Уоллакотт Дж. Сообщения и значения

Отличительной особенностью производства в сфере массовой информации является то, что оно предполагает создание и артикуляцию сообщений в пределах специфических знаковых систем. Анализ сообщений и их значений является ключевым для понимания массовой коммуникации. Моменты “кодирования” и “декодирования”, несмотря на их “относительную автономию” в процессах коммуникации в целом, являются решающими моментами”.

Традиционным методом, выявления смысла сообщений массовой коммуникации, является контент-анализ, основанный на изучении явного, очевидного содержания как наиболее важной области научного социального исследования. Контент анализ имеет преимущества систематического исследования больших массивов информации, но возможности этого метода являются весьма ограниченными при определении смысла конкретных сообщений.

Основу семиологических или структуралистских подходов составляют в значительной степени лингвистические представления: сообщения предлагается рассматривать как структурированное целое, а не количественно выраженные составляющие внешних проявлений отдельных частей сообщений. Семиология, по мнению Бургелина, не только редко сама бывает количественной, содержит неявную критику количественной ориентации контент анализа.

Нет никаких оснований полагать, что наиболее часто встречающаяся в ходе контент анализа тема является самой важной или значимой. В тексте более важным является то место, которое занимают его составляющие, нежели частота их появления.

В фильме действия героя-гангстера представлены длинной чередой порочных поступков, показан один поступок, свидетельствующий о наличии у него тех или иных чувств. В рамках контент анализа деятельность гангстера может быть проанализирована с применением двух оппозиций: плохое/хорошее и частое проявление / редкое проявление. Однако необходимо проанализировать какое значение следует приписать совокупности порочных фактов в связи с тем, что они расположены с единственным положительным поступком? Только приняв во внимание структурные отношения этого единственного положительного поступка со всей совокупностью порочного поведения гангстера, мы будем иметь возможности сделать выводы о фильме в целом

В рамках семиологических исследований больший акцент делают на фильме как дискурсе, на фильме как коммуникации о насилии, нежели чем на насилии как таковом. Т.е. ракурс исследования смещается к системам правил, которые в целом и управляют дискурсом, в частности гангстерского фильма, а не специфическими эпизодами насилия. В рамках этой методологии, управляющие коды придают различным эпизодам насилия различное значение. На самом деле, акт насилия может быть понятным только в контексте других элементов фильма и в терминах адекватных его жанру. Такие действия не могут рассматриваться как имеющие исключительно одно фиксированное значение. Напротив, с их помощью происходит обозначение различных ценностей, представление различных кодов поведения.

Семиология выделяется в связи с ее нацеленностью на изучение знака. Это предполагает исходное разделение означающего как объекта исследования от означаемого.

Одним из известных структуралистских антропологических исследований является анализ родства, проведенный Леви-Строссом. Автор рассматривает правила брака и системы родства в ряде “примитивных” обществ в качестве “типа языка”. Язык представляет собой “совокупность операций предназначенных для обеспечения определенного вида коммуникации между индивидами и группами”. Сообщение, например, может представлять собой женщину группы, которая «циркулирует» между кланами, династиями и фамилиями, тогда как в языке это будет “словом группы”, которым индивиды обмениваются между собой. Первичность языковых аналогов, как в приведенном выше случае, является типичным при семиологическом рассмотрении, будь это анализ систем родства, фурнитуры или моды, фильмов и телевизионных программ или игрушек и машин. Соссюр, положивший начало семиологии как “науки о знаках”, указывал на следующее преимущество лингвистического подхода. Здесь оставляют в стороне видимую натуралистичность действий или объектов и показывают, что их смысл основывается на разделяемых предположениях или обычаях.

Другой характерной чертой семиологического анализа является фокус внимания на внутреннем структурировании текста или сообщения.

Многие исследования русских формалистов, например, были ориентированы на изучение внутренней структуры литературных произведений. В исследовании “Морфология сказки” В. Проппом сделана попытка выявить нарративную структуру русской народной сказки. Автор был противником классификации сказок в соответствии с типом животных, действующих в них; развертывающихся в них оргий; наличию в них магических фигур и т.п. По мнению Проппа, в сказке особенности характеров и ландшафта, равно как и природа препятствий и трудностей является менее важной, нежели чем их функция. Повествование развертывается в соответствии с некоторой схемой. Сказка начинается либо с оскорбления жертвы или с отсутствия какого-либо важного объекта. Завершение сказки предполагает кару за нанесение оскорбления или обладание ранее отсутствующим. Этапы событий, происходящих с героем оказываются следующими:

1. Он встречает жертвователя (жабу, ведьму, старого бородатого человека и т.п.), который после “проверки” героя снабжает его магическим посредником. Последний обеспечивает победное шествие героя через суровые испытания. 2. Герой встречается в решающей схватке со злодеем или оказывается перед необходимостью выполнения ряда заданий. Наличие посредника позволяет герою успешно решить стоящие перед ним задачи.

Основная проблема данного подхода состоит в том, что здесь теряется специфика контекста сообщения, посредством которого формируется значение этого сообщения.

Проведенный Умберто Эко анализ повествовательной структуры романов о Джеймсе Бонде зафиксировал следующее. Романы формируются как последовательность акций инспирированных кодом бинарных противопоставлений. Последовательность близка к типам повествования, выявленным Проппом. Эко предложил следующую повторяющуюся схему романов о Джеймсе Бонде.

А. М дает задание Бонду.

В. Злодей предстает перед Бондом (может быть в различных формах).

С. Бонд создает первые препятствия злодею, либо тот создает первые препятствия Бонду.

D. Женщина представляет себя Бонду.

Е. Бонд использует женщину: овладевает ей или начинает ее обольщение.

F. Злодей берет в плен Бонда (вместе с женщиной или без нее).

G. Злодей подвергает пыткам Бонда (вместе с женщиной или без нее).

H. Бонд побеждает злодея (убивает его или его представителя или помогает в его убийстве).

I. Бонд выздоравливает наслаждаясь женщиной, которую он затем теряет.

Эко показывает, что кодированая схема, которая составляет основу для всех романов Бонда, является тесно связанной с серией противопоставлений. Таким образом, противопоставления Бонда и злодея сопровождается противопоставлением западного мира и Советского Союза, Британии и не англо-саксонских стран, идеализма и алчности, шанса и планирования, эксцессов и взвешенности, извращения и невинности, лояльности и нелояльности.

Проведенный Эко анализ отражает присущую семиологии напряженность между формальным текстуальным анализом и сферой означаемого, а также между различными текстами и различными знаковыми системами. В этой сфере семиология оказывается глубоко связанной с идеологией. Главным концептуальным средством соссюровской лингвистики был знак, а также представление о знаке и его отличиях от других элементов речевого процесса. В современной классической формулировке это выглядит так: Означающее - Знак - Означаемое. Отношения характеризуют связи не между миром и реальным миром, а между означающим (звуковым образом, например) и означаемым (концептом).

 

Постман Н. «А теперь, о другом....»

В чем состоят следствия использования письменной, печатной метафоры? Каковы при этом особенности содержания общественного дискурса? Какие требования это предъявляет к аудитории? Какой характер мышления это предполагает? Поскольку язык является главным средством коммуникации, то именно на него накладываются основные требования, предъявляемые к печати в целом. Идея, факт, заявление являются неизбежным результатом печатной коммуникации. Идея может быть банальной, факт недостоверным, посылка ложной. Тем не менее, если язык является инструментом, направляющим мысль, то уйти от наличия мысли как таковой невозможно. Поэтому очень сложно вообще ничего не сказать о смысле написанного предложения. Общественный дискурс XVIII-XIX веков в Америке нес на себе очевидные черты подобного использования языка. Следствием этого была ориентация на содержание и серьезность, в особенности это становилось очевидным тогда, когда формы дискурса брались непосредственно из печати.

Смысл требует понимания. Печатное слово предполагает, что автор говорит о чем-либо, а читатель познает сказанное.

Очевидно, что рядовые граждане не смогли бы узнать большинство из первых пятнадцати президентов США при встрече с ними на улице. То же относится к известным адвокатам, министрам или ученым той эпохи. Размышлять об этих людях можно было только в контексте того, что ими было написано. Печатный мир кодифицировал их общественную позицию, их аргументы и знания, что давало возможность судить об этих людях.

Этот тип сознания отличен от современного. Подумайте о Джимми Картере, Билле Грэхэме или даже Альберте Эйнштейне. Прежде всего придет в голову образ, картина лица, скорее всего лица на телевизионном экране (фото) и ничего не придет на ум из области слов. В этом состоит р азличие между мышлением в печатно-ориентированной культуре и мышлением в культуре образно-ориентированной.

Человек XVIII-XIX века всюду находил то, что было следствием печатного слова. В особенности это касалось всех форм связей печатного слова со сферой общественного выражения. Зрелое гражданское сознание неразрывно связано со всесторонней грамотностью. Поэтому в большинстве штатов возрастная планка участия в выборах составляла двадцать один год. Не случайно, что именно универсальное образование рассматривалось Джефферсоном в качестве одной из главных надежд Америки. А ограничение избирательных прав тех, кто не владел собственностью зачастую не принималось во внимание. Подобного, не происходило в отношении тех, кто не умел читать.

Период, в течение которого американское сознание подчинило себя суверенитету печатной прессы - эра экспозиции. Предполагал акцент на сложном концептуальном, дедуктивном и последовательном мышлении; высокую значимость причинности и порядка; непринятие противоречивости; большие возможности для отстраненности и объективности; а также терпимость к отложенному ответу. К концу XIX столетия стали появляться первые знаки того, что эра экспозиции будет сходить на нет. На смену ей пришла эра шоу бизнеса.

“А теперь... о другом”

Приведенная фраза привносит в нашу грамматику новую часть речи - сочетание, которое ничего ни с чем не соединяет, а лишь все разъединяет. Она выполняет роль компактной метафоры разрывов.

Фраза “А теперь... о другом” обычно используется в передачах теле- или радио новостей для обозначения следующего обстоятельства. То, что было только что услышано или просмотрено не имеет отношение к тому, что слушают или смотрят в настоящий момент и, скорее всего, не будет иметь отношения к тому, что услышат или увидят в будущем. Посредством этой фразы признается, что мир нарисованный высокоскоростными электронными медиа не имеет порядка или смысла. Соответственно, этот мир не должен рассматриваться всерьез.

При этом имеется в виду, что нет убийства столь ужасного, нет землетрясения столь разрушительного, нет политической ошибки столь дорогостоящей, счета спортивного матча столь обескураживающего, или прогноза погоды столь угрожающего, которые применительно к данному конкретному случаю не могли бы быть “стертыми” из нашего сознания посредством произнесения диктором фразы - “А теперь... о другом”.

Телевидение не само разработало “А теперь... о другом” мировоззрение. Однако с помощью телевидения подобное мировоззрение формировалось и достигло нынешнего развитого и всеобъемлющего по влиянию состояния.

Предлагаемые нам новости страдают не только фрагментарностью. Это - новости вне контекста, без последовательности, вне ценности и, таким образом, без необходимой серьезности. Можно сказать, что новости становятся чистым развлечением.

Все программы телевизионных новостей начинаются, заканчиваются, а зачастую и соединяются в последовательность сюжетов или блоков с помощью музыки. Восприятие новостей как некоторого стилизованного драматического представления, содержание которого выстроено с целью развлечения, усиливается и другими обстоятельствами. Средняя длина любого сообщения составляет сорок пять секунд. Хотя краткость и не всегда предполагает тривиальность, но в данном случае это именно так. Попросту невозможно серьезно рассказать о событии, когда весь его контекст должен быть раскрыт в течение менее одной минуты. В телевизионных новостях обычно не предполагается, что сообщение имеет какие-либо следствия или приложения. Это потребует от зрителя продолжить размышления на тему о которой шла речь, в то время как его уже ожидает следующее сообщение.

. “ Картинка” имеет мало проблем по сравнению со всеохватывающим потоком слов и короткозамкнутой рефлексией. Телевизионные продъюсеры определенно отдадут приоритет любому событию, которое так или иначе визуально документировано. Доставленный в полицейский участок подозреваемый в убийстве; раздраженное лицо обманутого покупателя; контейнер, преодолевающий Ниагарский водопад (и человек, который должен быть внутри него); президент, спускающийся с вертолета на лужайку Белого дома - это всегда очаровательно или весело. Это с легкостью отвечает требованиям развлекательного шоу. Вовсе не обязательно, чтобы видеосюжеты документировали суть сообщения.

Поддержанию высокой степени нереальности происходящего способствует специфическая мимика ведущих новостей. Многие ведущие даже не стараются понять смысл того, о чем говорят. Некоторые дикторы постоянно проявляют непонятный энтузиазм в ходе сообщений о землетрясениях, массовых убийствах и других событиях подобного рода.

Результатом всего этого является то, что американцы оказываются наиболее хорошо развлекаемыми и наименее информированными людьми в Западном мире Рассмотрим несколько подробнее событие, известное как “кризис заложников в Иране”. Можно предположить, что американцы знают максимум возможного об этой печальной истории. Однако, зададимся такими вопросами. Будет ли преувеличением сказать, что ни один американец из ста не знает на каком языке говорят иранцы? Или, что означает слово “Аятолла”? Или, какова суть отдельных составляющих религиозных представлений населения? Или, каково содержание основных моментов политической истории страны? Или, кто такой Шах и какова его история?

Но каждый имеет мнение по поводу этого события. В Америке каждый обязан иметь мнение, и, конечно, полезно иметь несколько, когда есть перспектива поучаствовать в опросе. Современные мнения являются существенно отличными от мнений, наблюдавшихся в XVIII-XIX столетиях. Будет более точным определять нынешние мнения как эмоции. Это связано с тем, что такие мнения меняются от недели к неделе - именно об этом свидетельствуют опросы. Телевидение трансформирует само понятие “быть информированным”, создавая особый вид информации, которая определенно может быть назван “дезинформацией”- искажающей информацией, т.е. сдвинутой во времени, фрагментарной и искусственной. Такая информация создает иллюзию обладания знаниями, хотя на самом деле она лишь уводит от знания. Формирование новостей под развлечение с неизбежностью предполагает определенный результат. ТВ шоу - новости развлекают, а не информируют, что несет серьезные последствия.

Проблема состоит в том, что мы чрезвычайно глубоко включены в мир новостей, созданному по принципу “А теперь... о другом”.

Телевидение является парадигмой для современной концепции общественной информации. Аналогично тому, как раньше это делалось печатью, теперь телевидение стало определять форму подачи новостей. Телевидение стало определять и то, как необходимо воспринимать эти новости. Представляя нам новости, упакованные как водевиль, телевидение, тем самым, принуждает другие СМК поступать подобным образом. Таким образом, общее информационное окружение становится зеркалом телевидения.

До конца не ясно сможет ли культура выжить, если она станет мерой мира за двадцать минут. Или, если ценность новостей будет определяться уровнем аплодисментов, которые они обеспечивают.