НАЧАЛО ПУТИ
Нарендранатх Датта (получивший впоследствии имя Свами Вивекананда) родился 12 января 1863 г. в семье зажиточного калькуттского адвоката Вишванатха Датты.
Он родился 12 января 1863 года в Калькутте. Мать его была очень образованная, царственно-величавая женщина, в которой сказания индусского эпоса воспитали героический дух. Отец его вел жизнь бурную и роскошную. Он открыто проявлял свободомыслие, равнодушие к кастам, покоившееся как на сильно развитом чувстве гуманности, так и на спокойном сознании своего превосходства. Но дед его, судья, богатый и образованный, покинул жену, детей, высокие должности, богатство, общество и удалился в лес, чтобы стать санниясином. С тех пор его уже больше не видели.
Детство и отрочество Вивекананды протекали, как у юного князя - любителя искусств эпохи Возрождения. Он был богато одарен телесно и духовно и всесторонне развивал все свои таланты. Он был красив, как лев, небрежный и порывистый, словно дикий зверь, крепок физически. Сложен, как атлет. Он достиг совершенства во всех физических упражнениях. Он умел боксировать, плавать, грести, страстно любил лошадей. Он был любимцем молодежи и судьей в вопросах вкуса. Он был очень искусен в исполнении торжественных религиозных плясок. У него был прекрасный голос, и его песни впоследствии восхищали Рамакришну. Он изучал в продолжение четырех или пяти лет вокальную и инструментальную музыку со знаменитыми индусскими и мусульманскими профессорами. В дальнейшем он пишет музыку и серьезное «Исследование» о науке и философии индусской музыки. Повсюду он признается музыкальным авторитетом. Музыка остается для него входом в храм, преддверием дворца Всевышнего.
В университете он выделялся своим блестящим умом, охватывающим с одинаковым увлечением математику, астрономию, философию, языки Индии и Запада. Он читал английских и санскритских поэтов, упивался историческими произведениями Грина и Гиббона. Он восхищался французской революцией и Наполеоном. С детства он ежедневно упражнялся (как и большинство индусских детей) в сосредоточении мысли. По ночам он стал размышлять над Подражанием Иисусу Христу и над Ведантой. Он любил спорить о философских вопросах. Жажда спорить, критиковать и дознаваться принесла ему впоследствии прозвище Вивекананда. Он искал гармонию в эллинской красоте и в индогерманской мысли. Этот универсальный человек, словно созданный по канону Леонардо и Альберти, добавил к их духовной власти над жизнью венец религиозной души. Абсолютная чистота. Этот прекрасный юноша, свободный, страстный, которому жизнь предоставляла все блага и наслаждения, наложил на себя строгий обет целомудрия.
Многочисленные дары природы и бурные страсти заставили его много лет прожить в душевном смятении, до тех пор, пока не определилась его личность. Между 17 и 21 годами (1880 - конец 1884) он проходит через ряд умственных кризисов, которые становятся все острее и внезапно разрешаются успокоением в религии.
Как всех молодых интеллигентов Бенгалии, его привлек чистый свет Кешаб Чандер Сена (главу Брахмо-самаджа). Его имя было внесено в список членов нового Брахмо-самаджа. Он присоединился к движению молодых брахмосов Бенгалии, стремившихся объединить широкие массы индийского народа, без различия каст, рас и верований. Тогда он заставил себя вести жизнь аскета - жить в темной и сырой комнате, спать на полу на одеяле. Повсюду были разбросаны его книги, кипящий чайник стоял прямо на земле, и днем и ночью Нарен читал и предавался медитации; временами его мучила острая головная боль. Он не мог примирить противоречивые страсти своей натуры. Их борьба тревожила его даже во сне.
«Начиная с юности, - рассказывал он, - каждую ночь, когда я засыпал, два сна являлись мне. В одном я видел себя среди великих мира сего, обладателем богатства, почестей, могущества и славы, и я чувствовал, что способность достигнуть этого была во мне. Но через минуту я видел себя отказавшимся от всего земного, одетым в простое рубище, живущим милостыней, спящим под деревом, и я думал, что я способен жить так, подобно древним «Риши». Из двух картин вторая была ярче, и я думал, что только этим путем я смогу достичь высшего блаженства. И я засыпал, предвкушая это блаженство. И каждую ночь все это повторялось».
Таковы были умонастроения молодого индийского студента в столь знаменательном для него 1881 г. - году, когда произошла его встреча с человеком, коренным образом изменившим течение его жизни, - Рамакришной Парамахамсой (1836 - 1886).
Рамакришна относился к Нарену особенно: с первого взгляда он избрал его еще тогда, когда юноша не ведал, что он должен стать духовным вождем человечества. Приведем здесь видение, которое было явлено Рамакришне.
«Однажды я почувствовал, как мой дух улетал в высоты Самадхи по дороге света. Вскоре он миновал страну звезд и вошел в неощутимую область идей. Поднимаясь все выше, я видел с двух сторон дороги образы богов и богинь. Дух достиг внешних границ этой области, светозарного барьера, отделявшего сферу относительного существования от сферы Абсолютного. Дух прошел этот барьер. Он вошел в царство трансцендентального, где не видно было ни одного существа во плоти. Даже боги не осмеливались бросить туда взгляд. Они довольствовались пребыванием далеко внизу. Но через минуту я нашел здесь семь почитаемых мудрецов, находившихся в Самадхи. Я подумал, что эти мудрецы превзошли в знании, святости, отрешении от мира и любви не только людей, но и богов. Преисполненный восхищения, я был поглощен их величием, и вдруг увидел, как частица этой однородной светозарной области уплотнилась, приняла форму ребенка. Дитя приблизилось к одному из мудрецов, нежно обвило его шею своими маленькими ручками и, обращаясь к нему ангельским голоском, старалось вернуть его дух с высот Самадхи. Это магическое прикосновение вывело мудреца из его надсознательного состояния, он остановил свои полуоткрытые глаза на чудесном ребенке. Восхищенное выражение его лица указывало, что дитя было сокровищем его сердца. Странное дитя радостно сказало ему: - «Я спускаюсь: ты должен тоже спуститься со мной». Мудрец молчал, но его взгляд, полный нежности, говорил о согласии. В то время, как он созерцал ребенка, он вновь впал в Самадхи. Я с удивлением увидел, как часть его тела и его духа спустилась на землю в виде снопа сверкающего света. Не успел я взглянуть на Нарендру, как я узнал в нем мудреца...».
Рамакришна признался своим ученикам, что дитя в его видении - это был он сам. Он рассудил правильно. Его большому сердцу, полному любви, которую он должен был раздать всему миру, нужно было сильное тело, руки, чтобы перевернуть землю, и ноги, чтобы обойти ее, нужна была рабочая сила и голова, управляющая ею. Рамакришна сумел сразу увидеть в колеблющемся отроке, мятежном и буйном, каким был тогда Нарендра, - будущего вождя, евангелиста, которого он ждал.
Их первая встреча, которая произошла в доме Рамакришны в Дакшинесваре, произвела на Нарена двойственное впечатление. С одной стороны, он увидел в Рамакришне образ простого и спокойного мудреца, а с другой его смутили слова учителя, сказанные ему наедине:
"Ах! Вы приходите так поздно! Почему вы были так недобры и заставили меня долго ждать? Мои уши устали слушать ненужные слова этих людей. О, как томился я желанием влить мой дух в дух того, кто был бы способен принять мои внутренние испытания!.." "Господин, я знаю, что вы древний мудрец Нара, воплощение Нараджаны (одно из изображений Брахмана, космического Человека, великой Ипостаси), родившейся на земле, чтобы уничтожить страдания человечества".
Через месяц он возвращается в Дакшинесвар. Вот что он пишет, вспоминая о новой встрече с Рамакришной: «Я нашел его одного, сидящим на своей маленькой кровати. Он был счастлив увидеть меня и, ласково обратившись ко мне, заставил сесть подле себя на краю кровати. Но через минуту я увидел, что он потрясен каким-то волнением. Устремив на меня глаза, что-то шепча, он медленно приближался. Я подумал, что он, может быть, сделает что-нибудь необычайное, как в прошлый раз. Но, прежде чем я мог предупредить это, он поставил на мое тело свою правую ногу. Его прикосновение потрясло меня. С открытыми глазами я увидел, что стена и все, что было в комнате, закружилось и исчезло в небытии... Вся вселенная, а с нею и моя личность, казалось, готовы были растаять в безыменной пустоте, которая поглощает все сущее. Меня охватил ужас, я подумал, что нахожусь перед лицом смерти. Не будучи в состоянии сдержаться, я закричал: - «Что вы делаете! У меня дома родители!» Тогда он засмеялся и, проведя рукой по моей груди, сказал: - «Хорошо, оставим это пока! Все придет в свое время!..» Не успел он произнести эти слова, как странное явление исчезло. Я обрел самого себя. Все и внутри и снаружи было по-прежнему...»
При третьем посещении, которое произошло, вероятно, через неделю, Нарен держится настороже, вооруженный всей силой своего критического отношения. Он не позволяет к себе приблизиться, и Рамакришна не делает никаких к этому попыток. Они гуляют в саду. Потом возвращаются в гостиную, и Рамакришна впадает в экстаз. Нарен наблюдает за ним. Но посреди наблюдения он сам захвачен и в свою очередь теряет сознание. Придя в себя он видит Рамакришну, который смотрит на него и проводит рукой по его груди. Впоследствии учитель рассказал своим ученикам: "В то время, как он был в таком состоянии, я задал ему несколько вопросов о его предках, его происхождении, о его назначении в мире, о продолжительности его земной жизни. Он погрузился в глубины самого себя и принес мне ответ, который только подтвердил то, что я видел в нем. Это останется тайной, Но таким образом я узнал, что он мудрец, опытный в медитации, достигший в ней наибольших высот, и что в день, когда он придет к познанию своей настоящей природы, он сбросит с себя свое тело действием силы воли".
Нарен, однако, не торопился принять звание ученика. Ему не хотелось быть чьим бы то ни было учеником. Он был поражен непонятной силой Рамакришны. Она притягивала его, как магнит железо, но он был из крепкого металла. Его разум не признавал этой власти. Он твердо решил сохранить свою независимость, ничего не принимать от учителя, строго не проконтролировав этого собственным разумом. Вера других без критики вызывала в нем презрение.
Не чувствуя себя оскорбленным, Рамакришна любил его за это еще больше. Ожесточенная критика Нарена, его страстные споры приводили его в восторг. Он был полон уважения к этой горячей искренности ума, к этой бешеной погоне за правдой. Но минутами жестокая, беспощадная критика заставляла обливаться кровью сердце старого учителя. Нарен говорил ему в глаза:
- Что вы знаете о ваших «Единениях с богом?» Не являются ли они причудами вашего больного мозга, галлюцинациями?
И Рамакришна смиренно уходил искать в тревоге утешения у Матери, которая говорила ему:
- Терпение! Скоро глаза Нарена раскроются!
В течение 5 лет он близко наблюдал Учителя, не позволяя себе поддаваться обаянию его личности. И Рамакришна ни разу не потребовал от своего ученика слепой веры. Он любил его беззаветно. "Я люблю тебя, потому что вижу в тебе Божественное проявление. В день, когда я больше не увижу в тебе Бога, я не брошу на тебя ни одного взгляда".
Наступило, однако, время, когда роли переменились и присутствие Нарена воспринималось Рамакришной с полным равнодушием. Он, казалось, не замечал его и беседовал с другими. Такое положение продолжалось в течение нескольких недель. И все-таки Нарен терпеливо возвращался. Рамакришна спросил его, для чего это, если он даже не говорит с ним, и Нарен ответил ему:
- Не только ваши слова меня привлекают, Я люблю вас. Мне нужно вас видеть.
Жестокий бич несчастия внезапно вырвал его из спокойного сомнения, из интеллектуализма роскоши, где ему нравилось пребывать, и столкнул его лицом к лицу с трагической проблемой существования и зла.
В начале 1884 года утрата беззаботного и расточительного отца, внезапно унесенного сердечным припадком, привела семью к разорению. Нужно было прокормить шесть или семь ртов. Туча кредиторов. На другой же день Нарен узнал нищету, погоню за работой, эгоистическое безразличие света и отказ от него друзей. В неистовом возмущении он восстал против небес. Он объявил войну богу.
Он никогда не умел скрывать свои мысли, И он начал публично высказываться против бога. Он доказывал, что его нет или он злобен. Репутация атеиста установилась за ним. Ученикам Рамакришны, пришедшим к нему для благочестивых увещаний, он отвечал, что только трус может из боязни верить в бога. И он прогнал их. Однако он страдал от мысли, что Рамакришна может осудить его, как другие. Но гордость его вопила:
- «Пускай! Если репутация человека покоится на таких хрупких основах, я попираю ее ногами».
Все считали его погибшим. Один Рамакришна в своем убежище в Дакшинесвере сохранил к нему доверие. Позднее Вивекананда говорил: «Рамакришна был единственным человеком, поверившим в меня без колебаний. Даже моя мать и мои братья не были к этому способны. Его непоколебимое доверие привело меня к нему навсегда. Он один умел любить».
Лето прошло. Нарен все время продолжал свою изнуряющую погоню за заработком. Однажды вечером, голодный, измученный, мокрый от дождя, он опустился на краю дороги у порога какого-то дома. Лихорадочная дрожь охватила его распростертое тело. Внезапно как бы разорвались покровы его души. И настал свет. Все сомнения прошлого разрешились сами собой. Он вернулся домой и провел ночь в размышлениях. Назавтра решение его было принято. Он решил отказаться от света, как это сделал его дед. И он установил день для окончательного выполнения своего обета.
Но в этот же день внезапно явился в Калькутту Рамакришна. Он попросил Нарена пойти с ним на всю ночь в Дакшинесвар. Напрасно Нарен старался избавиться от этого. Он должен был следовать за учителем.
Кроткий учитель из Бенгалии сломил сопротивление гордой души. Рамакришна не имел более покорного сына, чем великий кшатрия, созданный, чтобы повелевать народами.
Вспоминая учителя, Вивеканада говорил:
- Один его взгляд мог изменить целую жизнь.
И Нарен узнал это. Нарен, горячо защищавший из противодействия ему свои философские сомнения, почувствовавший, что они тают на этом непрерывном огне, и, наконец, признавший себя побежденным. Он сам испытал то, что возвестил ему Рамакришна, - «что живая вера может быть передана и принята более осязаемо и реально, чем любая вещь в мире».
Уже будучи тяжело больным, Рамакришна очень заботился о своем любимом ученике, как о своем наследнике. Он узнавал в нем все знаки бхакта - верующего любовью. Бхакта не свободны, подобно джнани (верующим познанием духа), от внешних предметов, они созданы, чтобы любить и служить людям. Они должны возрождаться и вновь возрождаться для блага человечества. Позднее Вивекананда скажет:
- Он был весь бхакта снаружи, весь джнани внутри. Я же - совершенная противоположность.
Однажды учитель сказал Нарену:
- Я оставлю этих молодых людей на твое попечение. Стремись развить их духовные силы.
И, подготовляя их к монастырской жизни, он убеждает своих учеников идти просить милостыню во всех домах без различия каст. Ученики следуют его просьбе. И вскоре после смерти любимого учителя организуют общину.
Община апостолов не имела никаких средств к существованию. Четыре семейных ученика ободряли их и помогали им создать свой очаг. Один из них дал денег для покупки в Баранагоре, около Ганга, полуразрушенного дома. Это был первый матх, или монастырь. Около двенадцати учеников сгруппировались там под монастырскими именами, заменившими впоследствии их собственные. Тот, кто был Нареном, кто стал известен в дальнейшем под именем Вивекананды, взял на себя, по молчаливому соглашению, управление ими. Он был самый энергичный, самый живой, и учитель избрал его. Между тем как все другие стремились погрузиться в опьяняющую тоску по воспоминаниям и мечте, великий ученик, знавший лучше кого-либо притягательную силу этой пучины, но знавший и ее опасности, посвятил себя их воспитанию. Он проносился среди этих отшельников как огненный вихрь; он стряхивал с них их скорбь и блаженное состояние, вырывал их из слишком удобной власти единой навязчивой мысли; он принуждал их знакомиться с другими идеями в мире; он затоплял их питающим дождем своего обширного ума, он заставлял их пробовать от всех плодов древа познания: различных религий, наук, истории, социологии, он хотел, чтобы они достигли универсальных знаний: он устраивал между ними плодотворные дискуссии, не переставая ни на мгновение поддерживать священный огонь.
БАРАНАГОРСКОЕ БРАТСТВО
Первые месяцы, первый год в Баранагоре были посвящены взаимной подготовке учеников. Никто из них не был склонен проповедовать людям. Они чувствовали потребность сосредоточиться на стремлении к мистическому познанию бога, но радости внутренней жизни отвлекали их взоры от внешнего. Нарен, который разделял их тоску о бесконечном, но сознавал опасность для пассивной души этого стихийного притяжения, действующего как сила тяготения на падающий камень, - Нарен, у которого все, даже мечта, было действием, не мог вынести этого оцепенения в зыбучих песках дум. Он сделал этот период монастырского сосредоточения деятельным ульем мысли, высшей школой духа. Превосходство его дарований и знаний уже сразу предрешало его руководство товарищами, молчаливое, но властное, хотя многие из них были годами старше его.
Нарен решительно взял в руки управление этой молодой школой и не позволил своим ученикам предаваться праздности в размышлениях о боге. Он держал их начеку, он неутомимо пришпоривал умы; он читал им великие произведения человеческой мысли, излагал им эволюцию вселенского духа, принуждал их внимательно и горячо обсуждать все великие философские и религиозные проблемы, неутомимо направлял их к обширным горизонтам беспредельной Истины. Но индусскому монаху несвойственно оставаться на одном месте. С самого основания их союза группа никогда не собиралась вся полностью. Два главных ее члена, Йогананда и Лату, не присутствовали при освящении общины на Рождестве 1886 года. Другие последователи в Бриндабан за вдовой Рамакришны. Третьи, наконец, как юный Сарадананда, исчезли внезапно, не сказав, куда уходят. Нарен, стремившийся сохранить целость общины, сам терзался тем же желанием вырваться...
Нарен два года противостоял стремлению бежать. Но наконец в 1891 году, без спутника, без имени, с посохом и чашей, как неведомый нищий, он растворился на целые годы в безбрежной Индии. Он внезапно покинул Калькутту, в 1888 году прошел через Бенарес, Дайодию, Лукнов, Агру, Бриндабан, северную Индию, Гималаи.
В первом же из этих странствий, в 1888 году? покинув Бриндабан, он на маленькой железнодорожной станции Гатрас, не ища, обрел своего первого ученика - человека, который за минуту до того, еще не зная его, подчиняясь лишь чарам его взгляда, бросил тут же все, чтобы следовать за ним, и остался ему верен до самой смерти: это был Сарат Чандра Гупта (принявший имя Садананды). Они бродили, как нищие, часто терпя отказ, иногда умирая от голода и жажды. Когда Садананда заболел, Нарен пронес его на плечах сквозь полные опасности джунгли. Затем он заболел в свою очередь и был вынужден вернуться в Калькутту.
Из второго своего путешествия, в 1889 году в Гхазипур, он вынес, по-видимому, идею Вселенского Евангелия, которое писали с закрытыми глазами, неведомо для себя, молодые демократы Запада. Он рассказывал своим братьям, как «на Западе древний идеал божественного права, бывший некогда прерогативой одного, стал понемногу признаваться собственностью всех, без различия классов, и таким образом человеческий ум приходит к представлению о божественности Природы и Единства». Он видит и тут же провозглашает необходимость перенесения в Индию этих идей, с успехом проводимых в Америке и Европе.
Последующие краткие путешествия в Аллахабад и в Гхазипур вносят еще большую ясность в его универсальную концепцию. Мы видим, что в своих «беседах» в Гхазипуре он приближается к синтезу индийской религии и современной науки, идеалов Веданты и социальных достижений сегодняшнего дня, чистого Духа и бесчисленных божеств, являющихся его «субидеями», необходимыми, как проявления совести, различных методов и различных этапов развития человеческого духа, который кое-как взбирается к вершинам своего бытия.
Это пока еще молнии, краткие наброски его будущей мысли. Но все накопляется и все бродит в его мозгу. Гигантская сила переполняет этого юношу, которому тесно в баранагорском монастыре, в той роли, которая ему теперь предназначена даже в общине его друзей. Ему больше не выдержать! Он должен порвать все, что его связывает, бросить эти цепи, эту роль, это имя, это тело - всего этого Нарена, создать себе все заново, новое «я», в котором могло бы свободно дышать выросшее гигантское существо, родиться снова: - это будет Вивекананда!
И вот он отрывается от дорогого ему очага в Баранагоре, от этого «гнезда души», где его вырастил Рамакришна. В феврале 1891 года, вопреки настояниям друзей, он, один, ушел из Дели. На сей раз это был великий исход. Как пловец, он погрузился в океан Индии. Среди его волн он был в нем, подобно тысяче других, лишь неведомым «санниясином» в желтом рубище. Но в глазах его - огонь гения. Переодетый принц. Не всякий, кто захочет, скроется под чужой личиной.
ИНДИЙСКИЙ СТРАННИК
Великое двухлетнее странствие по Индии, затем трехлетнее путешествие вокруг света явилось адекватным откликом инстинкта на двоякую потребность его натуры: в независимости и в служении. В его жизни не было ни одного часа, когда бы он ни соприкасался с горестями и желаниями, злоупотреблениями и нищетой и всей лихорадочной жизнью бедных и богатых, городов и полей; он разделял их существование, и великая книга жизни открывала ему то, чего не могут дать книги всех библиотек. Он был не только на одре бедняка. Он был на равной ноге со всеми. Сегодня презренный нищий, которому дают приют парии. Завтра - гость князей, беседующий, как равный, с министрами и магараджами. Брат угнетенных, сочувствующий их тяжелой доле, он проникал в роскошную жизнь вельмож, пробуждая в их спящей душе заботу об общем благе. Он одинаково пристально изучал и науку пандитов и проблемы городского и сельского хозяйства. Он учил и учился. И шаг за шагом делался Совестью Индии, ее Единством, ее Судьбами.
Он брал не меньше, чем давал: он нес повсюду подражание Христу и, вместе с Бхагавадгитой, распространял мысль Иисуса. Молодых людей он побуждал изучать науку Запада.
Но расширение его кругозора сказывалось не только в сфере идей. Произошла революция и в его взглядах на людей и взаимоотношениях с ними. Никто не обладал в большей степени гордостью юноши, нетерпимостью интеллигента, аристократическим презрением ко всему, что не соответствует его высокомерному идеалу чистоты, чем молодой Нарендра.
- В двадцать лет, - говорит он, - я был фанатиком, лишенным снисходительности, неспособным на малейшую уступку.
В первые же месяцы его странствий у магараджи Кхетри, близ Джайпура, маленькая танцовщица дала ему, сама того не зная, урок смирения. Когда она появилась, монах с презрением встал, чтобы удалиться. Князь попросил его остаться. Маленькая танцовщица запела:
«О, Господин, не смотри на мои дурные качества! Ты говоришь, Господин: «В моих глазах все едино». Сделай нас обоих Брахманами. Один кусок железа - часть статуи в храме. Другой - нож в руках мясника. Коснувшись философского камня, они оба обращаются в золото. Не смотри же, Господин, на мои дурные качества! Ты говоришь: «в моих глазах все едино!»
«Одна капля воды - в священной Джумне. Другая - в грязной канаве. Когда они попадают в Ганг, они обе становятся святыми. Не смотри же, Господин, на мои дурные качества. Ты говоришь: «в моих глазах все едино».
Нарен был потрясен. Доверчивая вера этой простой девушки проникла в него на всю жизнь. Еще много лет спустя! вспоминал ее с волнением.
Одни за другим рушились его предрассудки, даже те, которые он считал наиболее обоснованными. В Гнмалаях жил среди племен тибетцев, допускающих многомужие. В других местах он жил среди подонков воровского мира и увидел среди воров на большой дороге «грешников, которые могут стать святыми». Всюду он разделял лишения и унижения угнетенных классов. В центральной Индии он жил в селах метельщиков-париев. Он открыл сокровища души этих простолюдинов, которых общество попирает ногами; их нищета привела его в отчаяние. Узнав из газет, что в Калькутте люди умирали голода, он рыдал.
Но как помочь? Денег нет, а время не ждет. Щедрые подарки магараджей или пожертвования отдельных групп благожелательно настроенных людей не могут удовлетворить и тысячной доли самых неотложных нужд. Прежде чем Индия очнется от своего бездействия и организуется во имя общего блага, она погибнет окончательно... Он обращает взор к океану, за моря. Нужно обратиться ко всему миру!
В начале 1893 года он публично объявляет о намерении отправиться с миссией на Запад. Его пламенная любовь к Индии пробудила горячий отклик в соотечественниках. Набобы и банкиры предлагают ему деньги на путешествие за море. Он отказывается. Он просит своих учеников, организующих подписку, обращаться предпочтительно к средним классам, ибо...
- Я ведь иду ради народа и ради бедных!
Итак в Бомбее он садится на пароход, отправляющийся на Запад. В момент отплытия он надевает на себя платье из красного шелка и желтый тюрбан и принимает имя Вивекананды, которое вскоре станет известным всему миру.
ВЕЛИКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ НА ЗАПАД И ПАРЛАМЕНТ РЕЛИГИЙ
Юный Свами пускается в путь наобум, с закрытыми глазами. Он смутно слышал разговоры о каком-то Парламенте религий, который когда-то должен открыться где-то в Америке, и он отправляется туда, причем ни он сам ни кто-либо из его индийских учеников и друзей, студентов, пандитов, министров, магараджей, - не потрудились навести точные справки. Он не знает ничего, ни даты открытия, ни условий участия в собрании. У него нет никакого документа, подтверждающего его полномочия. Он идет вперед, уверенный в успехе, как будто ему достаточно было только проявиться в свой час - в час, указанный богом.
В Америке (в Чикаго) все для него ново, все поражает. Он никогда не мог себе представить мощи, богатства, западного мира. Вивекананда дышит здесь свободно; он испытывает от всего этого опьяняющий подъем. Двенадцать дней он поглощает жадными глазами этот новый мир. Затем он вспоминает о том, что ему следует отправиться в информационное бюро Парламента религий. О неожиданность! Он узнает, что Парламент открывается лишь после 10 сентября, что срок записи делегатов прошел, и что, прежде всего, запись не принимается без официальных полномочий.
Полагаясь на судьбу, вместо того чтобы в бездеятельности беречь несколько оставшихся у него долларов, он тратит их на поездку в Бостон. Судьба ему помогает. Судьба всегда помогает тем, кто умеет ей помогать. Человек, подобный Вивекананде, не может нигде пройти незамеченным. Этот незнакомец околдовывает всех. В вагоне бостонского поезда его вид, его ответы поражают соседнюю пассажирку, богатую даму из Массачусетса, она его расспрашивает, заинтересовывается им, приглашает его к себе в дом, знакомит с эллинистом Дж. Г. Райтом, профессором Гарвардского университета, и тот, пораженный с первой же встречи одаренностью молодого индуса, предоставляет себя в его распоряжение: он настаивает на том, чтобы Вивекананда представлял индуизм в Парламенте религий; он пишет председателю комитета; он дает оставшемуся без средств страннику железнодорожный билет в Чикаго, рекомендательные письма в комиссию по предоставлению делегатам помещения. Итак, все улажено.
В понедельник, 11 сентября 1893 года, открылись заседания Парламента. Вивеканада – этот молодой незнакомец, не бывший ничьим представителем, но представлявший все, человек, не принадлежавший ни к какой секте, но принадлежащий всей Индии притягивал взоры тысяч слушателей. После холодных рассуждений других докладчиков, он зажег души толпы слушателей. Едва он произнес простые слова:
- Мои американские сестры и братья!.. - как сотни людей поднялись со своих мест, приветствуя его.
В своей речи он представил индуизм как мать всех религий, которая дала людям двойную заповедь:
- Примите, поймите друг друга!
Он привел два прекрасных текста из священных книг: «Если кто приходит ко мне в каком бы то ни было образе, Я сам прихожу к нему». «Все люди трудятся на путях, которые в конце приводят ко Мне».
Другие ораторы говорили каждый о своем боге, о боге своей секты. Он - он один - говорил о боге их всех, объединяя их всех во вселенском Существе.
В следующие дни он выступал десять или двенадцать раз. И каждый раз он повторял, с новыми доводами и с той же силой убеждения, свое положение о вселенской религии, о наиболее широких представлениях о творце, выдвинутых современной наукой, сливающей их в грандиозном гармоническом синтезе, который не подавляет надежды отдельной личности, а, наоборот, помогает всем надеждам расти и развиваться, согласно природе каждого человека. Нет иного догмата, кроме божества, начертанного в человеке, и способности последнего бесконечно развиваться...
Впечатление, произведенное речами Вивекананды было громадно. Через голову официальных представителей Парламента они были обращены ко всем и всколыхнули общественное мнение. Американская пресса признавала это: «Он, без всякого сомнения, самая крупная фигура в Парламенте религий. Мы чувствовали, слушая его, как нелепо посылать миссионеров в эту прекрасную страну...».
Легко понять, что подобное утверждение не слишком ласкало слух официальных представителей Парламента религий. Успех Вивекананды вызвал у них жестокое озлобление, которое в дальнейшем не остановилось перед применением самого недостойного оружия.
Каковы же были его чувства при этой победе? Слава заставляла Вивекананду страдать – ведь он ехал сюда не ради славы, а ради служения горячо любимой Родине.
Отчасти чтоб послужить делу несчастной Индии, и также чтоб избавиться от опеки своих богатых покровителей, он принял предложение одного лекционного бюро совершить поездку по Соединенным Штатам
Первое впечатление изумления и восторга перед мощью молодой республики рассеялось. Вивекананда почти сразу же наткнулся на грубость, умственную ограниченность, узкий фанатизм, колоссальное невежество, на подавляющую наивную и самоуверенную неспособность понять все то, что думает, что верует, иначе, чем избранный народ рода человеческого. Он был терпеливым. Он не щадил ничего. Он клеймил пороки и преступления западной цивилизации, присущие ей черты насилия, хищничества, разрушения.
Перед взором Вивекананды открывается задача двоякого рода: распространить в Индии деньги и блага, приобретенные западной культурой; распространить на Западе духовные сокровища Индии. Равный обмен. Братская взаимопомощь.
Он оценил не только материальные блага Запада. Он оценил блага социальные, блага моральные. Он был полон восхищения перед кажущимся равенством, при виде миллиардера и женщины из простого народа, сидящих рядом в одном трамвае. Он приписывал этому более реальное значение, чем то, что скрывается под этим обманом зрения, помогающим орудовать машине, которая крошит всех. И тем болезненнее он чувствовал убийственное неравенство и кастовость в Индии.
Он преклонялся также перед высоким интеллектуальным уровнем многих женщин в Америке и благородным употреблением ими своей свободы. Он противопоставил их эмансипацию затворничеству женщин в Индии; и воспоминание о страданиях одной из сестер, которую он потерял, заставляло его работать над их освобождением, выполняя долг любви.
Вера в человека, которая так развита в молодой Америке, была для него первой ступенью, основой для надежды. Будучи далека от того, чтоб унижать эту веру, как это отчасти делает европейское христианство, его энергия видела в ней свою младшую сестру, благородную по рождению, но ослепленную новым солнцем и идущую большими, поспешными шагами по краю бездны. Он считал себя признанным вернуть ей зрение, повести ее выше, на широкие террасы жизни, откуда можно видеть в Боге.
Вивекананда предпринял поэтому в Америке ряд апостольских путешествий, чтобы посеять на обширных пространствах нетронутых душ семена ведантического учения. Проводя бесчисленные лекции, он постепенно собирал вокруг себя преданных учеников.
Но лекционные курсы, которые, благодаря богатым сборам, были на руку его менеджерам, не позволяли создать ничего прочного, и он решил собрать постоянных учеников и открыть бесплатные курсы. Богатые друзья, предлагавшие его «финансировать», ставили ему неприемлемые условия: они готовы были заставить его ограничиться исключительно обществом «порядочных» людей. Им овладевали приступы бешенства. Он восклицал: «Шива! Шива!.. Случалось когда-нибудь, чтобы великое дело выросло благодаря богачам? Творят сердце и мозг, а не кошелек...»
Несколько преданных и не особенно удачливых учеников взяли на себя финансовую ответственность за предприятие. Наняли в «нежелательном» квартале несколько неказистых комнат. Никакой мебели. Все садились, где попало, он сам - на полу. Вначале - десять-двенадцать человек. Затем пришлось открыть дверь на лестницу: устраивались на ступеньках и на площадке. Вскоре пришлось думать о более просторном помещении. Эта первая серия лекций происходила с февраля по июнь 1895 года. Он разъяснял в них Упанишады. Он побуждал каждый день нескольких избранных учеников практиковать двойной метод Раджа-йоги и Джнана-йоги; одна - скорее специально психофизиологическая, имеющая целью интенсивное сосредоточение путем овладения жизненной энергией, путем подчинения организма разуму, путем молчания, предписанного веем внутренним, волнующимся потоком, чтоб мог слышаться единый и полный голос Существа; другая - чисто интеллектуальная, родственная научному разуму, которая стремится к единению духа с суровым Законом, с абсолютной Действительностью.
До июня 1895 года он закончил редакцию своего знаменитого трактата о Раджа-йоге, которому предстоит привлечь внимание американских физиологов, и позднее вдохновить Толстого.
План действий ясно определился у Вивекананды во время непосредственно следующего за этим периода в июне - августе 1895 года за несколько недель, проведенных летом среди избранного круга преданных людей в Парке Тысячи островов. На холме, близ леса, над рекой св. Лаврентия, в имении, полностью предоставленном в распоряжение учителя для его ведантических занятий, собралось человек двенадцать избранных учеников. Он начал свои лекции 19 июня чтением Евангелия от Иоанна. И в течение семи недель он не только излагал священные книги Индии, но (основное обучение - в его глазах!) он прилагал усилия к тому, чтобы пробудить героические силы в душах, отдавшихся в его руки: «свобода», «мужество», «целомудрие», «грех считать себя слабым» - таковы были темы его бесед.
«Личность - мой лозунг, - писал он одному из своих тогдашних учеников, - я стремлюсь формировать личности».
Он говорил также:
«Если я в моей жизни помогу хоть одному человеку достигнуть свободы, мои труды не потрачены даром».
С лета 1895 года несколько западных учеников ответили на его призыв, и он дал посвящение некоторым из них. В дальнейшем они проявили себя весьма различно. Но среди этого множества он пожал изумительные привязанности. Из учеников того времени никто не был для него так ценен, как - наряду с Маргарит Нобель - молодой англичанин Дж. Дж. Гудвин, отдавший ему всю жизнь: с конца 1895 года он стал его секретарем, его правой рукой, как называл его Вивекананда; именно благодаря ему сохранилось слово, посеянное Вивеканандой в Америке.
Три года путешествий по Новому свету, постоянное соприкосновение с мыслью и верой Запада помогли созреть его идеалу вселенской религии. Его индусский образ мыслей получил от них, в свою очередь, толчок. Чтобы великая религиозная и философская мысль Индии могла развить свой победоносный порыв и свое движение вперед, чтоб она могла проникнуть в дух Запада и оплодотворить его, необходимо было, как он говорил еще в Мадрасе в 1893 году, перестроить ее всю целиком. Построить мост, который связал бы ее с метафизическими понятиями Запада. Он мечтал написать Всеобщее Евангелие. Он побуждал своих индийских учеников помочь ему в подборе материалов, необходимых для этой перестройки. Дело шло о том, говорил он, чтобы перевести индийскую мысль на европейский язык, «сделать из сухой философии, из мифологии, из странной психологии религию легкую, простую, доступную и в то же время удовлетворяющую требования наиболее возвышенных умов».
ВСТРЕЧА ИНДИИ С ЕВРОПОЙ
Под сухим и блестящим небом Нью-Йорка, в этой наэлектризованной атмосфере, на этой лихорадочно деятельной ниве, дух действия Вивекананды горел подобно факелу. Все свидетельства сходятся, говоря о чрезмерном напряжении Вивеканандой своих сил, о том, что на проводимых им собраниях сообщался публике электрический разряд. Некоторые слушатели уходили с них изнеможении и были вынуждены отдыхать после них несколько дней как от потрясения. Во время последнего пребывания в он читал до семнадцати лекций в неделю и вел два раза в день курс. И притом здесь дело шло не об отвлеченных, приготовленных заранее чтениях. Каждая мысль была страстью, каждое слово было верой, речь была бурной, как поток импровизаций. Он загнал сам себя. Расход сил в мысли, в писаниях, в страстном слове серьезно отзывался на его уже подорванном здоровье (первые симптомы диабета, от которого он умер, появились в годы его юности, когда ему было семнадцать. В Индий он также страдал он многочисленных и сильных припадков малярии. Он чуть не умер от дифтерита, заразившись во время одного путешествия и т.д.)
Можно было думать, что поездка в Европу развлечет его.
Но, куда бы он ни ехал, для него это всегда значило - расходовать себя. Он трижды побывал в Англии: с 10 сентября по конец ноября 1895 года, с апреля по июль 1896, с октября по 16 ноября 1896 года.
Впечатление от Англии было у него еще глубже и еще неожиданнее, чем от Америки.
Конечно, ему не приходилось жаловаться на нее. Несмотря на враждебные выпады, на которые он мог натолкнуться, и на Ярмарку Тщеславия, от которой ему приходилось себя защищать, он нашел там самые нежные симпатии, самую самоотверженную помощь и землю, еще девственную, которую только и оставалось засеять.
Но с первых же шагов на Старом континенте он почувствовал совсем иное направление интеллекта. Здесь это уже не было жадное и варварское стремление молодого народа переоценить свою волю, которое заставляло его броситься на йогу, проповедовавшую энергию Раджа-йогу, чтоб, искажая ее, требовать от нее детских, нездоровых, тайных рецептов для покорения мира. Здесь это была тысячелетняя работа ума, который, изучая Индию, шел прямо к тому, что было наиболее существенно и для адваитиста Вивекананды: к методам познания, к Джнана-йоге, и который не нуждался в особых объяснениях и прохождении приготовительного класса для ее понимания, а судил со знанием и уверенностью.
Хотя в Соединенных Штатах Вивекананда встречался с некоторыми высокообразованными людьми, такими, как профессор Райт, философ Вильям Джемс и великий физик Николай Тесла, проявившими к нему дружеское расположение, но они были в области индусского метафизического размышления по большей части учениками, которым предстояло еще все изучить, как и дипломированным специалистам Гарварда.
Величие философской и филологической науки Запада открылось ему в своем терпеливом гении и своей неподкупной честности. Открытие Англии потрясло его не только этим. Он шел сюда как враг. И он оказался покоренным. С самого возвращения в Индию он громко заявил об этом, со своей чудесной прямотой.
«Никто никогда не высаживался на берег Англии с большей ненавистью в сердце против целого народа, чем моя ненависть против англичан... Никто из вас не любит английский народ так, как я его люблю сейчас...»
И в письме из Англии к одной из американских учениц (8 октября 1896 г.):
«Мои представления об англичанах претерпели революцию». Он открыл «нацию героев: настоящие кшатрии!.. Смелые и постоянные. Их воспитание приучает их не проявлять своих чувств. Но под этой надстройкой героической воли скрывается глубокий источник сердца. Если вы тронули это сердце, оно ваше навсегда. Если только в этот мозг внедрилась какая-нибудь мысль, ничто ее уже не вырвет; благодаря сильному практическому смыслу народа, она приносит прекрасные плоды... Они разрешили задачу повиновения без угодливости и величайшей свободы, соединенной с уважением к закону...»
Народ, достойный зависти. Он заставляет даже тех, кого притесняет, уважать себя, Даже те, кто могут быть названы пламенной совестью своего порабощенного народа, стремящиеся его поднять - люди, подобные Рам Мохан Рою, Вивекананде, Тагору, Ганди, - вынуждены признать величие победителя, законность победы и, может быть, полезность общей с ним работы.
В первое же свое путешествие в Лондон Вивекананда писал одному из учеников в Мадрасе:
«Моя работа в Англии поистине великолепна». Успех последовал сразу же. Общая пресса выражала восхищение. Нравственный облик Вивекананды сравнивали с величайшими религиозными явлениями - не только с его индийскими предшественниками, Рам Мохан Роем, Кешабом, но с Буддой и Христом. Он был принят с почетом в аристократических кругах, и даже главы церквей выражали ему свою симпатию.
Во время второго пребывания в Англии он открыл регулярные курсы ведантической науки; здесь уверенный, что имеет умственно одаренную аудиторию, он начал йогой разума - Джнана-йогой. Он видел серьезность английских слушателей столь противоположную поверхностному увлечению американской публики. Менее блестящие, более консервативные, чем американцы, англичане долго хранили некоторую сдержанность, но, раз открывшись, они уже открывались всецело. Вивекананда, почувствовав доверие, больше шел им навстречу. Он говорил о том, кого всегда тщательно скрывал от взоров непосвященных, - о своем дорогом учителе Рамакришне. Он говорил со страстным смирением, что всем, чем он был он обязан ему, что ни одна бесконечно малая мысль не принадлежит ему лично, что все его мысли исходят от учителя.
Англия дала ему еще больше: дружеские привязанности, может быть, самые значительные в его жизни: Дж. Дж. Гудвина, Маргарет Нобль, г-на и г-жу Севье.
Знакомство с первым из них произошло в конце 1895 года в Нью-Йорке. Нужен был хороший стенограф, чтоб в точности сохранить уроки Свами, но было очень трудно найти достаточно образованного человека. Пригласили молодого Гудвина, только что приехавшего из Англии. Еще не прошла первая пробная неделя, как преображенный мыслями, которые ему пришлось записывать, он бросил все и посвятил себя учителю. Он отказывался от всякой оплаты, работая днем и ночью, всюду сопровождая Вивекананду, любовно следя за ним. Он принял обет Брахмачарья. Он отдал учителю всю жизнь - в полном смысле слова, и умер преждевременно, в Индии, последовав за тем, кто был его семьей, его родиной и чьей вере он пламенно служил.
Маргарет Нобль столь же всецело отдала себя всю и свое будущее навсегда соединила с Вивеканандой. (имя, которое она приняла при посвящении - Ниведитта). Она была начальницей школы в Лондоне. Вивекананда читал в ее школе. Она сразу подпала под его обаяние. Но она долго защищалась. Однако когда она уступила, это было навеки.
Ей было двадцать восемь лет, когда она решилась вручить свою судьбу в руки Свами. Он послал ее в Индию, чтобы она посвятила себя воспитанию индусских женщин. И он предписал ей, чтобы завоевать их доверие, самой стать индуской, «индуизировать свои мысли, свои понятия, свои привычки, забыть даже память о своем собственном прошлом». Она приняла обет Брахмачарья и была первой европейской женщиной, допущенной в монашеский орден Индии.
Мы встретим ее далее рядом с Вивеканандой, беседы которого она сохранила и сделала более, чем кто-либо другой, для популяризации его образа на Западе.
Дружба обоих Севье носила тот же характер абсолютной любви и доверия, дающих все и навсегда. Сам Севье был отставной капитан, ему было сорок девять лет. И он и его жена интересовались религиозными вопросами. Мысли, слова, личность Вивекананды их поразили. Они уехали с ним, реализовав все свои небольшие сбережения. Но Вивекананда, больше заботившийся о будущем своих старых друзей, чем они сами, не позволил им отдать все его делу и настоял, чтоб они сохранили часть для себя. Они смотрели на Свами, как на своего сына. Они посвятили себя, организации в Гималаях Адваита Ашрам, о котором он мечтал, для размышлений о безличном Боге: ибо именно Адваитизм привлек их более всего в учении Вивекананды, и для него это было также самое насущное. Г-н Севье умер в 1901 году в построенном им монастыре. Г-жа Севье пережила его так же, как и Вивекананда. Около пятнадцати лет она оставалась единственная из европейцев в этом отдаленном месте, в глубине гор недоступных на целые месяцы, занимаясь обучением индийских детей.
Преданные друзья, следившие за страстно переутомившимся Вивеканандой, увлекли его в путешествие для отдыха, в Швейцарию. Он провел там большую часть лета 1896 года, и, по-видимому, поправился, наслаждаясь воздухом, снегом, потоками, горами, которые напоминали ему Гималаи. В деревушке, в глубине Альп, между Монбланом и Сен-Бернаром, у него впервые зародилась мысль основать в Гималаях монастырь, где объединились бы ученики Запада и Востока. Сопровождавшие его Севье подхватили эту мысль: она стала задачей их жизни.
В его горное убежище пришло письмо от профессора Пауля Дейссена, который приглашал его к себе в Киль. Чтоб увидеться с ним, он сократил свое пребывание в Швейцарии и отправился обычным путем студентов через Гейдельберг, Кобленц, Кельн, Берлин: ему хотелось получить хотя бы общее впечатление от Германии, материальная мощь и большая культура которой его поразили.
Он провел еще два месяца в Англии, встречаясь вновь с Максом Мюллером, с Эдуардом Карпентером, Фредерико Миэром, читая новый цикл лекций о Веданте, об индусской теории Майи и об Адваите. Но его пребывание в Европе подходило к концу. Голос Индии призывал его. Его охватила тоска по родине.
Он выехал из Англии. 16 декабря 1896 года, проехал через Дувр, Калэ, Мон-Сени, закончил свое посещение Европы кратковременным путешествием по Италии, поклонился в Милане Тайной Вечере да-Винчи: особенно взволновал его Рим, который в его представлении занимал место, подобное Дели, и где в каждый момент его поражали черты сходства между католической литургией и индусскими обрядами. Он чувствовал ее великолепие и защищал красоту ее символа и производимого ею впечатления, возражая сопровождавшим его англичанам; его глубоко трогали воспоминания о первых христианских мучениках в катакомбах; он разделял нежное поклонение итальянского народа младенцу Христу и Матери Деве.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ИНДИЮ
Успех Вивекананды в Парламенте религий не скоро дошел до Индии. Но когда о нем сделалось известно, это вызвало взрыв радости и национальной гордости. Новость распространилась по всей стране. Монахи Баранагора узнали ее лишь через шесть месяцев. Им не приходилось сомневаться в том, что чикагский триумфатор был именно их брат: письмо Вивекананды подтвердило это; в радости они вспоминали давнишнее пророчество Рамакришны: «Нарен перевернет мир до самых его основ...»
Возвращаясь, он рассчитывал найти свое воинство готовым встретить его, чтоб принять от него лозунг действия. Но он никогда не ожидал, чтобы вся нация, все народ Индии поднялись в ожидании парохода, который привез обратно их героя, победителя Запада. В больших городах образовались комитеты из всех классов общества для организации его встречи. Строились триумфальные арки, украшались улицы и дома. Возбуждение было так сильно, что многие не в состоянии были ждать, они бросились на юг Индии, к Цейлонской пристани, чтобы первыми его приветствовать.
Когда он приехал 15 января 1897 года, грандиозный шум приветствий поднялся из человеческого муравейника, покрывавшего набережные Коломбо. Множество народа бросилось, чтобы коснуться его ног. Организовалась процессия со знаменосцами во главе. Перед Вивеканандой бросали цветы. Его кропили розовой водой или святой водой, взятой из Ганга. У порогов домов курился ладан. Сотни посетителей, богатых и бедных, несли ему свои дары.
И Внвекананда еще раз пересек всю Индию с юга на север, как в те дни, когда он просил подаяния на дорогах, но теперь дорогой триумфатора, сопровождаемый восторженными толпами. Он приписывал всю честь не себе, а своей идее. Всю дорогу он расточал во все стороны свои слова, в ряде блестящих речей, самых прекрасных, самых героических, какие когда-либо слышала Индия, и вся Индия дрогнула, услышав их.
«То, чего сегодня ждет весь мир и, быть может, низшие классы больше, чем высшие, невежественные больше, чем аристократия ума, угнетенные больше, чем угнетатели, - это грандиозная идея духовного единства Вселенной... единственная и бесконечная Сущность, которая существует в вас, во мне, во всех, в моем я, в Душе... бесконечное единство Души, идея, что вы и я не только братья, но вы и я - одно... Европа нуждается в ней, как и наши угнетенные массы; и этот великий принцип служит в настоящее время, хоть и неосознанно, основой всех новейших политических и социальных стремлений Англии, Германии, Франции, Америки...»
«Да, пусть каждый человек, каждая женщина, каждый ребенок, без различия рождения, касты, силы или слабости, постигнет и узнает, что за слабыми и сильными, за могущественными и смиренными, за всеми и за каждым стоит эта бесконечная Душа, которая обеспечивает каждому бесконечные возможности и бесконечные способности величия и доброты! Встаньте! Пробудитесь! И не останавливайтесь, пока не достигнете цели! Пробудитесь! Пробудитесь от этого гипноза слабости! Никто на самом деле не слаб: Душа бесконечна, всемогуща всеведуща. Встаньте! Нам нужна религия, которая бы создавала людей. Нам нужно воспитание, которое бы создавало людей. Нам нужны учения, которые бы создавали людей. Вот пробный камень истины: все, что расслабляет вас физически, умственно, духовно - все это отбросьте. Это яд. Жизнь не в этом. Истина не в этом. Истина - это сила. Истина - это чистота. Истина - это свет. Она - источник энергии... Отбросьте ваш расслабляющий мистицизм и будьте сильными! Величайшие истины в мире просты, просты, как ваше собственное бытие...».
«...И вот почему мой план - создать в Индии учреждения, которые учили бы наших юношей проповедовать вечные истины в Индии и вне ее. Людей, людей! Все остальное найдется после. Но людей молодых, сильных, энергичных, полных веры, искренних до мозга костей, вот что мне нужно. Дайте мне сотню, и я переверну мир! Воля сильнее, чем мир. Все должно уступить воле. Ибо она - Бог. Чистая и мощная воля может все».
«И если мне скажут, что брамин, по своему рождению, более способен к учению, чем пария, то не надо тратить денег на воспитание брамина, а тратьте их на парию! Давайте слабому, чтобы весь дар полностью был необходим! Если брамин родился способным, он научится без помощи. Вот в чем справедливость и разум, как я их понимаю»
Эта проповедь силы имела двойной смысл: смысл национальный, смысл мировой. И хотя для великого монаха Адваиты на первом месте стоял мировой смысл, Индия откликнулась всеми фибрами на другой - национальный. Ибо он отвечал пароксизмам лихорадки, охватывавшей мир в этот исторический момент, роковому толчку того национализма, гигантские результаты которого мы видим сейчас. Он был, неведомо для Вивекананды, полон опасностей. Можно было опасаться, что его высокая духовность претерпит уклонение в сторону животной гордости, расовой или национальной, и всех ее диких зверей. Нам это хорошо знакомо, нам, видевшим с тех пор, что столько идеальных стремлений - и самых чистых - поставлено на службу самым грязным национальным страстям. Но как, с другой стороны, внедрить в эти неорганизованные массы Индии смысл единства человечества, если не дать им почувствовать это единство в рамках своего собственного народа? Одно есть путь к другому.
