Баклажаны по‑пармски по рецепту Беппи 8 страница

Я тоже страдала от одиночества. С Одри мы виделись не больше часа в день, и все, что мне оставалось, – это шитье. И я отчаянно скучала по Беппи. Когда он был рядом, все казалось мне другим. Я могла в одиночестве бродить по Риму и сидеть у фонтана Треви или на ступенях Испанской лестницы, но я грустила и чувствовала себя неприкаянной.

Так что, когда однажды воскресным солнечным утром Джанфранко зашел за мной в кафе Анастасио, я испытала что‑то вроде благодарности. Это был все тот же полноватый юноша, злоупотреблявший одеколоном и выглядевший так, будто он слишком много времени проводит с расческой перед зеркалом. И все‑таки что‑то в нем изменилось. Спустя некоторое время я поняла, что все дело в улыбке. Она как‑то преображала лицо Джанфранко, делая его гораздо более симпатичным. Странно, но даже его неизменная важность куда‑то исчезла.

– Я отвезу тебя на пляж, – сообщил он. – Сегодня так жарко, что сейчас самое место у моря.

Одри облокотилась на стойку и понуро опустила плечи.

– Ох ты господи, на пляж! Как здорово! Кэтрин, я тебе завидую. Сегодня здесь будет настоящее пекло.

– В машине, которую я одолжил, и для тебя найдется местечко. Ты можешь поехать с нами, я буду только рад, – вежливо предложил Джанфранко.

– Одри, поезжай с нами, пожалуйста. Попроси Анастасио, чтобы он тебя сегодня отпустил, – взмолилась я.

Она заколебалась, но потом покачала головой:

– Нет, я уже сказала ему, что сегодня буду работать, так что ничего не поделаешь. И потом, мне нужны деньги.

Джанфранко снова улыбнулся:

– Значит, получается, только ты и я, Катерина.

Меня как током ударило, когда я услышала из его уст свое имя, придуманное Беппи специально для меня. Я вдруг почувствовала себя самой настоящей изменницей. Провести целый день с парнем! Даже если это его лучший друг, не говоря уж о том, что он сам навязал мне его компанию.

– А может, нам стоит подождать, пока Одри сможет поехать с нами? – предложила я.

Но Джанфранко даже слышать об этом не хотел.

– Мы возьмем ее с собой в другой раз, – пообещал он. – А теперь иди и быстренько собирайся. Ехать придется долго, так что пора отправляться в путь.

Он ждал меня в баре, пока я бегала в пансион синьоры Люси за купальником и широкополой шляпой. Я не представляла, о чем я буду с ним беседовать во время нашего долгого пути. Я чувствовала себя неловко от мысли, что окажусь одна в машине с мужчиной, но выхода не видела. Так что, собрав пляжную сумку, я вернулась в бар.

Получилось так, что беседу поддерживал в основном Джанфранко. Он смешил меня до слез бесконечными рассказами об их с Беппи мальчишеских проделках. Они знали друг друга с тех пор, как он себя помнил. Они были слишком бедны, чтобы позволить себе игрушки. Сплошь и рядом у них и хлеба‑то не бывало вдоволь, говорил он. День‑деньской они гоняли по улочкам их родной деревушки Равенно, затерянной в горах: строили замки, лазали по деревьям и охотились на мелких птиц. Я без труда могла представить себе Беппи маленьким мальчиком – худеньким, в поношенных шортах, с расцарапанными в бесконечных приключениях коленками, с почерневшей на солнце кожей. И мне нравилось слушать, как о нем рассказывает Джанфранко.

Мы долго ехали к побережью по прямому, как стрела, шоссе и когда наконец добрались до пляжа, то уперлись в длинную вереницу автомобилей. Даже с опущенными стеклами мы, сидя в машине, изнемогали от зноя, и я завидовала девушкам, с ветерком пролетавшим мимо нас на мотороллерах. Их волосы развевал легкий ветерок.

Джанфранко то и дело нажимал на клаксон и обмахивался рукой. Струйки пота текли по его лбу и верхней губе.

– Уф. Похоже, сегодня всем не терпится искупаться. Это просто смешно. Дома нам никогда не приходилось стоять в очереди, да и пляжи там в сто раз лучше. – Он снова нажал на клаксон и вполголоса выругался.

На пляже, когда мы в конечном счете туда попали, тоже яблоку негде было упасть. Многочисленные семейства заняли места, поставив зонтики и шезлонги, а некоторые даже разложили походные столики, уставив их тарелками с запеченной пастой, завернутым в фольгу мясом, сыром и хлебом. Эффектные девицы растянулись на песке, подставив тела под палящие лучи солнца. Старички резались в карты, молодые играли в лапту и волейбол. Ребятишки строили башни из мокрого песка. Отовсюду доносился смех, гомон и громкие пререкания.

Мы с трудом нашли свободное местечко и расстелили полотенца, чтобы присесть. Джанфранко взял напрокат небольшой пляжный зонтик в полоску и воткнул его в песок.

– Я не захватил с собой ничего перекусить, – извиняющимся тоном сказал он. – Но тут поблизости есть неплохая кафешка. Попозже мы можем купить там пиццу.

Он стянул с себя одежду, и я увидела, что эластичные плавки врезаются в его выпирающее брюшко. Его живот напоминал молочно‑белый шар моцареллы, но Джанфранко это, видимо, нисколько не смущало. Да и никого вокруг, как я вскоре заметила, тоже. Старухи с толстыми бедрами, ноздреватыми, как губка, и молодые мамаши с расплывшимися талиями красовались в купальниках, нимало не переживая по поводу недостатков собственной внешности.

Но мне, когда я избавилась от своей юбочки и стащила через голову блузку, стало очень неловко. Я стояла перед Джанфранко абсолютно ничем не прикрытая, в одном купальном костюмчике, сознавая, что он не сводит с меня глаз.

– Наверное, я сначала по‑быстрому окунусь. Я мигом.

Окунувшись в прохладную воду, я почувствовала колоссальное облегчение. Джанфранко за мной не пошел; он сел на песок, наблюдая, как я уплываю на глубину, подальше от толпы. Я хорошо плавала. Каждую неделю мы с отцом ходили в бассейн, а летом обязательно проводили по нескольку дней в Брайтоне и плавали там на море. Но здесь все было по‑другому: вода более теплая и соленая и все вокруг более синее и яркое. Я перевернулась на спину и подставила лицо солнцу. И ощутила блаженство.

Когда я вернулась на берег, Джанфранко настоял на том, чтобы намазать мне спину маслом для загара.

– Так ты лучше загоришь, – объяснил он.

Я смутилась. Ощущение того, как его пухлые руки нежно втирают мне в спину ароматное масло, было непривычным и, пожалуй, не слишком приятным.

Я ненадолго задремала, а когда проснулась, Джанфранко уже принес по куску пиццы на пластиковых тарелочках и две бутылки кока‑колы с торчащими из горлышек соломинками.

– Я подумал, что ты проголодалась, – сказал он.

– Да, точно. Это, должно быть, морской воздух.

Воспоминание о его руках на моей спине и осознание того, что я лежу рядом с ним на полотенце и мы оба практически голые, снова вогнало меня в краску. Мне захотелось, чтобы все это поскорее закончилось.

– Интересно, что сейчас поделывает Беппи? – выговорила я, прожевывая кусок пиццы. Она была очень жирная, щедро приправленная чесноком.

Джанфранко пожал плечами:

– Ублажает сестру и мамашу, я полагаю. Держу пари, они вне себя от радости, что он вернулся домой.

– А какая она, его сестра? – спросила я, пытаясь придерживаться нейтральных тем.

– Изабелла? Она милая девушка.

– Она красивая?

– Нет, не очень… Нет, я так не думаю. Но она очень хорошая девушка. Она так печется о своей матери. – Джанфранко приставил ладонь козырьком ко лбу, чтобы лучше рассмотреть меня. – Но она далеко не такая красивая, как ты, Катерина, – негромко добавил он.

Я промолчала. Покончив с пиццей, я снова легла на спину и, закрыв глаза, притворилась, будто сплю. Я слышала, как Джанфранко отправился купаться, неуклюже подпрыгивая на обжигающе горячем песке. А я лежала и думала: что делать дальше? Я знала, что Беппи совсем не на это рассчитывал, попросив своего лучшего друга присмотреть за мной.

Мы провели на пляже чуть ли не весь день, купаясь и загорая, пока я не заметила, что оба мы сильно обгорели. Воспользовавшись этим предлогом, я быстро оделась.

– Давай сходим в кафе, выпьем холодного пива с оливками и потом поедем домой, – сказал Джанфранко. – Я хочу вернуться в Рим, пока нет пробок.

На балконе кафе дул легкий приятный ветерок. Мы сидели в тени и смотрели на пляж.

– В среду у меня опять выходной, – объявил Джанфранко. – Хочешь, можем опять приехать сюда или поедем куда‑нибудь в другое место?

Меньше всего мне хотелось провести с ним еще один день на пляже.

– Давай поедем куда‑нибудь в другое место, – предложила я.

– Ладно, я постараюсь снова взять машину напрокат и продумаю, куда нам лучше отправиться.

По дороге домой он без умолку трещал о своем отеле. Большую часть того, что он рассказывал, я уже слышала от Беппи. Я знала все об их шеф‑поваре, выпивавшем бутылку сухого красного еще до начала обеденного перерыва, и о главном официанте, с которым они как‑то поспорили из‑за чаевых, но все равно слушала. Лучше уж скучать, выслушивая набившие оскомину истории, чем терпеть его невыносимые ухаживания.

– Что ж, до среды, – сказал он, высаживая меня у входа в бар Анастасио. – Советую тебе встать пораньше, чтобы мы могли весь день провести вместе.

 

Все, чего мне сейчас хотелось, – это как можно быстрее поговорить с Одри. Несмотря на то что я вся просолилась от морской воды и покрылась коркой засохшего песка, к синьоре Люси я не пошла, а прямиком отправилась в бар. Одри сидела за стойкой, обмахиваясь глянцевым журналом.

– Ох и повезло же тебе, – простонала она, едва завидев меня. – Наверняка весь день из воды не вылезала? Как же я жалею, что не поехала с вами. Здесь все будто вымерло. Э, да ладно, может, в следующий раз.

– О да, пожалуйста, непременно поезжай с нами в следующий раз, – с жаром ответила я.

Одри вопросительно подняла брови:

– А что? Что‑то случилось?

Я почувствовала себя ужасно глупо; ведь на самом деле Джанфранко ничего особенного не сделал. Напротив, он вел себя любезнее, чем обычно. И все‑таки в его манере мне чудилось что‑то зловещее, противоестественное.

– Ну так не ходи с ним в следующий раз, – предложила Одри, когда я обо всем ей рассказала. – Просто скажи: «Я не могу».

– Но я уже пообещала, да и Беппи хотел, чтобы я… В общем, это не очень удобно, – простонала я. – Пожалуйста, поезжай с нами в среду. Хорошо, если бы ты со мной поехала!

Она замялась.

– Что ж, там видно будет… Я пока не знаю.

– Не можешь же ты все время работать!

Она сморщила нос.

– Дело в том, что я не планирую надолго здесь задерживаться. Я уже скопила достаточно денег, чтобы оплатить дорогу в Соединенные Штаты. Я еду в Нью‑Йорк повидаться с Луисом. Это один из двух парней‑военных, что подвозили нас, помнишь? Тот, что потемнее и посимпатичнее. Ты ведь в курсе, что я с ним переписываюсь?

– Да.

– Мне жутко не хочется оставлять тебя, Кэтрин. Здесь было по‑настоящему классно, но…

Я вспылила:

– Неужели ты думаешь, что влюблена в этого американца?

– Возможно… Ну… Я сама не знаю. – Она смотрела в окно, старательно избегая моего взгляда.

– Ты провела с ним в машине всего‑то несколько часов. Ты едва его знаешь. И теперь собираешься обогнуть половину земного шара, чтобы с ним увидеться?

– Не надо так, Кэтрин, – проговорила она печально.

– По‑моему, это очень глупо, вот и все.

– Я знаю, знаю. Но в нем что‑то есть. Вспомни, какой ты была, когда встретила Беппи. Сама говорила, что только он и был у тебя на уме, разве не так? Так вот, у меня с Луисом то же самое, просто я ничего не говорила ни тебе, ни Маргарет, потому что думала, что все безнадежно. А потом мы начали переписываться и многое друг о друге узнали. Может, он именно тот, кого я всю жизнь искала, Кэтрин, и если я не поеду в Америку, то никогда этого не пойму.

Я молча смотрела на нее. Одри всегда была авантюристкой и вечно искала приключений на свою голову. Мне не верилось, что мы скоро расстанемся.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала… – произнесла я и поняла, что плачу.

– Ох, Кэтрин… – Она вышла из‑за стойки и обняла меня. – Я знаю, знаю.

Она тоже немного поплакала, гладя меня по голове.

– Знаешь, может, у нас еще ничего не получится и я смиренно приползу назад, умоляя Анастасио взять меня обратно.

– Но если у вас все получится, ты ведь останешься в Нью‑Йорке?

Она присела на стул рядом со мной.

– Если честно, так далеко я еще не планировала. Ты сама видела, я работала как проклятая, откладывая деньги на билет… Все, о чем я могла думать, – это когда я снова увижусь с Луисом.

– Это я могу понять.

– А как же ты? – спросила она. – Ты‑то что будешь делать? Вернешься в Лондон или поедешь в Баттипалью, чтобы повидаться с Маргарет?

– Нет, я останусь в Риме и дождусь Беппи. Он обещал, что вернется.

– Но с тобой, когда ты останешься здесь совершенно одна, ничего не случится?

Я состроила выразительную гримасу:

– Совершенно одна я здесь не останусь. У меня ведь есть Джанфранко, чтобы присматривать за мной, верно?

Мы рассмеялись и снова крепко обнялись. Одри налила нам по бокалу кампари с лимонадом, и мы выпили за ее счастливое будущее в Америке.

– Долго еще ты планируешь здесь пробыть? – спросила я.

– Две недели. Я уже забронировала билет и предупредила Анастасио. Но я такая трусиха, что до последней минуты не решалась тебе открыться. Я знала, что это будет просто ужасно.

Я не представляла, как буду жить в Риме одна, без Одри. Покончив с коктейлем, я выбежала из бара и бросилась к синьоре Люси, где могла зарыться головой в подушку и как следует выплакаться.

 

Последние две недели Одри в Риме промелькнули как один миг. Накануне ее отъезда мы отправились на пляж, но нам было слишком грустно, чтобы мило беседовать.

– Знаешь, на самом деле мне очень страшно, Кэтрин, – призналась она, сидя рядом со мной на песке. – Что, если я снова увижу его, а он мне разонравится?

Про себя я задавалась тем же вопросом, но я не ожидала, что Одри тоже это волнует. Она была так не похожа на себя в эти дни – менее самоуверенная и намного более уязвимая. И я уже давно не видела, как она встряхивает головой, чтобы все обратили внимание на ее прелестные светлые волосы.

– Если у вас ничего не получится, ты всегда можешь вернуться обратно, – заверила я.

Она задумчиво посмотрела на море.

– Сомневаюсь, вернусь ли я вообще когда‑нибудь обратно, – вслух размышляла она, а потом нахмурилась. – Что случится с нами – с тобой, со мной и Маргарет? Как ты думаешь, мы еще когда‑нибудь увидимся?

Будущее волновало меня с того самого дня, как я познакомилась с Беппи. Я не представляла себе жизни без него, но в то же время даже вообразить не могла, как мы будем жить вместе. Ведь жили мы слишком по‑разному в мирах, слишком далеких друг от друга.

– Понятия не имею, – призналась я наконец. – Я совсем как ты. Все, о чем я могу думать, – это когда снова увижусь с Беппи. И не могу заглядывать дальше этого.

А потом вернулся Джанфранко с холодной кока‑колой, и мы пили ее, лежа на солнышке, прислушиваясь к веселому гомону других отдыхающих и стараясь не думать о том, что ждет нас впереди.

 

Пьета заметила, что мать, погрузившись в воспоминания, снова отложила иголку и забросила шитье. Временами Пьете казалось, будто мать вообще забыла о том, что ее кто‑то слушает. Она почти все время смотрела в окно, но не на небо или на причудливые тени от бамбуковых шестов у них в саду. Видела она лишь свое прошлое.

И вот теперь, расшивая нежную поверхность тафты крошечными бисеринками, Пьета размышляла о любви и о том, как непросто ее найти. Мать встретила свою любовь в Риме, у фонтана, ее подруга Одри – в машине, путешествуя по Швейцарии. Очень долго Пьета думала, что и у нее тоже так будет. Когда‑нибудь в совершенно неожиданном месте она повстречает человека, за которого ей захочется выйти замуж. Но пока тех, с кем она знакомилась в барах и клубах, интересовали отношения только на одну ночь, а если очень повезет, на месяц или два. Потом они начинали что‑то невнятно бормотать о свободе, а вскоре и вовсе переставали звонить.

Адолората всегда утверждала, что это происходит оттого, что она слишком настойчива, но Пьета так не думала. По мере приближения к тридцати годам она все больше убеждалась в том, что в мире просто не существовало подходящего для нее мужчины. Видимо, судьба уготовила ей одиночество. Так что она полностью посвятила себя созданию свадебных платьев для других девушек, выслушивая их любовные истории и матримониальные планы и пытаясь гнать от себя тяжелые мысли. Но теперь, слушая исповедь матери, Пьета задавалась вопросом: а не слишком ли рано она поставила на себе крест?

 

 

Пьета знала, что уснуть ей не удастся. Она выпила молока, немного прогрела комнату, включив отопление, приняла ванну – словом, сделала все, что способствует крепкому сну. Когда она наконец улеглась и закрыла глаза, ее тело изнемогало от усталости, но мозг отказывался отключаться. Все ее мысли вертелись вокруг любовной истории родителей. Она понимала: если с отцом что‑то случится, очень скоро все будет кончено. При этой мысли она представила отца: как он занимается повседневными делами – играет в карты у дверей «Маленькой Италии» или копает грядки у себя на огороде. А в это время его артерии закупориваются, а он об этом даже не догадывается. Она поневоле начала размышлять о том, как они будут жить без него.

Посреди ночи она встала и спустилась в мастерскую, решив, раз уж не спится, провести эти часы с пользой и поработать. Но в последний момент побоялась, что из‑за усталости допустит какую‑нибудь оплошность, и вернулась в постель.

Она с облегчением вздохнула, увидев, что за окном светает и можно наконец оставить попытки заснуть. Включив прикроватную лампочку, она достала блокнот и ручку и принялась составлять список вопросов врачу, если удастся с ним поговорить.

Пьета варила на кухне крепкий кофе, когда наверху послышались шаги матери.

– Ты спала? – спросила она, когда та появилась в дверях, заранее зная, какой будет ответ.

– Так, подремала немного.

– Послушай, почему бы тебе не лечь снова в постель? А к папе сегодня поеду я.

Но мать покачала головой:

– Я здесь одна не останусь, Пьета. Кроме того, я хочу его видеть.

– Но ты выглядишь усталой.

– Ты тоже. Так почему бы тебе не отправиться в постель?

В итоге они поехали в больницу вдвоем. Тихо сидели в такси, за всю дорогу не проронив ни слова. Обеим не терпелось поскорее добраться до больницы, и вместе с тем обеих приводил в уныние ее металлический запах и бесконечные вереницы палат, переполненных больными и их печальными родственниками.

Беппи явно обрадовался их приходу.

– Я не могу здесь спать, – едва поздоровавшись, пожаловался он. – Шумно, все время горит свет, больные то и дело шастают туда‑сюда. А если что‑то случится, так никого не дозовешься.

Пьета заметила брошюру у его постели. Заголовок на обложке гласил: «Ангиопластика: Ваши перспективы». Она взяла ее в руки и начала читать, в то время как мама суетилась у постели мужа: поправила простыни и налила кофе из термоса в пластмассовый стаканчик.

– Звучит не так уж и безнадежно, – заметила Пьета. – Здесь говорится, что потребуется только местная анестезия, а после операции тебе не придется надолго задерживаться в больнице. А потом тебе просто надо будет принимать препараты, которые они тебе назначат, и следить за рационом. А это значит, никакого сливочного масла, жирного сыра и прошутто[26], папочка.

– Так они говорят, – мрачно ответил он. – Вчера на обед мне принесли творожок и салатик. На вкус как жеваная бумага. Какой во всем этом смысл, а?

– По крайней мере, с тобой все в порядке, Беппи, – пожурила его Кэтрин. – Радуйся, что ты жив и можешь есть творожок. Слава богу, Федерико не растерялся, немедленно вызвал «скорую» и тебя быстро привезли сюда.

– Да уж, слава богу, – согласился Беппи. – Я, конечно, люблю свой ресторан, но мне не хотелось бы там помереть.

Они все утро провели в палате, не давая ему раздражаться и скучать. Пьета выскочила купить газет, кофе и букетик цветов, чтобы хоть как‑то оживить унылую палату, а когда вернулась, увидела, что мать плачет, а Беппи пытается ее успокоить.

– Сейчас же отвези мать домой, – велел он Пьете. – Ей вредно проводить здесь так много времени.

– Нет‑нет, я хочу остаться, – недовольно ответила мать. – Почему все вечно только и указывают мне, что делать? Отправляйся спать, ступай домой… Я сама могу за себя решать. Я же не ребенок.

– Но у нас еще непочатый край работы с платьем, мама, – напомнила ей Пьета. – Может, поедем домой и ты мне поможешь?

– Не притворяйся. На самом деле тебе вовсе не нужна моя помощь. Да и потом, я больше разговариваю, чем шью.

– И все‑таки мне приятно, когда ты рядом.

– Ой, ну ладно. – Судя по ее тону, она наконец сдалась. – Дай мне еще пять минут… Ну, от силы десять. Подожди меня снаружи. Я хочу попрощаться с твоим отцом по‑человечески.

 

Бисерный узор на ткани начал обретать очертания, и Пьета видела, что трудилась не зря. Но она не преувеличила, сказав, что работы еще непочатый край. У нее уже не сгибались пальцы и болели глаза от долгих часов филигранной работы. И только мысль о том, что она услышит продолжение маминой истории, немного скрашивала мрачную перспективу многочасового сидения за пяльцами.

– Расскажи, что произошло, когда Одри уехала из Рима, – попросила Пьета, едва они уселись за работу. – Неужели ты и вправду осталась там совершенно одна?

– А что поделать?

– У тебя все было в порядке?

– Нет, не очень. Да что говорить, совсем наоборот.

 

Анастасио буквально спас меня в эти две недели в Риме без Одри. Он попросил меня поработать у него в баре. Я согласилась, хоть и подозревала, что от меня будет мало проку. Рим словно вымер, поскольку многие семьи уехали из города, так что, думаю, Анастасио вполне мог управиться и без меня, но он был по‑настоящему добрый человек и, я уверена, прекрасно понимал, как мне одиноко.

Иногда в бар заходил Джанфранко. Усевшись за стойкой и заказав что‑нибудь выпить, он наблюдал, как я работаю. Часто у меня создавалось впечатление, будто у него на меня какие‑то права: например, он неизменно давал завсегдатаям понять, что я занята. Анастасио ничего не говорил, но я подозревала, что он не жалует Джанфранко.

В конечном счете я оказалась не такой уж бесполезной, как поначалу опасалась. Мне даже понравилось запоминать, что любит выпить тот или иной посетитель, какой крепости кофе он предпочитает и так далее. Ассортимент у нас был более чем скромен: несколько видов свежей выпечки по утрам, а в течение дня десертные тарелочки с закусками: хлеб, моцарелла, салями. На самом деле бар служил скорее местом встреч, где люди заодно могли перекусить на скорую руку и, отрешившись от повседневных забот, ненадолго расслабиться. Сплошь и рядом завсегдатаи останавливались, чтобы перекинуться со мной парой слов, и я поневоле узнавала кое‑что об их жизни – имена их детей, имена тех, с кем они поссорились, их надежды и планы. О себе я говорила немного, потому что, во‑первых, мне не хотелось, чтобы кто‑то узнал, что я одна в Риме, а во‑вторых, чтобы кто‑нибудь из них догадался, что мои надежды на возвращение Беппи таяли с каждым днем.

Я получила от него несколько коротких писем, но их стиль был странен, а слова хаотически разбросаны по листкам. Я с большим трудом понимала, о чем он пишет. Так что я купила блок писчей бумаги, и в те часы, когда не работала в баре или не занималась шитьем, усаживалась за стол и строчила длиннющие послания ему и Маргарет. Я рассказывала им совсем разные истории. Маргарет была в курсе моих отношений с Джанфранко. Она знала, как неловко я чувствовала себя в его компании. А Беппи я пересказывала забавные истории о моих новых знакомых в баре. Раз в неделю я писала родителям, и это всегда давалось мне нелегко. Я не могла сказать им, что Одри и Маргарет оставили меня, потому что пообещала, что мы будем держаться вместе. И хотя я испытывала неловкость, обманывая их, мне и в голову не приходило уехать домой. Если Беппи вернется в Рим и не найдет меня, он, чего доброго, подумает, что я его разлюбила.

 

Джанфранко давно обещал мне какую‑то необыкновенную поездку и изводил меня просьбами взять отгул в баре. Мне следовало бы отказать, но временами меня даже радовала его компания. Не тогда, разумеется, когда он хвастал тем, сколько зарабатывает в неделю или какую дорогую машину собирается купить, когда скопит еще немного деньжат, но когда он, забывая о своем чванстве, начинал дурачиться и смешил меня до слез.

– И куда же ты меня повезешь? – спросила я в следующий раз, когда он заговорил об этом.

– Как я уже сказал, это тайна, – ответил он. – Я буду здесь в воскресенье утром, так что предупреди Анастасио, что берешь отгул.

– Но ты не можешь хотя бы намекнуть?

Признаться, я не до конца ему доверяла, и мне казалось неразумным устремляться куда‑то очертя голову, не предупредив никого, куда мы едем, – хотя бы одного Анастасио.

Джанфранко снисходительно взглянул на меня:

– Тебе нипочем не догадаться, так что нет нужды и намекать. Просто жди меня здесь в воскресенье, с утра пораньше.

Мне следовало проявить характер и твердо отказать ему, но каким‑то уму непостижимым образом Джанфранко всегда удавалось одерживать надо мной верх. Казалось, проще было ему уступить. Я практически не сомневалась, что он просто отвезет меня на какой‑нибудь особенный пляж или на вершину какого‑нибудь холма, чтобы насладиться видом и поесть мороженого.

Так что в воскресенье утром я ждала его. Анастасио только‑только открыл бар, и мы пили кофе, когда появился Джанфранко. Он с важным видом подошел к стойке и театральным жестом швырнул на нее ключи от машины.

– Ну, ты готова?

– Думаю, да, но, поскольку я так и не знаю, куда мы едем, я не уверена, что взяла то, что надо. – Должно быть, это прозвучало по‑детски, но мне было наплевать.

– У меня есть все, что надо. – Он взял меня за руку. – Ну же, идем, путь предстоит неблизкий, так что не будем терять время даром.

Сегодня у него была другая машина: новехонькая, отполированная до зеркального блеска. То, с каким видом он открыл дверцу, натолкнуло меня на мысль, что он хотел, чтобы я это заметила.

– У кого ты ее одолжил? – спросила я.

– Я ее не одалживал.

Не успела я забраться на пассажирское сиденье, он включил зажигание и помчался по узкой улочке, опустив стекла и включив радио на полную громкость.

– Ты что же, купил ее?

Он самодовольно кивнул:

– Ничего, а? И почти задаром.

Мы вырулили на шоссе, ведущее на юг, и Джанфранко показал на аббатство Монте‑Кассино на вершине холма. Я бы предпочла, чтобы он держался за руль и смотрел на дорогу. Машину он вел с ужасающей скоростью, и ему явно нравилось висеть на хвосте у идущей впереди машины, чтобы иметь возможность поминутно давить на клаксон и в любую минуту пойти на обгон.

– Эта малышка мчится как пуля, – заметил он, постучав по приборной доске. – Мы в два счета доберемся до места.

Когда на обочине замелькали дорожные знаки, возвещавшие о приближении к Неаполю, я задалась вопросом, как далеко он собрался меня везти, но знала, что спрашивать бессмысленно. И только когда я поняла, что мы приехали в город, решилась заговорить:

– Джанфранко, ты привез меня в Неаполь. Здесь же небезопасно!

Он пожал плечами:

– Для туристов – очень может быть, но не для меня.

Я ждала, что он вот‑вот остановится, но он продолжал нестись по мощенным булыжником площадям, с грохотом пересекая трамвайные линии. Я опустила стекло еще ниже и высунула голову. Здесь пахло совсем не так, как в Риме, и было куда грязнее, но зато и оживленнее.

– Скоро мы остановимся? – спросила я.

Джанфранко покачал головой:

– Нет, еще не скоро.

Мы миновали Везувий, и у меня захватило дух, потому что я прежде никогда не видела настоящего вулкана. Наконец мы выехали на дорогу, бежавшую вдоль побережья. Вскоре она сузилась и напоминала теперь узенькую ленту; по одну ее сторону возвышалась гора, а по другую зиял крутой обрыв. Даже Джанфранко приходилось сбрасывать газ на крутых поворотах и прижиматься к обочине, чтобы пропустить автобус.

Он вполголоса выругался.

– Мне чертовски повезет, если я сегодня не разобью ее вдребезги, – пробурчал он.

В конце концов мы въехали в живописный городок. Ничего подобного я в жизни не видела. Розово‑белые домики пристроились прямо на отвесных склонах утеса, а чуть повыше узкой полоски пляжа выглядывала церковка с куполом из разноцветной черепицы. Перед нами расстилалось искрящееся бирюзовое море, на нем покачивались белые крапинки корабликов. Я не могла представить себе, как можно, живя здесь, не просыпаться каждое утро с улыбкой радости на губах.

Джанфранко нашел, где остановить машину. Когда я выбралась наружу, то с трудом удержалась на ногах, до того они занемели.

– Это Позитано, – объявил Джанфранко. – Постой здесь, а я принесу кофе и что‑нибудь перекусить.

Он вернулся с рисовыми шариками, завернутыми в бумажные салфетки. Когда я надкусила маленький колобок, мне в рот потекла теплая сливочная масса расплавленной моцареллы.