Двадцать восьмое Октября. Вторник

МУЗЫКАЛЬНАЯ СТУДИЯ Б; 11:31.

Трипп почти доходит до двери студии, когда, потеряв самообладание, разворачивается. Идя обратно к репетиционной для оркестра, он слышит доносящийся оттуда голос Патрисии Кент. Она идет сюда. Быстро развернувшись, он стучит в дверь студии Б.

Только дверь открывается, он проскальзывает внутрь.

На Лайле синие джинсы, бледно-зеленая футболка и шарф с бахромой. Ее карие глаза сияют теплом, подумал он, словно наделены сверхсилой сращивать кости или открывать двери.

– Ты пришел! – шепчет она. Гитара уже вытащена из чехла и прислонена к скамейке, будто они старые друзья. Он немного успокаивается.

– Якоби тебя видел? – спрашивает она.

– Нет, – шепчет он в ответ.

Им слышно, как приближается Патрисия. Вот она закрывает дверь.

Лайла прикладывает палец к губам.

– Дождемся, когда она начнет играть, – объясняет она.

Спустя минуту начинает звучать валторна.

Лайла берет свой обед.

– У меня тут тунец, – говорит она.

– И никаких гранатов? – спрашивает он.

– Только тунец.

Он кивает.

– Оно и чувствуется.

– Извини, – произносит она. – Я открою окно.

– Да, пожалуйста, – отвечает он. – Желательно с видом на океан.

Она смеется.

– Я только понял, что эта студия размером с коробку печенья, – говорит он.

– Печенья с ароматом тунца. Прости.

– Имеет значение, – говорит он.

– Запах?

– Нет. Находиться в одном помещении в одно и то же время... я нервничаю.

Лайла улыбается.

– Именно этим ты и отличаешься.

– Тем, что нервничаю?

– Тем, что признаешь. Большинство людей не говорят об этом вслух. Большинство людей притворилось бы, что не нервничают.

– И что же это говорит обо мне?

Ее брови взлетели.

– Что ты необычный? – Она собирается добавить, что тоже нервничает. Но он присел посмотреть на лежащую, на боку виолончель.

– Сыграй мне Моцарт-ареллу на виолончели, – просит он.

– Нет. Сыграй мне на гитаре свою песню. – Она берет гитару и передает ему. Сидя на полу, он наигрывает аккорды, затем поет:

– Домой, домой на ранчо, туда, где олень с антилопой играют...

Она смеется.

– Ладно. Зажги со своей песней. – Он передает ей гитару.

– Я слишком нервничаю. Куда проще играть на виолончели перед миллионом человек, чем сыграть перед тобой хоть один аккорд.

– Я отвернусь.

– Я спою, но только если ты тоже споешь, – говорит она.

– Хорошо, но только после тебя.

Она достает полученный от него блокнот и открывает, чтобы, если забудет что-то, подглядывать в текст.

– Милый блокнот, – произносит он.

Она улыбается, и он разворачивается и теперь сидит к ней спиной. Стена перед ним совершенно пустая.

Она играет и поет, и голос ее, растекаясь по студии, набирает уверенность и силу.

 

Вина на рукавах и подошвах ступней.

Вина под ворот прилипла как на клей.

Проникнув в воскресенье, сжирает меня.

Похороню в понедельник, но она не мертва.

Все стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит,

Стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит,

Стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит.

Едва начнется этот стук – его уже не прекратить.

От вины горечь во рту, ее языком улови.

Струйки вины бегут по венам, в крови.

Спрячусь от этого чувства во вторник, но выбора нет.

Придет пятница и с ней выдавший в голосе ответ.

И она все стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит,

Стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит,

Стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит.

Едва начнется этот стук – его уже не прекратить.

Не говори, что едва я вхожу, ты не слышишь этот звук,

Громче с каждой минутой этот бум-бум стук.

Когда она приступает к финальному припеву, ее голос окружает и обволакивает его.

 

Стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит,

Стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит,

Стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит.

Едва начнется этот стук – его уже не прекратить.

Она заканчивает петь, и наступает тишина.

– Тебе она не понравилась?

Он оборачивается.

– Она удивительна. Серьезно. Я поражен.

Лайла улыбается.

– Да?

– Откуда ты ее взяла? Это настолько не в стиле... Баха.

Она смеется.

– Знаю. Если бы месяц назад сказал, что я напишу такую песню, я бы ответила, что ты спятил. Раньше мне казалось, что чтобы написать песню, сперва надо услышать ее в голове, а потом сесть и переписать ее на бумагу с нотацией. Так делали в фильмах про Моцарта и Бетховена. Но твой способ, где надо играть, пока тебя не озарит, мне нравится больше.

– Твоя песня – действительно хорошее озарение.

Его улыбка заражает.

– Ну, в любом случае, – говорит она, – я не знаю, как закончить песню.

Он берет гитару.

– Может, вернуться к аккорду Хендрикса в тональности Е и ускорить ритм? – Он пробует и показывает ей, как играть этот ритм, отчего ее глаза начинают светиться. Она забирает гитару и пробует сыграть.

– Отлично. – Он смотрит на нее. – Поверить не могу, что ты так быстро учишься.

– Это все из-за виолончели, – отвечает она. – Можно одолжить твой медиатор?

Трипп колеблется.

– Я его не украду, – говорит она.

– Он...

– Тсс! – шикает она. – Кажется, я слышала голос Якоби.

– Это его правило – идиотское.

– Он боится, что если здесь будут находиться два человека, мы будем болтать, а не играть.

– Два ученика, разговаривающих друг с другом. Вызывайте полицию.

Лайла прислушивается, пока не убеждается, что учителя там нет.

– Ладно. Твой черед. – Она передает ему гитару и отворачивается лицом к стене. – И без воплей, иначе нас вышвырнут отсюда.

– Не буду я петь.

– Цыпа.

– Мой текст не очень хорош. – Он вынимает подаренный Лайлой блокнот.

– Милый блокнот, – говорит она, улыбаясь.

Он открывает страницу с текстом и вчитывается в записи.

– Знаешь, что интересно, мы оба писали в тональности Е. – И он играет аккорд.

Она улыбается.

– Мы на одной волне. Давай же, спой.

Он волнуется, но поет.

Обманы, ложь и сговор,

Нарушения, фальсификации,

Кричу, со злостью разговор,

Мечтаю о конспирации,

Недостатки в мысли каждой,

Как извращенная гарантия,

Я угроза, я заноза

И мне не стоило рождаться.

Я виновен, о, виновен,

Я виновен, о, виновен,

Я виновен, о, виновен,

Отбываю срок я за преступление. Бум, бум, бум.

Военные преступления, их не скрывая,

Осужден я без суда и следствия,

Нет у меня адвоката,

Я буду держаться бесстрастно.

Я угроза, я заноза.

И мне не стоило рождаться.

Я виновен, о, виновен,

Я виновен, о, виновен,

Я виновен, о, виновен,

Отбываю срок я за преступление. Бум, бум, бум.

Стоит ему закончить, она вскакивает на ноги.

– Кажется, они полифоничны!

– Полифоничны?

– Две разные мелодии созвучны! Полифония – это почти вся музыка эпохи барокко. Это так здорово. Давай запишем наши песни и поставим их играть одновременно, увидишь, они созвучны.

Они записывают сперва песню Лайлы, а потом и песню Триппа в том же темпе. Затем объединяют в один файл и включают произведение. Каждая фраза искусно накладывается на другую, их голоса сливаются в гармонии.

Глаза Лайлы искрятся.

– Они дополняют друг друга!

Трипп смеется.

– Действительно.

КОРИДОР ШКОЛЫ РОКЛЭНД; 15:16.

 

Идя по коридору, Лайла достает телефон и набирает Триппу.

– Привет, – отвечает он.

Она прижимает телефон к уху, чтобы лучше слышать его в шумном коридоре.

– Привет, у тебя науку Сандерс преподает? – спрашивает она.

– Нет. Пикли.

– Вы сейчас на третьем разделе? Не думаешь, что это интересно? Про барабанные перепонки. – Кто-то тычет ее в плечо. Чуть не закричав, она оборачивается и видит Триппа.

– Прости! – смеется он.

Она озирается вокруг в поисках Энни.

– Просто...

– Не хочешь, чтобы видели, как мы разговариваем?

– Нет! Не так. Только Энни. Она раздувает из этого огромное событие. Просто она не отстанет от меня.

– Ну, есть люди, которые из любой мухи раздуют слона. В любом случае, тебе повезло, что у тебя ведет Сандерс. Голос Пикли так раздражает. Я всегда пытаюсь отключиться от него.

– Но звуковой блок это так интересно! Мой голос, буквально, крошечными молоточками стучит тебе по ушам.

– Что?

– Как устроен звук. Прямо сейчас я с тобой разговариваю, и звук исходит от меня в виде воздушных волн, молекулы воздуха толкают друг друга, пока не попадут к тебе в ухо. А когда волна достигает твоей барабанной перепонки, барабанная перепонка вибрирует, вот так ты и слышишь. Так что мой голос, буквально, крошечными молоточками стучит тебе по ушам. Разве это не круто?

– Ты и правда, ботаничка. Вот это круто.

Лайла замечает в коридоре Энни.

– Тебе пора.

– Мне пора?

– Идет Энни.

– Хорошо, научный гуру.

Он уходит, а она мчится к шкафчику, где делает вид, что занята написанием сообщения.

– Итак, – говорит Энни. – Кому пишешь?

– Папе. – Лайла откладывает телефон и наклоняется за учебником по французскому, лежащему на нижней полке. – Просто напомнила ему, что мы останемся со «Сладкоежками».

– Что это? – Энни вытаскивает подаренный Триппом блокнот из заднего кармана Лайлы.

Лайлы выпрямляется и забирает его обратно.

– Ничего.

– Ничего себе! – говорит Энни. – Кое-кто обидчив.

Лайла видит на лице Энни подозрение, но улыбается, словно ничего и не было.