Тоненькие ниточки большого клубка 9 страница

Но в нынешнем, 1944, году надежды многих не оправдались. Повышение получили почти все офицеры Восточного фронта и эсэсовских частей, которые сдерживали наступление англо‑американских армий в Италии. Тыловые части, такие, как дивизия Эверса, в этом году почти совсем не получили наград. Из всего штаба дивизии в день рождения фюрера отметили только нескольких офицеров, в том числе и барона фон Гольдринга. Теперь Генрих из обер‑лейтенанта стал гауптманом. Эверс и Лютц повышения в чине не получили.

Кубис неожиданно для себя получил майора, но теперь это мало его интересовало: охотясь за приданым Софьи, он мечтал о тысячах и десятках тысяч марок, а не о мизерном увеличении оклада.

Дела его в этом направлении значительно продвинулись вперёд, а именно: на двадцатое июня было назначено обручение с Софьей Лерро. Вскоре должна была состояться и свадьба. Кубис ждал этого с нетерпением. Разрешение от генерала на брак с этой «дворняжечкой», как называл Кубис Софью в разговорах с Генрихом, он получил.

Но если сама Софья так быстро дала согласие, то её отец, Альфредо Лерро, долго колебался: принимать или не принимать этого малознакомого офицера в свою семью? За последний месяц Лерро так подружился с Генрихом, что не скрывал от него своих колебаний.

– Понимаете, что меня волнует? – говорил Лерро за несколько дней до обручения. – Этот Кубис производит какое‑то неопределённое впечатление. Мне кажется, что он ни к чему серьёзно не относится; даже ни над чем серьёзно не задумывается, к тому же нет у него никакой профессии. Ну что он будет делать, когда окончится война?

Генрих, как мог, старался защитить своего протеже, выискивая а нем все новые и новые положительные качества, но избавить Лерро от сомнений не смог.

– Очень хорошо, что вы так отстаиваете интересы своего друга, это достойно офицера. Но, согласитесь, что он чересчур легкомыслен для семейной жизни. Я даже не знаю, есть ли у него на счёту хоть несколько тысяч лир, чтобы купить Софье свадебный подарок?

– Мне кажется, что есть. До сих пор Пауль жил да широкую ногу, тратил значительно больше, чем получал, как офицер. Познакомившись с вашей дочерью, он стал значительно бережливее, это хороший признак. Погодите, мне кажется, я видел у него и книжку с личным счётом, было неудобно поинтересоваться, сколько у него есть, но ведь человек не будет открывать счёт ради какой‑то мелочи.

Не мог же Генрих сознаться, что сам открыл счёт, положив на него три тысячи марок и взяв с Кубиса очередную расписку.

Как ни колебался Лерро, а пришлось уступить Софье и дать согласие на брак. Правда, он поставил условие свадьба состоится не ранее чем через три месяца после обручения.

– Я надеюсь, что за это время дочь лучше узнает Кубиса и сама разочаруется, – признался Лерро Генриху. Ведь он ни рыба ни мясо. Ни одного пристрастия, ни одного самого обычного увлечения. Болтается между небом и землей – и всё! Вот мы с вами – нас интересуют тайны подводного царства, увлекает такой интересный спорт, как рыболовство. У других бывает страсть к коллекционированию. Третьи интересуются садоводством или ещё чем‑нибудь. Это свидетельствует о натуре целеустремлённой. А чем увлекается ваш Кубис, что его волнует?

– Он завзятый филателист, – наугад бросил Генрих первое, что пришло ему в голову.

– Правда? Это для меня новость. И, надо сказать, приятная. Пусть хоть марки собирает, если ни на что больше не способен!

В тот же день Генрих съездил в Пармо и купил Кубису несколько альбомов с марками.

– О боже! Этого ещё недоставало! – простонал Кубис.

– Вам придётся просмотреть альбомы. Надо, чтобы вы могли отличить французскую марку от немецкой.

Кубис зло взглянул на Генриха, но возражать не решился. Слишком уж много стоили каждодневные букеты, чересчур много усилий потратил он на ухаживание за Софьей, чтобы теперь отступить.

Как же обозлился Кубис, когда перед обручением Альфредо Лерро подарил ему ещё один огромный альбом со старыми марками.

– Когда‑нибудь я швырну ему в голову этот альбом! – в сердцах ругался Кубис, показывая Генриху подарок будущего тестя. – Вы хоть бы намекнули Лерро, что из всех марок и люблю лишь те, которые можно приравнять к звонкой монете.

Но самое большое разочарование ожидало Кубиса приблизительно через неделю после обручения, когда приступили к обсуждению брачного контракта.

– Оставили в дураках! – трагически воскликнул он, вбегая к Генриху в кабинет и падая в кресло.

– Да объясните, что произошло?

– Оставили в дураках! – повторил Кубис и вдруг накинулся на Генриха. – Это вы во всём виноваты! Морочили мне голову с приданым. А знаете, что он даёт в придачу к своей дочери? Ферму да шестьсот овец где‑то на швейцарской границе, дом в Кастель ла Фонте – тот, в котором он живёт, и фруктовый магазин в Пармо.

– Я считаю, что приданое не такое уж плохое!

– Да на кой чёрт мне нужны, эти овечки! Я перережу их в первый же день, как только они станут моими.

– И сделаете глупость! Перестаньте кричать, давайте спокойно подсчитаем. Говорите – шестьсот овец? Так вот… Курт, узнай у Лидии, сколько стоит одна овца? Да, да, обычная овца. Думаю, марок сто, сто двадцать.

– Да я за неё и марки не дам!

– Зато дадут вам. Думаю, что около семидесяти тысяч марок вы сможете за них получить.

– Лидия говорит, что хорошая овца стоит две тысячи пятьсот лир, – сообщил Курт. Генрих свистнул и изумлённо посмотрел на Кубиса.

– Вот тебе и овечки! В переводе на марки они стоят сто пятьдесят тысяч.

– Откуда вы взяли? – Кубис начал проявлять явный интерес, схватил карандаш и взялся сам за подсчёты

– А верно! О мои милые овечки, как горячо начинаю я вас любить!

– Прибавьте сто тысяч за дом и магазин. Уже выходит двести пятьдесят тысяч марок!

– Но мне нужны наличные деньги! Деньги! Понимаете! Только вам одному я должен больше десяти тысяч марок! А Лерро не сказал о деньгах ни единого слова!

– Я попробую в деликатной форме расспросить, что и как.

В ближайшие дни Генрих не смог выбраться к Лерро, и разговор о приданом Софьи так и не состоялся. А вскоре выяснилось, что он уже и не нужен.

Как‑то вечером жених и невеста нанесли Генриху официальный визит, и Кубис, отойдя с Генрихом в сторонку, шепнул ему на ухо, что у Софьи на книжке хранится около двадцати тысяч марок – наследство от матери.

– Значит, двадцатого июля свадьба? – спросил Генрих Софью.

– Пауль настаивает, чтобы раньше, но отец не соглашается. Вы бы повлияли на него. Он вас так уважает!

Софья говорила правду – Альфредо Лерро был просто влюблён в молодого барона. Если у него выдавался свободный вечер, он обязательно приглашал Генриха посидеть, поболтать. Лерро не раз повторял, что подобные беседы освежают его мозг, забитый формулами. Он горячо говорил обо всём, что отвлекало его мысли от войны. Ибо война в его представлении была лишь борьбой формул и технических идей, в которой, конечно, как щепки, летят люди, но исход этой борьбы решает наиболее гибкая и передовая техническая мысль, а не человеческие массы, способные лишь покоряться сильнейшему!

Единственной темой, которую избегал Альфредо Лерро, был завод и все связанное с ним. Генрих тоже не заводил об этом разговора, чтобы не вызвать подозрений.

– Кончится война, и я расскажу вам любопытнейшие вещи, – сказал как‑то инженер. – А сейчас…– он вздохнул, сейчас все это мне самому так осточертело, даже вспоминать не хочется. Мозг – самая благородная часть человеческого организма, и он не терпит насилия. А меня торопят, торопят изо всех сил. Даже если я болен, не дают полежать, привозят домой всевозможные материалы и заставляют консультировать. А после того как я добился ещё одного усовершенствования – на меня начали наседать ещё больше. Только и слышу «Быстрее, быстрее, быстрее!»

– Хорошо, что вам хоть не приходится работать дома по ночам!

– Между нами говоря, я работаю иногда и дома, сам для себя. Как бы иначе я мог собраться с мыслями. Впрочем, это неинтересно. Только, прошу вас, не проговоритесь случайно об этом Штенгелю. Если он узнает, что кое‑какие материалы я держу у себя в сейфе, могут возникнуть серьёзные неприятности.

В этот вечер Генрих долго не спал. Признание Лерро рождало новые мысли, новые планы.

 

СВАДЬБА И СМЕРТЬ

 

За несколько дней до свадьбы прибыл приказ командования северной группы: Кубис назначался помощником Штенгеля по внутренней охране завода.

Такого счастливого поворота событий Генрих даже не ждал. Как выяснилось, посодействовал этому делу Штенгель. Он убедил командование, что раз уж Кубис должен породниться с Лерро и переехать к нему в дом, значит он должен быть причастен к охране завода и к охране личности самого главного инженера. Тем более, что сам Штенгель вынужден покинуть особняк Лерро – весь второй этаж отходит к молодожёнам.

Новое назначение Кубиса всем пришлось по душе: Альфредо Лерро радовался, что избавится от опеки слишком уже педантичного Штенгеля. Софья была счастлива, что её молодой муж, которого она ревновала ко всем женщинам, будет работать на глазах у отца. Мария‑Луиза надеялась, что Штенгель переедет в замок и её собственный роман с ним продвинется настолько, что она сможет сменить траурный наряд вдовы на свадебный убор невесты. Генрих рассматривал новое назначение Кубиса как лишний шанс для осуществления своих планов.

И лишь Кубис совершенно равнодушно относился к переменам по службе. Он уже вошёл в роль будущего владельца отары, магазина и дома. Целые вечера он теперь проводил с Софьей, проверяя отчёты управляющего фермой и старшего приказчика магазина. И тут они нашли общий язык: радовались удачным операциям с фруктами, продаже шерсти, волновались, замечая неточности в отчётах, или, обнаружив подозрительный счёт, огорчались, что перевелись верные и честные слуги. Они единодушно пришли к мнению, что управляющий фермой – человек ненадёжный и его надо непременно сменить.

Кубис буквально менялся на глазах у тех, кто его знал. У него никогда не было ни пфеннига за душой, не то что недвижимого имущества, и теперь в нём вдруг проснулись алчность собственника, корыстолюбие. Он стал меньше пить вначале из соображения экономии, а затем проникшись сознанием своего нового положения в обществе. И хоть не мог отказаться от морфия, но старался уменьшить ежедневные дозы, даже советовался по этому поводу с Матини. Желая упорядочить свои дела, Кубис забрал у Генриха многочисленные расписки и вместо них выдал одну, причём пометил в ней и окончательный срок погашения долга – 1 января 1945 года. В газетах его теперь больше всего интересовали не военные сводки, а колебания валютных бюллетеней, цены на шерсть, мясо, фрукты. Если раньше Кубис хотел пышно отпраздновать свадьбу – пригласить чуть ли не всех офицеров штаба, то теперь он настаивал на очень ограниченном количестве гостей.

– Кубис, вы становитесь скупым, – заметил как‑то Генрих.

– Я убедился, что щедрость – сестра бедности. Если денег мало – их не ценишь. Если есть капитал – его хочется увеличить.

Софья была в восторге от того, как разумно планирует их жизнь Пауль, как осторожен он в тратах, как умеет угадывать её желания с полуслова. Вообще между нею и женихом установилось такое взаимопонимание, которое бывает порукой счастливых браков. Кубис, сам того не замечая, медленно менял своё отношение к Софье. Он уже не относился к ней как к ненужному и обременительному довеску. Ведь она не требовала от него пылкой любви, была ласкова, ровна в обращении, хорошая хозяйка. Она вполне разделяла мнение, что сейчас не время для пышной свадьбы, да и вообще всякая парадность ни к чему: лучше деньги, ассигнованные на это отцом, потратить на различные хозяйственные усовершенствования.

Итак, гостей на свадьбе было мало. Софья пригласила свою кузину из Пармо, Штенгеля и графиню. Пауль – генерала Эверса, Генриха, Лютца и Лемке.

Кубис получил отпуск на три дня, и молодожёны тотчас же после обеда должны были выехать в Пармо, к Софьиной тётке, наследницей которой нежная племянница вскоре собиралась стать. Но всё произошло не так, как планировали.

Когда все уселись за свадебный стол и генерал Эверс, на правах старшего, провозгласил первый тост, совершенно неожиданно появился курьер из штаба дивизии.

– Разрешите вручить, герр генерал, личную телеграмму.

Эверс стремительно поднялся и нетерпеливо выхватил телеграмму из рук курьера. Пробежав её одним взглядом, генерал мгновенье стоял совершенно неподвижно и вдруг покачнулся. Лютц, сидевший рядом, едва успел подхватить и поддержать генерала за плечи.

– Прикажете послать за врачом? – взволнованно опросил он.

– Не надо. Сейчас всё пройдёт…– чужим голосом ответил генерал и обвёл всех присутствующих долгим взглядом, задержав его на Лемке. – Выйду на балкон, и всё пройдёт…

– Я вынесу вам стул, – предложил Лютц.

– Не надо, – раздражённо бросил Эверс. Выйдя на балкон, генерал плотно прикрыл дверь.

– Верно, семейные неприятности, – прошептала графиня. – Возможно, что‑то с женой… Откуда телеграмма, вы не обратили внимания?

– Из Берлина, – ответил курьер – Простите, что я принёс её сюда, но телеграмма срочная, и я считал…

– А жена у него и Дрездене, – не слушая объяснений, проговорила графиня.

– Возможно…– начал было Лютц. На балконе прозвучал выстрел. Все бросились к балконной двери.

Эверс лежал на полу, широко раскинув руки. Из виска тоненькой стрункой сочилась кровь.

Первым опомнился Лютц. Склонившись над генералом, он разжал пальцы, стиснутые в кулак, и осторожно вынул телеграмму. Через его плечо Генрих прочёл: «Немедленно выезжай на курорт», подписи не было.

Бледный как полотно Лютц стал на колени и приложил ухо к груди своего начальника. Сердце генерала Эверса не билось.

– Что это значит? – Лемке пытливо взглянул на Генриха.

– Пока это значит лишь одно – все мы должны быть на своих местах. Итак – Генрих поклонился Софье, которая дрожала, словно в лихорадке, вцепившись руками в плечо Кубиса – Пауль, ты оставайся возле жены, успокой её, а мы пошли.

– До прихода врача и начальника штаба – ничего не трогать, – приказал Лемке – Я тоже сейчас вернусь.

Офицеры вышли. Лемке тотчас свернул к штабу СС, Генрих и Лютц остались вдвоём.

– Что ты об этом думаешь, Генрих?

– Ничего хорошего это не сулит. Мне кажется… Погоди. Куда это бежит дежурный штаба?

От двери штаба навстречу им действительно бежал дежурный, дрожащими руками застёгивая на ходу мундир.

– Герр гауптман, герр гауптман! – дежурный остановился, переводя дыхание, губы его дрожали – Оберст Кунст застрелился у себя в кабинете.

– Он получил телеграмму из Берлина? – спросил Генрих.

– За пять минут до выстрела.

– Ему советовали поехать на курорт?

– Так точно! И даже немедленно!

– Сейчас же позвоните Лемке. Он у себя. До его приезда – в кабинет никого не пускайте.

Дежурный побежал обратно в штаб. За ним медленно поднялись на второй этаж Лютц и Генрих.

– Ну а теперь что ты скажешь?

– Я настолько ничего не понимаю, что мне кажется, будто я вижу все это во сне. – Вид у Лютца был ошеломлённый.

– Похоже на заговор. Включи‑ка радио! Но радио, как и всегда в этот час, передавало лишь бравурные марши.

– Может быть, тебе надо сообщить в штаб командования? – спросил Генрих.

Лютц подошёл к телефону и собрался назвать условные позывные, когда в комнату вбежал запыхавшийся Лемке.

– Где Кунст?

– Я приказал никого не пускать в его кабинет до вашего прихода.

– Но что, что всё это значит?

– Точно с таким же вопросом я хотел обратиться к вам.

Все выяснилось лишь к вечеру, когда в Кастель ла Фонте прибыл специальный самолёт из Берлина. Уполномоченный Гиммлера привёз приказы об аресте Эверса и Кунста. Он должен был доставить обоих арестованных в штаб‑квартиру.

Командир дивизии генерал‑лейтенант Эверс и начальник штаба дивизии оберст Кунст обвинялись в том, что они принимали участие в заговоре против фюрера и были причастны к покушению на его особу.

Недовольство фюрером, возникшее после поражения на берегах Волги и все возраставшее, по мере того как немецкая армия терпела новые и новые неудачи, действительно привело к заговору.

Заговорщики ставили свой целью ликвидировать Гитлера и выдвинуть на его место другую фигуру, устраивающую англо‑американцев, чтобы заключись с ними сепаратный мир, который бы позволил Германии вести войну только на Восточном фронте.

Шестого июня англо‑американцы высадились на французском берегу Ла‑Манша и открыли второй фронт. Это заставило заговорщиков прибегнуть к решительным мерам. 20 июля 1944 года было совершено покушение на Гитлера.

Но бомба хоть и разорвалась в условленном месте и в условленный час, только контузила фюрера. Головка заговора была тотчас раскрыта, и теперь Гиммлер жаждал как можно скорее схватить всех участников заговора и причастных к нему офицеров высшего командования. В списке государственных преступников, насчитывающем около двух тысяч фамилий, значились и фамилии генерала Эверса и оберста Кунста.

Покушение на фюрера значительно усилило влияние и значение карательных органов как в армии, так и среди населения. Продолжались аресты – каждый офицер чувствовал себя неуверенно.

Вот почему телеграмма, в которой барону фон Гольдрингу предписывалось немедленно прибыть в штаб командования северной группы, взволновала не только Генриха, но и его друзей – Лютца и Матини. Среди генералов, уже замученных в гестапо, были Денус и Гундер, а Генрих не скрывал от друзей, что в своё время он, по поручению Эверса, дважды был у Гундера в его парижском особняке. Таким образом, вызов в штаб командования мог означать и то, что фон Гольдринга будут допрашивать о связях Эверса с другими генералами. Ничего хорошего такой допрос, конечно, не сулил.

Узнав о вызове, Лемке подозрительно взглянул на Генриха, и в глазах его блеснули злорадные огоньки. Будь на то его воля, он, не задумываясь, арестовал бы этого надменного барона, ведь не зря же сам приёмный отец просил приглядывать за ним. Но на такой серьёзный шаг Лемке не отважится. Пусть решает Бертгольд! Или штаб командования! Лемке был уверен, что вызов в штаб добром не кончится. Генрих очень хорошо понял взгляд Лемке. И беспокойство его ещё возросло.

Оно не уменьшилось и по приезде в штаб командования. Ничего не объясняя, ему заявили, что он должен явиться в окружную комендатуру.

Окружная комендатура? Генрих почувствовал, как тоскливо сжалось его сердце. Молнией промелькнула мысль о спрятанном под манжетом маленьком браунинге. Только бы не упустить время. А может, всё обойдётся, как когда‑то в кабинете Лемке? Прежде всего – ни тени волнения во взгляде, в жестах, поведении. Хорошо, что комендатура находится в нескольких кварталах от штаба: будет время все продумать, взять себя в руки.

Оберст фон Кронне принял Генриха в роскошном кабинете, из оков которого открывался чудесный горный вид. Чуть приподнявшись в кресле, оберст довольно небрежно кивнул головой и предложил Гольдрингу сесть. Этот оттенок превосходства, подчёркнутая подтянутость фигуры, ловкость и чёткость всех движений хорошо были знакомы Генриху. Он сразу узнал в молодом тридцатипятилетнем офицере представителя старинного юнкерского рода.

– А я вот сижу и любуюсь пейзажем, – неожиданно сказал фон Кронне. – Он меня успокаивает и рождает ясность мысли. Как хорошая картина, висящая на стене.

– Вам, герр оберст, надо поехать в Кастель ла Фонте и посмотреть Гранд‑Парадиссо во время захода солнца.

– О, я вижу, вы разбираетесь в этих вещах, – бросил Кронне, разглядывая Генриха с головы до ног. – Вас проинформировали, зачем вас вызвали сюда?

– Нет, просто приказали явиться к вам. О причинах я даже не догадываюсь.

– Так вот что, герр гауптман: после событий, происшедших в Берлине на днях, командование решило, отбросив все церемонии с этими итальянцами, ввести в Северной Италии строгий оккупационный режим. Одной из мер является организация военных комендатур, которым будут подчиняться все муниципалитеты. Комендантом Кастель ла Фонте и всего прилежащего к нему района назначаетесь вы! Генрих почувствовал, как отлегло у него от сердца,

– Вы, барон, конечно, понимаете, что такое назначение – выражение большого доверия к вам. Вы должны оправдать его безупречным выполнением возложенных на вас обязанностей, верной службой фюреру и фатерланду. Большие светло‑серые глаза Кронне внимательно смотрели на Гольдринга.

– Мундир офицера обязывает меня безупречно выполнять обязанности, на каком бы посту я ни был. Но этот знак доверия я расцениваю особенно высоко.

– Мы надеемся на это! Вам знаком район, где вы будете комендантом?

– Обязанности офицера по особым поручениям достаточно обширны, и мне пришлось побывать почти во всех населённых пунктах, где находятся подразделения нашей дивизии. Так что, осмелюсь сказать, я знаю этот район.

– Тем лучше. Отныне вы полновластный его хозяин и целиком отвечаете за порядок в нём. Учтите по территории вверенного вам района проходят очень важные для фронта железная дорога и автострада. Кроме того, в вашем районе расположен военный объект чрезвычайно важного значения. Завод охраняется специальными командами эсэс. Но вам придётся установить очень тесный контакт с командирами этих отрядов. В вашем непосредственном распоряжении рота горных егерей, командир которой будет вашим помощником, рота чернорубашечников… Генрих поморщился.

– Эта рота состоит из проверенных вполне солдат, на неё можно положиться. Кроме того, даём вам два взвода парашютистов. Знаю – сил маловато для такого района, как ваш. Но ничего не поделаешь. В случае крайней нужды сможете обращаться за помощью в подразделения дивизии и к майору Штенгелю. Но, подчёркиваю, только в крайних случаях. В вашем районе действует бригада гарибальдийцев и несколько мелких отрядов различной политической окраски. Главные усилия направьте на гарибальдийцев, они для нас наиболее опасны. Борьба с ними должна быть повседневной и беспощадной. Надеюсь, что смогу оказать вам помощь советами, указаниями, но на то, что поможем живой силой, не рассчитывайте. Вот, кажется, и, все. Да, ещё одно. Вам надо немедленно подыскать приличное помещение, хорошо его обставить. Не относитесь к этому, как к второстепенному делу. Те, кто будут обращаться к вам, должны чувствовать уважение к новой власти. Я считаю целесообразным напомнить вам слова великого Гёте: «Всякая внешняя благопристойность имеет свои внутренние основания». Штат вы должны подобрать сами, но следите, чтобы не пролез гарибальдийский агент. Они наверняка постараются это сделать. Я скоро приеду в Кастель ла Фонте и хотел бы, чтобы к этому времени все организационные дела были завершены. У вас есть вопросы?

– Сейчас нет, но они непременно возникнут. Я просил бы разрешения обращаться к вам по мере надобности.

– Делайте это когда угодно, но избегайте телефонных разговоров. Личный контакт куда надёжнее.

Новое назначение приятно удивило Генриха. Как комендант он отвечал за весь район, в том числе и за расположенные в нём объекты, а это означало приближение его к заводу, вокруг которого сосредоточились все его помыслы. Генрих справедливо считал, что это назначение не обошлось без вмешательства его будущего тестя. Бертгольд действительно решил, что лучше забрать Генриха из штаба дивизии, которой командовал крамольный генерал. Правда, он умер, но мог оставить после себя нездоровое окружение. Но больше всего обрадовали происшедшие перемены Матини.

– Это же прекрасно! – воскликнул он, когда Генрих рассказал ему о своей поездке в штаб командования. – Я уверен, что теперь в нашем районе не будет массовых расправ с беззащитным населением, которые проводятся по всей Северной Италии.

Но новое назначение вызывало и новые осложнения. Отвечать за спокойствие в районе означало бороться с теми, кто нарушал это спокойствие. А спокойствие, с точки зрения оккупантов, заключалось в беспрекословном повиновении населения гитлеровцам, рассматривавшим каждого итальянца как потенциального врага.

Понятия о спокойствии у итальянского населения и у оккупантов были настолько различны, что безболезненно примирить их было невозможно.

Генрих понимал, что если он с самого начала не установят хотя бы молчаливого контакта с местным населением, это немедленно приведёт ко всяческим осложнениям между ним и жителями подчинённого ему района.

На следующее утро, когда Лидия пришла убирать комнаты, Генрих обратился к ней с неожиданным вопросом:

– Вы хорошо знаете немецкий язык?

– Лучше французский.

– Но вы понимаете, когда я разговариваю с вами по‑немецки?

– Все. Но говорить мне трудно.

– Не велика беда. Научитесь. Что вы ответите на моё предложение перейти на другую работу?

– Я не понимаю… На какую именно?

– В Кастель ла Фонте организуется военная комендатура. Меня назначили комендантом. Я плохо знаю итальянский язык, а в комендатуре есть должность переводчика. Я хотел бы, чтобы вы заняли её… Предложение было слишком неожиданным для девушки. Она заколебалась.

– А не будет поздно, если я отвечу вам завтра? Так сразу решить я не могу. Подумаю…

Генрих на это и рассчитывал. Лидии не столько надо подумать, сколько посоветоваться, и он охотно согласился подождать день – два и не торопить её с ответом.

Кубис с головой ушёл в хлопоты о своём благосостоянии. Его вполне устраивала квартира из шести комнат, уютно меблированная и нарядная, завтраки, обеды и ужины, которыми потчевала его молодая жена. Тем более, что молодой чете они ничего не стоили – все расходы по хозяйству Лерро взял на себя, и Кубис почти не тратил своего офицерского жалования. Однако Кубис не чувствовал себя спокойно, и будущее уже не казалось таким розовым, как раньше.

Генрих не ошибся, оценив приданое Софьи в двести пятьдесят тысяч марок. Но Кубис лишь позже понял, что цены на овец так высоки только потому, что сейчас война и все продукты питания, особенно мясо, стоят очень дорого. Пауль уже ознакомился с довоенными ценами на мясо и шерсть. Он пришёл к выводу, что в мирных условиях приданое его жены уменьшится втрое. Это его так взволновало и ошеломило, что Кубис решил посоветоваться с Генрихом, не ликвидировать ли им с Софьей ферму сейчас?

– Понимаете, Генрих, меня сильно волнует будущее. Сейчас, пока жив тесть, все хорошо. Он хорошо зарабатывает и не считается с затратами на хозяйство. Но он уже не молод, часто болеет. Не исключена возможность, что я скоро стану полновластным хозяином наследства. – И это не только не улучшит моего положения, а ухудшит его.

Даже манера разговаривать изменилась у Кубиса, каждое его слово теперь дышало апломбом предусмотрительного человека.

– А знаете, я уже сам об этом думал, – признался Генрих.

– Очень трогательно с вашей стороны!

– Ведь я немножечко виноват в изменении вашего семейного положения и чувствую перед вами… ну, как вам сказать… моральную ответственность, что ли… Возможно, у вас есть основания для волнений о будущем…

– А если теперь продать все недвижимое имущество и вложить деньги в какое‑либо прибыльное предприятие? Или обратить их в ценности?

– Как вам сказать! Надо быть большим знатоком в таких делах, чтобы не дать себя обмануть.

– Когда кончится война, мы бы могли с Лерро открыть…

– Погодите минуточку – я вас прерву. Мне хочется задать вам один вопрос. И не как зятю Альфредо Лерро, а как старому и опытному сотруднику гестапо. Как вы думаете, что будет с вашим тестем на исходе войны, если Германия, упаси боже, её проиграет?

– Она уже её проиграла… Но я не понимаю вопроса.

– Не надо быть чересчур дальновидным, чтобы понять – Альфредо Лерро работает не на заводе, изготовляющем зонтики или детские игрушки.

– Он изобрёл…

– Не надо! Не надо! Я не хочу знать секретов, которые мне не положено знать!.. Но я уверен: если его особой так интересуются и так его охраняют, то деятельность Альфредо Лерро имеет отношение к тому новому оружию, о котором так много пишут…

– Вы угадали!

– Послушайте, Пауль! Не ставьте меня в глупое положение. Я предпочитаю держаться подальше от государственных тайн и поэтому не слышал, что вы сказали. Забыл об этом! Я выскажу лишь логические предположения…

– Простите! Молчу как рыба.

– Что сделали бы вы как руководитель гестапо, если бы знали, что Германия проиграла войну, а в руки её врагов, в руки победителей, попадут все достижения немецкой военной технической мысли?

– Я?.. Я бы уничтожил все наиболее ценное… ну, и вообще позаботился, чтобы ничто не попало в руки врагов.

– Абсолютно логично! Так поступил бы, каждый разумный работник гестапо. А что бы вы сделали с автором важнейшего изобретения? В области военной техники? Ведь сегодня этот автор служит фюреру, а завтра может соблазниться долларами или фунтами, стерлингов, даже русскими рублями! Что бы вы сделали с изобретателем как руководитель гестапо?

Пауль Кубис медленно, не отрывая взгляда от лица собеседника, всем корпусом подался вперёд.

– Вы уверены, что…

– Предположение ещё не есть полная уверенность… Мы с вами даём друг другу урок логического мышления. И только. Впрочем, к чёрту этот разговор, он, я вижу, взволновал вас. Давайте о чем‑нибудь другом!

– О нет, нет! Это именно тот разговор, который раз уж начали, продолжайте до конца. Что же мне, по‑вашему, делать?