Поэтика литературы как система целого

Древнерусская литература в ее отношении к изобразительным искусствам

Слово и изображение были в Древней Руси связаны теснее, чем в новое время. И это накладывало свой отпечаток и на литера­туру, и на изобразительные искусства. Взаимопроникновение – факт их внутренней структуры. В литературоведении он должен рассматриваться не только в историко-литературном отношении, но и в теоретическом.

Изобразительное искусство Древней Руси было остросюжет­ным, и эта сюжетность вплоть до начала XVII в., когда произошли существенные структурные изменения в изобразительном искусст­ве, не только не ослабевала, но неуклонно возрастала. Сюжеты изо­бразительного искусства были по преимуществу литературными. Персонажи и отдельные сцены из Ветхого и Нового заветов, святые и сцены из их житий, разнообразная христианская символика в той или иной мере основывались на литературе – церковной, разуме­ется, по преимуществу, но и не только церковной. Сюжеты фресок были сюжетами письменных источников. С письменными источни­ками было связано содержание икон – особенно икон с клеймами. Миниатюры иллюстрировали жития святых, хронологическую па­лею, летописи, хронографы, физиологи, космографии и шестодне-вы, отдельные исторические повести, сказания и т. д. Искусство иллюстрирования было столь высоким, что иллюстрироваться мог­ли даже сочинения богословского и богословско-символического со­держания. Создавались росписи на темы церковных песнопений (акафистов, например), псалмов, богословских сочинений…

Художник был нередко начитанным эрудитом, комбинировав­шим сведения из различных письменных источников в росписях и миниатюрах. Даже в основе портретных изображений святых, кня­зей и государей, античных философов или ветхозаветных и ново­заветных персонажей лежала не только живописная традиция, но и литературная. Словесный портрет был для художника не менее важен, чем изобразительный канон. Художник как бы восполнял в своих произведениях недостаток наглядности древней литературы. Он стремился увидеть то, что не могли увидеть по условиям своего художественного метода древнерусские авторы письменных про­изведений. Слово лежало в основе многих произведений искусства, было его своеобразным «протографом» и «архетипом». Вот почему так важны показания изобразительного искусства (особенно лице­вых списков и житийных клейм) для установления истории текста произведений, а история текста произведений – для датировки изображений.

Иллюстрации и житийные иконы (особенно с надписями в клей­мах) могут указывать на существование тех или иных редакций и служить для установления их датировок и обнаружения не дошед­ших в рукописях текстов. Лицевые рукописи и клейма икон могут помочь в изучении древнерусского читателя, понимания им текста, особенно переводных произведений. Миниатюрист как читатель иллюстрируемого им текста – эта тема исследования обещает многое. Она поможет нам понять древнерусского читателя, степень его осведомленности, точность проникновения в текст, тип исто­ричности восприятия и многое другое. Это особенно важно, если учесть отсутствие в Древней Руси критики и литературоведения.

Иллюстрации служат своеобразным комментарием к произве­дению, причем комментарием, в котором использован весь арсенал толкований и объяснений¹.

Зачем изучать поэтику древнерусской литературы? Вместо заключения

История культуры резко выделяется в общем историческом развитии человечества. Она составляет особую, красную нить в сви­той из множества нитей мировой истории. В отличие от общего движения «гражданской» истории, процесс истории культуры есть не только процесс изменения, но и процесс сохранения прошлого, процесс открытия нового в старом, накопления культурных цен­ностей. Лучшие произведения культуры и, в частности, лучшие произведения литературы, продолжают участвовать в жизни чело­вечества. Писатели прошлого, поскольку их продолжают читать и они продолжают свое воздействие, – наши современники. И надо, чтобы этих наших хороших современников было побольше. В про­изведениях гуманистических, человечных в высшем смысле этого слова культура не знает старения.

Преемственность культурных ценностей – их важнейшее свой­ство. По мере развития и углубления наших исторических знаний, умения ценить культуру прошлого человечество получает возмож­ность опереться на все культурное наследие. Все формы общест­венного сознания, обусловленные в конечном счете материальным основанием культуры, в то же время непосредственно зависят от мыслительного материала, накопленного предшествующими поколе­ниями, и от взаимного влияния друг на друга различных культур.

Вот почему объективное изучение истории литературы, живо­писи, архитектуры, музыки так же важно, как и самое сохранение Памятников культуры. При этом мы не должны страдать близору­костью в отборе «живых» памятников культуры. В расширении нашего кругозора, и в частности эстетического, – великая задача ис­ториков культуры различных специальностей. Чем интеллигентнее человек, тем больше он способен понять, усвоить, тем шире его кру­гозор и способность понимать и принимать культурные ценности – прошлого и настоящего. Чем менее широк культурный кругозор че­ловека, тем более он нетерпим ко всему новому и «слишком старо­му», тем более он во власти своих привычных представлений, тем более он косен, узок и подозрителен. Одно из важнейших свиде­тельств прогресса культуры – развитие понимания культурных ценностей прошлого и культур других национальностей, умение их беречь, накоплять, воспринимать их эстетическую ценность. Вся ис­тория развития человеческой культуры есть история не только со­зидания новых, но и обнаружения старых культурных ценностей. И это развитие понимания других культур в известной мере сливается с историей гуманизма. Это развитие терпимости в хорошем смысле этого слова, миролюбия, уважения к человеку, к другим народам.

***

Подобные мысли мы встречаем и в работах известного учено­го-филолога Юрия Михайловича Лотмана¹.

Опираясь в своих работах на разработанные В. В. Виноградо­вым теорию и метод исследования литературной и языковой эво­люции, Ю. М. Лотман расширил круг читателей, которым он адре­сует свои статьи и монографии. Помимо ученых и специалистов определенных областей науки, он включает в этот круг также сту­дентов, учителей-словесников и даже школьников. Автор делает это сознательно, подчеркивая мысль, что конечная цена любого ис­следования литературных и языковых фактов – привить людям любовь к родной литературе и языку, научить их понимать худо­жественное произведение, приобщить к высокому духовному строю подлинной культуры.

Одной из самых вредных теорий, укоренившихся в нашем со­знании, ученый считает идею «китайской стены», которая якобы от­гораживает «высокую», «академическую», вузовскую науку о лите­ратуре от изучения литературы в школе. Сторонники этой теории сводят всю литературу к программе по литературе, чтение произве­дений – к чтению отдельных «отрывков», анализ – к ответу на вопросы для повторения, старательно отгораживая учеников от все­го «лишнего», что не укладывается в сложившиеся схемы школьного изучения литературы. Такой стереотип способен породить лишь скуку, полностью убивающую всякий интерес к предмету.

Ю. М. Лотман утверждает в своих работах, что в культуре нет и не бывает «лишнего», ибо нельзя быть «слишком» культурным, как слишком умным или добрым. Поэтому преодоление наукобояз-ни – важнейший шаг на пути к той школе, создать которую требу­ет от нас время.

В хрестоматии помещены несколько фрагментов из разных статей, сосредоточенных вокруг узловых вопросов школьного кур­са истории русской литературы начала XIX в. Школа должна за­ставлять людей думать, поэтому, адресуя свои работы учителю-филологу, ученый широко и свободно оперирует научными поня­тиями и специальными терминами, легко и непринужденно впле­тая их в словесную канву своих философско-аналитических рас­суждений. Строгая логика изложения материала не мешает учено­му вводить в тексты своих исследований большое количество кон­кретного материала и разного рода дополнительных уточнений, отступлений, замечаний, что, однако, ни в коей мере не снижает динамическую направленность анализа художественного произве­дения. При этом автор не только высказывает и аргументирует свою точку зрения по тому или иному вопросу, но и вступает в полемику со своими оппонентами, оставляя, однако, читателю возможность самому сделать выводы.

Филология в наши дни развивается стремительно, постоянно обогащаясь новым фактическим материалом, открывая новые не­традиционные методы анализа, впитывая в себя данные смежных наук. И задача ученых состоит в первую очередь в том, чтобы до­вести -все открытия и достижения этой науки до умов и сердец современников, пробуждая в них бережное и почтительное отно­шение к духовному наследию своего народа.

Ю. М. Лотман. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь (1988)

Своеобразие художественного построения «Евгения Онегина»

«Евгений Онегин» – трудное произведение. Самая легкость стиха, привычность содержания, знакомого с детства читателю и подчеркнуто простого, парадоксально создают добавочные трудности в понимании пушкинского романа в стихах. Иллюзорное представление о «понятности» произведения скрывает от сознания современ­ного читателя огромное число непонятных ему слов, выражений, фразеологизмов, имен, намеков, цитат. Задумываться над стихом, который знаешь с детства, представляется ничем не оправданным педантизмом. Однако стоит преодолеть этот наивный оптимизм не­искушенного читателя, чтобы сделалось очевидным, как далеки мы даже от простого текстуального понимания романа. Специфическая структура пушкинского романа в стихах, при которой любое пози­тивное высказывание автора тут же незаметно может быть пре­вращено в ироническое, а словесная ткань как бы скользит, пере­даваясь от одного носителя речи к другому, делает метод насильст­венного извлечения отдельных цитат из текста особенно опасным.

Во избежание этой угрозы роман следует рассматривать не как механическую сумму высказываний автора по различным во­просам, своеобразную хрестоматию цитат, а как органический ху­дожественный мир, части которого живут и получают смысл лишь в соотнесенности с целым.-Простой перечень проблем, которые «ста­вит» Пушкин в своем произведении, не введет нас в мир «Онегина». Художественная идея подразумевает особый тип преображения жизни в искусстве. Известно, что для Пушкина была «дьявольская разница» между поэтическим и прозаическим моделированием од­ной и той же действительности, даже при сохранении той же тема­тики и проблематики. Понимание литературного произведения как общественного явления не может быть противопоставлено специ­фике его художественной организации, поскольку та общественная функция, которая определяет потребность существования искусст­ва, может быть выполнена лишь благодаря специфически художе­ственной организации текста.

В чисто методическом отношении анализ произведения обыч­но расчленяют на рассмотрение внутренней организации текста как такового и изучение исторических связей произведения с окружа­ющими его явлениями действительности, общественной мысли и литературы. Такой подход представляет ряд удобств и вполне мо­жет быть рекомендован как практический прием анализа.

Однако даже в этой ограничительной функции его не следует абсолютизировать: при строго синхронном анализе останутся не выделенными внесистемные элементы, роль которых при постро­ении динамических моделей исключительно велика¹. Напротив того, при включении произведения в иной исторический ряд будет ме­няться и представление о природе его имманентной организации. Так, в зависимости от того, проведем ли мы линии преемственной зависимости от «Евгения Онегина» к «Герою нашего времени», ро­манам Достоевского или «Поэме без героя» Ахматовой (все эти – как и многие другие – связи исторически реальны; относительно

Лермонтова и Достоевского они очевидны, на последнюю указала сама А. А. Ахматова, например, заявив в примечаниях к поэме: «Пропущенные строфы – подражание Пушкину»¹), изменится и тот тип внутренней организации, который актуализируется в пуш­кинском романе в стихах. В первом случае вперед выступит фраг­ментарность композиции и система взаимных пересечений точек зрения. Во втором – диалогическая природа текста (см. труды М. М. Бахтина). В третьем – система намеков, ссылок, цитат – зашифровка смысла в толще культурных наслоений (см.: «Решка», строфа XVII). Не случайно каждое подлинно новое завоевание ли­тературы неизбежно по-новому раскрывает не только внешние вне-текстовые связи, но и природу внутренней структуры живых явле­ний культурнрго прошлого.

Из сказанного вытекает безнадежность попыток дать какой-либо конечный итог истолкования тех художественных явлений прошлого, которые сохраняют культурную значимость.