающей программу дальнейшего развития исследований личности: "Перед психологией стоит задача преодолеть обычные "элементные" методики изучения свойств личности и приступить к исследованию целостной, принадлежащей истории, живой личности, выступающей как деятель, творец в сфере политики, техники, науки, обыденной жизни. Построить достаточно содержательную модель творческой личности возможно путем сложного психологического анализа жизни и деятельности выдающихся представителей человечества" (Якобсон, 1981, с. 149).

Глава 3. Параметры личности исследователя

Картина личности человека науки, рисуемая с опорой на обычные психологические методы, нуждается в существенных коррективах. Она выступает в полноте своих красок, когда представленные в ней свойства личности сопряжены со своеобразием исследовательской деятельности. Природа этой деятельности такова, что ее психические компоненты сопряжены с социальными и логико-познавательными в целостной, исторически изменчивой триадической системе.

Наука строится и преобразуется по логико-познавательным нормам и законам. Изобретая и разрабатывая свои гипотезы и концепции, каждый исследователь творит умственные продукты в их пределах. Он творит их в социальной атмосфере, соотнося с голосами других искателей надежного знания об исследуемом объекте. Поэтому он реализует себя не иначе как в силу того, что его самоценные психические свойства интегрируют за-

 

данное объективной логикой научного познания и социокультурным контекстом.

Речь должна идти не о том, чтобы перечеркнуть запечатленное в традиционных психологических терминах, но о совсем другой стратегии. О такой, которая, сохранив в исторически апробированных терминах информацию о психической реальности, преобразовывала бы их смысловую ткань. Вектор преобразования нам уже известен. Он направлен к роли, исполняемой личностью в драме научного творчества.

Драма же эта, подчеркнем еще раз, отнюдь не является чисто психологической. Из этого явствует, что понятия, призванные репрезентировать психический облик "обитателей" мира науки, смогут эффективно работать только когда их психологическая сердцевина пронизана нитями, которые нераздельно соединяют ее с предметным и коммуникативным в триадической системе.

Остановимся на нескольких ключевых понятиях, способных, на наш взгляд, пройти испытание на выполнение системной функции.

§ 1. Идеогенез

Прежде всего следует остановиться на понятии, названном нами идеогенезом. Под ним следует понимать зарождение и развитие тех идей у конкретного исследователя, которые приводят к результатам, заносящим его имя по приговору истории в список хранимых памятью науки персоналий. С первых же своих шагов этот исследователь продвигается по вехам, до него намеченным другими. Его теоретические раздумья сообразуются с тем, что ими испытано, притом, порой, в различные времена. Он способен выстрадать собственные новые решения не иначе как усвоив уроки, преподанные былыми искателями научных истин. При переходах от одного урока к другому может меняться не только содержание мышления, но и его стиль, его категориальные ориентации. И тогда в идеогенезе выступает "малая логика" развития индивида с его "лица необщим выраженьем". У "большой" логики научного познания, как известно, имеются свои внутренние формы, преобразуемые в его историческом "безличностном" движении. Мы можем предпринимать попытки их воссоздания, абстрагируясь от психической организации субъектов, во взрывах творческой активности которых эти формы созидались.

Но ведь в реальности вне подобной психической организации, пронизанной идеогенезом, никакое построение и изменение научного знания невозможно.

 

Представления о "машинообразности" поведения (или деятельности мозга) у Декарта, Павлова и Винера существенно разнились. Каждое из них запечатлело одну из сменявших друг друга фаз всемирно-исторической логики развития научного познания. Метафора "машина" обозначала интеграцию двух глобальных объяснительных принципов этого познания: детерминизма и системности.

Соответственно, в этой смене суждений о "машинообразности" звучит голос логики перехода от одних форм причинно-системного объяснения жизненных (в том числе психических) явлений к другим. Сама по себе логика перехода носила закономерный характер и, стало быть, подчиняла себе отдельные умы безотносительно к прозрачности рефлексии о ней. Но означает ли это, что названные выше имена исследователей, с которыми ассоциируется поочередно каждая из стадий логики науки, не более чем "плацебо" или простой знак различения эпох? Подобное мнение (к которому склоняется в своей интерпретации историко-психологического процесса известный американский ученый Э. Боринг) столь же односторонне, как и давние попытки Т. Карлейля и его последователей объяснить генезис идей "вспышками гения".

Понятие об идеогенезе адекватно принципу трехаспектности. Оно призвано реконструировать динамику становления теоретических идей в исследованиях конкретных проблем, которыми поглощена личность. Тем самым оно характеризует один из аспектов этой деятельности, а именно личностно-психологичес-кий. В то же время динамика, о которой идет речь, обусловлена объективными формами эволюции знания. К этому следует присоединить воздействие на нее макро- и микросоциальных факторов.

Ведь "рисунок" идеогенеза создается включенностью индивида в научное сообщество и в тот малый социум (научную школу), где взращиваются первые идеи, дальнейшая жизнь которых зависит от превратностей судьбы творческой личности.

Большой интерес в плане познания природы научного творчества представляет вопрос о соотношении между индивидуальным путем исследователя и общей историей коллективного разума науки, испытываемыми этим разумом трансформациями, переходами от одних структур к другим.

В биологии изучение корреляций между развитием зародыша отдельной особи и вида привело к биогенетическому закону.

Единичный организм повторяет в определенных - сжатых и преобразованных - вариантах главнейшие этапы развития гигантского "шлейфа" предковых форм. По аналогии с этим зако-

 

ном можно перенести отношение стадий индивидуального развития творческого ума к основным периодам эволюции воззрений на разрабатываемую этим умом предметную область.

Подобная аналогия правомерна, если за ее основание принимается не содержание (состав) знания, а его "морфология". В процессе развития науки изменяются способы построения ее предметного содержания. Оно интегрируется посредством определенных принципов. К ним относится, в частности, принцип детерминизма как главный жизненный нерв научного мышления. В его эволюции сменилось несколько стадий. Индивидуальный ум, в свою очередь, изменяется не только с содержательной стороны, но и "морфологически", структурно. Это делает заманчивым сопоставление двух рядов - "филогенетического" и "онтогенетического". Воспроизводится ли и в каких масштабах и компонентах первый во втором?

Приступив к проверке гипотезы о своеобразной "рекапитуляции", возможной в эволюции творчества отдельного ученого, мы вычленили в трудах Сеченова "лестницу" сменявших друг друга в ходе филогенеза форм детерминистского объяснения явлений.

Применительно к проблеме взаимоотношения соматических и психических факторов в детерминации поведения организма, смена стадий в XIX веке проходила по десятилетиям: 30-е годы - утверждение механодетерминизма под знаком "анатомического" начала; 40-е - сменивший его другой вариант механодетерминизма (господство "молекулярного" начала); 50-е - зарождение биодетерминизма, колыбелью которого стали учения Бер-нара и Дарвина; 60-е годы - ростки биопсихического детерминизма в исследованиях Гельмгольца и других нейрофизиологов. Отправляясь от этого уровня, Сеченов пришел к исследовательской программе, открывшей перспективы изучения психической регуляции поведения с позиций новой, более высокой формы его детерминистского анализа.

Рассматривая динамику творчества Сеченова в контексте исторического движения психологического познания, можно уверенно утверждать, что его интеллектуальный онтогенез воспроизводил в известном отношении (в кратких и преобразованных формах) филогенез научной мысли. Если перед нами не единичный случай, а закон, то его можно было бы - по аналогии с биогенетическим - назвать идеогенетическим.

Подробно об этом см. Ярошевский, 1981.

 

§ 2. Категориальная апперцепция

В свое время сперва Лейбницем, а затем Кантом было введено понятие об апперцепции (от латинского ad - к, perceptio - восприятие) с тем, чтобы обозначить воздействие прежнего интеллектуального синтеза на вновь познаваемое содержание. По Канту, трансцендентальная апперцепция (от латинского: transcen-dens - выходящий за пределы) - это формы и категории, которые служат предпосылками опыга, делают его возможным (Кант, 1964). Кант имел в виду общие формы и категории рассудка (субстанция, причинность и многое другое).

Но эти общие формы для нею означали единство любого мыслящего субъекта, определяющее синтетическое единство его опыта. Применительно же к данному контексту я выдвигаю тезис о функциях не любого субъекта, а субъекта научного познания, единство мышления которого об исследуемом предмете обеспечивают специальные научные (а не только философские) категории. Они, говоря языком Канта, априорны (от латинского apriori - из предшествующего), т. е. предваряют опытное изучение объекта данным ученым. Но их априорность для него обеспечена историческим опытом.

Категориальный строй аппарата науки правит мыслью ее людей объективно и изменяется независимо от их индивидуальной судьбы. Но он играет роль апперцепции в их психологическом восприятии проблем и перспектив их разработки, влияя на динамику теоретических воззрений, на переосмысливание эмпирически данного, на поиски новых решений.

Радикальные различия в категориальной апперцепции привели к конфронтации Павлова с американскими бихевиористами по поводу условных рефлексов (см. работу И. П. Павлова "Ответ физиолога психологам", 1951). У Выготского основные параметры его категориальной апперцепции определил постулат об изначальной зависимости сознания от культуры (ее знаковых систем), выступающей в роли "скульптора" психических функций в социальной ситуации развития'.

Понятие об этой ситуации оттесняло главную формулу науки о поведении: "организм - среда" (биологический детерминизм), заменяя ее другой: "личность-общение-культура".

Конкретно-научное изучение поведения преломлялось отныне сквозь категориальную апперцепцию, заставлявшую мыслить систему отношения индивида с миром сквозь "кристаллическую решетку" социокультурных детерминант.

Подробно см. Ярошевский, 1993.

 

С открытием механизма условных рефлексов И. П. Павлову, чтобы успешно двигаться в новом направлении, требовалось изменить прежний способ видения и интерпретации исследуемой реальности, изучать ее сквозь "кристалл" преобразованных категориальных схем. Основой служила причинно-системная матрица биологического детерминизма (с ее категориями эволюции, адаптации, гомеостаза и др.). Опираясь на эти инварианты, Павлов не ограничивается ими, но вводит дополнительные, призванные причинно объяснить динамику индивидуального поведения. Таковы сигнал, подкрепление, временная связь и др. Они и образовали ту интеллектуальную апперцепцию, сквозь "излучение" которой ему был отныне зрим каждый лабораторный феномен. Они позволили проникнуть в общий строй поведения, неизведанные тайны которого захватывали мысль Павлова до конца его дней.

Категориальная апперцепция у А. А. Ухтомского формировалась как эффект тех инноваций, которые были внесены в основные объяснительные принципы и категории, образующие костяк науки о поведении.

Здесь происходит обогащение детерминизма, который, сохраняясь как инварианта научного познания, приобрел новые характеристики. Важнейшая из них - саморегуляция, под которой разумелось не спонтанное изменение поведения, безразличное к воздействиям внешней среды, но присущая организму активность, направленная на трансформацию этой среды.

"Доминанта, - по определению автора этой категории, - это временно господствующий рефлекс" (Ухтомский, 1950, с. 317). Но какова природа поведенческого акта, обозначенного данным термином? Активность, регулируемость интегральным образом мира, построение проектов действительности - эти признаки остаются неразличимыми, пока организм трактуется как существо, приводимое в действие только под влиянием внешних толчков, мотивируемое только гомеостатической потребностью (например, пищевой), реагирующее только на одиночные раздражители и ориентирующееся во времени только в пределах данного мгновения. На первый взгляд модель, отвергнутая Ухтомским, походила на павловскую. Но он воспринимает учение И. П. Павлова другими глазами. "Наиболее важная и радостная мысль в учении дорогого И. П. Павлова заключается в том, что работа рефлекторного аппарата не есть топтание на месте, но постоянное преобразование с устремлением во времени вперед" (Ухтомский, 1950, с. 258). Наряду с категорией рефлекса в апперцепцию Ухтомского входили в общем ансамбле и другие категории: торможение (которое трактовалось как активный "скуль-

 

птор действия", отсекающий все раздражители, которые препятствуют его построению), интегральный образ, в противовес "ощущению" как "последнему элементу опыта" (Ухтомский, 1950, с. 194), предвкушение и проектирование среды и др.

Здесь важнейшей инновацией явилось введение понятия об истории системы, притом трактуемой в плане развития, которое обусловлено экспансией организма по отношению к среде.

Среди категорий, введенных Ухтомским в аппарат науки о поведении, особое место заняли категории человеческого лица (личности), которыми характеризовалось своеобразие доминант, отличающих поведение человека (а тем самым и его среду и его мотивацию) от других живых существ.

§ 3. Внутренняя мотивация

Поскольку весь смысл деятельности ученого заключен в производстве нового знания, внимание привлекает прежде всего ее познавательный аспект. Дискуссии идут о логике развития мышления, роли интуиции, эвристик как интеллектуальных приемов и стратегий решения новых задач и т. п. Между тем голос практики требует обратиться к мотивационным факторам научного творчества.

За этими факторами издавна признают приоритет сами творцы науки. "Не особые интеллектуальные способности отличают исследователя от других людей... - подчеркивал Рамон-и-Ка-халь, - а его мотивация, которая объединяет две страсти: любовь к истине и жажду славы; именно они придают обычному рассудку то высокое напряжение, которое ведет к открытию". Стало быть, мотивация, а не интеллектуальная одаренность выступает как решающая личностная переменная.

В психологии принято различать два вида мотивации - внешнюю и внутреннюю. О тех ученых, энергию которых поглощают ими самими выношенные идеи, принято говорить как о внутренне мотивированных. В случае же, если эта энергия подчинена иным целям и ценностям, кроме научной истины, о них говорят как о движимых внешними мотивами.

Очевидно, что жажда славы относится ко второй категории мотивов. Что же касается таких мотивов, как любовь к истине, преданность собственной идее и т. п., то здесь с позиции исторической психологии науки следует предостеречь от безоговорочной отнесенности этих побудительных факторов к разряду внутренних мотивов. Сам субъект является конечной причиной тех идей, которые начинают поглощать его мотивационную энер-

 

гию. Появление этих идей обусловлено внешними по отношение к личности объективными обстоятельствами, заданными проблемной ситуацией, прочерченной логикой эволюции познания. Улавливая значимость этой ситуации и прогнозируя возможность справиться с ней, субъект бросает свои мотивационные ресурсы на реализацию зародившейся у него исследовательской программы.

Мотивационная сфера жизни человека науки, как и любого

другого, имеет иерархическую структуру со сложной динамикой переходов от "внешнего" к "внутреннему". Сами термины, быть может, неудачны, поскольку всякий мотив исходит от личности, в отличие от стимула, который может быть и внешним по отношению к ее устремлениям.

Внутренней мотивацией следует считать тот цикл побуждений субъекта, который создается объективной, независимой от этого субъекта логикой развития науки, переведенной на язык его собственной исследовательской программы. В то же время, прослеживая мотивационную "биографию" ученого, следует принимать во внимание важную роль для его будущего выбора внешних обстоятельств.

Как-то в руки молодого Ухтомского попала книга о молодом враче, решившем для пользы науки произвести над собой последний опыт - вспороть по японскому способу живот и детально описать свои ощущения. Когда соседи, заподозрив неладное, выломали дверь и ворвались в комнату, врач, указывая на свои записки, попросил передать их в научное учреждение: "Яркое художественное описание страданий сочеталось со светлым сознанием того, что своими страданиями можно приоткрыть завесу над тайной смерти. Все это ошеломило меня. Книга о враче-подвижнике сыграла значительную роль в определении моих

интересов к физиологии", - вспоминал Ухтомский.

Мало кому известно, что И. П. Павлов, став военным медиком, был (как и Сеченов) первоначально мотивирован на изучение психологии. Из его писем к невесте узнаем, что у него "были мечтания" заняться объективным изучением психологии молодых людей. С этой целью он завел несколько знакомств с гимназистами, начинающими студентами. "Буду вести за их развитием протоколы, - писал он, - и таким образом воспроизведу себе критический период с его опасностями и ошибками не на основе отрывочных воспоминаний, окрашенных временем, а объективно, как делают в физиологии" (Павлов, 1951).

Это писалось в годы, когда на Западе об объективном методе изучения развития личности, да еще с целью открытия критических периодов в этом развитии, никто не помышлял. Вскоре

 

отказался от своих "мечтаний" и сам Павлов. В объективной логике научного познания, а тем самым и для внутренней мотивации, способной подвигнуть на реализацию замысла, предпосылки еще не созрели. Но "внешний мотив", связанный с замыслом приложения объективного метода (как в физиологии) к поведению, трансформировался через два десятилетия в программу особой "экспериментальной психологии" (именно под этим именем Павлов представил первоначально перед мировой научной общественностью свое учение о высшей нервной деятельности).

Сам ученый часто не осознает мотивов, определивших его выбор. Что побудило, например, И. П. Павлова, прославившегося изучением главных пищеварительных желез, которое принесло ему Нобелевскую премию, оставить эту область физиологии и заняться проблемой поведения? Он сам связывал этот переход с испытанным в юности влиянием сеченовских "Рефлексов головного мозга". Осознавал ли он, однако, мотивационную силу сеченовских идей на рубеже XX столетия, в те годы, когда в его научных интересах и занятиях совершился крутой перелом, т. е. когда он приступал к разработке учения об условных рефлексах? Есть основания ответить на этот вопрос отрицательно.

Так, выступая в 1907 г. в Обществе русских врачей на заседании, посвященном памяти Сеченова, Павлов указал в числе заслуг последнего открытие центрального торможения и инертности нервного процесса, но даже не упомянул о распространении принципа рефлекса на головной мозг и его психические функции (Павлов, 1951). А ведь к тому времени уже сложилась и широко применялась основная схема Павлова. Итак, исследование условных рефлексов шло полным ходом, а у Павлова и мысли не было о том, что Сеченов дал толчок этому новому направлению. Идеи "Рефлексов головного мозга" мотивировали деятельность Павлова, произвели коренной сдвиг в его интересах, обусловили его переход в совершенно новую область, но он сам в течение многих лет этого не осознавал.

В области творчества, так же как и в других сферах человеческой жизни, мотивы имеют свою объективную динамику, которая несравненно сложнее того, что отражается в самоотчете субъекта.

Наука имеет свою собственную логику развития, вне которой не могут быть объяснены не только те интеллектуальные преобразования, которые совершаются в голове ученого, но и сдвиги в мотивах его деятельности. Между зарождением идеи и приобретением ею мотивационной силы (т.е. превращением ее в побудительное начало исследования) могут лежать десятилетия. Так было, в частности, и с восприятием Павловым сеченовской рефлекторной концепции.

 

Какова бы ни была мотивация, побуждающая (иногда с огромной страстью) защищать излюбленные, но бесперспективные идеи, она в конечном счете оказывается внешней, ибо бесперспективность означает неспособность мысли продвигаться в предметном содержании, добывать новые знания, ассимилируемые системой науки. Но тогда становится очевидным, что энергия, затрачиваемая на поддержку уже не способной работать мысли, должна черпаться не из общения с предметом, а из других источников - стремления сохранить свою позицию, авторитет и т. п. А это, конечно, - мотивация внешняя. Внутренняя мотивация зарождается в контексте взаимодействия между запросами логики развития науки и готовностью субъекта их реализовать.

Динамика познавательных интересов индивида может не совпадать с интересами других лиц, имеющих собственную программу деятельности, с их точки зрения наиболее продуктивную и даже единственно научную. Это несовпадение опять же создает конфликтную ситуацию. История подтверждает правоту высказывания Джемса о судьбе некоторых научных идей: сначала их считают бессмысленными, затем, может быть, правильными, но несущественными и, наконец, настолько важными, что вчерашние противники этих идей утверждают, будто они сами их изобрели.

Ряд лет мотивационная, удивительная по напряженности энергия Павлова была сосредоточена на экспериментальном изучении отдельных физиологических систем (кровообращение, пищеварение). К началу XX века она переместилась на новое проблемное поле, вероятнее всего, из-за падения эвристического потенциала прежних исследовательских программ. Они не сулили новых успехов столь же значительных, как прежние. И, продолжая экспериментально изучать работу пищеварительных желез, он выбирает новое направление.

К функции одной из "малых" желез - слюнной - Павлов подошел с позиций, которые вывели его далеко за пределы ее предназначения в работе пищеварительного аппарата, в огромный мир законов, по которым живые существа взаимодействуют со средой. Гениальность павловского выбора на первых порах оставалась неприметной. Но сдвиг, произошедший крутой поворот в мотивационной направленности его научных исканий, был обусловлен не его выдающимися личными качествами самими по себе. Внутренний мотив, будучи неотчуждаем от субъекта, создается внешней по отношению к указанным качествам, объективной логикой развития научного познания. Именно ее запросы улавливают с различной степенью проницательности отдельные умы, в силу чего активизируется мотивацион-

 

ный потенциал их творчества. Павлов, как отмечалось, пришел в науку в эпоху триумфа биологического детерминизма, принципы которого впитал вместе со всем племенем натуралистрв его эпохи. Отвергнув прежние механистические воззрения, они исследовали животный мир, опираясь на новую причинно-системную матрицу. Однако ни одно из новых направлений, изменив коренным образом научное знание о живой природе, о законах ее эволюции, еще не утвердило своих принципов применительно к сфере отношений с окружающей средой отдельной особи как целого. Это создавало проблемную ситуацию, вовлекшую в свою неразгаданную структуру исследователей различной ориентации (Романее, Сеченов, Леб, Ллойд-Морган, Торндайк и др.). В недрах логики науки, ставившей эту исследовательскую задачу перед ученой мыслью эпохи, зрели предпосылки к ее решению, и тем самым у субъектов творчества формировалась внутренняя мотивация.

В понимании обстоятельств, обусловивших формирование интересов ученого, выбор им определенного направления, принятие или отклонение гипотезы, образование "психологического барьера", препятствующего адекватной оценке точки зрения другого исследователя, и т. п., мы не продвинемся ни на шаг до тех пор, пока не перейдем от чисто логического анализа в область мотивации, которая требует такого же объективного подхода, как и другие факторы деятельности ученого.

Почему Гете годами вел непримиримую борьбу с теорией цветного зрения Ньютона? Почему Сеченов почти всю свою энергию экспериментатора отдал не нервным центрам, а химизму дыхания? Почему Павлов и Бехтерев, оба исходившие из принципа рефлекторной регуляции поведения, не признавали достижений друг друга и враждовали между собой? Почему нет такой научной теории, которая не вызывала бы противодействия со стороны ученых, обладающих не меньшей приверженностью научным идеалам и не меньшей "силой" логического мышления, чем ее автор?

Невозможно ответить на эти и подобные им вопросы, не приняв во внимание своеобразие внутренней мотивации и характер ее взаимоотношений с мотивацией внешней.

Таким образом, и эвристичность понятия о внутренней мотивации задана тем, что, будучи психологическим по своей категориальной "плоти", оно не сводится к версии, согласно которой, в противовес внешней мотивации, внутренняя мотивация исходит от служащего для нее конечной причиной энергетического "запала" субъекта и только от него. В действительности же она в условиях научной деятельности создается у инди-

 

да объективной проблемной ситуацией (исторический аспект) rf соотношением интеллектуальных сил в научном сообществе (oоциокультурный аспект). Только тогда третий аспект в этой системе отношений - психологический - обретает перспекти-актуализировать свою уникальность и личностность.

§ 4. Оппонентный круг

Понятие об оппонентном круге введено М. Г. Ярошевским' с целью анализа коммуникаций ученого под углом зрения зависимости динамики его творчества от конфронтационных отношений с коллегами. Из этимологии термина "оппонент" явствует, что имеется в виду "тот, кто возражает", кто выступает в качестве оспаривающего чье-либо мнение. Речь пойдет о взаимоотношениях ученых, возражающих, опровергающих или оспаривающих чьи-либо представления, гипотезы, выводы. У каждого исследователя имеется свой круг таких фигур. Очевидно, что оппонентный круг имеет различную конфигурацию. Его может инициировать ученый, когда бросает вызов коллегам. Но его создают и сами эти коллеги, не приемлющие его идеи, воспринимающие их как угрозу своим воззрениям (а тем самым и своей социальной позиции в науке) и потому отстаивающие их в форме оппонирования.

Поскольку конфронтация и оппонирование происходят в зоне, которую контролирует научное сообщество, вершащее суд над своими членами, ученый вынужден не только учитывать мнение и позицию оппонентов с целью уяснить для самого себя степень надежности своих оказавшихся под огнем критики данных, но и отвечать этим оппонентам. Его отношение к их возражениям не исчерпывается согласием или несогласием. Полемика, хотя бы и скрытая, становится катализатором работы мысли. В связи с этим напомним о замечаниях М. М. Бахтина по поводу того, что авторская речь строится с учетом "чужого слова" и без него была бы другой. Стало быть, в ходе познания мысль ученого регулируется общением не только с объектами, но и с другими исследователями, высказывающими по поводу этих объектов суждения, отличные от его собственных. Соответственно текст, по которому история науки воссоздает движение знания, следует рассматривать как эффект не только интеллектуальной (когнитивной) активности автора этого текста, но и его коммуникативной активности. При изучении творчества главный акцент принято

' См.: Ярошевский, 1983.

 

ставить на первом направлении активности, прежде всего понятийном (и категориальном) аппарате, который применил ученый, строя свою теорию и получая новое эмпирическое знание. Вопрос же о том, какую роль при этом сыграло его столкновение с другими субъектами - членами научного сообщества, представления которых были им оспорены, затрагивается лишь в случае открытых дискуссий. Между тем, подобно тому как за каждым продуктом научного труда стоят незримые процессы в творческой лаборатории ученого, к которым обычно относят построение гипотез, деятельность воображения, силу абстракции и т. п., в производстве этого продукта незримо участвуют оппоненты, с которыми он ведет скрытую полемику. Очевидно, что скрытая полемика приобретает наибольший накал в тех случаях, когда выдвигается идея, претендующая на радикальное изменение устоявшегося свода знаний. И это неудивительно. Сообщество должно обладать своего рода "защитным механизмом", который препятствовал бы "всеядности", немедленной ассимиляции любого мнения. Отсюда и то естественное сопротивление сообщества, которое приходится преодолевать каждому, кто притязает на признание за его вкладом новаторского характера.

Признавая социальность научного творчества, следует иметь в виду, что наряду с макросоциальным аспектом (который охватывает как социальные нормы и принципы организации мира науки, так и сложный комплекс отношений между этим миром и обществом) имеется микросоциальный. Он представлен, в частности, в оппонентном круге. Но в нем, как и в других микросоциальных феноменах, изначально выражено также и личностное начало творчества. На уровне возникновения нового знания - идет ли речь об открытии, гипотезе, факте, теории или исследовательском направлении, в русле которого работают различные группы и школы, - мы оказываемся лицом к лицу с творческой индивидуальностью ученого.

Понятие об условном рефлексе родилось в оппонентном кругу и на протяжении всей его.исторической жизни противостояло в научном сообществе потоку идей, образующих новые оппонен-тные круги. Изначально разработка этого понятия имела в творческих устремлениях Павлова два критических вектора. Один был направлен против воззрений, претендующих на объяснение поведения действием особых психических агентов ("биография" которых, с точки зрения принципа детерминизма, представлялась сомнительной). Другой вектор был направлен против нигилистического отношения к чуждым традиционной физиологии, но телесным по своей природе факторам объяснения жизненных актов. Павлов искал выход из тупика, образованного этими

 

подходами, создавшими альтернативу: либо психология сознания, либо физиология организма. Третьего не дано. Павлов покончил с этой альтернативой, сформировав понятие об условном рефлексе. Совершилось же это революционное событие в оппонентном кругу, где Павлов оказался, по собственному призванию, в ситуации "нелегкой умственной борьбы". Перспективный оппонентный круг возник как очаг научных инноваций после знакомства Павлова с трудами Фрейда (породив новое направление в павловской школе, темой которого стало изучение экспериментальных неврозов). После полемики Павлова с гештальт-теорией понятие о динамическом стереотипе и версия экспериментов по "рефлексу на отношение" явно стали "гостями" его лаборатории, выйдя из этого оппонентного круга.

Особо следует выделить оппонентный круг, в котором шло столкновение Павлова со многими представителями бихевиористского движения. Последнее восходило к взращенным на русском пути идеям условно-рефлекторной регуляции поведения. Под этим имелось в виду взаимодействие организма со средой, опосредованное передаваемой нейроаппаратами сигналь-но-знаковой информацией о ее свойствах.

Различие в русском и американском путях разработки науки о поведении создало при столкновении лидеров этих путей оппонентный круг, в котором Павлов подверг критическому анализу попытки разрабатывать эту науку, игнорируя зависимость организации действий от нейродинамических структур и сигнально-знаковых отношений с объектами среды.

В оппонентном кругу Павлова мы встречаем, как это ни парадоксально, исследователей, отстаивавших модель рефлекса, на первый взгляд идентичную его собственной. В этом случае легко заподозрить, что причиной оппонирования служили притязания, носящие по сути личностный характер, лишенный научного смысла, поскольку утрачивалось главное предназначение оппонентного круга: продвинуть знание об объекте на более адекватный реальности уровень. Таковы, в частности, притязания на приоритет. И сам Павлов не был лишен этих притязаний. Однако, как было показано на взаимоотношениях между Павловым и Бехтеревым, хотя оба стояли на позициях рефлекторной теории, созданный ими (и их школами) оппонентный круг возник в силу логико-научных различий в позициях этих двух исследователей.

Выготского можно было бы назвать гениальным оппонентом. Он владел удивительным умением критически разбирать каждую теоретическую конструкцию, обнажая как силу, так и слабость ее прорывов в непознанное.

 

o)4-1860

 

 

Под этим углом зрения, воспитанным им у себя со времен юности и учения на юридическом факультете, он воспринимал в различные периоды своего творчества концепции, которые возникали тогда на переднем крае исследований (как в естественных, так и в гуманитарных науках). Он полемизировал с Потебней об интеллектуальном предназначении басни, с Павловым о дуализме его учения (вопреки его притязаниям на создание картины "неполовинчатого" организма), с Фрейдом (подчеркивая, что, подобно Гегелю, тот, "хромая, шел к правде"), с Келлером, Штерном, Бюлером, Пиаже, Дильтеем, Левиным - по существу со всеми, кто определял научный ландшафт психологии той эпохи. И в каждом случае полемика Выготского с теми, кому он оппонировал, служила для него опорой в выборе и переосмыслении проблем с целью поиска и разработки собственных вариантов решений.

Чтобы создать оппонентный круг, ученый должен быть определенным образом мотивирован. Ведь участие в полемике, критический анализ теоретических воззрений, признанных неприемлемыми, защита и развитие в противовес их собственной позиции - все это требует сочетания интеллектуальной работы с затратами, порой непомерными, мотивационной энергии.

В ситуации оппонентного круга перед нами вновь выступает пронизанность личностно-психологического ядра научной деятельности "излучениями", исходящими от двух других его переменных - когнитивной (без которой оппонирование было бы беспредметным) и коммуникативной.

§ 5. Индивидуальный когнитивный стиль

Логика науки движет мыслью ученых не иначе как посредством "сетей общения", открытых или скрытых (не вписанных в тексты публикаций) диалогов как на теоретическом уровне, так и на тесно связанном с ним эмпирическом.

Из этого не следует, что отдельный ум представляет собой лишенный самостоятельного значения субстрат, где сплетаются когнитивные "сети" (категории логики науки) с коммуникативными (оппонентные круги и др.). Столь же неотъемлемой детерминантой результатов, обретших объективную (стало быть, независимую от неповторимой жизни человека науки) ценность, является личностное начало творчества. По словам Эйнштейна, "содержание той или иной науки можно понять и оценить, не вдаваясь в процесс индивидуального развития тех, кто ее создал. Однако при таком одностороннем представлении отдельные шаги иногда кажутся случайными. Понять, почему эти шаги

 

стали возможными вообще, можно лишь после того как проследишь духовное развитие тех индивидуумов, которые проделали решающую работу".

В когнитивном стиле интегрируются: историологическое начало творчества, безразличное к уникальности личности, с одной стороны, и присущие этой личности способы выбора и обдумывания проблем, поисков решений и их презентации научному сообществу - с другой.

Так, например, для А. А. Ухтомского, как и для других строителей науки о поведении, основной метафорой служит термин "механизм". Однако от технического механизма та система, под знаком которой трактовалось поведение, отличается множеством степеней свободы и способностью к саморазвитию. Такой потенциал был заложен уже в преобладании множества афферентных, идущих от рецепторных аппаратов путей над весьма ограниченным количеством рабочих, исполнительных органов. Доминанта создается благодаря выбору одной степени свободы. Но Ухтомский неизменно мыслил ее активность не только как выбор из множества наличных афферентаций, но и как сопряженную с построением новых интегральных образов, как проектирующую действительность, которой еще нет ("Проект опыта, идущий навстречу ему"). Тем самым он, анализируя своеобразие биологических объектов, наделял их особой формой активности, впоследствии названной Н. А. Бернштейном детерминацией, "потребным будущим", модель которого предваряет актуальное действие.

Монистический взгляд на человека и его место в природе сочетался в мышлении Ухтомского с принципиальным антиредукционизмом. По его убеждению, к каким бы глубоким сдвигам в познании мироздания ни вела новая физика (идеи которой он вносил в биолог