– Вы думаете, Саэки-сан понимала, что эти слова значат, какой в них смысл?
Осима поднял голову, прислушиваясь к отдаленным раскатам грома и прикидывая, где грохочет. Взглянул на меня и покачал головой:
– Дело не только в этом. Символизм и смысл – вещи разные. Она все эти пространные условности – смысл, логику – опустила и как-то смогла подобрать нужные, правильные слова. Поймала их во сне, как осторожно ловят за крылышки порхающую бабочку. Люди с художественным талантом без лишнего многословия обходятся.
– То есть могло быть так, что Саэки-сан отыскала эти слова в каком-то другом пространстве, во сне например?
– Когда стихи классные, так, в общем-то, и получается. Если в словах нет предвидения, если они не прокладывают тоннель от автора к читателю, значит, стихи свою функцию не выполнили.
– Но ведь полно стихов, в которых это вроде бы есть, а на самом деле нет. Подделок, – сказал я.
– Это правда. Подстроиться нетрудно – была бы сноровка. А если еще словечки вставлять позаковыристее, символистские, – вот тебе, пожалуйста, и стихи.
– Но в «Кафке на пляже» есть что-то очень искреннее.
– Я тоже так считаю. В словах песни нет ничего наносного. Правда, стихи уже слились с мелодией в неразрывное целое, и я не могу точно судить, насколько у них, самих по себе, велика сила словесного убеждения в чистом виде, – проговорил Осима и слегка покачал головой. – Но как бы то ни было, у Саэки-сан oт природы богатый талант, и музыку она чувствует. И еще у нее оказалась практическая сметка – ведь сумела воспользоваться выпавшим шансом. Ее способности должны были раскрыться еще больше, если бы не тот трагический случай, после которого она выпала из жизни. Как жаль, что все так вышло.
– И куда же делся ее талант? – спросил я. Осима посмотрел на меня:
– Ты хочешь сказать: куда делся талант Саэки-сан, после того как погиб ее парень?
Я кивнул:
– Ну, если талант – это своего рода природная энергия, она же должна искать какой-то выход?
– Не знаю, – ответил Осима. – Представить не могу, куда может деться талант. Бывает, просто исчезает и все. Или уходит, как грунтовые воды, глубоко под землю и перетекает там куда-то.
– А может, Саэки-сан решила с музыки на что-то другое переключиться?
– Другое? – с интересом спросил Осима, сдвинув брови. – На что же, например?
Я не нашел, что ответить.
– Не знаю. Мне просто так показалось. К примеру… на что-нибудь невещественное, не имеющее формы.
– Как понимать – не имеющее формы?
– Ну, на что-то такое, чего другие не видят. Такое, к чему она стремилась только для себя. Так сказать, внутренняя работа…
Осима поднял руку, чтобы откинуть назад свалившуюся на лоб челку. Как расческой, провел тонкими пальцами по волосам.
– Интересно. Может, и вправду, покинув этот город, уехав куда-то – мы не знаем, куда, – Саэки-сан, как ты говоришь, направила свой талант, свои способности на нечто, не имеющее формы. Может, и так. Но она исчезла на целых двадцать пять лет, и мы не узнаем, что и где она делала, если у нее самой об этом не спросим.
Я набрался духу:
– А можно совсем дурацкий вопрос?
– Совсем дурацкий?
Я покраснел.
– Нелепый.
– Давай, спрашивай. Хоть нелепый, хоть дурацкий. Без разницы.
– Осима-сан… Чтоб я такое кому-то сказал… Сам себе не верю. – Осима чуть наклонил голову. – Как вы думаете, может быть так, что Саэки-сан – моя мать?
Осима молчал. Опершись на стойку, он какое-то время подыскивал слова для ответа. А я слушал, как тикают часы.
– Давай-ка вкратце обобщим, что ты хочешь сказать, – начал он. – Вот что получается. В двадцать лет Саэки-сан в отчаянии уехала из Такамацу, тихо где-то поселилась. Случайно познакомилась с твоим отцом – Коити Тамурой, вышла за него замуж, благополучно произвела тебя на свет, потом, через четыре года, по каким-то причинам тебя бросила и ушла из дому. Затем – загадочный пробел, и через какое-то время она вернулась в родные места, на Сикоку. Так?
– Да.
– Я не взял бы на себя смелость сказать, что этого быть не может. То есть оснований отрицать сейчас твою гипотезу нет. Что за жизнь у нее была все это время – для нас загадка. Говорят, она жила в Токио. Лет ей примерно столько же, сколько твоему отцу. Но в Такамацу она вернулась одна. Впрочем, дочка ее вполне может жить где-нибудь в другом месте, сама по себе. Э-э-э… сколько сейчас твоей сестре?
– Двадцать один.
– Как мне, – сказал Осима. – Но я все-таки не твоя сестра. У меня свои родители есть, и брат. У нас кровная связь, и я им многим обязан. – Он скрестил руки на груди и посмотрел на меня. – Но я вот о чем тебя хотел спросить. Ты вообще свое происхождение по документам проверял? Ведь сразу определить можно, как зовут твою мать, сколько ей лет.
– Конечно, проверял.
– И что? Как ее зовут?
– Никак. Там нет ее имени, – сказал я.
– Нет имени? – удивился Осима. – Такого быть не может.
– Нет. Честное слово. Не знаю, как это получилось. Но по этим бумажкам получается, что матери у меня нет. И сестры тоже. Вписаны только отец и я. Так что по закону я незаконнорожденный. Внебрачное дитя, короче говоря.
– Но ведь мать и сестра точно у тебя были!
Я кивнул:
– До четырех лет. И мать, и сестра. И мы все жили вместе, вчетвером. Я четко помню. Это не выдумка, не игра воображения. А как мне четыре исполнилось, двоих не стало. Ушли.
Я достал из бумажника старую фотографию, на которой мы с сестрой играли на берегу моря. Осима поглядел на нее, улыбнулся и вернул мне.
– «Кафка на пляже», – сказал он.
Кивнув, я положил карточку обратно в бумажник. Ветер за окном разыгрался, по стеклу барабанил дождь. Свет от светильников под потолком рисовал на полу наши с Осимой тени, которые, казалось, плели в перевернутом мире какой-то зловещий тайный заговор.
– А ты помнишь свою мать? Какая она из себя? – спросил Осима. – Ты же до четырех лет жил с ней, неужели совсем ее лица не помнишь?
Я покачал головой:
– Ничего вспомнить не могу. В памяти все как-то размазано, лицо темное, как тень. Почему? Не знаю.
Осима подумал немного и сказал:
– А подробнее не можешь объяснить, почему тебе пришло в голову, что Саэки-сан может быть твоей матерью?
– Может быть, хватит, Осима-сан? – предложил я. – Это все, наверное, мои фантазии.
– Да ладно тебе. Попробуй выговориться. Выкладывай все, что у тебя в голове. А потом уж будем вдвоем решать, фантазии это или нет.
Тень Осимы на полу двигалась в такт его движениям. Только ее рывки выглядели чуть более нарочитыми, чем у человека, которому она принадлежала.
– У нас с Саэки-сан поразительно много совпадений, – сказал я. – Все сходится один к одному, как недостающие фрагменты мозаики. Я это понял, когда слушал «Кафку на пляже». Начать с того, что я оказался здесь, в этой библиотеке. Это судьба. От Накано до Такамацу – по прямой, почти не сворачивая. Ведь это странно, если задуматься.
– Просто сюжет греческой трагедии, честное слово, – заметил Осима.
– И еще я в нее влюбился.
– В Саэки-сан?
– Да. Мне так кажется.
– Кажется? – Осима нахмурил брови. – Кажется, что влюбился? Или кажется, что в Саэки-сан?
Я снова покраснел:
– Не знаю, как объяснить. Все так запутанно. Мне самому пока многое непонятно.
– Но тебе кажется, что ты влюбился в Саэки-сан?
– Да, – сказал я. – Очень сильно.
– Кажется, но очень сильно, да?
Я кивнул.
– И в то же время она, может, тебе матерью приходится.
Я кивнул еще раз.
– Не много ли на тебя одного? Ты же еще мальчишка совсем. Пятнадцать лет. Усы еще не растут. – Осима отхлебнул кофе и осторожно поставил чашку обратно на блюдце. – Я не говорю, что так нельзя, но всему есть предел.
Я молчал.
Приложив палец к виску, Осима задумался. Переплетя пальцы, сложил руки на груди.
– Постараюсь поскорее достать ноты «Кафки на пляже». Ладно, остальное я сам сделаю, а ты иди к себе. Так будет лучше.
В обеденный перерыв я подменял Осиму за стойкой. Дождь не переставал, и посетителей в библиотеке было меньше обычного. Вернувшись с обеда, Осима протянул мне большой конверт с распечатанными с компьютера нотами.
– Как же все-таки удобно, – сказал он.
– Спасибо, – поблагодарил я.
– Не мог бы ты на второй этаж кофе отнести? У тебя вкусно получается.
Я сварил еще кофе – без сахара и без сливок, поставил на поднос и пошел на второй этаж к Саэки-сан. Дверь наверху, как всегда, была открыта настежь. Саэки-сан сидела за столом и что-то писала. Когда я поставил кофе на стол, она подняла голову и улыбнулась. Закрыв авторучку колпачком, положила ее перед собой на лист бумаги.
– Ну как тебе здесь? Привыкаешь?
– Постепенно привыкаю, – ответил я.
– Ты сейчас свободен?
– Да.
– Тогда садись вот сюда. – Саэки-сан показала на деревянный стул возле стола. – Давай поговорим.
Снова загрохотало – пока где-то вдалеке, но гроза, похоже, приближалась. Я послушно присел.
– Да, кстати. Тебе сколько лет? Шестнадцать?
– На самом деле – пятнадцать. Только что исполнилось, – ответил я.
– И ты ушел из дома?
– Да.
– А почему, можешь сказать? В чем причина?
Я покачал головой. Ну что на это скажешь?
Саэки-сан в ожидании ответа взяла чашку и отхлебнула кофе.
– Мне показалось, что я там испорчусь, и тогда уже ничего не исправишь, – сказал я.
– Испортишься? – прищурившись, спросила Саэки-сан.
– Да.
Помолчав, она произнесла:
– Как-то странно слышать от человека в твоем возрасте такие слова. Можно сказать, ты меня заинтриговал… Что же все-таки ты хочешь сказать? Что значит – испортишься?
Я не знал, как ответить. Вот когда нужен Ворона… Но его нигде не было. Приходилось подбирать слова самому. Время шло, но Саэки-сан терпеливо ждала. Сверкнула молния, и через несколько секунд где-то вдалеке загрохотало.
– Я бы стал другим. Каким нельзя быть.
Саэки-сан с интересом взглянула на меня.
– Хотя проходит время, и в конечном итоге все люди портятся, меняются. Рано или поздно это происходит.
– Сколько бы человек ни менялся к худшему, всегда должно быть место, куда можно вернуться.
– Место, куда стоит возвращаться.
Саэки-сан посмотрела мне прямо в глаза.
Я покраснел, однако набрался смелости и глаз не отвел. В тот день Саэки-сан надела темно-синее платье с короткими рукавами. Похоже, у нее было несколько синих платьев разных оттенков. Из украшений – лишь тонкая серебряная цепочка на шее и часики на черном кожаном ремешке. Мне захотелось отыскать в ней нынешней пятнадцатилетнюю девчонку, и я сразу же ее увидел. Погруженная в тихий сон, она, как призрак, затаилась в глубине души этой женщины. Но я разглядел ее и снова услышал в груди глухие удары сердца. Кто-то вколачивал в него молотком длинный гвоздь.
– Весьма осмысленные речи для человека, которому только что исполнилось пятнадцать.
Я не знал, что на это сказать, и промолчал.
– Когда мне было пятнадцать, я тоже все время хотела перенестись куда-нибудь в другой мир, – рассмеялась Саэки-сан. – Чтобы меня никто не достал. Куда-нибудь, где время не движется.
– Но в этом мире такого места нет.
– Ты прав. Вот я так и живу. Там, где рушится порядок вещей, увядает душа и время бежит без малейшей передышки. – Она умолкла, как бы подсказывая, что время не остановить, а после паузы продолжила: – Но в пятнадцать лет думаешь, что такое место обязательно должно где-то быть. Надеешься, что сможешь где-нибудь отыскать вход в этот другой мир.
– Саэки-сан, а вы были одиноки? В пятнадцать лет?
– В каком-то смысле – да. Я не осталась совсем одна, но все равно чувствовала себя ужасно одинокой. Потому что поняла, что больше не могу быть счастлива. Поняла с абсолютной ясностью. Поэтому мне и хотелось тогда отыскать такое место, где время остановилось.
– Я хочу скорее повзрослеть. Хотя бы немного.
Чуть отстранившись, она читала, что написано у меня на лице.
– Ты сильнее меня, у тебя независимый характер. Я в твои годы лишь мечтала о том, как бы убежать от действительности. Только и всего. А ты борешься, повернувшись к ней лицом. Это большая разница.
Совсем я не сильный, и характер у меня не независимый. Просто реальность толкает меня вперед, и сопротивляться этому натиску я не могу. Но я ничего не сказал.
– Гляжу я на тебя и вспоминаю одного парня, которому когда-то давно тоже было пятнадцать.
– Я на него похож?
– Ты выше его и покрепче. Хотя, наверное, есть что-то общее. Он не находил общего языка со сверстниками, всегда сидел один в своей комнате, читал и слушал музыку. А когда говорили о чем-нибудь серьезном, у него между бровями появлялась складка. Совсем как у тебя. И ты тоже много читаешь.
Я кивнул.
Саэки-сан посмотрела на часы.
– Спасибо за кофе.
Я поднялся – надо, было идти. Саэки-сан взяла черную авторучку, аккуратно сняла колпачок и снова стала что-то писать. За окном сверкнула очередная молния, на миг озарившая комнату причудливым светом, а за нею – на этот раз долго не раздумывая – пророкотал гром.
– Тамура-кун! – окликнула меня Саэки-сан.
Я встал в дверях и обернулся.
– Вдруг вспомнила – в свое время, давно, я написала книжку. О грозе. Искала по всей стране людей, которые пережили удар молнии, беседовала с ними. Собирала эти истории несколько лет. Накопилось порядочно, одна интереснее другой. Книжка вышла в одном маленьком издательстве, но ее почти не покупали. В ней не было выводов, никакой морали. А такие книги никто читать не хочет. Хотя мне как раз казалось, что так и должно быть – без выводов.
У меры в голове застучали маленькие молоточки. Стучали они очень настойчиво. Я пытался вспомнить что-то очень важное, но никак не мог понять, что именно. Саэки-сан вернулась к своим бумагам, а я, так ничего и не вспомнив, вернулся в свою комнату.
Гроза бушевала почти целый час. Грохот стоял страшный, и я боялся, как бы стекла в библиотеке не разлетелись вдребезги. Сверкали молнии, и с каждой вспышкой стеклянный витраж на лестничной площадке отпечатывал на белой стене старинную призрачную картину. Но к двум часам дождь прекратился и постепенно все успокоилось – золотые нити солнца прошили тучи. В его ласковых лучах слышался только звук падающих капель. Они падали и, казалось, им не будет конца. Наступил вечер, пора было закрывать библиотеку. Саэки-сан попрощалась со мной и Осиной и отправилась домой – на улице затрещал ее «гольф». Я представил, как она садится на водительское сиденье, поворачивает ключ в замке зажигания. Потом сказал Осиме, что с оставшимися делами справлюсь сам и он тоже может ехать. Насвистывая какую-то арию, он зашел в туалет, умылся, вымыл руки, сел в свой «родстер», и скоро звук его мотора растаял вдали. Я остался один. В библиотеке было тихо, как никогда.
Я зашел к себе и просмотрел ноты, которые распечатал для меня Осима. Аккорды, как я и думал, были по большей части простенькие, но два оказались из разряда неберущихся. Я пошел в читальный зал, сел за пианино и попробовал сыграть. Оказалось безумно трудно – пальцы никак не справлялись с задачей. Я брал аккорды снова и снова, приучая к ним руки, и что-то из себя все-таки выжал. Получилась какая-то несуразная какофония. Может, в нотах ошибка, подумал я. Или пианино расстроено. Но внимательно прослушав аккорды по очереди несколько раз, я убедился, что именно на них и держится мелодия. Благодаря им она приобрела какую-то особую глубину, отличавшую ее от заурядной попсы. Как же Саэки-сан сочинила такую необыкновенную музыку?
Я вернулся в свою комнату, вскипятил в электрическом чайнике воду и, выпив чаю, стал слушать старые пластинки, которые мы с Осимой достали из кладовки. «Blonde on Blonde» Боба Дилана, «White Album» «Битлз», «The Dock of the Bay» Отиса Реддинга, «Getz/Gilberto» Стэна Гетца. Хиты второй половины 60-х. Парень, который жил в этой комнате, – и Саэки-сан наверняка была рядом с ним, – как и я, ставил на вертушку пластинки и слушал. Лившиеся из динамиков звуки, казалось, переносили эту комнату и меня вместе с ней в другое время. В иной мир, где я еще не родился. Слушая эту музыку, я старался поточнее воспроизвести в голове, о чем мы говорили днем с Саэки-сан в ее кабинете на втором этаже.
– Но в пятнадцать лет думаешь, что такое место обязательно должно где-то быть. Надеешься, что сможешь где-нибудь отыскать вход в этот другой мир.
Голос Саэки-сан звучал у самого уха. Что-то опять стучалось ко мне в голову. С необыкновенной настойчивостью.
– Вход?
Я снял с вертушки «Getz/Gilberto» и поставил «Кафку на пляже». Саэки-сан пела:
Девушка в морской глубине –
Голубые одежды струятся и пляшут –
Ищет камень от входа, стремится ко мне
И не сводит глаз с Кафки на пляже.
«Девушка, которая появляется в этой комнате, нашла камень от входа, – подумал я. Она жила в другом мире, где ей оставалось пятнадцать, и по ночам являлась сюда в бледно-голубом платье и не сводила глаз с Кафки на пляже.
И тут я неожиданно вспомнил. Отец рассказывал, что в него тоже как-то попала молния. Рассказывал не мне, просто я случайно наткнулся в каком-то журнале на его интервью. Он тогда еще учился в университете искусств и подрабатывал в гольф-клубе – подносил клюшки. Случилось это после обеда. Во время игры он шел за своим игроком по полю, как вдруг небо потемнело и началась страшная гроза. Молния ударила в дерево, под которым он решил укрыться от дождя. Огромное дерево раскололось надвое, игрок, стоявший вместе с отцом, погиб, а отца в последний момент словно осенило – он умудрился отскочить в сторону и остался жив. Отделался легкими ожогами, волосы обгорели, и еще, в шоке отскочив от дерева, он упал, сильно ударился головой о камень и потерял сознание. Такая история. У отца еще небольшой шрам на голове остался. Вот что я пытался вспомнить, когда стоял на пороге кабинета Саэки-сан и прислушивался к раскатам грома. Именно после того случая, оправившись от травм, отец всерьез занялся скульптурой.
А могло случиться так, что Саэки-сан встречалась с ним когда собирала материал для книжки о пострадавших от молнии? Вполне. После удара молнии не так много людей выживают.
Затаив дыхание, я стал дожидаться ночи. Тучи порвались на куски, разъехались по небу, и деревья в саду стояли омытые лунным светом. Слишком много совпадений. Разные вещи, события, обстоятельства стали быстро концентрироваться в одной точке.
Глава 26
Дело шло к вечеру, пора было заняться поиском ночлега. В Такамацу на вокзале Хосино сходил в турбюро и забронировал номер в рёкане. Тот оказался довольно никудышным, хотя до вокзала было рукой подать. Однако ни Хосино, ни Накату это особо не волновало. Главное – одеяло да место, где спать. Порядки в рёкане были такие же, как в Токусиме: гостям предлагали только завтрак и никакого ужина. Накату это вполне устраивало; кто знает, вдруг его опять сморит и он еду проспит.
Войдя в номер, Наката вновь уложил Хосино на живот, забрался на него верхом и положил руки на поясницу. Прошелся по ней большими пальцами, потом перешел к позвоночнику, внимательно прощупывая каждую косточку, каждый мускул. В этот раз нажимать сильно не стал. Просто водил руками по позвонкам, проверяя, все ли в порядке с мышцами.
– Ну как? Есть проблемы? – с тревогой спросил парень. Он боялся, как бы Наката снова не надавил так, что от боли глаза на лоб полезут.
– Нет. Все нормально. Плохого ничего нет. Все косточки на местах, – сказал Наката.
– Ну и ладно. А то, если по правде, так больно было, что я чуть не одурел. Второй раз не хотелось бы.
– Прощения просим. Но вы сами сказали, что к боли привыкли. Вот Наката и решил посильнее.
– Да уж постарался. Сказать-то я сказал, но во всем нужна мера. Понимать же надо. Да я не жалуюсь. Спасибо, что спину вылечил. Но боль была… Хоть вой. Ты себе представить не можешь. Прямо всего на куски разрывало. Зато потом воскрес, восстал из мертвых, можно сказать.
– Наката был мертвый почти три недели.
Парень хмыкнул, лежа на животе, хлебнул чаю и зачавкал купленной в магазине хурмой.
– Как это тебя угораздило? Три недели?
– Да.
– И где же ты был все это время?
– Наката не помнит. Кажется, где-то очень далеко был, что-то там делал. Но вспомнить ничего не получается – в голове туман. А потом Наката вернулся, у него с головой плохо стало, совсем забыл, как читать и писать.
– Не иначе как там разучился.
– Может быть.
Они помолчали. Хосино готов был поверить любым словам этого старичка, какими бы невероятными и странными они ни казались. Но в то же время где-то в глубине души появилась тревога: стоит ли углубляться в дебри и допытываться, что значит «три недели был мертвый». Как бы не залезть туда, откуда потом не выберешься. Поэтому Хосино решил сменить тему и вернуться к насущным задачам, быть поближе к реальности.
– Ну, Наката-сан, приехали мы в Такамацу. И что же дальше?
– Наката не знает.
– Мы же приехали «камень от входа» искать. Разве нет?
– Ой, совершенно верно. А Наката и забыл. Надо найти камень. Только Наката совсем не знает, где его искать. Все как в тумане, и никакого просвета. Голова дурная, даже такие вещи забывает. Ну что тут поделаешь…
– Тяжелый случай.
– Да уж. Очень тяжелый.
– Но просто так сидеть тут никакого интереса нет. Толку не будет.
– Вы правильно говорите.
– Я вот что думаю. Наверное, первым делом надо людей поспрашивать. Нет ли здесь где-нибудь такого камня.
– Если вы так говорите, Хосино-сан, Наката согласен. Давайте разных людей спросим. Наката не гордый, он привык все спрашивать, у него же своя голова плохо соображает.
– У моего дедули присказка была: спросить – не стыдно, стыд на всю жизнь – не спросить.
– Полностью с вами согласен. Со смертью исчезает все, что знаешь.
– Ну, это вроде из другой оперы… – почесал голову парень. – Да ладно, пускай… Ты хоть представляешь, что это за камень? Какого он размера? Какой формы, цвета? Какая от него польза? Если ничего про него не знаешь, что тогда спрашивать? «Не видали где-нибудь поблизости камень, который у входа лежит?» Никто же ничего не поймет, да еще подумают, пожалуй, что мы психи. Так?
– Так. У Накаты с головой плохо, но он не псих.
– Ну и ладно.
– Наката особенный камень ищет. Не большой, белый, ничем не пахнет. Какая от него польза – Наката точно не знает. А по форме он на лепешку похож.
Наката очертил пальцами в воздухе круг размером с грампластинку.
– Ага! Значит, если увидишь – поймешь, что это тот самый камень?
– Да. Наката его сразу узнает.
– Знаменитый, стало быть, камень? Исторический. Наверное, из какого-нибудь храма. Лежит там на почетном месте, как ценный экспонат. А?
– Как сказать? Наката не знает толком. Может, и так.
– А может, просто валяется у кого-нибудь, и капусту им прижимают, огурцы или редьку, когда солят.
– Нет. Такого быть не может.
– Почему это?
– Не каждый его сдвинет.
– А ты сдвинешь?
– Да. Наката, по всей вероятности, сдвинет.
– Сдвинешь – и что будет?
Наката как-то странно задумался. Или со стороны так показалось. Он провел ладонью по седому ежику на голове.
– А вот это неизвестно. Наката знает только, что кто-то должен это сделать.
Парень тоже задумался.
– Выходит, сейчас этот самый кто-то – ты. Да?
– Да. Именно.
– И камень этот можно найти только в Такамацу? – спросил Хосино.
– Нет. Кажется, от места это не зависит. Просто сейчас он случайно оказался здесь. Хотя в Накано было бы ближе и удобнее.
– Наката-сан, а это случаем не опасно – такие особенные камушки двигать?
– Да, Хосино-сан. Как бы это сказать… Очень опасно.
– Ну дела! – Покачивая головой, Хосино нахлобучил свою кепку «Тюнити Дрэгонз» и через дырку сзади протащил волосы наружу. – Прямо кино про Индиану Джонса.
На следующее утро они пошли на вокзал и поинтересовались в турбюро, нет в ли в Такамацу или его окрестностях какого-нибудь знаменитого камня.
– Камня? – чуть нахмурившись, переспросила девушка за стойкой. Видно, растерялась от такого необычного вопроса. Ее выучили рассказывать только об исторических достопримечательностях. – Какой камень вы имеете в виду?
– Вот такой, круглый. – Хосино, подражая Накате, обвел руками круг с пластинку размером. – «Камень от входа» называется.
– Камень от входа?
– Так уж называется. Довольно известный камень.
– А от какого входа? Куда этот вход?
– Да если б мы знали – не мучились бы.
Пока девушка раздумывала что к чему, Хосино ее разглядывал. Симпатичная, хотя глаза расставлены слишком широко и она из-за этого смахивала на испуганную козу. Девушка стала куда-то звонить и спрашивать о камне от входа, однако ничего путного не узнала.
– Извините, но об этом камне у нас никто ничего не слышал, – сказала она.
– Совсем ничего?
Девушка покачала головой:
– К сожалению, нет. Простите, а вы за этим камнем издалека приехали? Специально?
– Ага, вроде как специально. Я вот из Нагой, а он – аж из Токио, из Накано.
– Да. Наката приехал из Токио, из района Накано, – сказал Наката. – Его на грузовиках подвозили и в дороге даже угрем угощали. Он сюда приехал и ни гроша не потратил.
– А-а-а, – протянула девушка.
– Ладно. Никто не знает – значит, ничего не поделаешь. Ты, сестренка, не виновата. Ну а вообще, есть у вас в округе какой-нибудь знаменитый камень? Не от входа, так еще какой-нибудь – исторический, про который в преданиях или легендах сказано? Священный?
Своими широко расставленными глазами девушка робко оглядела сидевшую на голове Хосино кепку «Тюнити Дрэгонз», торчавший из-под нее хвост, солнечные очки с зелеными стеклами, серьгу в ухе и гавайскую рубашку из искусственного шелка.
– Извините. Если хотите, могу объяснить, как добраться до городской библиотеки. Может, сходите и сами что-нибудь узнаете? Я в камнях плохо разбираюсь.
Поход в библиотеку тоже не дал результата. Там не нашлось ни одной книжки о камнях в окрестностях Такамацу.
– Поищите, может, и найдете что-то о камнях, – сказала библиотекарша в справочном отделе и выложила перед ними гору книг типа «Фольклор префектуры Кагава», «Сказания о Кобо-дайси[46] на Сикоку», «История Такамацу». Хосино, вздыхая, прокорпел над ними до вечера, а неграмотный Наката все это время внимательно, страницу за страницей, изучал фотоальбом «Знаменитые камни Японии».
– Наката не умеет читать, поэтому в библиотеке в первый раз.
– Не хочу хвастаться, но я тоже в первый раз, хоть читать и умею.
– Мне здесь нравится.
– Я рад.
– В Накано тоже есть библиотека. Теперь Наката часто будет туда ходить. И главное – бесплатно. В библиотеку пускают, даже если читать-писать не умеешь. Наката не знал.
– У меня двоюродный брат есть. Слепой от рождения, но часто ходит в кино. Что там для него интересного может быть? Ума не приложу.
– Вот как? А наката все видит, но в кино еще ни разу не был.
– Понятно. Надо будет сводить тебя как-нибудь.
К столу, за которым сидели Наката и Хосино, подошел библиотекарь и попросил говорить потише. Они умолкли и занялись своими книгами. Наката, покончив со «Знаменитыми камнями Японии», переключился на «Мир кошек».
Парень, что-то бормоча себя под нос, продирался через книжные завалы. К сожалению, информации о камнях оказалось немного. Нашлось кое-что о стенах замка Такамацу, но камни, из которых они были сложены, Накате, конечно, было не поднять. В сказаниях о Кобо-дайси тоже говорилось о камнях. Была история, как Кобо-дайси в пустыне умудрился добыть из камня воду, после чего пустыня превратилась в плодородное заливное поле. Этот знаменитый камень назывался «Камень плодородия» и был установлен в каком-то храме. Он имел почти метр в высоту, напоминал по форме мужской член, и никак не мог быть «камнем от входа», о котором говорил Наката.
Решив, что в библиотеке им ничего больше не найти, Хосино и Наката зашли поужинать в ближайшее кафе. Взяли тэндон[47], а парень съел еще миску лапши с бульоном и соевым соусом.
– Интересно было в библиотеке, – сказал Наката. – Сколько же на свете разных кошек. А Наката и не знал.
– Так ничего и не выудили про камень. Ну и ладно. Это же только начало, – отозвался парень. – Выспимся как следует, а утром поглядим, что дальше.
На следующий день с утра они снова засели в той же библиотеке. Как и в прошлый раз, Хосино завалил стол книгами, в которых могло быть что-то о камнях, и стал их просматривать одну за другой. Ему еще никогда не приходилось столько читать. Он много узнал об истории Сикоку, о том, что в старину многим камням поклонялись, но о самом главном – о «камне от входа» – никаких упоминаний не встретил. Ближе к вечеру у него даже голова разболелась, так начитался. Выйдя из библиотеки, они улеглись на лужайке в парке и долго наблюдали за плывущими по небу облаками. Хосино закурил, а Наката налил себе горячего чая из термоса.
– Завтра гроза сильная будет, – сказал он.
– Э-э? Не иначе опять накличешь, а, Наката-сан?
