Верблюд, обманутый маралом

 

Шыяан ам, было это много-много лет назад. Звери на общем совете присудили верблюду красивые ветвистые рога. Все вокруг ему очень завидовали.

Как-то жарким днем верблюд спустился к реке напиться воды. Вдруг затрещали рядом кусты, и на речном берегу появился марал.

– Здравствуй, верблюд! – сказал он приветливо. – Я спешу на праздник. Хозяйка горы Танды Дангына будет освящать самую высокую вершину. Одолжи мне до завтра свои красивые рога – уж очень хочется выглядеть в праздничный день нарядно! Не сомневайся, утром я тебе твои рога верну в целости и сохранности.

– Разве можно отказать другу? – отвечает верблюд. – Если тебе не поверю, то кому же верить? На, держи! – И он отдал маралу свои разветвившиеся на двадцать восемь отростков рога.

Марал нацепил их себе на голову и ускакал в густой лес.

Проходит день – он не возвращается. Проходит второй – марала нет как нет. Целый год прождал верблюд своего приятеля, надеясь получить обратно рога, но так и не дождался: они остались у марала. Но поскольку рога у него не свои, то каждый год маралу приходится их сбрасывать на землю, а потом ждать, пока отрастут новые. А обманутый верблюд до сей поры одиноко бродит посреди степей и пустынь. Чтобы избежать с ним встречи, марал в эти места не захаживает, бегает по таежным лесам.

 

 

Владимир Санги 267

 

Девочка-лебедь

 

Говорят, раньше лебеди были немыми птицами и лапки у них были черными. Теперь всякий знает, что они кричат «кы-кы, кы-кы», за что нивхи прозвали их «кыкык», и лапки у них – красные. В те давние времена на берегу залива стояло маленькое стойбище, а в стойбище том жила маленькая девочка. Она любила играть на песочной косе, с утра до самого вечера рисовала на ровном песке разные узоры, строила из песка маленькие домики.

Еще она подолгу любовалась красивыми птицами, которые, как молчаливые белые облака, проплывали над ее стойбищем. Девочка ложилась на теплый песок и смотрела вслед стаям, пока они не исчезали вдали.

Отец и мать очень любили свою дочь. Но однажды летом мать умерла. Отец и дочь сильно горевали.

Прошло время, и отец уехал в дальнее стойбище за новой мамой для своей маленькой дочери.

Отец привел красивую женщину с черными соболиными бровями и ресницами, похожими на кисточки ушей зимней белки, с толстыми, подобно хвосту черно-бурой лисицы, косами.

Мачеха сразу вниз посмотрела на девочку и ничего не сказала.

На другой день отец ушел на охоту. Девочка встала с восходом солнца и пошла на берег играть с волнами. У самой воды она строила домик из морского песка. Набежавшая волна смывала его. Девочка смеялась, и, едва волна отходила, она принималась строить новый домик. Девочка играла долго, а когда солнце высоко поднялось над лесом, побежала домой завтракать. Но завтрака не было: мачеха еще спала. Девочка тихо вздохнула, вернулась на берег и вновь принялась играть. Так она увлеклась игрой, что и не заметила, как наступил полдень. Спохватилась, когда солнце стало сильно печь голову, побежала домой.

Мачеха еще спала. Наконец встала, принесла из амбара белую мягкую юколу – вяленую рыбу и стала есть. Она и не замечала стоявшую рядом девочку, макала юколу в нерпичий жир и жадно жевала.

Мачеха прожевала последний кусок юколы, облизала засаленные пальцы и, не глядя на девочку, бросила ей хвост кеты. Девочка съела этот хвост. И ей еще больше захотелось есть. Мачеха зевнула, отвернулась, снова легла спать.

Так настали для маленькой девочки тяжелые дни.

Отец добывал много дичи. Приходил домой только для того, чтобы принести добычу, и снова надолго уходил в тайгу – надо заготовить впрок, ведь зима суровая. Все вкусные места мачеха съедала сама.

Однажды отец спросил у жены:

– Жена моя, что-то дочь сильно похудела. Не больна ли она?

Женщина ответила:

– Нет, здорова. Она уже большая, а по хозяйству ничего не делает, не помогает мне. Только знает целыми днями бегать! Бездельница! Как ни корми ее, будет худой – так много бегает!

Как-то осенним вечером, когда птицы большими стаями улетали в сторону полудня, отец вернулся с охоты и лег отдыхать. Мачеха принесла жирную юколу и стала резать ее на мелкие ломтики. Ломтики ложились ровными рядками, аппетитно поблескивая на срезах.

Девочка не ела с утра. Она подошла к столу, стала просить мачеху дать ей поесть. Мачеха молчала, будто и не видела девочку.

– Дай мне поесть! – просила девочка.

– Отойди! – был ответ.

– Дай мне поесть, – просила маленькая девочка.

– Отстань! – был ответ.

У девочки совсем стянуло животик. Она протянула руку за розовым кусочком. Только дотронулась до юколы, мачеха ударила острым ножом. Кончики пальцев так и остались на столе. Девочка выбежала из дома, сбежала на берег и там, на теплом песчаном бугре, заплакала громко. Из пальцев струйками стекала кровь. Девочка всхлипывала:

– Кы-кы, кы-кы, кы-кы!

В это время над заливом пролетели лебеди. Они услыхали голос плачущей девочки и сделали круг. Расправили крылья, опустились рядом. Окружили девочку, стали разглядывать, вытянув шеи и наклоняя головы. Когда они заметили, что из пальцев девочки струится кровь, им стало очень жаль девочку, Лебеди молча заплакали. Слезы капали на песок. И там, где сидели лебеди, песок от слез стал мокрым. Большие белые птицы плакали все сильнее и сильнее. И вдруг у них пробился голос:

– Кы-кы, кы-кы, кы-кы!

Услыхав голоса, отец девочки выскочил из дому, увидел, что его дочь окружили большие птицы, бросился за луком и стрелами.

Лебеди взмахнули крыльями. В тот же миг и у девочки из плеч выросли крылья. Девочка превратилась в стройную лебедь с красными лапками.

Когда охотник подготовил лук и стрелы, птицы уже были высоко в небе. В самой середине стаи летела молодая птица.

Все лебеди кричали:

– Кы-кы, кы-кы, кы-кы!

Только молодая птица молчала.

Охотник схватился за голову, крикнул вслед улетающей стае:

– Дочь! Вернись! Ты будешь хорошо жить!

В ответ раздалось только:

– Кы-кы, кы-кы, кы-кы!

Отец долго стоял на бугре и, ссутулившись, горько смотрел вслед улетающей стае. Вот лебеди бисером повисли над морем. Вскоре они растаяли в лазурной дали.

Потом каждую весну над стойбищем у залива пролетали лебеди. И громко кричали: «Кы-кы, кы-кы, кы-кы!» Только одна птица молчала. И каждый раз, когда лебеди пролетали над стойбищем, далеко внизу они видели фигуру человека, одиноко стоявшего на бугре.

С тех пор прошло много времени. И на том месте, где когда-то стоял человек, выросла кряжистая лиственница. Ни зимние ветра, ни летние ветра не могут сбить это дерево. И стоит оно, воздев в небо свои ветви-руки. И лебеди с красными лапками, пролетая с севера на юг или с юга на север, обязательно завернут к этой лиственнице и громко проплачут:

– Кы-кы, кы-кы, кы-кы!

 

Бурундук

 

Ты, наверно, видел бурундука – маленького лесного зверька. И заметил: по всей его спине вдоль пять черных полос.

Встав ранним июньским утром, едва солнце коснется своими еще не горячими лучами вершин деревьев, ты можешь увидеть и услышать этого зверька. Он обычно забирается на верхние ветки высокой ольхи и, совсем по-беличьи закинув пушистый хвост на спину, негромко зовет:

– Тут… тут… тут.

Если ты не замышляешь ничего плохого, бурундук спустится на нижние ветки, поприветствует тебя наклоном головы.

– Тут… тут… тут.

А если ты вздумаешь поймать его, он пронзительно заверещит и, показав полосатую спину, юркнет в кусты. И вокруг станет настороженно тихо: все лесные жители – зверье и птицы – попрячутся в дуплах, норах, расщелинах. Но стоит тебе уйти, как бурундук, вскочит на ту же ветку и опять возьмется за свое:

– Тут… тут… тут.

 

Жил в лесу бурундук, пушистый желтенький зверек. Жил один. Всякий знает, что одному в лесу невыносимо тоскливо.

Бурундук и подумал: если мне тяжело, то, наверно, есть еще кто-нибудь, которому тоже от одиночества плохо. И пошел бурундук по лесу искать себе друга.

Скачет бурундук от дерева к дереву, от куста к кусту, заглядывает под коряги и валежины, в расщелины и норы.

Встречает горностая. Спрашивает:

– Горностай, горностай! Тебе не плохо одному? Давай дружить.

Горностай отвечает:

– Нет, бурундук, мне не плохо. А ты все равно умрешь с тоски – ведь ты не можешь один. Приходи ко мне завтра, я тебя съем.

Бурундук подумал: «Чем гнить в земле, уж пусть лучше съест меня горностай».

А так как до завтра было далеко, бурундук снова поскакал от дерева к дереву, от куста к кусту, заглядывая под коряги и валежины, в расщелины и норы.

Встречает лису. Спрашивает:

– Лиса, лиса! Тебе не плохо одной? Давай дружить.

Лиса отвечает:

– Нет, бурундук, мне не плохо. А ты все равно умрешь с тоски – ведь ты не можешь один. Приходи ко мне завтра, я тебя съем.

Бурундук подумал: «Чем гнить в земле, уж пусть лучше съест меня лиса».

А так как до завтра было далеко, бурундук снова поскакал от дерева к дереву, от куста к кусту, заглядывая под коряги и валежины, в расщелины и норы.

Встречает соболя. Спрашивает:

– Соболь, соболь, тебе не плохо? Давай дружить.

Соболь отвечает:

– Нет, бурундук, мне не плохо. А ты все равно умрешь с тоски – ведь ты не можешь один. Приходи ко мне завтра, я тебя съем.

Бурундук подумал: «Чем гнить в земле, уж пусть лучше съест меня соболь».

А так как до завтра было далеко, поскакал бурундук от дерева к дереву, от куста к кусту, заглядывая под коряги и валежины, в расщелины и норы.

И вот бурундук встретил медведя. Медведь спал в тени под кустом кедрового стланика.

Бурундук схватил его за ухо, стал изо всех сил дергать туда-сюда. Кое-как разбудил. Тот недовольно рявкнул:

– Р-р-рази тебя гром! Чего тебе надо?

– Медведь, медведь! Тебе не плохо одному? Давай дружить.

Медведь лениво повернул голову, зевнул и, не глядя на бурундука, спросил:

– А зачем дружить-то?

Бурундук отвечает:

– Вдвоем нам будет лучше. Ты большой и неуклюжий. А я маленький, ловкий. Я буду сидеть на дереве, сторожить тебя, когда ты спишь, – вдруг какая опасность идет.

– Я никого не боюсь, – сказал медведь и сладко зевнул.

– Тогда вместе будем орехи собирать.

Медведь глянул на бурундука:

– Орехи, говоришь?

– Да, орехи. И ягоду будем вместе собирать.

– Ягоду, говоришь?

– Да, ягоду. И муравьев будем вместе ловить.

– И муравьев, говоришь? – Медведь окончательно проснулся, сел. – И орехи, и ягоду, и муравьев, говоришь?

– Да, и орехи, и ягоду, и муравьев.

Медведь довольно отвечает:

– Я согласен дружить с тобой.

Бурундук нашел себе друга. Большого, сильного. Во всем лесу никто не мог похвастаться таким другом.

Как-то встретил бурундук горностая. Тот обрадовался:

– A-а, пришел. Теперь я тебя съем.

Бурундук говорит:

– А я дружу с медведем.

Горностай испугался:

– С медведем?!

Поскакал бурундук дальше. Встречает лису. Та заплясала от радости:

– Наконец я дождалась. Теперь я тебя съем.

Бурундук говорит:

– Я дружу с медведем.

У лисы дух перехватило:

– С медве-дем?!

Поскакал бурундук дальше. Встречает соболя. Тот обрадовался:

– А я тебя давно жду. Теперь я тебя съем.

Бурундук говорит:

– А я дружу с медведем.

Соболь так испугался, что птицей взлетел на дерево и уже оттуда спросил:

– С медве-дем?!

Живут себе бурундук и медведь. Быстрый бурундук находит богатые ягодные места и кусты кедрового стланика, сплошь усыпанные шишками.

Медведь радуется не нарадуется таким другом.

Вскоре медведь ожирел настолько, что ему стало трудно ходить. Он теперь больше лежал, отдыхал. И лишь изредка повелевал:

– Эй, бурундук, принеси-ка брусники.

Или:

– Эй, бурундук, почеши мне спину.

Наступила осень. Впереди зима, долгая и холодная.

Бурундук беспокоится:

– Слушай, медведь, скоро зима. Нам надо сделать запасы.

Медведь лениво отвечает:

– Правильно говоришь, бурундук. Давай, делай запасы! – а сам как лежал, так и лежит.

– Как же я один насобираю столько орехов и ягод! Ты ведь очень много ешь, – чуть не плачет бурундук.

– Сказано тебе, делай запасы! – сердится медведь. – А я выкопаю берлогу. Просторная она – вот настоящее жилье! Не то что твоя нора.

И бурундук понуро поплелся заготовлять орехи. Но тут в небе появилась снежная туча. И бурундук стремительно поскакал по кустам – надо успеть собрать орехи, а то снег спрячет их.

Бурундук сделал запасы.

А медведь залег, в берлогу, положил под голову лапу и заснул. Спал месяц, спал два – проснулся. Говорит бурундуку:

– Подай-ка мне орехи.

Наевшись досыта, медведь опять завалился спать. А запасов осталось немного. И бурундук стал себе отказывать: съест один орешек, подойдет к выходу берлоги, полижет иней, и ему покажется, что он сыт. Бурундук и не заметил, как он сильно отощал.

Кое-как дотянул бурундук до весны. Когда снег начал таять, медведь проснулся. Он потянулся, довольный, и сказал бурундуку:

– А здорово, братец, мы с тобой перезимовали!

Потом похвалил бурундука:

– Ты настоящий друг. Молодец! – и провел лапой по спине.

Так и остались на желтой спине бурундука пять черных полос – следы медвежьей дружбы.

Когда снег сошел с земли, бурундук ушел от медведя. Медведь и не жалел – вокруг много сладких кореньев и муравьев.

Но в конце лета медведь вспомнил бурундука: пора готовить запасы. Он стал звать бурундука. Но тот не откликался.

– Изменник! – на всю тайгу заревел возмущенный медведь.

С той поры медведь всячески преследует бурундука. Он никогда не упустит случая разрыть бурундучью нору, разорить. Все мстит.

Нет, бурундук не умер от одиночества. Я его видел сегодня утром, когда шел опушкой леса. Он сидел на верхней ветке ольхи и, совсем по-беличьи закинув пушистый хвост на спину, призывно кричал:

– Тут… тут… тут.

Наверно, он думал, что кто-нибудь ищет дружбы с ним.

 

 

Михаил Юхма 268

 

Сказание о Сарри-баторе

 

 

Цветок свой мед отдал пчеле

И, радуясь, лелеял завязь…

Себя для друга не жалей

И счастлив будь врагу на зависть.

 

Из народной песни

 

 

В этот вечер я засиделся у Ендимера допоздна и услышал от него еще одну историю, которая, по-видимому, родилась вскоре после взятия русскими Казани. Что тут правда, что вымысел – судите сами…

 

Однажды старейшина чувашского селения по имени Сарри-батор ушел со своими воинами в поход. А в это время напали на село данники казанского хана: дома разграбили, жителей увели в рабство.

На обратном пути Сарри-батор узнал о несчастье и приказал своим воинам догнать ханский отряд.

В темном лесу чуваши настигли ханских слуг и разбили их, а сельчан своих вызволили.

Дважды в том тяжелом году нападали ханские отряды на села чувашей, несли с собой смерть, плен и разорение.

Решил Сарри-батор идти в Московию, туда, где, по словам купцов, стояли каменные города, а воины имели ружья, поражавшие громом и молнией.

– Попросим у царя помощи, – сказал он послам, – мы готовы перейти в Московское подданство, чтобы жить спокойно, в мире и согласии.

День проходил за днем, ночь за ночью, а от Сарри-батора не было вестей, и сам он не возвращался.

– Не случилась ли какая беда, – качали головами седобородые старцы. – Что-то долго их нет.

– Сам великий Киреметь^[50] покарал дерзких за то, что осмелились ехать в страну нечестивцев, – говорили те, кто не желал союза с Московией и хотел склонить народ на сторону хана.

– Не может Киреметь покарать ходоков, – стояли на своем старцы. – Боги благословили батора.

Они говорили правду. Перед дорогой жрецы принесли жертву Киреметю: сварили тайын-сыра – священный напиток. Потом отвели быков в священную рощу, где были молельни – Киреметь-карди.

Старшина, жрец и мачавар-смотритель помолились на восток. Потом к ним привели одного из быков. Жрец зачерпнул расписным ковшом воды и плеснул на животное.

– Принимай наш дар, великий и добрый…

Но бык как ни в чем не бывало продолжал перемалывать свою жвачку.

– Уберите его, – сказал шепотом жрец, – не принимает его Киреметь.

Подвели другого быка. Этот, как только на него попала вода, тряхнул головой, замахал хвостом.

Люди облегченно вздохнули.

Вскоре алая бычья кровь залила траву. На нее вылили еще тайын-сыра. Быка освежевали, тушу разрезали на куски.

– Пусть будет у Киреметя, – начал жрец, – пусть будет у Валем-Хози^[51], пусть будет у Илькумера, Михебера^[52], пусть будет у Вылах^[53] добрый тайын-сыра и наш чюк… Пусть насладятся.

К обеду послы съели все мясо, выпили тайын-сыра, снова помолились, встали на колени лицом к востоку. Потом стали разглядывать священное дерево: что им ответит Киреметь? Если он недоволен, на дереве покажутся два пера, а даст согласие – одно. Но бывает, что ему безразлична людская затея, тогда он вообще не даст о себе знать.

Вдруг кто-то крикнул:

– Смотрите, вот, вот! Добрый Киреметь с нами!

И впрямь, на священном дереве белело одно-единственное гусиное перо. Оно говорило людям: боги одобряют начатое дело.

Вот почему мудрые старцы надеялись, что Киреметь побережет послов.

Однако тревожились и стар и мал. Уже подумывали, не послать ли гонцов, пусть разузнают, что там и как.

Но тут разнеслась весть:

– Едут!

Воротились послы с подарками и царской милостью. Сарри-батор рассказал старейшинам, что русские рады союзу, потому что сами терпят много бед от ханских набегов.

С этого времени никто больше не уводил насильно юношей на ханскую службу, не увозил чувашских девушек, разлучая с родными.

Но так продолжалось недолго. Однажды пронесся слух, что новый казанский хан, жестокий Едигер, грозится отомстить всем, кто отпал от Казани и перешел к Московии. Несметные полчища хана двинулись на Чувашию.

Сарри-батор собрал было войско, чтобы встать на пути врага, но оно рассеялось, как тополиный пух от порыва ураганного ветра, силен, могуч был Едигер, разбил чувашей, разграбил земли, пожег дома.

Те, кто уцелел, ушли в леса.

Время было весеннее, и люди ставили шатры, шалаши, рыли землянки, не теряя надежды вернуться к зиме на родные пепелища и отстроиться заново. Не оставит их Московия без помощи, не может быть, чтобы хан одолел Грозного царя. Стало быть, надо готовить семена, а заодно и новые срубы.

Между тем послы, ездившие к царю, привезли счастливую весть – москвитяне собирают огромное войско, готовятся идти на Казань, дабы навечно изгнать Едигера. Они просили чувашей и черемисов помочь им людьми и конной тягой.

В начале лета русские войска стали переправляться через Суру. У них были длинные ружья и большие пушки. Чуваши помогали войску чем могли – несли хлеб, мед, вели лошадей. На привалах солдаты пели незнакомые песни, и чуваши подтягивали им, хотя и не знали слов.

Вскоре войска пошли дальше, а вместе с ними двинулись и чувашские отряды во главе с Сарри-батором.

Русские, чуваши, черемисы осадили Казань, им помогали аулские татары, которых хан замучил поборами. Осада длилась долго. Гремели русские пушки, стрелы градом сыпались с обеих сторон. По ночам люди грелись у костров, и Сарри-батор веселил воинов песнями, которые пел под шыбыр.

Однажды к осаждавшим прибыли ханские послы. О чем они говорили с военачальниками, никто не знал. Одно стало известно – в конце переговоров попросили прислать им певца-волынщика. Пусть, мол, явится в крепость, хан желает его послушать.

Воины не хотели отпускать Сарри-батора. Видно, мстительный хан надумал заманить к себе чувашского полководца и расправиться с ним. Однако царь, которому доложили о просьбе хана, призвал его к себе и о чем-то долго с ним совещался.

И пошел Сарри-батор в свой последний путь.

Удивительное было зрелище. От землянок чувашского лагеря в сторону крепости не спеша, будто меряя землю, шагал музыкант, наигрывая на шыбыре – волынке. Воины, словно зачарованные, смотрели ему вслед, слушали затихавшую вдали песню. Только несколько человек из царской свиты и сам царь, казалось, ничего не слышали, сосредоточенно считали шаги батора. Вот певец уже у ворот города, вот он скрылся за стенами.

– Большую помощь оказал нам Сарри-батор, большую помощь, – вздохнул царь, лицо его было мрачным.

Кто-то из чувашских военачальников спросил царя:

– Хотел бы я знать, о какой помощи вы говорите, батюшка? Кто знает, вернется ли Сарри-батор? В лучшем случае песни его ободрят осажденных.

– Пусть, – сказал царь, – пусть приободрятся. Недолго им песни слушать.

Уже потом стало известно, что русский царь решил вести подкоп под стены, а сколько до них шагов, точно никто не знал. Ошибаться нельзя. Пороху маловато. Вот и считал царь шаги батора, чтобы, значит, ошибки не было, взорвать, так уж наверняка, под самой стеной.

Прошло сколько-то времени, и под крепостью загрохотало так, что в небо поднялись глыбы камней, тучи песка, а в стене образовалась брешь. В нее кинулось войско царя. И долго еще над полем брани звучали разноязыкие крики победителей.

А Сарри-батора так больше никто и не видел.

 

Атл

 

 

Два платочка беленьких рядышком,

Два платочка – две половиночки,

Где ты, милая, синеглазая?

Иль нам вместе быть не судьба?

 

Из народной песни

 

 

Зорька красит восток. Просыпается лес, вздыхает потихоньку, радуясь солнцу и ветру. В шелест листьев вплетается негромкий голос Ендимера.

–…и тронулся Атл со своими тридцатью тремя баторами к хунскому царю…

В эту ночь дед рассказывал без устали. Такое с ним не часто бывает. Вначале поведал легенду о Ятмане-эмбю, затем о богатыре Мургаш-баторе, а теперь вот вспомнил сказание о храбром богатыре по имени Атл.

–…Хунский царь ласково принял Атла: нужны ему были служивые из подвластных земель. Но узнав, что с Атлом прибыло лишь тридцать три конника, удивился, а затем впал в гнев.

– Как смели презренные рабы насмехаться надо мной! Я просил у шурсухалов три тысячи, а вас всего тридцать три. Да за такие хитрости я их по миру пущу!

Атл остановил его:

– Стая воробьев не спугнет сокола, а сокол распотрошит воробьиную стаю.

– Что ты желаешь этим сказать? – прошипел хунский царь.

– Не торопись судить, пока не убедишься в моей правоте. Хотя нас всего тридцать три батора, но мы сильней иной тысячи.

Услыхал это царь, покачал головой и приказал чувашским баторам быть наготове. Они первыми встретят приближающегося врага.

С тем и отправился почивать.

Утром, к царю прибежали придворные.

– Измена! – закричали они. – Эти мерзкие чуваши переметнулись к врагам. Едва завидели их, бросили лагерь и поминай как звали. Горе нам!

Царь поспешно оделся, велел войско построить. Сам решил расправиться с изменниками, но снова прибежали стражники.

– Чуваши едут!

Вышел царь на крыльцо. В городские ворота, напевая песню, уже въезжала дружина Атла.

– Где вы были, предатели? – закричал хунский царь. – Я думал, вы честные воины, а вы трусы.

– Пока ты спал, – прервал его Атл, – мы тут поразмялись немного. Погляди на ту сторону горы, все поймешь.

– Посмотрите, что там такое, – приказал царь.

Увидели мурзы, что широкое поле сплошь усеяно трупами врагов. Не чуя ног, вернулись обратно.

– О великий и всемогущий, – запричитали они, – о светлый, несравненный, о солнцеподобный и луноподобный, о…

– Хватит, – закричал царь. – Говорите толком, в чем дело.

Перебивая друг друга, рассказали мурзы обо всем, что видели.

Обрадовался царь, а затем, будто шепнули ему на ухо худое слово, сдвинул брови. «Если эти молодцы этакую тьму разгромили, – подумал он, – то моих слуг они вмиг сомнут. Опасные друзья… Страшновато с такими воинами под одной крышей». И решил поскорее от них избавиться.

«Приласкаю их, задобрю, а затем одним махом всех порешу».

Объявил хунский царь пир великий в честь чувашских гостей-победителей.

Узнала об этом и единственная дочь хунского царя – красавица Касьпи. Еще до того была она наслышана об Атле. Это он разбил врагов, требовавших от царя дани, а заодно и ее, Касьпи, – своему вождю в наложницы.

«Хоть бы одним глазком взглянуть на него, – подумала Касьпи, – столько добра сделал и даже награды не просит».

Вышла в сад и спряталась в кустах. В ту пору Атл прогуливался по саду.

«Какой он красивый, статный, – обрадовалась Касьпи, выглядывая из своего укрытия. – Такого и полюбить не грех».

Заметила служанка радость на лице Касьпи, да и шепнула ей на ухо:

– Такой красавец – и погибнет! Жаль…

– Что? – удивилась Касьпи. – Что ты сказала?

– Что слышала, – отвечала служанка, – кому на пиру веселье, а кому слезы. Погубят молодца по цареву указу, умрет он после первого кубка.

Белей цветка степного стала Касьпи.

«Нет, нет, – подумала она с ужасом, – он не должен погибнуть».

А тем временем гости уже собирались на пир. Пришли и чувашские воины. Тогда-то и подбежал к Атлу хунский мальчик и поманил за собой.

– Куда, зачем? – спросил Атл.

– Разве сокол боится воробья? – ответил мальчик. – Ступай за мной.

Удивился Атл и пошел за ним по песчаной дорожке в сад. Там он увидел прекрасную девушку и сразу догадался, кто она.

– Здравствуй, – сказала Касьпи, – я ждала тебя, Атл.

– Здравствуй, – ответил Атл, опустив глаза. – Пусть любуются тобой звезды. Чем я заслужил такое счастье?

– Дикий голубь, если пожелает, может каждый день любоваться цветком, одиноко растущим в поле.

– О, – сказал Атл, – ты так же мудра, как и прекрасна. Твое имя означает вечернюю зарю. Разве заря может быть одинокой?

– Да, – вздохнула Касьпи, – если солнце не захочет взглянуть на нее.

– Сколько звезд, больших и малых, посылало ей свои лучи?

– Я ждала солнца.

– Когда же оно появится?

– Уже появилось.

– А не дала ли заря имя этому солнцу?

– Атл, – ответила девушка и зарделась, точно алый цветок.

– О боги, – прошептал юноша, – разве можно взвалить на одного человека сразу столько счастья.

– Солнце мое, – тихо сказала Касьпи, – беда за счастьем ходит, а ненависть за любовью.

Ничего не понял Атл, лишь молча смотрел на девушку. И тогда рассказала Касьпи о нависшей над Атлом беде.

Поблагодарил молодец красавицу и поспешил к своим баторам. В ту же ночь покинули они хунский город.

Но как ни старался Атл – не мог успокоиться. Все о царевне думал. Понял батор, что полюбил добрую красавицу, которая спасла его от верной гибели, и рассказал обо всем своим друзьям.

Те сразу же остановили своих чудо-аргамаков и поскакали обратно. Въехали в город – и ко дворцу.

Недаром говорят, любящее сердце вещун. Касьпи стояла у окна своей горницы, будто знала, что вернется ее возлюбленный. И как только увидела Атла под окнами, спрыгнула прямо к нему в объятия. Ни отца не спросила, ни матери. Только сказала:

– Я с тобой, Атл!

Узнав о побеге дочери, разгневался царь и выслал погоню.

Лучшие воины хунов помчались вдогонку за чувашами. Но не посмели они поднять меч на баторов, спасших их от врагов. Постояли, поглядели вслед конникам и повернули назад.

– Как я счастлива, что мы вместе, – шептала дорогой Касьпи.

– И я счастлив, – отвечал ей Атл.

Но недолгой была их радость.

Плохая весть скакуна обгоняет.

Еще не прибыл Атл к своему царю, а хуны уже известили того о случившемся и пригрозили местью. А на храброго Атла возвели напраслину: будто воин он плохой, долга своего не выполнил да еще дочь украл.

Схватили Атла царские слуги и заточили в темницу.

Атл надеялся, что образумится царь, поостынет и рассудит, кто прав, кто виноват.

Но проходил день за днем. Бедный Атл с товарищами все томился в сыром подземелье. А красавицу Касьпи заточил грозный отец в башне. Плакала Касьпи, все глаза выплакала. Слезы ее лились ручейком, и где-то далеко образовалось из них соленое море, которое назвали Каспийским.

Храбрый Атл тоже не стерпел позора. И попросил он светлое солнце:

– Помоги мне, солнышко, выручи. Сделай меня быстрой речкой, потеку я по долам, по лесам в ту сторону, где живет моя ласточка.

И тут не оставили Атла друзья.

Обратился Атл в великую реку и помчался в сторону хунской земли, а его товарищи понеслись вслед за ним. Потому-то река Атл, то бишь Волга, не одна течет, а с тридцатью тремя притоками.

 

…Дед умолк, пососал трубку и посмотрел в сторону речки Карлы.

– И Карлы был другом Атла, вот он и сейчас торопится к Волге.

Над рекой клубился сизый туман, и мне подумалось, прошли века, а человек мало изменился – так же любит и ненавидит, горюет и радуется.

 

 

Комментарии

 

 

Гоголь Н. В. (1809–1852)

Заколдованное место. Повесть «Заколдованное место» завершает вторую книгу «Вечеров на хуторе близ Диканьки», вышедшую в 1832 году, но исследователи относят ее к группе ранних повестей 1829–1830 годов, объединенных, как и «Вечер накануне Ивана Купалы» и «Пропавшая грамота», образом рассказчика, дьячка ***ской церкви.

В основе повести традиционные мотивы украинского фольклора. «Обморочные места по народным понятиям, – отмечал украинский исследователь В. Милорадович, – обладают особой силой потемнять сознание случайно зашедшего на них человека до невозможности найти выход. Случается, что человек кружит на одном и том же месте всю ночь или ищет волов, которые лежат здесь же возле повозки» («Киевская старина», 1897. Т. 58). На эти «обморочные» места наводят полночные духи: полуничка (душа девушки, проклятой матерью) или же мара, черти в различных образах.

 

 

Баштан (бакша, бакча) – огород в степи, на поднятой плугом целине.

 

 

Кухоль (кухлик) – глиняный кувшин, кружка.

 

 

Сировец (суровец) – белый, неуваренный квас, только налитый кипяток.

 

 

Хустка (хуста) – кусок холста, косынка, платок.

 

 

Пищик – дудка, свисток.

 

 

Кухва (куфа) – чан, бочка.

 

 

Текст публикуется по изданию: Гоголь Н. В. Собрание сочинений. В 7 т. М., 1984. Т. 1.

 

 

Сомов О. М. (1793–1833)

Писатель, издатель, критик Орест Сомов известен как один из первых теоретиков русского романтизма, призвавший «иметь свою, народную поэзию, неподражательную и независимую от преданий чуждых». И он не ограничился только декларацией. В конце 20-х и начале 30-х годов Орест Сомов создал целый ряд произведений, основанных на украинских сказках, преданиях, легендах (детство и юность писателя прошли на Украине, а в Петербурге он входил в украинское литературное землячество, поддержавшее осьмнадцатилетнего стихотворца Гоголя). В 1826 году появились первые главы исторического романа Ореста Сомова «Гайдамак», в 1827 году – рассказ «Юродивый», в 1829–1833 годах – фольклорные рассказы и повести «Купалов вечер», «Исполинские горы», «Русалка», «Оборотень», «Бродящий огонь», «Киевские ведьмы», «Сказка о Никите Вдовиниче», основанные на украинской демонологии и народных «страшилках». Порфирий Байский (литературный псевдоним Ореста Сомова) выступил предшественником как «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Рудого Панько, так и «Былей и небылиц казака Луганского». «Созвучие цели, – отмечает современный исследователь Н. Н. Петрунина, – к которой стремился Сомов и которой дано было достигнуть автору «Вечеров…», сделало то, что если первыми из фантастических своих повестей, как и «Гайдамаком», Порфирий Байский подготовил выступление Рудого Панько, то в позднейших он испытал воздействие могучей индивидуальности своего последователя».

 

 

Русалка. Впервые: Подснежник на 1829 год. Спб., 1829. С. 69–84. Подпись: Порфирий Байский.

В «Русалке» Ореста Сомова, как и в повести Н. В. Гоголя «Майская ночь, или Утопленница», в рассказе Ивана Франко «Русалка», использованы мотивы украинского фольклора. А в украинском фольклоре в отличие от русского русалки предстают нежными, веселыми и привлекательными существами. С. В. Максимов писал по этому поводу в книге «Нечистая, неведомая и крестная сила» (1903): «Поэтический образ фантастических жилиц подземных вод, вдохновлявший поэтов всех стран и соблазнявший художников всех родов изящных искусств, еще живет в народном представлении, несмотря на истекшие многие сотни лет. В качестве наследия от языческих предков славян, принесенного с берегов тихого Дуная на многоводные реки славянского востока и на его глубокие и светлые озера, этот миф значительно изменился в Великороссии. Из веселых, шаловливых и увлекательных созданий западных славян и наших малороссов русалки, в стране угрюмых хвойных лесов, превратились в злых и мстительных существ, наравне с дедушкой водяным и его сожительницами, вроде «шутовок» и «берегинь». Таким образом, между малороссийскими «мавками» или «майками» и «лешачихами» лесной России образовалась большая пропасть, отделяющая древние первобытные верования от извращенных позднейших. Русалок, поющих веселые песни восхитительными и заманчивыми голосами, заменили на лесных реках растрепы и нечёсы: бледнолицие, с зелеными глазами и такими же волосами, всегда голые и всегда готовые завлекать к себе только для того, чтобы без всякой особой вины защекотать до смерти и потопить». См. также: Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири. Новосибирск, 1987. Часть I. Былички и бывальщины о духах природы.

 

 

…Киев был во власти поляков… – с 1569 г. до воссоединения Украины с Россией в 1654 году.

 

 

Текст публикуется по изданию: Сомов О. М. Были и небылицы. М., 1984.

 

 

Оборотень. Впервые: Подснежник на 1829 год. Спб., 1829. Подпись: О. Сомов.

 

 

…Корсары, Пираты, Гяуры, Ренегаты и даже Вампиры … – «Гяур» (1813) и «Корсар» (1814) – поэмы Дж. Байрона (1788–1824); «Пират» (1821) – роман Вальтера Скотта (1771–1832); «Ренегат» (1822) – роман французского писателя-романтика Шарля д’Арленкура (1789–1856); повесть «Вампир» (1819) – замысел Байрона, реализованный его личным врачом и секретарем Д. В. Полидори (1795–1821).

 

 

Торговая казнь – публичное наказание преступника кнутом (обычно на торговой площади) в России до 1845 года.

 

 

«На море Океане на острове Буяне…» – типичная «формула» народного заговора. Этот охотничий заговор использован Алексеем Ремизовым в сказке «Медведчик».

 

 

Потазать – потузить, поколотить, потаскать.

 

 

…челышко изо всех умных баб – самая умная из умниц.

 

 

Антидот – противоядие.

 

 

Я басню… не бывать. – Цитата неточная, у М. В. Ломоносова: «Могу вам, господа, сказать».

 

 

Текст публикуется по изданию: Сомов О. М. Были и небылицы. М., 1984.

 

 

Сказание о храбром витязе Укроме-табунщике. Впервые: Невский альманах на 1830 год. Спб., 1829. Подпись: Сомов.

 

 

Текст публикуется по изданию: Сомов О. М. Были и небылицы. М., 1984.

 

 

Сказка о медведе Костоломе и об Иване, купецком сыне. Впервые: Царское Село на 1830 год. Спб., 1829. Подпись: О. Сомов. Датировано 17 сентября 1829 г. – днем рождения жены А. А. Дельвига, которой посвящена сказка.

 

 

Истрощить – расщепить намелко.

 

 

…к Макарьеву на ярманку. – Знаменитые ярмарки у Макарьева монастыря на левом берегу Волги; происходили с середины XVI в. по 1816 г., затем были перенесены в Нижний Новгород.

 

 

…красной александрийской своей рубашки. – То есть сшитой из александрийской (красной бумажной, с прониткою другого цвета – «белой, синей, желтой) ткани.

 

 

До пологу – до упаду.

 

 

В поле съезжаются, родом не считаются. Впервые: Русский альманах на 1832 и 1833 годы. Спб., 1832. Подпись: Сомов.

 

 

Шатры мурзовецкие – татарские, восточные (от мурза – татарский феодал).

 

 

Смирное платье – смир е нное, печальное, жалев о е, траурное.

 

 

Бродящий огонь. Впервые: Альциона на 1833 год. Спб., 1833, с подзаголовком «Из Малороссийских былей и небылиц». Подпись: П. Байский.

 

 

…касожских – касоги: предки современных черкесов. В «Повести временных лет» под 1022 годом описывается поединок князя Мстислава с касожским князем Редедей. В «Слове о полку Игореве» говорится о том, что Боян пел славу «храброму Мстиславу, иже зареза Редедю пред полкы касожскыми». Этому поединку посвящена одна из дум К. Ф. Рылеева.

 

 

Текст публикуется по изданию: Русская романтическая повесть (Первая треть XIX века). М., 1983.

 

 

Киевские ведьмы. Впервые: Новоселье. Ч. 1. Спб., 1833. Подпись: Порфирий Байский.

 

 

Тарас Трясила (Трясило, наст. фам. Федор о вич) – запорожский гетман, вождь казацкого крестьянского восстания 1630 года против польского ига. В трехдневном бою 15 мая под Переяславцем повстанцы разгромили войско польского коренного гетмана Станислава Конецпольского (1591–1646). Тарас Шевченко воспел эту победу в стихотворении «Тарасова ночь».

 

 

Брюховецкий (ум. 1668) – гетман Левобережной Украины и запорожский кошевой атаман.

 

 

Летописец Малороссии – Бантыш-Каменский Дмитрий Николаевич (1788–1850), историк, автор «Истории Малой России» (1822).

 

 

Намитка – украинский головной убор замужних женщин, покрывало из кисеи.

 

 

Пещеры – подземные катакомбы Киево-Печерской лавры, где находились кельи, часовни и гробницы умерших подвижников Киевской Руси, среди них – мощи Ильи Муромца.

 

 

Текст публикуется по изданию: Русская романтическая повесть, М., 1980.

 

 

Сказка о Никите Вдовиниче. Впервые: Русский альманах на 1832 и 1833 годы. Спб., 1832. Подпись: Сомов.

 

 

Царево кружало – питейный дом, кабак, где народ «кружит».

 

 

В запол – под полу.

 

 

Шкнуть – подать голос.

 

 

Почтись – приложи усилие, постарайся.

 

 

…не применно будучи … – от применять, сравнивать.

 

 

Совок – здесь: толчок.

 

 

Загуло – загудело.

 

 

В сугорбок – здесь: в спину.

 

 

Присенок – чулан в сенях.

 

 

Калита – сумка, киса, подвесной карман.

 

 

Полстяный – валяный, войлочный.

 

 

Кармазинные – здесь алые.

 

 

В пологу – на кровати под пологом.

 

 

…в смуром кафтане – Смурое сукно – крестьянское некрашеное сукно из темной (смурой) шерсти.

 

 

Текст публикуется по изданию: Сомов О. М. Были и небылицы. М., 1984.

 

 

Даль В. И. (1801–1872)

«Русские сказки, из предания народного изустного на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому приноровленные и поговорками ходячими украшенные казаком Владимиром Луганским. Пяток первый», впервые вышли в 1832 году, а в 1833–1839 годах к ним прибавились еще четыре книжки «Былей и небылиц казака Владимира Луганского» (город Луганск – родина В. И. Даля). Детские сказки В. И. Даля вышли значительно позже – в 1860–1870-е годы: Два сорок а бывальщинок для крестьян. Спб., 1862. Часть 1–2; Первая первинка полуграмотной внуке. Сказки, песенки, игры. М., 1870. В. И. Даль – крупнейший собиратель фольклора, не только пословиц (в его знаменитое собрание «Пословицы русского народа» вошло более тридцати тысяч образцов этого жанра), но и песен, сказок, легенд, народных лубочных картинок. Все свое собрание уральских и оренбургских казачьих песен В. И. Даль передал П. В. Киреевскому, став вкладчиком его общенационального песенного свода; богатейшее собрание народных сказок, в которое входило, по свидетельству А. Н. Афанасьева, «более тысячи списков», он передал в афанасьевский сказочный свод. А издание «Русские народные легенды» (1860) того же А. Н. Афанасьева почти целиком состоит из записей В. И. Даля. Точно так же произошло и с его уникальнейшей коллекцией народных лубков, переданной В. И. Далем в Императорскую публичную библиотеку и ставшую основой знаменитого издания Д. А. Ровинского «Русские народные картинки». Себе же Владимир Даль оставлял только пословицы и поговорки, а также материалы для «Толкового словаря живого великорусского языка».

 

 

Сказка о Шемякином суде и о воеводстве и о прочем; была когда-то быль, а ныне сказка буднишная. Впервые: Русские сказки. Пяток первый. Спб., 1832. В основе сказки – популярная сатирическая повесть второй половины XVII века «О Шемякином суде», связанная с народной сказкой о богатом и бедном братьях. Повесть обличает взяточничество судей, произвол богатых, с сочувствием рисует образ находчивого бедняка.

 

 

Проторь, протора – издержки, расходы (здесь и далее в примечаниях используется материал «Толкового словаря» В. И. Даля).

 

 

Свищ, свищик – сквозная дыра в чем-либо.

 

 

…с изящными изображениями, не то Суздальского, не то Владимирского художника … – Имеется в виду популярнейший народный лубок «Шемякин суд», сохранившийся в собрании Д. А. Ровинского (№ 55). Этот многосюжетный лубок XVIII века начинается словами: «В некоторых Палестинах два брата живаще: един богатый, а другой убоги…»

 

 

Сказка о воре и бурой корове. Впервые: Были и небылицы казака Владимира Луганского. Книжка III. Спб., 1836. В основе сказки В. И. Даля – лубочная сказка «О воре и бурой корове» (Д. А. Ровинский, № 63).

 

 

Супонь – ремень, коим стягивают хомутные клешни, под шеей лошади.

 

 

Мочка – повислый лоскуток, тесьма, ремешок.

 

 

Маковник – засушенный маковый пряник, лепешка из толченого маку с медом.

 

 

Валенец – ситный или пшеничный хлеб, сайка, обваленная сверху мукою.

 

 

Мутовка – всякий снаряд для взбалтывания жидкости.

 

 

Сказка эта вырезана в лицах, на лубке, не то на дереве … – Народные лубочные картины первоначально вырезались на деревянной доске (отсюда и название – лубок). «Лубочная картина, суздальская, резалась встарь на липовых досках, затем на латуни» (В. И. Даль). С XVIII века лубки прорезались или протравлялись на металле. Наибольшей известностью пользовались суздальские лубки, продававшиеся в Москве на Никольской улице.

 

 

Шельмовать – оглашать мерзавцем, мошенником, обесчестить, поругать.

 

 

Постолы – поршни, кожанцы, калики, сандалии.

 

 

Текст публикуется по первому изданию.

 

 

Сказка о нужде, о счастии и о правде. Впервые: Были и небылицы казака Владимира Луганского. Книжка IV. Спб., 1839.

 

 

Табарган – земляной заяц.

 

 

…Чурилья-игуменья, про которую поется – В. И. Даль цитирует сатирическую скоморошину «Чурилья-игуменья» из Сборника Кирши Данилова.

 

 

…мерлушечью шапку сымите, да бекешку-то скиньте… – Имеются в виду шапка из мерлухи (ягнячьей шкурки) и бешка (полушубок).

 

 

…белой избе… – Имеется в виду изба, топящаяся по-белому, а не по-черному.

 

 

Кутник – задний бабий, второй (по старшинству) угол в избе; прилавок.

 

 

Щипец – конек кровли.

 

 

Макитра (макотра) – большой широкий горшок, в котором трут мак, табак.

 

 

Чапура, чапля – долгоногая болотная птица (цапля).

 

 

Шуйца – левая рука; шуйство – кривда, неправда, обида, ложь.

 

 

Жупел – горячая сера; горячая смола, жар и смрад.

 

 

Сказка о бедном Кузе Бесталанной голове и о переметчике Будунтае. Впервые: Литературные прибавления к Русскому инвалиду. 1836, № 17. Подпись: В. Луганский.

 

 

Шабер, шабёр – сосед.

 

 

Ногавка – повязка или нашивка на ноге дворовой птицы, кур, для приметы.

 

 

Клюшва, клюшевки – две боковые лопасти, образующие башмак, сшитые вместе на пятке.

 

 

Ускорнячок – вырезанный углом, клином лоскуток; треугольная вырезка, метка на ухе лошади, животного.

 

 

Караковый конь – темно-гнедой, почти вороной.

 

 

Тавро – клеймо, знак, метка; таврить коней – клеймить жегалом.

 

 

Смурый – темный.

 

 

Иверень – черепок, осколок, отломочек.

 

 

Оброт – недоуздок, конская узда без удил и с одним поводом, для привязи.

 

 

Текст публикуется по изданию: Даль В. И. Полное собрание сочинений. Спб., 1897. Т. 9.

 

 

Косная лодка (коснушка) – легкая лодка для переездов, а не для промыслов; расшива – большое парусное судно; досчанник – речное перевозное судно с мачтой; кладное судно – грузовое парусное судно. Все эти названия судов чисто волжские и каспийские.

 

 

Мурья – на Волге: пространство между грузом и палубой, где укрываются в непогоду бурлаки, трюм.

 

 

Мар – одинокий бугор, курган, насыпь. Мары, как и каменные бабы (из одного камня), ставились на сторожевых высотах, чтобы из-за них высматривать.

 

 

Пробовать – испытывать, искушать.

 

 

…пугачовский клад… – В «Воспоминаниях о Пушкине» В. И. Даля есть упоминание об этом кладе. В бывшей столице Пугачева станице Берды казаки «указали» [Пушкину] на гребни, где, по преданию, лежит огромный клад Пугача, зашитый в рубаху, засыпанный землей и покрытый трупом человеческим, чтобы отвесть всякое подозрение и обмануть кладоискателей, которые, дорывшись до трупа, должны подумать, что это – простая могила».

 

 

Крестовик – петровский рубль, с крестом из четырех букв П.

 

 

Спрыг-трава – сказочная, кудесная трава, от которой замк и и запоры сваливаются и клады даются.

 

 

Ледащий – плохой, негодный, дрянной, хилый.

 

 

Смушчатая шапка – шапка из шкурки ягненка.

 

 

Комли (комола, комолка) – шишка, твердый нарост вместо рогов.

 

 

Гарнец – мера сыпучих тел, особенно хлеба, осьмая доля четверика, 1/64 четверти. Самая посудина в эту меру, деревянная или железная.

 

 

Текст публикуется по изданию: Даль В. И. Полное собрание сочинений. Спб., 1897. Т. 9.

 

 

Вельтман А. Ф. (1800–1870)

Писатель пушкинской поры Александр Вельтман известен своими воспоминаниями о Пушкине, романом «Странник» (1831), многотомной эпопеей «Приключения, почерпнутые из моря житейского» (1846–1863), а также произведениями историческими, фантастическими, утопическими. В романах «Кощей бессмертный. Былина старого времени» (1833), «Светославич, вражий питомец. Диво времен Красного Солнца Владимира» (1835), «Сердце и Думка» (1838), «Новый Емеля, или Превращения» (1845) он широко использовал фольклорные образы, сюжеты, мотивы. «Солдатская» сказка «Лихоманка» была впервые опубликована в «Литературной газете» (1841, № 5) как самостоятельное произведение, а затем введена в роман «Новый Емеля, или Превращения». «Повесть о Змее Горыныче» тоже включена в этот роман, что вполне соответствовало традициям романтической литературы, ее приему «вставных» сюжетов.

Тексты публикуются по изданию: Вельтман А. Ф. Новый Емеля, или Превращения. Роман. М., 1845. См. также: Вельтман А. Ф. Избранное. М., 1989.

 

 

Одоевский В. Ф. (1804–1869).

Писатель, философ, издатель, исследователь музыки В. Ф. Одоевский дебютировал в литературе своими «Пестрыми сказками» (1833), соединившими самые разнообразные традиции, едва ли не всю пестроту идей и стилей русского и европейского романтизма. Но рассказ «Игоша» (1833) и повесть «Необойденный дом» (1840) созданы на материале русского фольклора. «Посылаю вам «Необойденный дом» в роде русских легенд, чего еще у нас не пробовали, и совершенно характерную русскую», – писал он Я. Н. Гроту. «Одоевский, – отмечает современный исследователь В. И. Сахаров, – как и многие русские писатели XIX века (И. Козлов, Н. Некрасов, Н. Лесков, Л. Толстой, Ф. Достоевский), взял религиозную народную легенду о великом грешнике и праведнице. В «Необойденном доме» с помощью традиционного религиозного мотива показано духовное возрождение человека из народа, что сближает повесть Одоевского с знаменитой некрасовской балладой об атамане Кудеяре и двенадцати разбойниках, ставшей любимой народной песней и увековеченной бессмертным голосом Шаляпина: «Вдруг у разбойника лютого совесть господь пробудил». Этот чисто народный мотив пробуждения совести, воскрешения падшей души Одоевский воплотил в форме и традициях русского фольклора. Эта интереснейшая повесть-легенда представляет собой особую страницу в творчестве В. Ф. Одоевского и заставляет нас иначе, по-новому, взглянуть не только на его творчество, но и на пути русской романтической прозы; и не случайно Белинский заметил эту повесть еще при первой публикации и находил ее «прекрасно рассказанной».

Тексты публикуются по изданиям: Сочинения князя В. Ф. Одоевского. Спб., 1844. Часть третья; Одоевский В. Ф. Сочинения. В 2 т. М., 1981. Т. 2.

 

 

Сказка написана С. Т. Аксаковым (1791–1859) в 1856–1857 годах во время создания автобиографической книги «Детские годы Багрова-внука». О процессе воссоздания сказки он писал сыну Ивану 23 ноября 1856 года: «Я теперь занят эпизодом в мою книгу: я пишу сказку, которую в детстве я знал наизусть и рассказывал на потеху всем со всеми прибаутками сказочницы Палагеи. Разумеется, я совсем забыл о ней; но теперь, роясь в кладовой детских воспоминаний, я нашел во множестве разного хламу кучку обломков этой сказки, а как она войдет в состав «Дедушкиных рассказов», то я принялся реставрировать эту сказку. Я написал уже 7 листов, и, кажется, будет еще столько же». Иван Аксаков писал в ответ: «Как я рад, что вы пишете дедушкины рассказы и сказку Палагеи. Я уверен, что это будет превосходная вещь, которой сужден огромный успех». Но, закончив работу над «реставрацией» сказки ключницы Палагеи, С. Т. Аксаков не стал вводить ее в повествование, а издал отдельно как приложение к «Детским годам Багрова-внука». В самих же «Детских годах Багрова-внука», в главе «Первая весна в деревне», о Палагее рассказывается так: «Скорому выздоровлению моему мешала бессонница, которая, бог знает отчего, на меня напала. Это расстраивало сон моей матери, которая хорошо спала только с вечера. По совету тетушки, для нашего усыпления позвали один раз ключницу Палагею, которая была великая мастерица сказывать сказки и которую даже покойный дедушка любил слушать. Мать и прежде знала об этом, но она не любила ни сказок, ни сказочниц и теперь неохотно согласилась. Пришла Палагея, немолодая, но еще белая, румяная и дородная женщина, помолилась богу, подошла к ручке, вздохнула несколько раз, по своей привычке всякий раз приговаривая: «Господи, помилуй нас, грешных», – села у печки, подгорюнилась одною рукой и начала говорить, немного нараспев: «В некиим царстве, в некиим государстве…» Это вышла сказка под названием «Аленький цветочек». Нужно ли говорить, что я не заснул до окончания сказки, что, напротив, я не спал долее обыкновенного? Сказка до того возбудила мое любопытство и воображение, до того увлекла меня, что могла бы вылечить от сонливости, а не от бессонницы. Мать заснула сейчас; но, проснувшись, через несколько часов и узнав, что я еще не засыпал, она выслала Палагею, которая разговаривала со мной об «Аленьком цветочке», и сказыванье сказок на ночь прекратилось очень надолго. Это запрещение могло бы сильно огорчить меня, если б мать не позволила Палагее сказывать иногда мне сказки в продолжение дня. На другой же день выслушал я в другой раз повесть об «Аленьком цветочке». С этих пор, до самого моего выздоровленья, то есть до середины Страстной недели, Палагея ежедневно рассказывала мне какую-нибудь из своих многочисленных сказок. Более других помню я «Царь-девицу», «Иванушку-дурачка», «Жар-птицу» и «Змея Горыныча».

Текст публикуется по изданию: Аксаков С. Т. Собрание сочинений. В 3 т. М., 1986. Т. 1.

 

 

Толстой Л. Н. (1828–1910)

Чем люди живы – рассказ был впервые опубликован в журнале «Детский отдых» (1881, № 12). «Мне до страсти хотелось сказать вам, – писал Толстому В. В. Стасов в январе 1882 года, – до какой степени я пришел в восхищение от Вашей легенды «Чем люди живы» в «Детском отдыхе». Уже один язык выработался у Вас до такой степени простоты, правды и совершенства, какую я находил еще только в лучших созданиях Гоголя». Сказки Л. Н. Толстого появились несколько позже, в 1885–1886 годах, и тоже поразили современников простотой языка, своеобразием Толстого-сказочника. «Форма сказки, – писал в 1888 году А. И. Эртель, – вообще одна из труднейших форм «творчества». Выросшая путем непосредственного, наивного, младенческого творчества, сказка, если и доступна подделке, как то показали у нас Л. Толстой и Гоголь, то доступна лишь очень большим талантам и непременно с одним условием: чтобы в основе «подделочной» сказки лежала подлинно народная тема, легенда или предание. Когда это условие соблюдено, то есть, когда писатель заимствует сюжет из так называемой «устной словесности» – он овладевает воображением читателя путем простейших и читателю уже известных образов и ситуаций. Так поступил Толстой в сказке об Иване-дураке. Он оставил нетронутым традиционный характер «дурака», оставил нетронутым и характер простоватого русского черта – он только сопоставил эти персонажи иначе, потому что имел иную от старых сказок цель. На мой взгляд, это искусство поразительное».

Тексты публикуются по изданию: Толстой Л. Н. Собрание сочинений. В 22 т. М., 1982. Т. 10.

 

 

Час воли божией – сатирическая сказка написана Н. С. Лесковым (1831–1895) в 1890 году под непосредственным влиянием «народных рассказов» Л. Н. Толстого. Позднее, в разговоре с А. Б. Гольденвейзером Л. Н. Толстой вспоминал, что сказку о трех вопросах он задумал давно «и предложил этот сюжет Лескову».

 

 

Укроп – горячая вода, кипяток.

 

 

Кошма – войлок из овечьей шерсти; тавреная, пушная кошма – для родовитой знати.

 

 

Майоранное мыло – душистое, из травянистого растения майорана.

 

 

Измигул – насмешник, пересмешник.

 

 

Лядащий (ледащий) – см. прим. № 102.

 

 

…кануном на паперти… – Имеются в виду каноны – церковные песнопения в честь святого или праздника.

 

 

…записаны чертами и резами… – Выражение из сочинения X века «О письменах черноризца Храбра», в котором упоминается, что славяне имели свою азбуку – черты и резы.

 

 

Веред – чирей, болячка, нарыв.

 

 

Шелег – неходячая монета, бляшка для счету в игре.

 

 

Зобёнка – кузовок, лукошко, плетеное или лубочное, берестяное, для дачи лошадям овса или ячменя.

 

 

Пагленок, паголенок – голень чулка.

 

 

Омшаник – утепленное помещение для зимовки пчел.

 

 

Текст публикуется по изданию: Лесков Н. С. Собрание сочинений. В 11 т. М., 1958. Т. 9.

 

 

Маланья – голова баранья. Впервые: Лесков Н. С. Полное собрание сочинений. Спб., 1903. Т. 33.

Сказка представляет собой вольную обработку легенды, присланной Н. С. Лескову его знакомой Н. И. Карповой и «фольклоризированной» писателем, обработанной в стиле русских народных сказок.

 

 

Прокуратить – проказничать, отлынивать от работы.

 

 

Снытка (снедь, снидь) – снедные (съедобные травы); снитные щи – из ботвы, заячьей капусты.

 

 

Шугай – телогрея, душегрея.

 

 

Штоф – шелковая плотная ткань.

 

 

Текст публикуется по изданию: Лесков Н. С. Собрание сочинений. В 5 т. М., 1981. Т. 5.

 

 

Неразменный рубль. Из цикла «Святочные рассказы», в который вошли «Жемчужное ожерелье», «Привидение в Инженерном замке», «Зверь» и другие рассказы, написанные, как отмечал в предисловии к ним Н. С. Лесков, «разновременно для праздничных – преимущественно для рождественских и новогодних номеров разных периодических изданий». Н. С. Лесков отмечал так же, что «причудливое и загадочное» в этих рассказах «имеет свои основания не в сверхъестественном или сверхчувствительном, а истекает из свойств русского духа».

Текст публикуется по изданию: Лесков Н. С. Полное собрание сочинений. Спб., 1903. Т. 7.

 

 

М. Е. Салтыков-Щедрин (1826–1889)

Сказка М. Е. Салтыкова-Щедрина, как подчеркивал известный исследователь Н. К. Пиксанов, «так оригинальна, так не похожа на сказки литературные и народные в своем существе, элементы традиции так в ней переработаны, что теряет остроту вопрос, откуда именно позаимствовал Салтыков те или иные элементы художественной формы для своих сказок». Тем не менее, этот вопрос о заимствованиях постоянно возникает, почти все исследователи приводят параллели сказок «Премудрый пискарь», «Карась-идеалист» – и народных сказок о Ерше Ершовиче, о щуке зубастой, «Дурака» – и народных сказок об Иванушке-дураке, «Соседей» – и народных сказок о богатом и бедном братьях, как и явные использования народных образов (Богатырь, Баба-яга, Простофиля), пословиц, поговорок, афоризмов, традиционных сказочных зачинов («Жил-был…», «по щучьему веленью, по моему хотенью», «не в сказке сказать, не пером описать» и т. п.), но все эти заимствования подчеркивают не столько схожесть, сколько различия. М. Е. Салтыков-Щедрин создает, по сути, антисказки, используя художественный прием народных же небылиц, построенных по принципу антимира, «перевернутого» мира, мира «наизнанку». Писатель тоже переворачивает традиционные сказочные сюжеты и образы в сторону современности, наполняя их актуальнейшим для того времени содержанием. В этом, собственно, и заключается непохожесть сказок М. Е. Салтыкова-Щедрина на сказки как литературные, так и народные.

 

 

Соседи. Впервые: Русские ведомости, 1885, № 135. С подзаголовком «Сказка».

 

 

Распределение богатств – термин политической экономии, используемый в салтыковской сатире для обозначения существующей социальной несправедливости в распределении продуктов потребления.

 

 

Акциз – косвенный