Враждебность и напряженность в конфликтных отношениях1

Л. Козер — американский социолог немецкого происхождения, вы­нужденно эмигрировавший в годы второй мировой войны из Европы в США, является сегодня классиком мировой конфликтологии. Издан­ная в 1956 году его работа «Функции социального конфликта» считает­ся бестселлером среди книг по социологии конфликта. Автор впервые обращает внимание на позитивные функции конфликта. По его мне­нию, признание конфликта в качестве неотъемлемой характеристики социальных отношений никак не противоречит задаче обеспечения стабильности и устойчивости существующей социальной системы.

 

Печатается по изданию:Козер Л. Функции социального конфликта. —М.: Изд-во «Идея-пресс», 2000.

 

 

ТЕЗИС: Группосохраняющие функции конфликта и значение институтов, выполняющих роль «защитных клапанов»

«...противоборство членов группы друг с другом — фак­тор, который нельзя однозначно оценить как негативный хотя бы потому, что это иногда единственное средство сде­лать жизнь с действительно невыносимыми людьми, по крайней мере терпимой. Если бы мы вовсе были лишены силы и права восстать против тирании, произвола, само­дурства и бестактности, мы вообще не смогли бы общаться с людьми, от дурного характера которых страдаем. Мы могли бы пойти на какой-нибудь отчаянный шаг, что по­ложило бы конец отношениям, но, возможно, не стало бы «конфликтом». Не только потому, что... притеснение обычно возрастает, если его спокойно и без протестов тер­пят, но также и потому, что противоборство дает нам внут­реннее удовлетворение, отвлечение, облегчение... Проти­воборство дает почувствовать, что мы не просто жертвы обстоятельств».

Зиммель здесь утверждает, что выражение враждебно­сти в конфликте играет положительную роль, поскольку допускает сохранение отношений в ситуациях стресса, тем самым предотвращая распад группы, который неизбежен в случае изгнания враждебно настроенных индивидов.

Таким образом, конфликт выполняет группосохраняю-щюю функцию в той мере, в какой регулирует системы от­ношений. Он «очищает воздух», т. е. удаляет скопления по­давленных враждебных эмоций, давая им свободный выход в действиях. Зиммель как бы вторит шекспировскому коро­лю Джону: «Это глупое небо не очищается без бури».

Может показаться, что Зиммель здесь отступает от собст­венной методологии и принимает во внимание воздействие конфликта только на одну сторону — на «ущемленную», не беря в расчет воздействия сторон друг на друга. Однако на самом деле анализ «освобождающего» действия конфликта на «ущемленных» индивидов и группы интересует его лишь в той мере, в какой это «освобождение» способствует поддер­жанию отношений, т. е. моделей взаимодействия.

И тем не менее отмеченное выше нежелание Зиммеля различать чувство враждебности и конфликтное поведе­ние снова порождает ряд трудностей. Если конфликт с не­обходимостью ведет к изменению предшествующих усло­вий отношений сторон, то простая враждебность необяза­тельно приводит к таким последствиям и может оставить все на своих местах.

Обращаясь к проблеме индивидуального освобожде­ния, отметим, что Зиммель не мог предполагать, какой вес она обретет в позднейших психологических теориях. На­копившаяся враждебность и агрессивные предрасполо­женности могут выплеснуться не только против их непо­средственного объекта, но и против замещающих его объ­ектов. Зиммель явно учитывал только прямой конфликт между исходными сторонами противостояния. Он упус­тил из виду ту возможность, что иные, нежели конфликт, типы поведения могут, по крайней мере частично, выпол­нять сходные функции.

Зиммель писал в Берлине на рубеже веков, еще не зная о революционных прорывах в психологии, происходив­ших примерно в то же время в Вене. Если бы он был зна­ком с новой тогда теорией психоанализа, то отказался бы от допущения, будто чувства враждебности выплескива­ются в конфликтном поведении, направленном только против самой причины этой враждебности. Он не учиты­вал возможности того, что в случаях, когда конфликтное поведение по отношению к самому объекту враждебности

каким-то образом заблокировано, то (1) чувства враждеб­ности могут переходить на замещающие объекты и (2) за­мещающее удовлетворение может достигаться просто пу­тем снятия напряжения. В обоих случаях следствием ока­зывается сохранение исходных отношений.

Таким образом, для того чтобы адекватно проанализи­ровать данный тезис, нужно придерживаться нашего раз­личения между чувствами враждебности и их поведенче­скими проявлениями. Надо еще добавить, что в поведении эти чувства могут выражаться, по крайней мере, в трех формах: (1) прямое выражение враждебности по отноше­нию к человеку или группе, являющимся источником фрустрации; (2) перенос враждебного поведения на заме­щающие объекты и (3) работа по снятию напряжения, обеспечивающая удовлетворение сама по себе, не требуя для этого ни подлинного, ни замещающего объекта.

Можно сказать, что Зиммель выдвинул концепцию конфликта как «защитного клапана». Конфликт служит клапаном, высвобождающим чувство враждебности, ко­торое, не будь этой отдушины, взорвет отношения между антагонистами.

Немецкий этнолог Генрих Шурц изобрел термин Ven-tilsitten (вентильные обычаи), которым обозначил обычаи и ритуалы примитивных обществ, представляющие собой институционализированные клапаны для освобождения чувств и влечений, обычно подавляемых в группах. Хоро­ший пример здесь — оргиастические празднества, когда могут открыто нарушаться обычные запреты и нормы сек­суального поведения. Подобные институты, как отметил немецкий социолог Фиркандт, служат руслом дргя отведе­ния подавленных влечений, оберегая таким образом жизнь социума от их разрушительного воздействия.

Но даже понятая таким образом концепция «защитных клапанов» довольно двусмысленна. Ведь можно сказать, что нападки на замещающие объекты или выражение враждебной энергии в других формах также выполняют функцию защитных клапанов. Как и Зиммелю, Шурцу и Фиркандту не удалось четко обозначить различия между Ventilsitten, которые обеспечивают негативным эмоциям социально санкционированный выход, не приводящий к разрушению структуры отношений в группе, и теми ин­ститутами, которые играют роль защитных клапанов, направляющих враждебность на замещающие объекты, или являются средством катарсического освобождения.

Больше всего данных, проясняющих это различение, можно почерпнуть из жизни дописьменных обществ — возможно, потому, что антропологи занимались этими проблемами более систематично, чем исследователи со­временной жизни, хотя и современное западное общество дает достаточно показательных примеров. Так, в качестве защитного клапана, обеспечивающего санкционирован­ный выход для враждебных эмоций по отношению к непо­средственному объекту, выступает институт дуэли, сущест­вующий как в Европе, так и в обществах, не обладающих письменностью. Дуэль ставит потенциально разрушите­льную агрессию под социальный контроль и дает прямой выход враждебности, существующей между членами об­щества. Социально контролируемый конфликт «очищает воздух» и позволяет участникам возобновить отношения. Если один из них убит, предполагается, что его родствен­ники и друзья не будут мстить удачливому сопернику; та­ким образом, в социальном плане дело «закрыто» и отно­шения восстановлены.

К этой же категории можно отнести и социально одоб­ряемые, контролируемые и ограничиваемые акты мести.

В одном из австралийских племен, если мужчина оскорбил другого мужчину, последнему разрешается... бросить в обидчика определенное количество копий или бумерангов или, в особых случаях, ранить его копьем в бедро. После того как удовлетворение получено, он не мо­жет таить злобу на обидчика. Во многих дописьменных об­ществах убийство человека дает группе, к которой он при­надлежит, право на убийство обидчика или другого члена его группы. Группа обидчика должна принять это как акт восстановления справедливости и не предпринимать по­пыток возмездия. Предполагается, что получившие по­добное удовлетворение не имеют больше оснований для дурных чувств.

В обоих случаях существует социально санкциониро­ванное право на выражение чувства враждебности по от­ношению к противнику.

Рассмотрим теперь такой институт, как колдовство. Многие исследователи отмечают, что, хотя обвинения в колдовстве действительно часто служили орудием мести по отношению к объекту вражды, литература изобилует примерами, когда обвиненные в колдовстве вообще не причиняли никакого вреда обвинителям и не вызывали у них враждебных эмоций, а просто были средством избыть враждебные чувства, которые по разным причинам нельзя было направить на их подлинный объект.

В своем исследовании колдовства у индейцев навахо Клайд Клакхон описывает колдовство как институт, раз­решающий не только непосредственную агрессию, но и перенос враждебности на замещающие объекты.

«Скрытая функция колдовства для индивидов заклю­чается в обеспечении социально признанного канала для выражения культурно запретного».

«Вера и практика колдовства допускают выражения непосредственного и перемещенного антагонизма».

«Если мифы и ритуалы обеспечивают принципиаль­ные способы сублимации антисоциальных склонностей людей навахо, то колдовство обеспечивает принципиаль­ные социально приемлемые механизмы их выражения».

«Колдовство является каналом для смещения агрессии и облегчает эмоциональную адаптацию при минимальном разрушении социальных связей».

Есть случаи, когда враждебность действительно на­правляется на непосредственный объект, но она также мо­жет быть выражена и косвенным образом или даже вовсе не преднамеренно. Соответствующее различение сформу­лировал Фрейд, обсуждая соотношение остроумия и аг­рессии.

«Остроумие позволяет нам сделать нашего врага смеш­ным, выставив на вид то, что нельзя высказать откровенно и прямо ввиду наличия разных препятствий».

«Остроумие является предпочтительным орудием кри­тики или нападения на вышестоящих — тех, кто претенду­ет на власть. В этом случае оно есть сопротивление власти и выход из-под ее давления».

Фрейд говорит о замещении средств выражения враж­дебности. Он ясно показывает, что позитивная для инди­вида функция конфликта, отмеченная Зиммелем, может осуществляться и косвенными средствами, одним из ко­торых является остроумие.

Поскольку замещающие средства, такие, как остро­умие, могут и не повлечь за собой изменений в отношени­ях между антагонистами (особенно если объект агрессив­ного остроумия не осознает причины и смысла острот), они дают возможность более слабым партнерам выразить свои чувства, не изменяя условия отношений. Подобное противостояние часто незаметно переходит в простое за­мещающее удовольствие, функционально эквивалентное снятию напряжения. Этим объясняется обилие политиче­ских анекдотов в тоталитарных государствах, об этом же свидетельствует и приписываемая Геббельсу фраза, что будто бы нацистский режим на самом деле поощрял поли­тические анекдоты, поскольку они давали безвредный вы­ход опасным чувствам.

Театр и другие формы развлечений также могут слу­жить замещающими средствами выражения враждебности. В обществе Бали, где социальная структура характеризует­ся жесткой стратификацией, большое внимание уделяется этикету, учитывающему ранг и статус, а театральные по­становки в основном пародируют эти ритуалы. Пародия на статус передается танцами, где актеры стоят на головах с прикрепленными на лобковых местах масками, а ногами имитируют соответствующие ритуальные движения рук.

«Эта свободная театральная карикатура... нацелена на болезненные точки всей системы и в смехе дает выход от­рицательным эмоциям».

Авторы доклада в Нью-Йоркской академии наук пред­положили, что театральные постановки высвобождают скрытые чувства враждебности, глубоко коренящиеся в этом жестко стратифицированном обществе, что и позво­ляет последнему нормально функционировать. Впрочем, они не предоставили достаточных эмпирических подтвер­ждений этой гипотезы.

На этих и других подобных примерах мы видим, что, хотя выражение враждебности имеет место, структура от­ношений как таковых остается неизменной. Если конф­ликт меняет условия отношений, то просто выражение чувств враждебности — нет. Так что выражение враждеб­ности в отличие от конфликта может даже приветствова­ться властью.

Введенное нами различение между замещением средств и замещением объекта имеет огромное значение для социологов, поскольку в случае замещения средств (остроумие, театр и т. п.) конфликт не возникает. Однако в агрессии против замещающих объектов (колдовство, лю­бая другая форма поиска «козлов отпущения»), несмотря на то, что исходные взаимоотношения не затрагиваются (агрессия направлена в другую сторону), возникает новая конфликтная ситуация — в отношениях с замещающим объектом. Этот второй тип отношений содержит условия для возникновения «нереалистического» конфликта, ко­торый мы обсудим в следующем разделе.

Конечно, институты, канализирующие выражение враждебных чувств, встречаются не только в дописьменных обществах. Под воздействием гипотезы Фрейда об «изначальной враждебности людей друг к другу» многие исследователи указывали на массовую культуру как основ­ной механизм «безопасного» высвобождения агрессивных побуждений, табуированных в иных социальных контек­стах». Огромная популярность боксерских матчей и телеви­зионных поединков рестлеров отчасти объясняется вообра­жаемым соучастием зрителей, отождествляющих себя с лю­бимым героем, когда он «бьет морду этому парню». Совре­менная массовая культура служит средством освобождения от фрустраций, открывая возможности замещающего вы­ражения строго табуированных импульсов враждебности. Как отмечает Герта Херцог в исследовании «Психологиче­ское удовлетворение при прослушивании дневных радио­программ», «некоторые слушатели наслаждаются сериала­ми, воспринимая их исключительно как средства эмоцио­нальной разрядки. Им нравится, что сериалы дают возмож­ность «поплакать»... Возможность выразить агрессивность также является источником удовлетворения».

Некоторые из этих примеров позволяют выдвинуть ги­потезу о том, что необходимость в институтах, выполняю­щих функцию «защитных клапанов», возрастает с усиле­нием жесткости социальной структуры, т. е. по мере ужес­точения запрета, налагаемого социальной системой на вы­ражение антагонистических эмоций. При этом должен учитываться ряд промежуточных переменных, таких, как общие ценностные ориентации, уровень безопасности и т. д. Эту тему мы еще обсудим.

В данном контексте уместно обратиться к хорошо из­вестному механизму поиска «козла отпущения», действу­ющему в групповых конфликтах. Мы не будем анализиро­вать множество вышедших в последние годы книг по это­му и другим аспектам феномена предубеждения. На неко­торых аспектах упомянутого механизма мы остановимся в следующем разделе, а также в заключительной части кни­ги. Пока же достаточно сказать, что большинство авторов концентрируются исключительно на изучении личности индивида — носителя предрассудка (возможно, потому, что современные исследовательские методы лучше при­способлены именно к такой задаче), пренебрегая изучени­ем социальных функций предрассудков. Расистские и ре­лигиозные предрассудки, направляя враждебность на объ­екты, лишенные возможности сопротивления, вносят огромный вклад в поддержание стабильности существую­щих социальных структур, выполняя функцию институ­тов — «защитных клапанов», рассмотренных выше.

Здесь возникает проблема, о которой выше упомина­лось лишь вскользь, но которая играет центральную роль в теории конфликта: проблема функционирования институ­тов, канализирующих враждебные чувства, предотвращаю­щих проекцию этих чувств на непосредственный объект враждебности и тем самым способствующих сохранению социальной системы. Деятельность этих институтов может также иметь и негативные последствия для социальной си­стемы, для человека или для того и другого. Как отметил Клайд Клакхон, «за обвинение в колдовстве платили и чело­век, и группа».

Общедоступный характер институтов, выполняющих роль «защитных клапанов», приводит к смещению целей у индивидов: они не ставят более перед собой задачу испра­вить неудовлетворительную ситуацию, им нужно всего лишь снять вызванную ею напряженность. Сама же ситуа­ция не меняется либо продолжает ухудшаться. В следую­щем тезисе мы попытаемся показать, что степень смеще­ния преследуемой индивидом цели представляет собой важную переменную в теории конфликта.

Психологи экспериментально показали, что открытая агрессия приносит больше удовлетворения, чем скрытая; аналогичным образом допустимо, по крайней мере, пред­положить, что конфликт, направленный непосредственно против объекта враждебности, может оказаться менее раз­рушительным для социальной системы, нежели отвод аг­рессивности через институционализированные «защит­ные клапаны».

Институты, представляющие собой замещающие ка­налы для высвобождения агрессивности, могут стать раз­рушительными для социальной системы точно так же, как невротические симптомы разрушительны для человече­ской личности. Невротические симптомы представляют собой результат подавления влечений, обеспечивая в то же время их частичное удовлетворение. Сдерживаемые влечения «находят иные пути наружу через бессознательное... Результатом являются симптом и, по сути, замещающее удовлетворение... Симптом не может совершенно освобо­диться из-под репрессивной власти эго и должен подверг­нуться модификациям и замещениям... Таким образом, симптомы по природе своей являются компромиссным образованием между подавляемыми... инстинктами и по­давляющим эго...; они представляют собой удовлетворе­ние желаний обоих партнеров одновременно, но удовлет­ворение, неполное для каждого из них».

«В бессознательном подавленная идея сохраняет свою дееспособность и должна, следовательно, сохранять свой катексический потенциал».

Фрейдовский метод определения невротического симп­тома и его функций можно с пользой применить и в нашем случае. Во-первых, эвристический принцип взаимодействия между Id, стремящимся к удовлетворению, и Ego, стараю­щимся подавить это желание, можно применить к взаимо­действию между человеком, ищущим удовлетворения, и ин­ститутами, которые блокируют это желание или подсовыва­ют объекты-заместители. Перефразируя фрейдовский афо­ризм, мы можем сказать, что институты, выполняющие роль «защитных клапанов», позитивно функциональны в отно­шении как индивида, так и социальной структуры, но недо­статочно функциональны для каждого из них.

Во-вторых, поскольку удовлетворение желаний ин­дивида оказывается неполным, частично или целиком подавленная идея «сохраняет дееспособность». Блокиро­вание неснятого или частично снятого напряжения вмес­то адаптации к изменившимся условиям приводит к уже­сточению структуры и создает предпосылки для разру­шительного взрыва.

Более того, современный психоаналитик может ска­зать то же самое и по поводу «благотворного эффекта» простого снятия напряжения.

Раньше «снятие напряжения» рассматривалось как те­рапевтически решающий фактор. Верно, что при этом имеет место освобождение до сих пор, подавляемых эмо­ций... Однако на этом пути недостижимо подлинное и полное прекращение деятельности защитных механиз­мов... Не только накопленная ранее энергия должна освободиться в едином акте, но и вновь возникающие инстин­ктивные напряжения должны иметь постоянную возмож­ность находить разрядку.

Если, как предполагает Зиммель, «конфликт очищает воздух», то институты, которые служат лишь снятию напря­жений, канализации враждебных чувств, оставляя неизмен­ными структуры отношений, могут функционировать как громоотводы, но не в состоянии предотвратить периодиче­ское сгущение туч, т. е. новое накопление напряженности.

Однако отношения между членами группы могут быть столь хрупкими, что не смогут выдержать конфликта. В та­ком случае для продолжения отношений требуется заме­щающий объект. К этой ситуации мы вернемся ниже.

Учитывая предшествующие рассуждения, мы можем переформулировать приведенный выше тезис:

(1) конфликт не всегда дисфункционален по отноше­нию к системе, в которой он возникает; часто конфликт необходим для ее сохранения. Если нет способов выразить враждебность или недовольство по отношению друг к дру­гу, члены группы могут пережить глубокую фрустрацию и прийти к полному разрыву отношений. Обеспечивая сво­бодный выход сдерживаемым враждебным эмоциям, кон­фликт служит сохранению групповых отношений;

(2) социальные системы создают особые институты, служащие отводу враждебных и агрессивных эмоций. Та­кие институты, выполняющие роль защитных клапанов, помогают сохранить систему, предупреждая возможный конфликт или сводя к минимуму его разрушительные по­следствия. Они предоставляют как замещающие объекты, в отношении которых допустимо выражение враждебно­сти, так и средства такого выражения. Эти «защитные кла­паны» не дают враждебным эмоциям выплеснуться на их непосредственный объект. Однако подобные замещения влекут определенные издержки как для социальной систе­мы, так и для индивида. В системе ослабевают стимулы к изменению, позволяющему приспособиться к меняю­щимся условиям внешнего мира. Что касается индивида, то в нем происходит накопление негативных эмоций — потенциала разрушительного взрыва.

Перенесение чувства враждебности на замещающий объект (в отличие от простого символического выраже­ния) создает новую конфликтную ситуацию уже в отноше­нии этого объекта. В следующем разделе мы рассмотрим, в чем состоит различие между подобными «нереалистиче­ским» и «реалистическим» типами конфликта.

ТЕЗИС: реалистический и нереалистический конфликт

Если конфликт порожден неким объектом притяза­ния, стремлением что-то иметь или чем-то распоряжать­ся, гневом или местью... то для него характерно то, что, в принципе, для достижения любой из этих целей имеются и другие средства. Желание обладания или подчинения, даже уничтожения врага можно удовлетворить, выбрав пути, иные, чем борьба. Когда конфликт — это просто сред­ство, определенное более высокой целью, нет причин огра­ничивать или даже избегать его, поскольку его всегда можно заменить иными средствами и с тем же успехом. Когда же, наоборот, он обусловлен исключительно субъективными эмоциями, когда в дело вступает внутренняя энергия, кото­рую можно удовлетворить только в борьбе, замена его други­ми средствами невозможна; он есть свой собственный смысл и цель...

Зиммель утверждает, что конфликты, порожденные столкновением интересов или столкновением личностей, содержат в себе сдерживающий элемент — в той мере, в ка­кой борьба является лишь средством достижения цели; если желаемого результата можно точно так же или еще скорее достичь с помощью других средств, то они и могут быть использованы. В таких случаях конфликт — только одна из нескольких функциональных возможностей.

Однако есть ситуации, когда конфликт возникает иск­лючительно из агрессивных импульсов, ищущих выхода не­зависимо от того, каков их объект, и когда выбор объекта со­вершенно случаен. В таких случаях ограничений не сущест­вует, поскольку важно не достижение результата, а скорее выражение агрессивных эмоций, вызывающих взрыв.

В этом разделении конфликта как средства и конфлик­та как цели самой по себе содержится критерий различе­ния между реалистическим и нереалистическим конфлик­том. Конфликты, возникающие из-за неудовлетворения специфических требований в рамках отношений и ожида­емых выгод участников и направленные на предполагае­мый фрустрирующий объект, могут считаться реалистиче­скими конфликтами в той мере, в какой они являются сред­ствами достижения определенного результата. Нереалистические конфликты, с другой стороны, хотя также пред­полагают взаимодействие между двумя или более индиви­дами, порождены не антагонизмом целей участников, а необходимостью разрядки, по крайней мере у одного из них. В этом случае выбор соперника не связан напрямую ни с проблемой, по которой идет спор, ни с необходимо­стью достижения определенного результата.

Именно такой случай имеет в виду Э. Френкель-Брун-свик, характеризуя «этноцентричную личность»: «Даже ненависть ее подвижна и может направляться с одного объекта на другой». Слова Джона Дьюи о том, что «люди стреляют не потому, что существуют мишени, а они созда­ют мишени, чтобы стрельба и метание камней стали ос­мысленными и эффективными», вполне применимы к этому типу нереалистического конфликта.

Так, антисемитизм, за исключением тех случаев, когда он вызван конфликтами интересов и ценностей евреев и других групп или индивидов, будет нереалистическим конфликтом, если он — реакция прежде всего на фрустра­цию, объект которой представляется подходящим для вы­свобождения агрессивных эмоций. Станут ли таким объ­ектом евреи, негры или другие группы — для агрессора имеет второстепенное значение.

Нереалистический конфликт, вызванный необходи­мостью освободиться от агрессивного напряжения у одно­го или более взаимодействующих индивидов, менее «ста­билен», чем реалистический конфликт. Лежащую в его основе агрессивность можно легко направить по другим каналам именно потому, что она не связана напрямую с объектом, ставшим мишенью «по обстоятельствам». Она может проявиться совсем иначе, если выбранный объект уже недоступен.

Реалистический конфликт, напротив, исчерпывает себя, если индивид находит альтернативные пути, позволя­ющие достичь той же самой цели. В реалистическом конф­ликте имеются функциональные альтернативы в отношении средств. Участникам всегда потенциально доступны меха­низмы, различные по эффективности, но иные, чем конф­ликт. Кроме того, нужно заметить, что в реалистических конфликтах есть возможность выбора между различными формами соперничества; выбор зависит от оценки инстру­ментальной адекватности этих форм. В нереалистическом конфликте, наоборот, существуют лишь функциональные альтернативы в отношении объектов.

Проведенное различение помогает избежать ошибки, заключающейся в объяснении социального феномена ре­алистического конфликта исключительно как «снятия на­пряжения». Например, рабочий, который бастует, чтобы добиться повышения зарплаты, статуса или влияния свое­го союза, и рабочий, выплескивающий агрессию по отно­шению к боссу потому, что тот служат дня него воплоще­нием эдиповой фигуры отца, — это социально различные типы. Замещаемую ненависть к отцу может навлечь на себя любой подходящий объект — босс, полицейский или мастер. Экономическая борьба рабочих против босса, нао­борот, основывается на их конкретном положении и роли в экономической и политической системе. Если это будет выгодно, они могут не прибегать к конфликту, а найти способ согласования интересов; и конфликт может нахо­дить разрешение не только в стачке, но и в откровенном обмене мнениями, в дискуссии, в выговаривают уступок с одной и другой стороны и т. д.

Антагонистические действия со стороны рабочих про­тив управленческого персонала или наоборот можно счи­тать реалистическим конфликтом в той мере, в какой они являются средством для достижения результатов (более высокого статуса, большей власти, большей выгоды); если целью рабочих или управленческого персонала является достижение подобных результатов, а не просто выражение диффузной враждебности, такие конфликты менее веро­ятны в ситуациях, когда имеются альтернативные средства достижения тех же целей.

Различение реалистического и нереалистического конфликтов помогает внести ясность в споры о социаль­ном контроле и социальном отклонении. Девиаты необя­зательно «иррациональны» или недостаточно реалистиче­ски ориентированы, как то неявно предполагает большин­ство исследователей. Отклоняющееся поведение, анализи­руемое Мертоном в работе «Социальная структура и ано­мия», в той мере, в какой оно представляет собой достиже­ние культурно предписанных целей посредством культурно табуированных средств, образует одну из разновидностей реалистической стратегии. Если девиаты такого рода на­ходят законные средства для достижения той же самой цели, то, вероятнее всего, они не прибегнут к социально неодобряемым средствам. Отклонение в данном случае имеет скорее инструментальный, нежели экспрессивный характер. Однако другие типы отклонения могут служить и освобождению от напряжений, накопившихся в процессе социализации, а также фрустраций и несправедливостей во взрослой жизни. В этих случаях девиату важно агрессив­ное поведение само по себе; объект, на который оно на­правлено, имеет второстепенное значение. Прежде всего, ему необходимо освободиться от напряжения, поэтому действие не является средством достижения определенного результата. В подобных случаях наименее вероятна сравни­тельная оценка в пользу выбора мирных или агрессивных средств, поскольку удовлетворение достигается именно в агрессивных действиях, а не в их результате.

Неспособность учесть предложенное выше различе­ние приводит к путанице в современных исследованиях «напряженности» и «агрессивности». Например, законо­мерности, выявленные при изучении нереалистического конфликта, применяются к области международных отно­шений без учета того, что конфликты в этой области — прежде всего реалистические конфликты, основанные на борьбе за власть, столкновении интересов или ценностей, а нереалистические элементы, которые сюда примешива­ются, случайны и в лучшем случае играют вспомогатель­ную роль. Как выразился Э. Джонсон, «обычно считают, что взаимные антипатии... играют значительную роль в развязывании войн. История дает лишь единичные свиде­тельства в пользу этой точки зрения... Подобные антипа­тии... оказываются скорее результатом, нежели причиной войн».

Психолог, изучающий механизмы замещения, совер­шенно прав, когда обращает внимание прежде всего на одержимого предрассудками индивида, тогда как мишень агрессии представляет для него лишь второстепенный ин­терес. Но при изучении конфликтной ситуации, где глав­ное — взаимодействие, социолог должен сосредоточива­ться на отношениях и заниматься спецификой ценностей или различиями интересов противоборствующих сторон. Совершенно неоправданна априорная оценка требований сторон в конфликтной ситуации в качестве эквивалента суждений типа «центр Земли состоит из варенья». Социо­логическое изучение международной политики вполне за­конно может заниматься изучением напряженностей, возникающих в силу различных фрустраций в национальных социальных системах, но оно не достигнет своей главной цели, пока не проанализирует реалистические конфликты по поводу распределения власти, вокруг которых и фор­мируются контуры союзов и противостояний.

Подобным же образом исследования в области индуст­риальной социологии, вдохновленные Элтоном Мэйо, де­монстрируют, что им чуждо представление о существова­нии реалистического конфликта или его функциях. Конф­ликтное поведение рассматривается почти исключительно как нереалистическое поведение. В них логика фактов, «ло­гика издержек и логика эффективности» (т. е. «фактов», по­лезных для управленческого персонала) противопоставля­ется «логике сантиментов» (со стороны рабочих). Таким образом, требования-рабочих лишаются их реалистическо­го основания. «Вольно или невольно возникает впечатле­ние, что управленческий персонал руководствуется разу­мом, а рабочие в основном созданы из эмоций и ощуще­ний». Упор на «сантименты» затемняет реалистическую основу конфликта, В действительности такие исследования демонстрируют поразительное непонимание идущей на предприятиях реальной борьбы за власть и деньги.

Если возможность реалистического конфликта не принимается во внимание, социологи, работающие в об­ласти управления производством, естественно, «удивля­ются, что это за люди, которым приходят в голову такие идеи», и вместо того, чтобы направить свое внимание на исследование конфликтной ситуации, ищут «терапевти­ческие меры воздействия». Приверженность взгляду, что источник конфликта нужно искать скорее в сантиментах, разрушающих отношения, нежели в природе самих этих социальных отношений, ведет к тому, что социологи рас­сматривают все конфликты как «социальную болезнь», а отсутствие конфликтов — как «социальное здоровье». Они концентрируют внимание не на источнике фрустраций, не на проблеме как таковой, но на том, как фрустрация влияет на индивида, говоря словами Д. Карнеги, они пы­таются «осчастливить другого своим предложением», на­правив его чувства враждебности по «безопасным» кана­лам. Так, Ретлисбергер и Диксон с восхитительной иск­ренностью пишут о консультативной системе: «Такого рода неавторитарные структуры контролируют и руково­дят теми человеческими процессами в индустриальной системе, которые не контролируются надлежащим обра­зом другими управленческими структурами».

Различение между реалистическим и нереалистиче­ским конфликтом базируется на концептуальном абстра­гировании от конкретной реальности, где оба типа конф­ликта могут выступать в смешанном виде. Однако, как от­метил М. Вебер, «конструкция чисто рациональной схемы деятельности... служит социологу в качестве типа... Срав­нение с ним позволяет понять способы воздействия раз­нообразных иррациональных факторов на реальную дея­тельность... ответственных за отклонение от линии пове­дения, которой следовало бы ожидать, исходя из гипотезы о чисто рациональной природе действия».

Реалистические конфликтные ситуации могут сопро­вождаться, особенно когда нет реальных возможностей до­стигнуть цели, нереалистическими сантиментами, в кото­рых искаженным образом отражается природа конфликта. В конкретной социальной реальности встречается смесь обоих «чистых» типов. Т. Парсонс прекрасно сказал об этом, описывая механизм заметцёния (или создания «козла отпущения»): «Поскольку было бы опасно и ошибочно вы­ражать враждебные чувства по отношению к членам своей группы, часто бывает психологически легче «переместить» аффект на внешнюю группу, в отношении которой уже су­ществует некоторое основание для враждебности. Поэто­му механизм замещения редко срабатывает вне определен­ного «разумного» основания для враждебности, в котором и выражается реальный конфликт идеалов или интересов». Иными словами, одним из источников нереалистических вкраплений в реалистических конфликтах являются инсти­туты, оценивающие свободное выражение открытой враж­дебности как «опасное и ошибочное».

Термин «реалистический конфликт» не подразумевает с необходимостью, что используемые средства на самом деле соответствуют поставленной цели; участники конф­ликта могут просто считать их адекватными на том основа­нии, что они общеприняты в культуре данного общества. Рабочие, выходящие на забастовку с требованием уволить рабочих-негров, чтобы сохранить свой уровень зарплаты, участвуют в реалистическом конфликте. Но (и в этом суть зиммелевского тезиса) если ситуация изменится таким об­разом, что в борьбе за сохранение зарплаты выгоднее ока­жутся другие средства, то рабочие скорее всего не станут прибегать к дискриминации негров. Если же дискримина­ционная практика сохранится, несмотря на то, что имеют­ся другие, более эффективные средства достижения той же цели, то можно предположить, что в конфликте выража­ются и нереалистические элементы, такие, как «предубеж­дения».

Пожалуй, сказанного достаточно для прояснения раз­личий между реалистическим и нереалистическим типами конфликта.

Каждая социальная система содержит источники реа­листических конфликтов в той мере, в какой люди выдви­гают конфликтующие требования относительно статуса, власти, ресурсов и придерживаются конфликтующих цен­ностей. Несмотря на то, что распределение статуса, власти и ресурсов определяется нормами и ролевой системой распределения, оно всегда в той или иной степени будет оста­ваться предметом соперничества. Реалистические конф­ликты возникают тогда, когда люди сталкиваются с пре­пятствиями в реализации своих требований, когда их за­просы не удовлетворяются, а надежды терпят крушение.

Нереалистические конфликты возникают на основе лишений и фрустраций, имевших место в ходе социализа­ции и позднее, при выполнении обязательств, накладыва­емых ролью взрослого; или же, как мы видели в предыду­щем тезисе, они становятся результатом превращения из­начально реалистического антагонизма, прямое выраже­ние которого запрещено. Если конфликт первого типа происходит внутри самих фрустрированных индивидов, стремящихся достичь определенных результатов, то конф­ликт второго типа состоит в снятии напряжения путем аг­рессии, направленной на не определенный заранее объ­ект. Конфликт первого типа рассматривается участника­ми как средство достижения реалистических целей — средство, от которого можно отказаться, если появятся другие, более эффективные средства. Конфликт второго типа не оставляет такого выбора, поскольку удовлетворе­ние черпается в самом акте агрессии.

Реалистический конфликт, сопровождаемый эмоцио­нально искаженными сантиментами, станет предметом рассмотрения в следующем тезисе.

 

М. Дойч

РАЗРЕШЕНИЕ КОНФЛИКТА

(КОНСТРУКТИВНЫЕ И ДЕСТРУКТИВНЫЕ ПРОЦЕССЫ)

Несмотря на некоторую спорность положений М. Дойча, он является одним из наиболее признанных западных исследователей проблемы конфликта. Начиная с 1948 года автором проведены сотни экспери­ментов, результатом чего была его теория кооперации и конкуренции. В теории Дойча конфликтная феноменология описывается как след­ствие объективного столкновения интересов, что позволяет считать его одним из основоположников изучения социально-психологиче­ской природы возникновения конфликтов. Дойч верил, что результа­ты лабораторных экспериментов открывают путь к пониманию реаль­ных конфликтов между живыми людьми.

 

Печатается по изданию:Deutsch N. The constructive and destructive processes. — New Haven and London, 1973. — P. 13—17.

 

 

Как-то раз в саду своих друзей мой пятилетний сын и его приятель боролись за обладание шлангом для поливки цветов. Каждый хотел использовать его первым. Каждый тянул его на себя, и оба кричали. Каждый был не удовлетво­рен, и никто из них не мог поливать цветы по собственному желанию. Через некоторое время они стали толкаться и об­зываться. Эскалация конфликта до уровня физического на­силия привела к вмешательству влиятельной третьей силы (взрослого), который предложил игру для определения того, кто будет поливать цветы первым. Мальчики, слегка напуганные физической борьбой, с радостью приняли предложение. Они быстро включились в поиски маленько­го предмета, который я спрягал, и покорно согласились с тем, что нашедший получит право первым поливать цветы. Скоро им наскучил шланг, и они стали собирать ежевику и с вызовом бросать ее в десятилетнего мальчика, который отнесся к их глупой затее с удивительным спокойствием.

Даже этот простой пример порождает множество во­просов, относящихся к конфликтам разных видов: внутриличностным, межличностным, внутригрупповым, меж-

групповым и международным. Это дает возможность по­нять, как индивидуальные характеристики участников конфликтов (сила, познавательные способности, личность, эмоциональное состояние и т. п.) и их предыдущие взаимо­отношения влияют на развитие и ход спора. Можно пред­полагать, например, что, если бы спорщиками в приведен­ном выше примере были не мальчики, а взрослые мужчи­ны, переход к насилию был бы менее вероятен. Можно ли полагать, что это связано с тем, что насилие между взрослы­ми более болезненно и опасно, чем между детьми, а потому социальные и личностные ограничители против взрослых, толкающих друг друга, сильнее? Или это связано с более развитым интеллектом взрослых? Разумно также предпо­ложить, что девочки были бы менее склонны толкаться, чем мальчики. Если эти предположения верны, то каким обра­зом возможно найти общее в этих конфликтах или как-то иначе внушить людям, что определенные методы ведения конфликта просто немыслимы и неприемлемы?

Интерес представляют также предмет конфликта, его мотивационная значимость и его выражение. Было ли в обладании или не обладании шлангом нечто такое, что представляло бы особенную эмоциональную важность для спорящих? Фрейдист обратил бы внимание на шланг как фаллический символ и на интенсивное смешение сопер­ничества и чувства страха, весьма возможное у пятилетне­го мальчика, связанное с желанием обладать большим и мощным водным шлангом. Более того, конфликт мог быть выражен так, что его значимость для сторон будет больше или меньше, будет признана правомерность претензий обеих или лишь одной из сторон.

Таким образом, конфликт может быть выражен как «все или ничего», или шланг становится исключительной собственностью одного из мальчиков, или же его исполь­зование прекращается. Также можно задаться вопросом относительно социальной среды, в которой возник конф­ликт. Например, возник ли конфликт из-за того, что ни один из мальчиков не имел четких территориальных прав (оба были гостями в незнакомом им месте)? Повлияло ли на ход конфликта присутствие заинтересованной и влия­тельной аудитории (родителей)? Если обобщить вышеска­занное, то какое вмешательство третьей стороны было бы наиболее эффективным при решении конфликтов такого типа? Какие характеристики третьей стороны, включая ее взаимоотношения с конфликтующими сторонами, опреде­ляют, насколько приемлемо будет это вмешательство? Пя­тилетние мальчики вряд ли прислушались бы к призывам прекратить ссору, исходящим от четырехлетнего мальчика. Действительно, мне неизвестны случаи, когда бы «слабая» третья сторона смогла бы удержать более мощные конф­ликтующие стороны от перехода к насильственной борь­бе. Какие характеристики третьей стороны помогают в разрешении конфликта, а какие наоборот?

Обзор «переменных», влияющих на ход конфликта

Описанный выше эпизод конфликта ставит и другие вопросы. Рассматриваем ли мы конфликт между профсо­юзом и руководством предприятия, между народами, меж­ду мужем и женой или между детьми, мы должны знать:

1. Характеристики конфликтующих сторон (их ценности и мотивации, их устремления и цели, их психологические, интеллектуальные и социальные ресурсы для ведения или разрешения конфликта; их представления о конфликте, включая концепцию стратегии и тактики и т. д.). Для конфликтующих сторон, также, как и для конфликтую­щих детей, было бы полезно знать, что стороны рас­сматривают как выгоду или достижение цели, а что бу­дет рассматриваться как потеря или поражение. Как для отдельных индивидов, так и для целых народов осозна­ние имеющихся инструментов для ведения или разре­шения конфликта и собственного умения пользоваться ими необходимо для прогнозирования и понимания хода конфликта. Важно также знать, возник ли конф­ликт между равными (двумя мальчиками) или неравны­ми (взрослым и ребенком), между частями целого (дву­мя штатами) или между частью и целым (штатом Мис­сисипи и США) или между целыми (СССР и США).

2. Предысторию их взаимоотношений (отношение друг к другу, взаимные стереотипы и ожидания, включая их представление о том, что противоположная сторона полагает о них самих, в особенности степень полярности их взглядов по системе «хорошо — плохо» и «заслуживает доверия — не заслуживает доверия»). Будь то конфликт между Египтом и Израилем, профсоюзом и руководст­вом предприятия или между мужем и женой, он будет зависеть от их предыдущих взаимоотношении и существующих отношений друг к другу. Муж или жена, по­терявшие веру в благонамеренность друг друга, вряд ли смогут прийти к соглашению, эффективность которого будет ставиться в зависимость от взаимного доверия.

3. Природу того, что привело к конфликту (его границы, жесткость, мотивационную ценность, определение, пе­риодичность и т. п.). Основа или основания конфликта между народами, группами или индивидами могут быть «диффузными» и обобщенными, как в идеологи­ческом конфликте, или определенными и ограничен­ными, как в конфликтах по поводу обладания чем-ли­бо; причина конфликта может быть важной или второ­степенной для конфликтующих сторон; она может предполагать возможность компромисса или полное подчинение одной стороны другой.

4. Социальную среду, в которой возник конфликт (различные институты, учреждения и ограничители, уровень поощ­рения или сдерживания в зависимости от выбранной стратегии и тактики ведения или разрешения конфлик­та, включая природу социальных норм и институциональ­ных форм для регулирования конфликта). Индивиды, так же, как и группы или народы, могут оказаться в такой социальной среде, в которой существует незначитель­ный опыт конструктивного разрешения конфликта и отсутствуют институты или нормы, призванные поощ­рять мирное разрешение возникших споров. Безуслов­но, среда, в которой действуют народы, более насыще­на подобными институтами и нормами, чем та, в кото­рой находятся отдельные индивиды или группы.

5. Заинтересованные стороны (их отношение к конфликту­ющим сторонам и друг к другу, их заинтересованность в тех или иных результатах конфликта, их характери­стики). Многие конфликты разгораются на фоне по­вышенного внимания общественности, и ход конф­ликта в значительной мере может зависеть от того, как, по мнению участников конфликта, будут реагировать заинтересованные стороны и как они будут реагиро­вать на самом деле. Так, США в свое время провозгла­сили, что, кроме всего прочего, одной из целей войны во Вьетнаме является оказание моральной поддержки «борцам за свободу» во всем мире. Конфликт на Ближ­нем Востоке усугубляется гонкой вооружения, которая ведется не без участия третьих сторон. Точно так же конфликт между индивидами или различными группа­ми может обостриться или погаснуть в зависимости от желания конфликтующих «сохранить лицо» или пред­стать в выгодном свете перед третьей стороной или от угроз со стороны третьих сторон.

6. Применяемые конфликтующими сторонами стратегию и тактику (оценивание и/или изменение преимуществ, недостатков и субъективных возможностей и попытки одной из сторон оказать влияние на представление дру­гой стороны о преимуществах или недостатках первой посредством тактики, которая может варьироваться по таким измерениям, как легитимность — нелегитимностъ, по соотношению использования позитивных и не­гативных стимулов, таких, как обещания и поощрения или угроза наказания, свобода выбора — принуждение, открытость и надежность связи, обмен информацией, уровень доверия, типы мотивов и т. д.). На эти темы много писали исследователи «феномена» сделок и мирных соглашений (напр.: Шеллинг, 1960, Боулдинг, 7962, Стивене, 1963, Уолтон и Маккерси, 1965). Оче­видно, что такие процессы, как достижение сделок, взаимное влияние, связь, возникают как между наро­дами, так и между отдельными индивидами. Значение таких процессов, как принуждение, убеждение, шан­таж и давление, доверительность или симпатизирова-ние, одинаково полезно и для тех, кто собирается зани­маться консультированием родителей, и для тех, кто занимается консультированием королей.

7. Результаты конфликта для его участников и заинтересо­ванных сторон (выгоды или потери, связанные с непосред­ственным предметом конфликта, внутренние изменения у участников конфликта, связанные с их участием в конф­ликте, долгосрочные перспективы взаимоотношений меж­дуучастниками конфликта, репутация участников в ходе конфликта у различных заинтересованных сторон). Дейст­вия, предпринимаемые в ходе конфликта, и их результа­ты обычно оказывают влияние на конфликтующих. Динамика межличностного, межгруппового или меж­дународного конфликта, видимо, имеет схожие характе­ристики и зависит от таких процессов, как «самосбываю­щиеся пророчества», предубеждения или невольные обя­зательства. Например, похоже, что как для групп, так и для отдельных индивидов самосбывающиеся пророчества

приводят к враждебности в отношении другой стороны в ответ на проявление враждебности в отношении себя, вы­званное ожиданиями враждебности первой стороны. Точ­но так же группы, как и отдельные индивиды, склонны рассматривать свои действия в отношении противопо­ложной стороны как более оправданные и «добронаме-ренные», чем действия другой стороны в отношении себя.

Все вышесказанное, касающееся конфликтов различных типов с участием индивидов, групп, организаций или целых народов, не означает, что механизмы или возможности по­лучения информации, принятия решений и действия одина­ковы. Индивид не сможет совершить ошибки «группового сознания». Тем не менее нельзя игнорировать тот факт, что как народы, так и отдельные индивиды обладают способ­ностью действовать, хотя и не могут совершать те или иные действия: страна (народ) может объявить войну, человек — нет, человек может влюбиться, а страна (народ) — нет.

В задачу данной работы не входит подробное объясне­ние концепции, лежащей в основе предположения о целе­сообразности рассматривать межличностные, межгруппо­вые и международные конфликты при помощи одинаковых понятий, однако было бы полезно уяснить, что мой подход является социально-психологическим. Вот некоторые ключе­вые моменты социально-психологического подхода.

1. Каждый участник социального взаимодействия реаги­рует на другого с учетом собственных оценок другого, которые могут не совпадать с реальностью.

2. Каждый участник социального взаимодействия, осоз­навая степень информированности другой стороны, подвергается влиянию собственных ожиданий дейст­вий другой стороны, а также своего восприятия поведе­ния другой стороны. Эти оценки могут быть, а могут и не быть точными; способность стать на место другого и предсказывать его действия не является значительной ни в межличностных, ни в международных кризисах.

3.Социальное взаимодействие не только может быть ини­циировано различными мотивами — оно может поро­дить новые и погасить старые. Оно не только детерми­нированное, но и детерминирующее. В процессе пони­мания и объяснения предпринятых действий возника­ют новые ценности и мотивы. Более того, социальные взаимодействия делают их участников более воспри­имчивыми к внешним моделям и примерам. Так, например, личность ребенка во многом формируется за счет его взаимодействия с родителями и сверстниками и с людьми, с которыми он себя идентифицирует. Точ­но так же на государственные институты одной страны могут оказать сильное влияние ее взаимодействия с институтами другой или существующие там модели функционирования.

4. Социальное взаимодействие происходит в социальной среде — в семье, в группе, в общине, в стране, в цивили­зации, — которая выработала технику, символы, катего­рии, правила и ценности, подходящие для взаимодейст­вия людей. Таким образом, чтобы понять суть происхо­дящего при социальных взаимодействиях, необходимо рассматривать их в более общем социальном контексте.

5. Хотя каждый участник социального взаимодействия, будь то группа или индивид, представляет собой слож­ную систему взаимодействующих подсистем, он может действовать как целое. Принятие решения индивидом или группой может вызвать внутреннее противоречие между различными интересами и ценностями по пово­ду контроля над действием. Внутренняя структура и внутренние процессы присущи всем социальным еди­ницам (хотя у индивидов они менее заметны).

Функции конфликта

Правомерность употребления одинаковых концепций при обсуждении конфликтов между различными социаль­ными единицами подчеркивается с целью оправдать под­ход к вопросу в этом томе. Главный вопрос касается тех условий, которые определяют возможность конструктив­ных или деструктивных последствий конфликта. Подход состоит в исследовании различных уровней конфликта с целью определить какие-либо ключевые параметры, могу­щие пролить свет на различные ситуации конфликта с тем, чтобы далее изучить их в лабораторных условиях.

Центральная мысль этого исследования состоит в до­пущении, что конфликт имеет потенциальную персональ­ную и общественную ценность.

Конфликт имеет множество позитивных функций (Зиммелъ, 1955; Козер, 1956). Он предотвращает стагна­цию, стимулирует интерес и любопытство, выступая в роли медиатора, с помощью которого артикулируются цроблемы, находятся их решения, служит основой социальных и персональных изменений. Конфликты часто являются ча­стью процесса тестирования и оценки кого-либо и могут быть весьма полезными для исследователя, если какая-ли­бо сторона конфликта полностью использует свои возмож­ности. Плюс ко всему конфликт четко разделяет различные группы и этим способствует установлению групповой и персональной идентификации; внешний конфликт часто приводит к внутреннему сплочению. Более того, как пола­гает Козер (1956, с. 154—155), в «нецентрализованных груп­пах и свободных обществах конфликт, направленный на разрешение трений между противниками, часто играет ста­билизирующую и интегративную роль. Позволяя четкое и ясное выражение противоречащих требований, эти социа­льные системы получают возможность усовершенствовать свою структуру путем исключения источников трений. Множественные конфликты, которые они (эти системы) испытывают, помогают им избавиться от источников внут­реннего антагонизма и добиться сплоченности. Эти систе­мы снабжают себя, путем институционализации конфлик­та, важным стабилизирующим механизмом.

Вдобавок к этому внутригрупповой конфликт часто вдыхает новую жизнь в существовавшие нормы или при­водит к возникновению новых. В этом смысле социаль­ный конфликт выступает в роли механизма для установки норм, соответствующих новым условиям. Такое поведе­ние выигрышно для гибких обществ, потому что создание или усовершенствование норм придает им жизнеспособ­ность в новых условиях. Такой механизм отсутствует в же­стких системах: подавляя конфликт, они подавляют пре­дупредительный сигнал, что в конце концов приводит к катастрофическим последствиям.

Внутренний конфликт может также служить средст­вом выяснения относительной силы противоположных интересов, позволяя создать механизм для сохранения или изменения внутреннего баланса сил. Поскольку возник­новение конфликта символизирует отказ от существовав­ших взаимоотношений внутри системы, то в результате выяснения соотношения сил в ходе конфликта устанавли­вается новый баланс и взаимоотношения продолжаются на новой основе».

Я специально сделал упор на позитивных функциях конфликта и привел их исчерпывающий список, поскольку конфликт часто рассматривается как зло, как будто это обязательно психопатология, социальный беспорядок или война. Поверхностное понимание психоаналитической теории с ее упором на «принцип удовольствия», теории ограничений, упирающей на избежание трений, и диссо-нансной теории с ее озабоченностью насчет избегания диссонансов может привести к выводу, что психологиче­ской утопией может быть бесконфликтное существова­ние. Тем не менее очевидно, что люди стремятся к конф­ликту, участвуя в спортивных состязаниях, посещая теат­ры, читая романы, вступая в интимные отношения или за­нимаясь интеллектуальной деятельностью. К счастью, ни­кому не грозит перспектива бесконфликтного существо­вания. Конфликты не могут быть ни полностью исключе­ны, ни даже подавлены надолго.

Некоторые определения

Здесь будет полезно дать определения некоторым ключе­вым терминам, используемым в тексте. Конфликт возникает при столкновении несовместимых действий. Несовмести­мые действия могут возникнуть у индивида, в группе, в на­ции; такие конфликты называются внутриличностными, внутригрупповыми или внутринациональными. Они могут также возникать между двумя или более персонами, группа­ми или нациями; такие конфликты называются межлично­стными, межгрупповыми или международными. Несовмес­тимым называется действие, которое предотвращает, меша­ет, вмешивается или каким-либо иным образом делает менее вероятным или менее эффективным другое действие.

Термины соперничество VL конфликт зачастую исполь­зуются как синонимы, что неверно. Хотя соперничество приводит к конфликту, не все стадии конфликта могут быть названы соперничеством. Соперничество подразу­мевает противоположность целей участвующих сторон, причем с увеличением шансов одной из сторон на дости­жение цели уменьшаются шансы другой. В конфликте, развившемся из соперничества, несовместимые действия проистекают из несовместимости целей. Тем не менее конфликт может возникнуть и при отсутствии явной про­тивоположности целей. Так, если муж и жена спорят о ме­тодах лечения комариных укусов своего ребенка, это не означает противоположности их целей — их цели как раз сходны. Это различение между конфликтом и соперниче­ством представляет собой не просто теоретические изыс­кания, оно весьма важно в отношении темы, лежащей в основе данной книги. В частности, конфликт может прои­зойти в кооперативной или сопернической среде, а про­цесс разрешения конфликта в значительной мере зависит от этой среды.

Данная работа изучает психологические (связанные с восприятием) конфликты, т.е. конфликты, которые суще­ствуют психологически для участвующих сторон. Однако это не означает, что восприятие всегда верифицировано или, наоборот, имеющая место несовместимость — лишь плод восприятия.

Возможность того, что природа конфликта может быть неверно понята, означает, что возможность возникновения конфликта может быть определена по непониманию или не­хватке информации. Таким образом, возникновение или не возникновение конфликта никогда не находятся в точной зависимости от реального положения вещей. Кроме того, что существует возможность недопонимания, еще одна при­чина состоит в воздействии психологических факторов на определение конфликта. Конфликт также определяется теми ценностями, которые исповедуются его участниками. Даже классический пример конфликта — двое голодных мужчин на плоту с ограниченным запасом еды — может по­терять свой смысл, если хотя бы один из них исповедует та­кие социальные или региозные ценности, которые намного сильнее чувства голода или инстинкта самосохранения.

Вкратце суть вышесказанного состоит в том, что ни возникновение конфликта, ни его результаты не являются в полной мере детерминированными объективными усло­виями. Это означает, что судьба участников конфликта не всегда определяется внешними условиями. Возможность развития конфликта по конструктивному или деструктив­ному пути, таким образом, подвержена влиянию даже при наименее благоприятных условиях. Точно так же даже при наиболее благоприятных условиях психологический фак­тор может повести конфликт по деструктивному пути. Важность «реального» конфликта нельзя отрицать, тем не менее психологический процесс восприятия и оценива­ния также «реален», и он приводит к превращению объек­тивных условий в ощущение конфликта.

Типология конфликтов

Несмотря на обилие существующих типологий конф­ликтов (см., напр.: Боулдинг, 1960, а также многочислен­ные статьи в первом номере «Журнала о разрешении кон­фликтов», 1957), в таблице 1 представлена еще одна. В ней конфликты различаются по соотношению между объек­тивным состоянием дел и оценкам состояния дел конф­ликтующими сторонами. Определения 6 подобных типов конфликтов приведены ниже.

Таблица 1 Типология конфликтов

Тип конф­ликта	Объектив­ный конф­ликт между АиВ	Переживае­мый* конф­ликт между АиВ	Тип неверного восприятия	Сто­роны конф­ликта
Случайность конфликта	Предмет конфликта
1. Ис­тинный	Да	Да	Нет	Нет	Нет
2. Слу­чайный	Да	Да	Да	Нет	Нет
3. Под­менен­ный	Да	Да	Нет	Да	Нет
4. Бе-затри-бутив-ный	Да	Нет	Нет	Нет	Да
5. Ла­тент­ный	Да	Нет
6. Фаль­шивый	Нет	Да	Да или	Да или	Да

* Состояние дел, испытываемое и воспринимаемое одной из сторон конфликта. Другая сторона может, конечно, испытывать и воспри­нимать его иначе. Таким образом, для А конфликт может быть под­мененным, а для В конфликт может быть латентным.

 

Истинный конфликт

Это объективно существующий тип конфликта, вос­принимаемый «правильно». Он не зависит от легко меня­ющихся условий среды. Так, если жена хочет использовать одну из комнат как студию для рисования, а муж хотел бы разместить там свой рабочий кабинет, мы имеем дело с «ре­альным, истинным» конфликтом. Это утверждение осо-

бенно верно, если и она, и он могут использовать эту ком­нату только в одно и то же время. Истинные конфликты трудно разрешаются дружественным образом, если только участвующие стороны не начинают сотрудничать в деле разрешения обоюдной проблемы установления приорите­тов или не приходят к соглашению относительно нейтра­льного и взаимно признанного институционального меха­низма разрешения конфликта (напр, арбитража или под­брасывания монетки).

Случайный конфликт

В этом случае существование конфликта зависит от не­коего набора обстоятельств, не осознаваемого конфликту­ющими сторонами. Таким образом, истинный конфликт, рассмотренный в предыдущем абзаце, можно рассматри­вать как «случайный», если бы был какой-нибудь чердак, или гараж, или другое помещение, которое можно было бы легко превратить в студию или кабинет. Случайный конфликт не имеет места, если признается существование альтернативных ресурсов для удовлетворения нужд конф­ликтующих. «Случайные» конфликты трудно разрешать только в тех случаях, когда возможности маневра для кон­фликтующих слишком узки как результат недостаточных познавательных ресурсов или же сильных эмоциональных трений. Кроме того, если предмет «случайного» конфлик­та стал настолько важен, что его замена альтернативой мо­жет привести к потере лица, конфликт теряет свою «слу­чайность» и легкую разрешаемость.

Подмененный конфликт

При этом типе конфликта стороны спорят, так сказать, по «неверному» поводу. Муж и жена, например, могут кон­фликтовать по поводу денег (получаю ли я достаточно от нее в обмен на то, что даю ей? Действительно ли он дает мне достаточно?), подменяя тем самым «невыраженный» кон­фликт на сексуальной почве. Выраженный конфликт — это конфликт-манифест, а не выраженный непосредственно — конфликт-основа. Конфликт-манифест обычно отра­жает конфликт-основу в символической форме; непрямая форма выражения является безопасным путем обсуждения конфликтов, которые могут показаться слишком деликат­ными или острыми, чтобы говорить о них или заниматься

ими напрямую. Кроме того, конфликт-манифест может просто отражать общую нервозность и напряжение между конфликтующими сторонами по поводу нерешенного кон­фликта-основы — неразрешенных трений, ведущих к по­вышенной чувствительности к проявлениям неуважения, повышенной агрессивности и т. п.

Конфликт-манифест может принимать разные формы: невротическая персона, постоянно озабоченная тем, выклю­чена ли плита; спор двух братьев о том, какую программу ТВ смотреть; конфликт между школьным советом и профсоюзом учителей по поводу учительских назначений; международный спор по поводу обвинений в нарушении воздушного про­странства. Каждый из этих конфликтов-манифестов может быть симптомом конфликта-основы. Невротическая персона пытается доверять самой себе, но боится непредсказуемости своих действий; двое братьев борются за внимание со сторо­ны семьи и т. д. Часто конфликты-манифесты можно разре­шить лишь временно — до тех пор, пока не будет разрешен конфликт-основа или конфликт-манифест не будет рассмат­риваться как отдельный конфликт. С другой стороны, иногда разрешению конфликта-основы способствует «работа» с его безопасными, «подмененными» формами, с которыми зачас­тую легче работать, чем с основным конфликтом.

Безатрибутивный конфликт

Здесь мы имеем дело с неподлинными участниками конфликта и, как результат, с неподлинным основанием конфликта. Это может быть неосознанная ошибка, когда кто-то ругает ребенка за что-либо, сделанное по указанию родителей, или же такая ошибка может поощряться сторо­ной, которая выигрывает от этого. «Разделяй и властвуй» — это известная формула ослабления группы путем раз­жигания внутреннего конфликта с целью скрыть истин­ный конфликт между группой и ее завоевателем. Анало­гично, если наблюдается дефицит рабочих мест, то белые и черные рабочие скорее будут клеймить не правительство или социальную систему, а друг друга. Такая ошибка мо­жет быть следствием косвенного влияния идеологии, ко­торая склонна объяснять экономические п