Вторник, 18 июля урок Вождения

 

Провалялся в постели до 2 часов дня. Мой инструктор – женщина, ее зовут Фиона. Она старая (47), и на шее у нее – складки кожи, за которые она дергает в кризисные моменты. Я предупредил ее, что последний раз за рулем сидел больше года назад. Я попросил ее дать мне сначала потренироваться на загородной стоянке торгового центра «Теско», но Фиона отказалась и вынудила меня ездить по настоящим дорогам с настоящим уличным движением. Поэтому то, что произошло на круговой развязке, – не моя вина. Фионе следовала быстрее управляться с двойным управлением.

 

Пятница, 19 июля

 

Письмо из «Фабера и Фабера»:

 

Дорогой мистер Моул,

Боюсь, что вынужден вернуть Вам рукопись «Гляди-ка! Плоские курганы моей Родины».

Это самая забавная пародия на английскую наивную литературную школу.

Тем не менее, в данное время в наши планы публикация подобной книги не входит.

Искренне Ваш,

Мэттью Эванс

 

Прочтя письмо шесть раз, я разорвал его на клочки. Мистер Эванс когда-нибудь об этом пожалеет. Когда мои работы будут выставляться на аукционы в залах отелей, я велю своему агенту исключить мистера Эванса из числа покупателей.

Причины вставать не было, поэтому я провалялся в постели весь день, задаваясь вопросом, есть ли смысл продолжать жить вообще. Пандора меня презирает, я безработен и не способен вести машину по прямой линии. В семь часов вечера я выбрался из постели и позвонил Леоноре. Ответил мужчина:

– Де-Витт.

– Это Адриан Моул, – сказал я. – Можно поговорить с Леонорой?

– Жена одевается, – ответил он.

Его ответ на какое-то время положил меня на обе лопатки. Образы Леоноры в различных комплектах белья замерцали в моем мозгу.

– Это крайняя необходимость, – удалось выдавить мне.

Я услышал, как он со стуком опустил трубку и крикнул:

– Дорогая, тебя. Что-то срочное про мулов.

Раздалось приглушенное проклятье, затем подошла Леонора.

– Да?

– Леонора, я в отчаяньи. Можно приехать и поговорить с вами?

– Когда?

– Сейчас.

– Нет, в восемь часов у меня званый ужин, и первое блюдо – суфле из спаржи.

Почему она решила, что меня хоть как-то интересует ее меню?

– Мне нужно с вами поговорить. Я потерял работу, от моего романа отказались издатели, а вчера я разбил машину инструктора.

– Все это – жизненный опыт, – ответила она. – Вы выйдете из него более сильным человеком.

Я услышал, как ее муж что-то кричит издали.

– Мне нужно идти, – сказала Леонора. – Почему бы вам не поговорить с этой девушкой, Бьянкой? До свидания.

Я так и поступил, как велено. Пошел и встал около дома Бьянки, и начал смотреть на окна ее квартиры. Никто не входил и не выходил.

Простояв так час, я отправился домой и снова лег в постель. Надеюсь, Де-Витты и все их гости подавятся своим суфле из спаржи.

 

Суббота, 20 июля

 

Днем на пороге дома объявилась Кассандра Палмер. При виде жены Кристиан побелел и изменился в лице. Дети встретили ее вежливо, но без особого восторга. Выглядит Кассандра так, будто зарабатывает на жизнь женским боксом в грязи. Я презрел ее с первого взгляда. Терпеть не могу массивных женщин, бреющих голову. Предпочитаю женщин с волосами.

Ее первыми словами, обращенными ко мне, стали:

– О, так это ты – кукушка в моем гнезде?

 

Воскресенье, 21 июля

 

Сегодня утром в доме началась диктатура Кассандры. Всем домашним запрещено пить воду из-под крана, кофе, чай или алкоголь, есть яйца, сыр, шоколад, фруктовый йогурт, лимонные дольки «Марк и Спенсер» и т.д. и т.п. список продолжается до бесконечности. Также существуют вещи, которых нам не следует говорить. Мне случилось упомянуть, что начальник Бьянки, хозяин газетного киоска – жирный. Кассандра рявкнула:

– Он – не жирный, он размерно озадаченный.

Я рассмеялся, посчитав это удачной шуткой, но рот Кассандры превратился в угрюмую щель, и я с ужасом осознал, что она говорит всерьез.

За обедом Кристиан заметил жене, что у него начали выпадать волосы: «лысею» – таков был его вердикт. И снова Кассандра ринулась в бой.

– Ты слегка фолликулярно ущербен, только и всего! – объявила она, исследовав макушку мужа.

Я не могу находиться в одном доме с этой женщиной и тем языком, на котором она изъясняется. И смотреть на нее не слишком приятно. Она страшна как смертный грех – или, по ее же собственному определению, обладает ухудшенными лицевыми характеристиками.

 

Понедельник, 22 июля

 

Я попросил Бьянку снова присмотреть мне подходящее жилье. Она согласилась, хотя в Оксфорде меня более ничто не держит, если не считать неразделенной любви к д-ру Пандоре Брейтуэйт.

 

Вторник, 23 июля

 

Д-ру философии Брейтуэйт

С тех пор, как степень ты себе добыла,

Пандора, ты меня совсем забыла.

Любила ты меня – люби же снова

И отказаться от других мужчин ты будь готова.

Ты поклялась всю жизнь меня любить,

Пока Луне с Весною рифмой быть.

Женись на мне и будь моей женой –

Я для тебя пожертвую собой,

Готовить буду, убирать и дома быть всегда,

Никто меня и не заметит никогда.

Ты возвращаешься после боев умов –

А дома чайник для тебя уже готов.

Ты переводишь сербов и хорватов –

А я вытряхиваю коврик прикроватный.

Готов стирать твое постельное белье,

Коль выполнишь желание мое.

 

Просунул стихотворение Пандоре в дверь в четыре часа утра. Это моя самая последняя отчаянная попытка прощупать ее истинные чувства ко мне. Леонора сказала, что я должен эмоционально развиваться. Какова же будет реакция Пандоры?

 

Среда, 24 июля

 

Нашел письмо на половике у входа.

 

Дорогой Адриан,

Ты разбудил меня в четыре часа утра своими неуклюжими манипуляциями с моим почтовым ящиком. Твое стихотворение вызвало у меня и моего любовника приступ неудержимого веселья. Ради тебя же самого я надеюсь, что оно и предназначалось быть смешным. Если же нет, то я настойчиво советую тебе снова обратиться за психиатрической помощью к Леоноре. Она сообщила мне, что ты перестал приходить к ней на прием регулярно. Все дело в стоимости?

Я знаю, ты можешь себе позволить 30 фунтов в неделю. Ты не пьешь, не куришь, не носишь приличной одежды. Стрижешься ты сам, и у тебя нет машины. Ты не играешь в азартные игры и не принимаешь наркотики. За квартиру ты тоже не платишь. Сними же немного денег со своего бесценного счета в Строительном Обществе и обратись за помощью.

С наилучшими,

Пандора

 

P.S. Кстати, я не являюсь доктором философии, как ты утверждаешь в своем стихотворении. Я – доктор филологии. Здесь, в Оксфорде, различие тонкое, но существенное.

 

Итак, на этом – всё. Если завтра Пандора придет ко мне и станет на коленях умолять меня сделать ее миссис А. А. Моул, придется ей отказать. Я эмоционально развился. Леонора – вот кого я должен увидеть. Должен.

 

Четверг, 25 июля

 

5.15 вечера. Только что позвонил Леоноре и настоял на том, чтобы она срочно меня приняла. Сказал, что мне нужно сообщить ей нечто крайне важное. Она неохотно согласилась.

 

9.30 вечера. Ворвался в кабинет Леоноры и обнаружил, что у нее – другой клиент, мужчина средних лет, который всхлипывал и сморкался в «клинекс» (неприятности по женской части, я полагаю). Я пришел на десять минут раньше, Леонора впала в ярость и приказала мне ждать за дверью.

Ровно в 6.30 я постучался, и она крикнула:

– Войдите.

Леонора по-прежнему пребывала в скверном настроении, поэтому я попытался завязать беседу и спросил, что так расстроило сопливого мужчину средних лет. Это разозлило ее еще больше:

– То, что говорится в этом кабинете, остается конфиденциальным. Как бы вы сами себя чувствовали, если бы я рассказывала о ваших проблемах другим своим клиентам?

– Мне не нравится думать о том, что у вас могут быть другие клиенты, – признался я.

Леонора глубоко вздохнула и намотала черный локон на палец.

– Так что крайне важного у вас случилось? – наконец спросила она.

– Я эмоционально развился и оставил позади Пандору Брейтуэйт, – сказал я и пересказал ей историю со стихотворением, реакцией Пандоры на него и моей реакцией на реакцию Пандоры. В этот момент в кабинет вошел высокий смуглый человек в замшевой рубашке. Казалось, мое присутствие его удивило.

– Извини, милая. Не могу найти маленькую терку для пармезана.

– Второй ящик в нижнем ряду, милый, рядом с плитой, – ответила она, глядя на него снизу вверх с нескрываемым обожанием.

– Прости, пожалуйста, – откликнулся он.

Когда мужчина вышел, я встал со стула и сказал:

– Как смеет ваш муж прерывать мою консультацию своими мелочными домашними вопросами?

– Мой муж не знал, что вы здесь, – ответила Леонора. – Я назначила вам срочный прием, если вы не забыли. – Говорила она очень размеренно, но я заметил, что на виске у нее пульсирует жилка. Кроме того, Леонора похрустывала пальцами.

– Вам следует научиться давать выход своему гневу, Леонора. Нет ничего хорошего в том, что вы его в себе закупориваете, – сказал я.

На это она ответила:

– Мистер Моул, со мной у вас не наступает никакого улучшения. Я бы посоветовала вам обратиться к другому аналитику.

– Нет. Я хочу видеть именно вас. Вы – единственная моя причина жить дальше.

– Так, – сказала она. – Подумайте, что вы говорите. Иными словами, без меня вы бы совершили самоубийство?

Меня охватило сомнение. С первого этажа доносились звон кастрюль и звяканье бокалов, поднимался восхитительный аромат, от которого у меня текли слюнки. Я почему-то выпалил:

– Можно мне остаться на ужин?

– Нет. Я никогда не общаюсь с клиентами вне кабинета, – ответила она, посмотрев на изящные золотые часики.

Я сел снова и спросил:

– А насколько я безумен, если считать по шкале от одного до десяти?

– Вы вовсе не безумны, – сказала она. – Как говорил Фрейд: «Терапевт не может лечить либо безумных, либо влюбленных».

– Но я – влюблен. В вас, – сказал я.

Леонора глубоко вздохнула. Грудь ее поднялась и опала под вышитым свитером.

– Именно поэтому мне и кажется, что вам бы неплохо встретиться с другим терапевтом. У меня есть друг, Райнхард Ковольски, у которого превосходная репутация…

Я не хотел слышать больше ни слова о герре Ковольски. Я покинул ее кабинет, положил три десятифунтовых банкноты на столик в прихожей рядом со смеющимся Буддой и вышел на улицу.

Я был в ярости, поэтому решил дать выход своему гневу и пинал пустую банку из-под диетической кока-колы до самого дома.

Добравшись до чердака, я подготовил костюм, чтобы утром отправиться на поиски работы. После чего лег на кровать с номером «Оксфорд Мэйл» и обзвонил все вероятные места из колонки вакансий.

Ни одного места, где требовалась бы пятерка по английскому на экзамене повышенного уровня, не оказалось.

 

Пятница, 26 июля

 

Пошел в Центр Занятости, но очередь там была слишком длинной, поэтому я вернулся. Кассандра сидела в кухне – изучала детские книжки с карандашом в руке. Взяла одну и исправила Винни-Пух на Винни-Пук.

– Терпеть не могу двусмысленности, – объяснила она, щелчком надевая колпачок на черный маркер.

 

Суббота, 27 июля

 

Видел Брауна в книжном магазине «У. Г. Смит» – скупал последние номера всех журналов о дикой природе. Он ухмыльнулся и спросил:

– Наслаждаешься праздной жизнью, Моул?

Я натянуто улыбнулся в ответ и произнес:

– Напротив, Браун, – работаю так же много, как обычно. Я менеджер среднего звена в Книжном Тресте в Кембридже, жалованье 25 тысяч фунтов в год, плюс машина. Должность я получил благодаря своей пятерке по английской литературе на экзаменах повышенного уровня.

Браун пулей вылетел из магазина, забыв расплатиться за журналы. На тротуаре его перехватил охранник. Я не стал задерживаться, чтобы насладиться его унижением.

 

Воскресенье, 28 июля

 

Весь день просидел в комнате, чтобы не попадаться на глаза Кассандре. Она настаивает на том, чтобы все в доме полчаса медитировали каждое утро. Кристиан даже прекратил свои исследования в области массовой культуры. Кассандре не нравится, что его одежда пахнет табачным дымом, когда он возвращается из притонов. Если она не будет осторожна, то погубит всю его академическую карьеру.

Я живу на сбережения, но дальше так продолжаться не может. Государству придется меня содержать – в конце концов, я же не просил рождаться на свет, правда? Но день придет, и Государство будет радо, что поддерживало меня. Когда я стану налогоплательщиком высшего ранга.

Тем не менее, прежде чем сдаться на его милость, завтра я собираюсь бродить по улицам Оксфорда в поисках работы – причем, такой работы, которая не потребует умения водить машину или общаться с животными.

На следующий год я проживу на свете уже четверть века – но какой след оставлю я в мире, если не считать литературной премии газеты «Лестер Меркьюри», когда мне было семнадцать лет?

Если завтра мне суждено умереть, что будет написано на моем надгробии?

 

Адриан Альберт Моул