При всём этом надо заметить — сохранилось немало свидетельств, что Русь приняла христианство всё-таки от греков.
Многие из этих свидетельств вполне непредвзяты: так, та же хроника, что говорит о просьбе Ольги прислать ей епископа и вероучителей с Запада, сообщает, что «королева ругов» была крещена в Константинополе.
Чего византийские источники, с величайшей помпой фиксировавшие крещение любой ватаги грозных «россов», отчего-то не заметили.
Соблазнительно, конечно, представить такую картину — сперва крестили по западному обряду знать, а потом, после схизмы-раскола между западной и восточной церквями, знать и церковь приняли сторону Константинополя и окрестили простонародье на греческий лад (Адемар Шабанский примерно так события и излагает).
Только вот предания о Чистилище, культ Николы Вешнего Барградского и манера креститься крестом святого Петра сохранились в самой что ни на есть простонародной среде.
И, боюсь, учитывая всю сумму источников, ничего однозначного про крещение Руси сказать просто невозможно (поэтому авторы учебников и популярных книжек и выкидывают или, скажем деликатнее, стараются не обращать внимания на пласт информации, связанный с западным христианством на Руси, — хотя усилие для этого нужно просто титаническое, у нас ведь даже названия месяцев латинские!).
Тем паче, что кроме западного, римского варианта христианства, в русском Средневековье «отметился» ещё один вариант этой религии, пусть и не так внушительно, как «латинство». Я говорю про так называемую ересь Ария.
Этот церковнослужитель III века утверждал, что Христос не единосущен богу-отцу, а всего лишь подобосущен, благо в греческом эти слова отличала одна буква — соответственно «омойусиос» и «омоу-сиос».
Ариане, или омии, как их ещё называли, в своё время подчинили половину умирающей Римской империи такие могучие варварские народы, как готы и вандалы.
Именно для борьбы с их учением враги готов, франкские короли, ввели в символ веры знаменитое «филиокве» (принцип равного исхождения духа святого и от бога-отца, и от бога-сына).
Если читатель не вполне понимает, о чём идёт речь, то ничем не могу ему помочь — я и сам не очень понимаю.
Могу только отметить, что арианство понималось и врагами, и, наверно, иными приверженцами, как уступка и языческому многобожию (троица разделялась, превращаясь в трёх но сути различных божеств), и языческому рационализму (не надо было ломать голову над логически необъяснимой нераздельностью и неслиянностью триединства).
С огромнейшим трудом церкви удалось победить эту ересь — но не уничтожить. И вот в летописи, в рассказе о крещении Владимира, христианский проповедник говорит русскому князю, что бог-отец — «старейший» в троице (арианский принцип!), что бог-сын подобосущен отцу своему (прямое арианство!) и «забывает» прибавить обязательный тезис о единосущное лиц Святой Троицы (специально против ариан сочинённый).
Ладно бы дело ограничивалось только этим, хотя и тут появление арианства (в символе веры! в рассказе о крещении страны!) удивляет.
Но как быть с тем, что уже в первые века после крещения у нас переведены сочинения византийца Василия Великого против арианина Евномия?
Тогда же переводят «Слова» против ариан их главного противника Афанасия. И отечественные мыслители — Феодосий Печерский, Кирилл Туровский — уже сами творят в антиарианском ключе.
Раз с арианством воевали, значит, оно было! Так же, как, скажем, присяжные атеисты 1970 — 1980-х воевали не с «новыми друидами», или уиккои, «религией ведьм», не проникавшими в Советский Союз, а с баптистами, иеговистами, кришнаитами — с сектами, существовавшими в нашей стране.
И тут поневоле вспоминаешь один из апокрифов русской истории — так называемое «письмо Иоанна Смеры». Суть этого «письма» такова: Владимир отправил в Византию, как говорит и летопись, своих людей для того, чтобы получше ознакомиться с верой греков.
Однако один из них, автор «письма», «половец» Иоанн Смера, сошёлся с арианами и на Русь возвращаться отказался, а князю насулил множество неприятностей, буде тот примет византийский вариант христианства. Обычно это «письмо» считают подделкой белорусских протестантов XVI столетия.
Но в свете арианства летописного символа веры и антиарианских поучений древнерусских святителей становится любопытно, а не был ли первый невозвращенец Смера (Иоанном он, конечно, мог стать лишь после крещения) реальной личностью, а его письмо — реальным документом, в списках дошедшим до времён Реформации и использованным её приверженцами?
Учёных очень смущает национальность Смеры — половцы у русских границ появились через век без малого после крещения Руси.
Но ни эфиопы, ни шотландцы с Русью не граничили вообще, что не помешало Абраму Ганнибалу и Филиппу Лермонту оказаться на службе русских царей и стать предками великих русских поэтов. Впрочем, это лишь моё личное подозрение...
Так в какую же веру крестил Русь Владимир? Кем были первые русские христиане?
Однозначно ответить на этот вопрос невозможно. О первых веках христианства на Руси мы знаем так же мало, как и о русском язычестве.
Напоследок стоит заметить, что в летописях немало упоминаний, как тот или иной храм освящается века спустя после его создания.
Старейшина Союза славянских общин, Вадим Станиславович Казаков, полагает, что многие из этих храмов первоначально были языческими святынями.
Такого, конечно, никак нельзя отрицать. Достаточно только вспомнить, что в Вильно, нынешнем Вильнюсе, литовские князья воздвигли каменный храм верховного Бога Литвы — Перкуна-Громовержца, который, правда, после крещения Литвы в XV веке разрушили, заменив деревянным костёлом.
Но не менее вероятно, что эти храмы — по крайности, некоторые из них — были первоначально святынями инославных христиан — ариан-омиев или католиков, позднее присвоенных и вторично освящённых священниками византийской церкви.
Откуда же взялись на Руси ариане?
Из многочисленных гипотез исследователей о происхождении народа русов, наиболее обоснованной источниками и здравым смыслом представляется версия о тождестве их с ругами — народом с южных берегов Балтики, в III-IX веках основавшими на Среднем Дунае небольшое государство-княжество, которое германские соседи называли то Рутиландом, то Русарамаркой.
Сами руги, отметим, германцами не были, что чётко прописано в источниках. Впоследствии ругами упорно именовали в Европе киевских русов (напомню — «королева ругов Елена», она же киевская княгиня Ольга-Елена).
В свою очередь, славянское население прародины ругов, острова Рюген, в житии, скажем, Оттона Бамбергского именуется русинами.
Впрочем, я уже немало места посвятил этому вопросу в других книгах. Как и другому вопросу, смежному — о любимой нашей академической публикой «версии» про то, как не отмеченный ни в каких источниках (!) глагол «роте», означавший-де в скандинавских языках не то «крутить», не то «грести», лёг-де в основу финского названия шведов, Руотси.
Подчёркиваю, именно глагол — не «страна гребцов»[13], а «страна Грести»! Затем это слово финны передают славянам — совершенно не ясно, каким образом.
Если, как в рассуждениях, создавших этот «последний писк» научной моды учёных XVIII века, полагать, что славяне шли к Ильменю и балтийским берегам с юга, то они должны были бы заимствовать это слово не у финнов, а у карел или эстонцев.
Но эстонцы называли «руотси» не шведов, а... ливов. А карелы вообще... финнов. Так что «русью» в таком случае должны бы звать финнов или ливов — но их зовут сумью и ливью, никаких следов именования их русью в поздних источниках нет. Как, впрочем, нет таких следов и в отношении шведов.
Ну, а если, как это всё определённее выясняется в последнее время, ильменские славяне пришли к Ильменю не с юга, а с «Поморья Варяжского за Гданьском» (само слово Ильмень скорее всего перенесено на озеро у Новгорода с мекленбургской речки Ильменау), тогда всё окончательно запутывается — ибо эти-то славянские мореходы встретились с первым шведом у родных берегов за много вёрст от ближайшего финна.
Надобность заимствовать у «убогого чухонца» наименование для ближайших соседей он испытывал такую же, как, скажем, украинский крестьянин — в заимствовании удмуртского слова «бигер» для татар-крымчаков.
Кстати, про слово «бигер» — оно за последние несколько веков поменяло значение: сперва оно обозначало волжских болгар, потом перешло на татар, уничтоживших Волжскую Болгарию.
А где гарантия, что финское слово «руотси» за девять столетий от времён Рюрика до его записи не поменяло значения? Да нет такой гарантии и быть не может!
Точно так же, как нет и не может быть вероятности, чтоб образование из шведской элиты и славянской массы взяло за самоназвание финское слово (а непосредственно из мифического «роте» славянское «русь» не выведешь).
И вот эту чехарду невероятностей — неведомый глагол, повелительное наклонение которого стало-де основой для названия народа, записанного в XVIII веке, от которого произошло название народа, жившего в IX веке и не имевшего отношения ни к тому народу, из языка которого вышел (напрочь вышел, без остатка) неведомый глагол, ни к тем умникам, которые этот глагол сделали названием народа, — вот этот парад абсурда сейчас многие именуют наиболее серьёзной версией происхождения названия «Русь»!
Нет уж, читатель, увольте. Остатки уважения к себе — и к вам, впрочем, тоже — не позволят мне присоединиться к подобным развлечениям. Лучше обращу внимание на систематическое и постоянное отождествление ругов и русов в реальных документах.
Так вот, Ругиланд, он же Русарамарка, он же Дунайская Русь — сами себя, судя по всему, наши предки именно русами именовали, в «ругов» их превратил двойной «испорченный телефон» германцев и латинян.
VI век. В земле русов живёт и проповедует святой Северин. И в житии этого святого сообщается, что те немногие из «ругов»-русов, что приняли христианство, исповедуют арианскую ересь. Она в те века вообще была популярна, как я уже говорил, среди варваров, обитавших на границах рассыпающегося Рима.
Арианская версия христианства была понятнее и доступнее варварам, вчерашним язычникам. «У них есть большой Бог и маленький Бог», — возмущались противники арианства, не понимая, что это-то и облегчало варварам переход к арианству от родных капищ.
Арианство не требовало стоящего за спиною у проповедника дружинника с топором. Да и церковной организации у арианства практически не было.
Ариане-омии даже епископов выбирали. Что делало выживание арианской общины в варварском мире и менее затратным, и менее заметным. Да и влиятельной жреческой касте не мозолили глаза конкуренты.
После Северина русские христиане надолго исчезают со страниц источников — как, впрочем, почти исчезают и сами русы.
После убийства их вождя Одоакра — того самого, что низложил последнего римского императора Ромула Августула и окончательно «закрыл» Римскую империю, — готским вождём Теодорихом дунайское княжество русов утратило независимость и силу, вскоре попав под власть аварских каганов.
Про войну Теодориха-Тидрека с русами помнила ещё семь веков спустя шведская «Тидрек-сага». А русская Первая Новгородская летопись в те же годы вспоминает про «злого поганого Дидрека».
В VII веке «народ рус» к северо-западу от докатившихся до Паннонии кочевников-аваров, по соседству с чешскими «амазонками» и лангобардскими «людьми-псами», упоминает сириец Захария Ритор.
А Тифлисская летопись и византиец Константин Манассия называют россами славянских воинов, что привёл под стены Восточного Рима аварский каган в 626 году.
В VIII веке упоминания про дунайских русов отсутствуют — во всяком случае, прямые упоминания. Зато именно тогда легендарный англосаксонский певец Видсид, сравнимый с Орфеем или Бояном, впервые называет правителя их северных сородичей, «островных ругов», каганом — титул, скорее всего занесённый на берега Балтийского моря беженцами от аварского владычества[14].
Но беглецы с Дуная могли нести не только новый титул, но и новую веру. И уже в середине следующего века, в 842 году, арабский таможенник, перс Ибн Хордадбег, сообщает, что «русские купцы, племя славян», приходившие, очевидно, в халифат по Волге «из отдалённейших областей земли славян», на землях Повелителя правоверных «выдают себя за христиан».
Разумеется, выгода в этом была, с христиан (а также иудеев, зороастрийцев и сабиев) правители мусульман просто собирали особый налог, джизью. В то время как язычники были совершенно бесправным «человеческим материалом».
Но именно поэтому крайне сомнительно, чтобы язычникам с края света удалось убедительно разыграть христиан перед бдительным налоговым ведомством халифата.
А сомнения Ибн Хордадбега следует всецело отнести за счёт его профессии — да и некоторой необычности исповедуемого русскими купцами христианства.
Возможно, речь именно об арианах. Но уж во всяком случае не о шведах. Те ещё двести лет спустя будут приносить быков и людей в жертву асам Упсалы, а основной аудиторией проповедников в их краях будут оставаться рабы из христианской Европы.
Впрочем, ещё до Ибн Хордадбега житие Стефана Сурожского сообщает, как город Сурож на месте современного Судака взял приступом «князь русов Бравлин из Новгорода».
Якобы в главном городском соборе Сурожа, где лежали мощи заглавного героя жития, князя разбил припадок — и одновременно посетило видение, после которого он немедленно приказал соратникам вернуть награбленное в церквях Сурожа добро и крестился сам.
В этой истории, честно говоря, много непонятного — что за русы, из какого Новгорода? Новгород на Ильмене тогда вряд ли существовал, да и был... далековато. Новгород-Северский?
Или автор жития просто перевёл название Неаполя — Нового города — Скифского, что на средневековых картах Крыма красуется возле нынешнего Симферополя, в примечательном соседстве с заливом Россофар (буквально — залив русов) и озером Варанголимен (Варяжское озеро)?
Однако не на ровном же месте возник этот рассказ?! А происходило его действие в самом конце VIII века.
В «Житии Кирилла», как мы помним, говорится о Псалтыре и Евангелии «Русьскими письмены», что видел будущий святой в Корсуни. По мнению одних исследователей, это было в 858 году, по другим — и вовсе в 840-м.
Во всяком случае где-то около истории с русскими купцами Ибн Хордадбега. Как видим, свидетельства о христианстве у русов прибывают.
Тут — сообщение о «выдающих себя за христиан» купцах, там — рассказ о крещении князя, и наконец, в качестве заключительного аккорда — записанные русскими письменами богослужебные книги христиан.
Про обращение грозных «россов» сообщает в связи с осадой их флотом Константинополя патриарх Фотий. По позднейшей легенде, патриарх опустил в морскую воду священный покров Богородицы, поднялась буря, перетопила «безбожную русь», а уцелевшие в ужасе приняли крещение.
Но это именно житийная легенда — сам Фотий именно тому и дивится, что корабли северных язычников уходили от Царьграда при тихой и спокойной погоде.
А его современник, церковный — и, стало быть, не заинтересованный в сокрытии чуда и возвеличении язычников — писатель Иоанн Диакон сообщает: русы «предавшись буйному грабительству предместий и нещадно избив очень многих, с добычей отступили восвояси».
Здесь вообще не идёт речи о бегстве — налетели, взяли добычу, ушли.
Но, как ни странно, многие отечественные писатели — в том числе покойный Рапов, учёный, казалось бы, вполне патриотически настроенный, — пренебрегают этим сообщением современника, предпочитая ему позднейшие байки про бурю, разметавшую-де русский флот.
Однако о крещении какой-то группы руси Фотий говорит вполне определённо. Очень может быть, что Аскольд, командовавший осадившим Константинополь флотом, был из семьи, обращённой в христианство (арианское? Или он был потомком крещённого Северином православного[15])? ещё на Дунае.
Фотий, обнаружив в нём христианина, вполне мог использовать этот факт для заключения с русами мира. До того скорее всего Аскольд воспринимал своё христианство как семейный, родовой обычай.
Также было с индийскими христианами, образовавшими особые касты и таким образом вписавшимися в индийское общество, не тревожа его древней культуры. Примерно так же дело обстояло с христианами японскими до реформ Мэйдзи.
Сообщение же о том, что у его семьи есть единоверцы, да ещё — правящие огромной державой Восточного Рима и самим Царём городов, могло потрясти Аскольда и произвести в душе соратника князя-Сокола гибельный для него переворот.
Затем Константин Рождённый в Пурпуре сообщает о крещении «россов» следующим за Шотием патриархом, Игнатием.
Учреждается даже «митрополия Россика» — вероятно, для крещёных русов Крыма, известных со времён Бравлина и святого Кирилла, но возможно, что уже и для киевских — в 944 году, во время переговоров с греками, в договоре упомянут соборную (!) церковь Святого Ильи на киевском Подоле, а в дружине великого князя Киевского Игоря — немалое количество христиан.
Дальше начинается крайне запутанная история — на следующий же год после заключения этого договора Игорь зачем-то отправляется в Деревскую землю.
Затем в Киев возвращается часть дружины, заявив, что князь с «малой дружиной» — самыми близкими людьми — отправился собирать ещё одну — третью по счёту? — дань с древлян.
Мол, дружинникам (наверняка тем, что остались-де с князем) показалось, что они «наги» — это после огромной дани, взятой с ромеев! А их великий князь, изволите ли видеть, отпустил...
Через несколько дней из Деревской земли приезжают послы, их казнят, а киевлянам сообщают — великий князь убит древлянами.
Вскоре прибывает ещё одно посольство, совершенно не ожидающее ловушки, — это только что убив великого князя и ничего не зная о судьбе исчезнувших, словно в воздухе растворившихся предшественников?!
Гибнут и они. Ольга же с войском отправляется в Деревскую землю, где её встречают... праздничным пиром. Ольга, дождавшись, пока древляне упьются, начинает резню.
Когда из Новгорода приезжает Святослав с воспитателем Асмундом, отношения с древлянами уже благополучно доведены до той степени накала, когда никто и не помышляет искать истину, обе стороны думают лишь о мести.
При таких странных обстоятельствах заканчивает жизнь великий князь Игорь Сын Сокола, прозванный Старым, после гибели множества своих воинов при первом походе на греков подкрепивший дружины крещёными варягами — уж не они ли вернулись в Киев с, мягко говоря, странным рассказом?!
А сменяет его на престоле супруга, Ольга. Та самая, которой предстоит стать первой русской святой, будущая христианка... Будущая?
Русская летопись и западные «Хроники продолжателя Регинона» единодушно твердят, что крестилась Ольга в Константинополе, только с именем крестившего её кесаря никак не определятся.
Да вот только тот, к кому и впрямь ездила Ольга, Константин Рождённый в Пурпуре, Багрянородный, писал, что приехала Ольга к нему в 958 году со своим священником.
Кто и зачем скрывал, что Ольга крестилась ещё на Руси?! И почему предания полешуков, современного населения тех краев, где убили Игоря, где тысячами резала ничего не подозревавших древлян будущая святая, утверждают, что «Игора», или «Ригора», в их краях убила его жена Ольга?[16]
А если вспомнить, что незадолго до того воины князя Игоря объявились и попытались закрепиться в области Закавказья, богатой нефтью — основным компонентом супероружия Восточного Рима, «греческого огня», которым незадолго до того ромеи спалили русский флот...[17]
Змей «христианской премудрости» впервые показал пригревшим его на груди простодушным язычникам-русам зубки.
В 967 году снова встречается упоминание о «русских священниках», которые служат мессу «на славянском языке». На сей раз в булле римского папы Иоанна чешскому князю Болеславу.
Очевидно, появление «русских священников» в этих краях — или остаток Дунайской Руси, или результат смещения христианки Ольги ярым язычником Святославом в 962 году.
Стоит хотя бы мимоходом отметить такой аспект: все сообщения о крещёных жителях Восточной Европы в VIII-XI веках говорят именно о крещении руси как народа (и то не всей — волхвы, поднимавшие большие города, а то и целые волости против княжеской власти и христианской веры, определённо относятся к тем самым «пользующимся величайшим почётом знахарям» русов, о которых писал Ибн Русте).
Что до «славян», то сельская округа городов, как раз место проживания отличных от варяжской руси славянских народов, как нам ещё предстоит убедиться, оставалась языческой ещё долго после 988 года.
Так что в X-XI веках русское христианство так и остаётся этнической религией варягороссов. Все первые упоминания о крещении — про «россов», «аррус», русь.
Плюс собственно варяги — «мнози бо варязи христиане» в договоре 944 года с Восточной Римской империей, варяги-христиане в Киеве в 983 году, варяги Шимон-Рюрик и его брат Шрианд, сыновья Африкана, основатели и «спонсоры»-покровители первого русского монастыря — Киево-Печерской лавры.
И при этом — ну совершенно ни следа скандинавского присутствия в раннем русском христианстве. Отчего бы это?
И священники русские в эпоху, когда о крещёных славянах в Восточной Европе — ни слуху ни духу, служат наднациональному богу на славянском языке. Отчего бы это?
Но оставим в стороне вопросы происхождения варягов и русов. Вернёмся к русским христианам до крещения Руси.
Про отношения с крещёными земляками — в том числе своим братом Глебом — великого князя Киевского Святослава, сына великого князя Игоря и Ольги, подробно рассказывается в моей книге, посвящённой этому величайшему деятелю русского Средневековья.
Предположения Л.Н.Гумилёва о роли киевских христиан в гибели русского великого правителя на Днепровских порогах весьма серьёзно обоснованы, и скорее всего именно их винили в гибели князя и киевляне.
Во всяком случае, когда сын Святослава от рабыни-хазарки Малки — Ольгиной ключницы — Владимир подошёл к стольному граду, многие киевляне не поддержали законного правителя именно на основании покровительства, которое Ярополк оказывал христианской общине (именно к этому времени относятся сообщения Кведлинбургских анналов, что послы «короля русов» принимали участие в праздновании Пасхи в Германии — следовательно, были христианами).
Такая сильная неприязнь к чужакам для веротерпимых язычников не очень свойственна. И вынуждает предположить, что к христианам в Киеве стали — после нескольких десятилетий более или менее спокойного отношения — относиться, как к врагам. А на это, в свою очередь, должна была быть веская причина.
Получается весьма занимательная картина. К 988 году христианство среди русов насчитывает не менее века — если не четыре столетия со времён дунайских ругов-ариан и святого Северина.
На древности русского христианства обыкновенно настаивают его сторонники, вроде протоиерея Стефана Ляшевского, чья книга «История христианства в земле Русской с I (! — Л.П.) по XI век» не так давно переиздана у нас.
Наоборот, его критики — например, Игорь Яковлевич Фроянов в работе «Начало христианства на Руси» — пытаются отказать в доверии даже убедительным свидетельствам о крещении Бравлина или русов Аскольда и Дира.
И ни те, ни другие словно бы не замечают, что древность русского христианства говорит не за христианство, но против него. Не против древней религии русов, а в её пользу.
Если после столь длительного соседства христианство остаётся религией кучки маргиналов, если решившему обратить всех русов в веру Христа правителю приходится — как об этом будет подробно рассказано в следующей главе — развязать кровавую гражданскую войну, дабы навязать своим подданным новую веру.
Если, как мы увидим, и век, и два спустя в крупнейших городах Руси будет всё же проживать немало язычников, не желающих примириться с чужой религией, если главным аргументом проповедников любви и милосердия на Руси будут огонь и меч княжьих дружин, пронесённый на переговоры под полой топор, камнемётные машины под стенами непокорного Мурома, значит, христианам было попросту нечего противопоставить жрецам древней Веры в честном споре на равных.
Значит, не приходится и говорить о «примитивном» язычестве, за которое держались по невежеству, пока не знали христианства, не приходится и говорить, что язычество было темнотой, уничтоженной одним проникновением на Русь «света истинной веры».
Не приходится рассуждать о некоей «природной» склонности русов к православию.
Напоследок, в заключение этой вводной главы — краткий, даже не портрет — набросок, очерк облика и первой половины жизненного пути того, кто, собственно, и привёл на Русь новую веру — не просто терпел её приверженцев, как его предки, или относился с доброжелательным интересом — как убитый им брат, даже не просто принял сам эту веру, как бабка.
Он был первым христианским правителем страны, начавшим обращать всю страну в иноземную веру, и с него эта череда не прерывалась.
И право же, читатель, не моя вина, что облик этот и этот жизненный путь имеет так мало общего с ясноглазым рыжебородым витязем из свежего мультфильма, говорящим голосом бандита Сашки Белого из фильма «Бригада» (точнее, конечно, актёра Сергея Безрукова).
Даже невероятная география этого мультика — в котором от Руси до Византии (находившейся, если кто не знает, там, где сейчас — Турция) плыть всего-то три дня, новгородцы всерьёз опасаются нападения на их город печенегов из южноукраинских степей, византийские купцы, прежде чем попасть в Киев, приплывают в деревеньку, стоящую на пути из Новгорода в Киев.
На ту же деревеньку нападают печенеги, византийский император заявляет, что Русь — щит Византии (напоминаю, находившейся на месте нынешней Турции) от печенегов (совр. Южная Украина)[18] — даже вся эта фантасмагория, способная не хуже той злополучной карты из романа «Золотой телёнок» довести какого-нибудь несчастного географа до сумасшедшего дома, имеет больше общего с реальностью, чем нарисованный в том же фильме благостный образ простоватого, но отважного князя.
Для начала — несколько слов о происхождении. Отец будущего крестителя Руси более или менее известен — великий князь Святослав Игоревич. Любопытнее фигура его матери.
До сих пор ещё мелькает на страницах популярных изданий и многими принимается на веру романтическая версия, высказанная ещё в XIX веке Д.Прозоровским.
В 70 — 80-х годах следующего, XX столетия для её популярности немало постарался киевский краевед Анатолий Маркович Членов.
Речь о том, что мать Владимира якобы приходится дочерью древлянскому князю Малу. Оснований для этой теории, в общем-то, почти никаких, и серьёзные учёные её не рассматривают.
Только лишь некоторое созвучие между именем мятежного древлянского князя и настоящим отцом Малки и Добрыни, неким «Мальком Любечанином».
На этом основании с помощью притянутых, мягко говоря, за уши «данных» русских былин Анатолий Маркович сочинил целую «древлянскую теорию», точнее, драматический роман о борьбе отважных древлян с варяжско-норманнскими оккупантами.
К первым русским князьям, создателям державы, Рюрику, Олегу и Игорю, Членов относился с какой-то воистину биологической ненавистью.
Святослава изображал недалёким солдафоном, марионеткой в руках «варяжских интервентов», проливавшим кровь русских воинов в ненужных-де Руси походах на культурных ромеев и добрых хазар, защищавших-де Русь от... арабов.
Как говорил сородич Анатолия Марковича, замечательный советский киноартист Владимир Абрамович Этуш в фильме «Иван Васильевич меняет профессию», — «Закусывать надо!».
Вообще-то последний крупный поход арабов полководца Буги-старшего в направлении будущей Руси состоялся ещё до «призвания варягов» и сорвался не из-за доблести наёмников хазарского кагана, а оттого, что сыны жарких аравийских пустынь испугались зимних холодов... на Северном Кавказе, в Осетии.
До Руси это воинство попросту не дошло бы — перемёрзло бы насмерть где-нибудь в районе Кубани или Северского Донца.
Когда в финале своего труда «По следам Добрыни» Анатолий Маркович заставляет своих героев, Владимира и его дядьку по матери, взять «за образец государственного устройства Руси», ни много ни мало, двенадцать колен Израилевых («библейская федерация 12 свободолюбивых племён, вырвавшихся из-под ига фараона и ведомых могучей рукой Саваофа»), уже не знаешь, смеяться или плакать.
Православных патриотов, цепляющихся за «древлянскую теорию» происхождения равноапостольного князя, можно поздравить с таким иудеологом.
Ни малейших намёков на древлянское происхождение Малки и её брата в летописи нет. Когда Святослав распределяет княжения в землях Руси и речь заходит о Древлянской, про Владимира никто и не вспоминает — а ведь это, казалось бы, естественнее всего, раз уж они сами древляне.
В Древлянскую землю отправляют княжить Олега Святославича. Нет и намёка на то, чтобы Мал — или его наследник — остались в живых после побоища 946 года.
И чего ради Ольга стала бы держать при дворе детей своего злейшего врага, детей того, кто считался убийцей её мужа? Виновники, свидетели, соучастники — Мал с семейством не были нужны Ольге ни в каком из этих качеств.
Более того, даже этимологического родства между именами Мала Древлянского и Малъка-Любечанина, как выясняется, нет. Передаю слово Алексею Карпову, автору биографии Владимира, вышедшей в 1997 году в серии «Жизнь замечательных людей»:
«Имена Мал и Малък — разного происхождения. Если в имени Мал без труда виден славянский корень, то основа имени Малък, вероятно, иная. В семитских языках (арабском, древнееврейском) слово «Malik» («малик») означает «царь», «правитель»».
