Второе путешествие на Запад

В 1899 году он предпринял второе путешествие на Запад, чтобы ознакомиться с учреждениями, которые были им основаны, и чтобы оживить их пламя. В этот раз он взял с собой самого ученого из своих братьев, Турьянанду, из высокой касты, погруженного в изучение санскрита.

В своем исхудалом теле он нес огонь энергии, от него веяло духом действия и борьбы.

Когда через полтора года он вернулся в Индию, он казался почти отрешенным от жизни и разочарованным в силе: этот раз он под маской увидел жестокое лицо западного империализма и полные ненависти глаза его хищных птиц. Ему пришлось признать, что при первом своем путешествии он видел единственную мощь, организованность и внешнюю демократичность Америки и Европы. Теперь он видел дух наживы алчность, божество - деньги и его грандиозные ухищрения его бешеную борьбу за господство. Он скажет Ниведитте:

«...Социальная жизнь Запада напоминает взрывы смеха: но под ними скрывается стон. Взрыв смеха переходит в рыдание. Живость, легкомыслие - лишь на поверхности. На деле душа Запада полна величайшего трагизма. Здесь (в Индии) внешность грустна и меланхолична, но под нею беззаботность и веселье».

Дневник его путешествия велся очень поверхностно: с ним не было более Гудвина. За исключением одного-двух интимных писем, из которых самое лучшее - к мисс Мак-Леод из Аламеды, до нас, к сожалению, дошли только сведения о его передвижениях и об успехах его миссии.

Лишь ненадолго посетив Лондон, он отправляется в Соединенные Штаты, где проводит почти год. Там он встречается с Абхеданандой и находит в полном разгаре его работу в области ведантизма. Туда, в Кембридж, он назначает Турьянанду. Сам он задерживается в Калифорнии, климат которой дает ему несколько месяцев здоровья. Он читает там многочисленные лекции. Он основывает новые ведические центры в Сан-Франциско, в Окленде, в Аламеде. Он получает в дар имение в полтораста арпанов среди лесов, в округе Санта-Клара, и создает там Ашрам, куда Турьянанда привлекает для монашеской жизни избранных учеников. Ниведитта, которая к нему там присоединилась, говорит также в Нью-Йорке об идеалах индусских женщин и о древнем искусстве Индии. Маленькая группа последователей Рамакришны, хорошо подобранная, проявляет большую деятельность. Дело процветает. Идея распространяется.

Он пересекает океан 20 июля 1900 года. Он отправляется в Париж, куда его пригласили на Конгресс истории религий, собравшийся по случаю Всемирной выставки. Комитет конгресса поручает ему осветить вопрос, исходит ли Ведическая религия из культа Природы. Он спорит с Оппертом. Он говорит о «Ведах, общей основе индуизма и буддизма». Он поддерживает приоритет Кришны и Гиты над буддизмом и отвергает положение об эллинистическом влиянии на драму, литературу и науки Индии.

Но большая часть его времени отдана французской культуре. Он поражен социальным и интеллектуальным значением Парижа. В статье, предназначенной для Индии, он говорит, что «Париж - центр и исток европейской культуры», что здесь сложилась этика и общественность Запада, что его университет - образец всех других университетов, что «Париж - очаг свободы, и он влил новую жизнь в Европу».

24 октября он возвращается на Восток через Вену и Константинополь. Но после Парижа ни один город не интересует его более. Европа его отталкивает и утомляет. Он чутьем предвидит войну. Слышен особый запах: «Европа, - говорит он, - обширный военный лагерь».

Хотя он несколько задержался на берегах Босфора, в беседах с монахами-суфиями, затем в Греции среди воспоминаний Афин и Элевзиса, наконец, в Каирском музее, - он более и более отрывается от внешних вещей. Он уходит в мышление. Ниведитта говорит, что последние месяцы на деле он подчас производил впечатление человека, равнодушного ко всему окружающему.

Внезапно он слышит повелительный призыв вернуться. Не медля более ни одного дня, он садится на первый пароход и один возвращается в Индию.

УХОД

Старый верный друг опередил его, Севье умер 28 октября в Гималаях, в Ашраме, им построенном. Вивекананда узнает об этом по возвращении. Он предчувствовал это на обратном пути. Не тратя времени на отдых в Белуре, он телеграфирует в Майявати, что отправляется в Ашрам. В это время года доступ на Гималаи был труден, опасен, особенно для человек в том состоянии, в котором находился Вивекананда. Необходимо было четыре дня идти по снегам, а зима в этот год выдалась особенно суровая. Не дожидаясь даже, чтобы собрались кули, необходимые носильщики, он отправляется с двумя своими монахами, и посланная из Ашрама охрана застает его в пути; но среди падающего снега, туманов облаков он едва идет, он задыхается, его спутники с трудом переносят его в монастырь Майявати. Он прибывает сюда 3 января 1901 года, и, несмотря на радость и волнение, которые он испытал от свидания с г-жой Севье, от сознания, что сделано порученное им дело, от созерцания прекрасного Ашрама, высящегося на снежных горах, он не может оставаться здесь долее пятнадцати дней; его душит астма; малейшее физическое усилие приводит его в изнеможение.

«Мое тело кончено», - говорит он. А ведь 13 января отпраздновано всего только тридцать восемь лет со дня его рождения!.. Но дух его по-прежнему силен. В этом Ашраме Адваиты, посвященном, согласно его желанию, лишь созерцанию Абсолютного, он находит залу, предназначенную для культа Рамакришны. И он, страстный ученик Рамакришны, который никогда не проявлял по отношению к своему учителю более полного поклонения, чем в эти последние годы, - он негодует на этот культ, кощунственный в подобном месте. Он с горячностью напоминает, что никакая дуалистическая религиозная слабость не должна иметь доступа в это святилище, посвященное высочайшему духовному монизму.

Лихорадка, гнавшая его сюда, вновь гонит его обратно. Ничто не может удержать его. Он покидает Майявати 18 января, четыре дня едет верхом по снегам, по скользким обрывам и возвращается в свой монастырь в Белуре 24 января. Если не считать последнего паломничества в обществе матери к святым местам восточной Бенгалии и Ассама - в Дакку, в Шиллонг, - откуда он возвращается в изнеможении, - ему предстоит выехать из Белура еще лишь для короткого путешествия в Бенарес.

В начале 1902 года все странствие его жизни закончено...

Он занимает в монастыре большую комнату во втором этаже - там много воздуха, три двери, четыре окна...

Он ведет деревенскую свято-буколическую жизнь францисканского монаха. Он работает в саду, в конюшне. Его, как и аскета Сакунталу, окружают любимые животные: собак Багха, коза Ганзи, маленький козленок Матру с ошейником из колокольчиков, с которым он бегает и играет, словно ребенок; антилопа, журавль, утки и гуси, коровы и овцы. Он идет, как в экстазе, напевая своим прекрасным голосом, нёжным и глубоким, или твердя отдельные слова, заполнивши его мысль, не замечая, как идут часы.

Но он может быть также великим настоятелем, с твердой рукой, который, несмотря на свои страдания, почти ежедневно до самой смерти руководит в монастыре занятиями по ведантизму, учит послушников приемам размышления; внушает работникам дух мужественной веры в себя; он строго наблюдает за дисциплиной и чистотой, вырабатывает распорядок на каждую неделю. Он поддерживает вокруг себя героическую атмосферу. Неопалимую купину духа, где всегда присутствует Господь.

За три месяца до смерти он ввел правило, чтобы в 4 часа утра ручной колокольчик переходил из комнаты в комнату, пробуждая монахов. Через полчаса все должны собраться для медитации. Но сам он был в храме всегда раньше всех.

Однако болезнь его прогрессирует. Диабет переходит в водянку: ноги больного пухнут, и некоторые части тела получают повышенную чувствительность. Сон почти исчез. Врач хочет запретить ему всякое усилие. Его заставляют следовать тяжелому режиму: ему нельзя выпить ни одной капли воды. Он подчиняется этому со стоическим терпением. В течение двадцати одного дня он не выпьет более ни капли воды, даже когда будет полоскать рот. Он дал обет...

«Тело - только маска духа. Дух повелевает, тело повинуется. Сейчас я даже не думаю о воде, не ощущаю в ней недостатка... Я вижу, нет ничего такого, чего бы я не мог выполнить»...

Болезнь руководителя не должна, однако, мешать не только работе монастыря, но и его праздникам. Он хочет, чтоб они справлялись пышно, согласно ритуалу. Ибо этот свободный дух, не боящийся поднять шум, когда дело идет о социальных реформах, оскорбляющих бесчеловечную правоверность ханжей, питает нежное почтение к легендарной поэзии красивых обрядов, которые поддерживают в простых сердцах верующих источник живой веры.

Его беседы, его планы и пожелания, относящиеся к этому последнему году, были тщательно собраны его учениками. Он был все время занят вопросами возрождения Индии. И два проекта, наиболее близких его сердцу, были - основание в Калькутте ведической школы, где видные профессора преподавали бы древнюю арийскую культуру и санскритскую науку, и женский монастырь, аналогичный монастырю в Белуре на берегах Ганга, под руководством «Святой Матери» (вдовы Рамакришны).

Когда один из учеников-мирян указывал на трудность установления в Индии единства и гармонии, Вивекананда с раздражением ответил ему:

«Не приходите сюда, если какое-либо дело кажется вам слишком трудным! Милостью Господа все становится легко выполнимым. Ваш долг - служить несчастным и бедным без различия каст и верований. Для чего вам задумываться о плодах ваших деяний? Ваш долг - продолжать работать; и все устроится со временем... Вы все - просвещенные юноши, вы считаете себя моими учениками... Скажите же мне: что вы сделали? Неужели вы не можете отрешиться от одной только жизни ради любви к ближнему? Отложите на будущую жизнь чтение Веданты и размышление! Пусть тело, находящееся здесь, служит другим! И тогда я буду знать, что вы не напрасно приходили ко мне!»

И немного позднее он говорит:

«После такого долгой аскезы я узнал, что высочайшая истина следующая: - Он присутствует во всех существах. Все являются лишь его многообразными формами. Бесполезно искать другого Бога. Богу поклоняется лишь тот, кто служит всем существам!»

Ученики Вивекананды повиновались призыву. Миссия Рамакришны не переставала с тех пор приходить на помощь бедным людям, стоящим вне каст, и в особенности она берет под свое покровительство санталов, которых ее Свами, умирая, поручил ей.

 

 

Его великая гордость признала тщету гордости. Умирающий познал теперь истинное величие - величие малых: «по мере того как я старею, я все более и более ищу величия в малых вещах. В высоком положении кто угодно может быть великим. Даже трус станет храбрым, если он на виду: мир на него смотрит! Все более и| более истинное величие представляется мне в образе червячка, который делает свое дело молча и постоянно, из часа в час, из минуты в минуту!»

Он видел приближение смерти взглядом верным и точным. Он призвал всех своих учеников, даже тех, которые находились за морями. Его спокойствие вводило их в заблуждение: они полагали, что он проживет еще года три или четыре, тогда как он знал, что это - канун ухода. Он не высказывал никаких сожалений о том, что должен передать свое дело в другие руки:

«Как часто, - говорил он, - человек губил своих учеников тем, что постоянно оставался с ними!»

Ему казалось необходимым уйти, чтоб они могли сами свободно развиваться. С тех пор он уже не соглашался высказывать какое-либо мнение о современных вопросах. «Я не могу больше, - говорил он, - входить в эти дела. Я уже в пути».

В последний день, в пятницу 4 июля 1902 года, он был более бодр и весел, чем когда-либо за много лет. Он встал очень рано. Он пошел в часовню и, вопреки своему обыкновению все открывать, закрыл все окна и запер на задвижки двери. Он размышлял один от восьми до одиннадцати часов утра. Когда он вышел во двор, лицо его преобразилось, он говорил сам с собой и пел свой прекрасный гимн Кали. Он с аппетитом принимал пищу в кругу учеников. Почти сразу после этого он три часа занимался с послушниками санскритом и был полон жизни и одушевления. Затем он пошел с Преманандой гулять по дороге к Белуру и прошел более двух миль; он говорил о своем проекте ведической школы и говорил об изучении Вед:

- Это убьет суеверия.

Пришел вечер. Он вел последнюю дружескую беседу со своими монахами. Он говорил о величии и падении народов. Он сказал:

- Индия бессмертна, если она будет настойчиво искать Бога. Но если она займется политикой и социальной борьбой,- она умрет.

Семь часов... Монастырский колокол прозвонил к молитве. Он вернулся в свою комнату, некоторое время созерцал Ганг и отослал бывшего с ним послушника, прося, чтоб его не тревожили в его размышлении. Через сорок пять минут он призвал своих монахов, попросил открыть все окна, спокойно растянулся на полу и остался неподвижным, лежа на левом боку. Все думали, что он размышляет. Через час он повернулся, глубоко вздохнул - молчание, на несколько секунд - глаза закатились, взгляд обращен внутрь себя, - новый глубокий вздох... И молчание навеки.

«У него, - сказал послушник, - было немного крови в ноздрях, на губах и на глазах».

Похоже на то, что он отошел в добровольном Кундалини Шакти, великом последнем экстазе, который Рамакришна разрешил ему лишь тогда, когда его дело будет завершено. Ему было тридцать девять лет.

На другой день его, как и Рамакришну, отнесли на костер на плечах его братьев-санниясинов среди победных кликов.

Ниведитта начала рыдать, как ребенок, катаясь по земле. Вдруг ветер покрыл ее голову куском оранжевой материи от его одеяния, и она сразу замолкала, приняв благословение своего Учителя. Священный пепел был развеян в водах Ганга. Место это теперь занимает храм, с престолом в центре, где тело Вивекананды было предано огню.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Костюченко В.С. Свами Вивекананда: жизнь и наследие.
2. Роллан Р. Жизнь Вивекананды.
3. Свами Никхилананда Вивекананда. Краткий перевод.