В следующем примере Бион описывает чувствительность другого пациента к тому, контейнируются ли его части для него.
Сессия /.../ началась с констатации трех или четырех фактов, таких как: было жарко, поезд был переполнен, и была среда; это заняло тридцать минут. Впечатление, что пациент старается удержать контакт с реальностью, подтвердилось, когда он продолжил, сказав, что боится срыва.
Это бессвязный вид сообщения, хотя ясно, что оно не настолько бессмысленно, как у шизофреника. Однако пациент действительно снедаем страхами срыва. Его отчаяние растет.
Немного позже он сказал, что я не пойму его. Я интерпретировал, что он чувствовал, что я – плохой и не возьму внутрь то, что он хочет вложить в меня.
Бион добавил, что эта интерпретация была вызвана материалом предыдущей сессии, когда пациент почувствовал, что интерпретации были попыткой извергнуть чувства, которые он хотел разместить в психоаналитике.
Я нарочно интерпретировал в этих терминах, потому что на предыдущей сессии он показал, что чувствует, что мои интерпретации были попыткой извергнуть чувства, которые он хотел разместить во мне. Его ответом на мою интерпретацию было то, что он сказал, что в комнате было два облака вероятности.
На этом моменте мы зададимся вопросом, подтверждает ответ пациента интерпретацию или нет. Ясно, что аналитик думал, будто облака вероятности представляли как раз то, что он обрисовал – фрагментированные остатки сомнений пациента (вероятность) по поводу аналитика, которые были эвакуированы в воздух вокруг пациента. Последовательно аналитик попытался реконструировать это значение (сомнения пациента).
Я интерпретировал, что он пытается отделаться от чувства: то, что я плохой – это факт. Я сказал, это значит, что ему нужно знать, действительно ли я плохой или я был чем-то плохим, что вышло из него... Я подумал, что пациент пытался решить, были ли это галлюцинации или нет.
Психоаналитику удалось реконструировать важное значение в последовательности высказываний; я могу суммировать это так: пациент боялся срыва; так как он не мог вынести неопределенности своего страха, он фрагментировал его, так же, как и объект, по поводу которого у него были сомнения; затем он эвакуировал его и ту часть психики, которая могла воспринимать сомнения (вероятность); затем он переживает срыв (break down), на этот раз объекта, который ему был нужен внутри, чтобы удерживать его связанным воедино (контейнировать и понимать его):
Эта периодическая тревога в анализе ассоциировалась со страхом, что зависть и ненависть к способности понять побуждали его захватить хороший, понимающий объект, чтобы разрушить и изгнать его.
Этот вид материала сессии означает, что хороший внутренний объект, на котором покоится безопасность и психическая стабильность (см. «Идентифицируясь с “хорошим” объектом», с. 71), выполняет особую функцию – контейнировать эмоциональные состояния, как это делают внешняя мать или аналитик – и данная функция возникает, благодаря интроекции их как внутренних объектов. В описанном случае деструктивные фантазии, появившиеся из зависти, повредили контейнирующий объект, который был интернализован, приведя к тревоге, что можно распасться на части. Эта агрессия отлична от фрустрации, отсутствия доступа к объекту. Однако, когда пациент спроецировал свой поврежденный внутренний объект (внутренний контейнер), он не мог сказать, ошибся ли на самом деле внешний контейнер или же он лишь выражал его проекцию состояния внутреннего контейнера. Настоящая интерпретация, данная сейчас, затрагивает сомнения пациента по поводу аналитика. Эта трудность была понята и принята – контейнирована – психоаналитиком в интерпретации.
Безымянный ужас
Отвержение проективной идентификации будет серьезным нарушением для пациента, который уже находится за пределами того, что можно вынести.
Если проекция не принимается матерью, ребенок ощущает, будто его чувство, что он умирает, лишено всякого смысла. И поэтому он реинтроецирует, но не страх, что он умирает, который стал выносимым, а безымянный ужас (Bion, 1962a, c.115).
В этом процессе Бион описывает особенно преследующий объект – «причудливый (bizzare) объект», который сдирает значение, вместо того, чтобы добавлять или восстанавливать его.
Проективная идентификация как интрапсихический процесс является центральным и критически важным элементом в установлении эмоционального контакта с другими существами, которые поддерживают интрапсихический мир. В этом смысле она функционирует как форма коммуникации, несимволическая форма – не только довербальная, но и досимволическая. Несмотря на чрезвычайно раннее проявление у детей, она зависит от того, что ребенок уже предполагает, что у объекта тоже есть психика. Это может означать, что как только начинается психическая жизнь, она покоится на всецело менталистской основе – все есть душа. Конкретная, физическая реальность развивается только как позднее осознание. Это разрушает более привычные понятия о развитии сознания: от ранних стадий физического восприятия к чувствительности к восприятию других сознаний на гораздо более поздней, более зрелой стадии. (Конечно же, на данной стадии нашего познания более мудро будет сохранять агностическую точку зрения на действительную природу психики новорожденного младенца!)
Если проективная идентификация варьируется от изгнания до коммуникации, тогда в самой отдаленной точке на благоприятной чаше весов находится форма проективной идентификации, лежащая в основе эмпатии, или способность «влезть в чужую шкуру»[1]. Эмпатия происходит без серьезных искажений идентичности субъекта или объекта. В этом случае сила примитивных форм [проективной иденитификации] настолько ослаблена, что становится подчиненной импульсам любви и заботы. Конечно же, правда, что эмпатический запрос может иногда – или для некоторых людей – ощущаться как вторжение, и может даже стать таковым в своей направленности, если объект запроса является не-сотрудничающим.
Таким образом процесс созревания форм проективной идентификации можно разделить на следующие этапы:
- насильственный «прототип агрессивных отношений»;
- более мягкая форма, предполагающая коммуникацию с другой психикой;
- эмпатия, или ненасильственное проникновение в чью-то психику с целью ее понимания.
Эта последовательность демонстрирует, как близок путь развития проективной идентификации параллельному движению в достижении депрессивной позиции с ее способностью заботиться; несомненно, оба перехода связаны.
В следующей главе я буду рассматривать последнее, очень важное открытие Мелани Кляйн, которое включает очень ранние аспекты агрессии, представленные во многих приведенных примерах; и процессы, при помощи которых агрессия постепенно изменяется и заполняется импульсами любви.
Перевод Е. Пчельниковой.
Научная редакция И. Ю. Романова.
[1] ‘Putting oneself in another shoes’ – буквально: «Поместить себя в чужую обувь».
