Христианская немочь бледная!

Пар. Припарками обложить!

Да ее никогда и не было!

Было тело, хотело жить» (305, стр.467).

Н. Тихонов:

«Обиды все и неудачи

Сложить в один мешок большой

И написать углем горячим:

«Все это звалося душой!»

И бросить в пруд не размышляя,

Но над прудом висит печать

И надпись грозная, глухая:

«Прошу прудов не засорять!» (275, стр.499-500).

Теоретическая психология, между прочим, продолжает существовать, и слово «психическое» не вышло из употребления. Выяснилось, что и практически игнорировать «психику» - а значит, казалось бы, и «психею» - невозможно. Великая Отечественная война показала со всей очевидностью, что «психика» в жизни человеческого общества играет иногда решающую роль. Существуют обширные области практической деятельности и отрасли знаний, которые полностью заняты «психикой». Таковы, например, педагогика, психиатрия, искусство. Ситуация парадоксальная: «психика», «психология» и «психиатрия» существуют и нужны, а души - предмета того, другого и третьего не существует; предмет этот - идеалистическое заблуждение...

Можно предположить, что «проблему души» нельзя считать решенной простым отрицанием, и что ее нерешенность -следствие необоснованной смелости вульгарного материализма и столь же необоснованной робости научного естествознания. По выражению А.П. Чехова, «для ленивого мозга легче отрицать, чем утверждать» (310, т.И, стр.404). «Ленивый мозг» -это низкий уровень потребности познания или воли; он довольствуется самой простой нормой. Отрицание души стало такой нормой - суеверием широко распространенным.

Но явление не может быть обоснованно отрицаемо только потому, что его объективная природа не установлена и длительное время оно толковалось при помощи спекулятивных экстраполяции. Наука, в сущности, именно такие явления и изучает, только ими и интересуется. А спекулятивные умозрительные толкования неизбежны, а бывают даже практически полезны, пока и поскольку не достигнуто знание более основательное.

Духовная субстанция души есть следствие недоразумения в буквальном смысле этого слова. Душа человеческая понимается, как явление пространственно не протяженное. И пока сама пространственная протяженность понимается примитивно, то и среди так понимаемых материальных явлений ее не удается обнаружить. Если явление налицо, а материи этого явления нет, то остается считать его нематериальным - «духовным». Но такое заблуждение в понимании явления все же ближе к истине, чем заблуждение, отрицающее само наличное явление, вопреки его очевидным проявлениям. Отрицание не допускает поисков - нелепо искать то, что не существует. Заблуждения при толковании, проявляясь, наоборот, требуют поисков. Впрочем, вероятно, всему свое время.

Из ведомства духовного душа человеческая была передана естествознанию усилиями академика И.П. Павлова. Но она оказалась столь трудным предметом для объективного изучения, что только треть века спустя, в работах академика П.В. Симонова наметились реально ощутимые плоды перехода ее в «ведомство» объективного естествознания. Так, до П.В. Симонова объективному исследованию не поддавались эмоции (чувство) и воля. Но когда психологические «исследования» ограничиваются описанием явлений, не объясняя выполняемой ими функции и не уясняя их назначения, то исследования эти, при всей их добросовестности, не многим ближе к науке, чем спекулятивные умозрения допавловской психологии. Историк науки Дж. Бернал дал этой психологии такую убийственную характеристику: «К концу XIX века стало ясно, что абстрактная, факультетская психология различных школ непригодна ни для чего, кроме преподавания» (29, стр.572). То же писал и А.П. Чехов о «книжной, ученой психологии»: «Знать ее все равно, что не знать, так как она не наука, а фикция, нечто вроде алхимии, которую пора уже сдать в архив» (310, т.И, стр.357). А ведь Чехов был медиком...

Положение едва ли может быть другим, пока психологические «исследования» сводятся к все более подробному и скрупулезному описанию всем известных явлений при помощи все усложняющейся терминологии, но без уяснения законов их возникновения - необходимости их существования,

С выяснением объективной природы и функции мышления, чувства и воли отпадают основания отрицать явления, именовавшиеся «душой». Нет оснований держаться и старых представлений о существовании особой духовной субстанции, или «особой природы» психических явлений, которые не могут быть «сведены» к явлениям физиологическим. Отныне эти суеверия могут считаться вытесненными наукой. Вопрос о том, что такое «душа», стал очередным. Выяснилось, что он может быть решен средствами объективной науки. Так сбываются предвидения И.П. Павлова на путях, им намеченных.

Природа души

Первое из явлений, которые входят в то, что называли, да и теперь называют «душой», это - факт существования потребностей - силы, лежащей в основе всего живого, поддерживающей жизнь на Земле переходом от одного отдельного организма к его потомкам и противопоставляющей все живое всему неживому. Хотя, по мнению академика В.И. Вернадского, «загадкой в общей схеме наших явлений является и сама жизнь» (47, стр.50). Он утверждает: «В чем бы явления жизни ни состояли, энергия, выделяемая организмами, есть в главной своей части, а может быть и целиком, лучистая энергия Солнца». И в другом месте: «Древние интуиции великих религиозных созданий человечества о тварях Земли, в частности о людях как детях Солнца, гораздо ближе к истине, чем думают те, которые видят в тварях Земли только эфимерные создания слепых и случайных изменений земного вещества, земных сил» (47, стр. И и 20).

Не имел ли в виду В.И.Вернадский египетского фараона Эхна-тона-Аменхотепа IV, провозгласившего Солнце богом и пытавшегося создать новый религиозный культ поклонения ему?

Может быть, на основании загадочности происхождения жизни некоторые древнейшие цивилизации обожествляли жизнь как таковую, и в их религиях она символизировалась или олицетворялась разными видами живого. М. Керам рассказывает: «Египетские боги сравнительно поздно воплотились в образах людей. Первоначально древние египтяне обожествляли растения, животных, <...> так возникли кладбища, достойные памяти богов и царей»; к числу таких кладбищ животных принадлежат кладбища кошек в Бубастисе и Бени-Хасане, кладбище крокодилов в Омбосе, ибисов в Ашмунене, баранов в Элефантине (123, стр.131-132). М.Ганди пишет о себе: «Для меня жизнь ягненка не менее драгоценна, чем жизнь человеческого существа. И я не согласился бы отнять жизнь у ягненка ради человеческого тела» (60, стр.220).

Второе обстоятельство, или явление, послужившее более конкретным основанием для представлений о душе: потребности не только существуют и отличают живое от неживого, но разумным существом - человеком - они, кроме того, еще и осознаются. Разум, осознающий жизнь, оценивающий ее, в своих суждениях о живом и мертвом - второе основание утверждать существование души, которой на этом основании обладает только человек, что и отличает его от животных.

По существу душой именуется определенный уровень структуры потребностей и определенный уровень обслуживания их процессами высшей нервной деятельности - когда процессы эти протекают с использованием второй сигнальной системы. Появление понятия в обслуживании потребностей, их формирование в сознании человека и отвлечение сознания от единичного, ощущаемого - все это послужило основанием считать душу субстанцией нематериальной, духовной - лишенной пространственной протяженности и поэтому не подчиненной закономерностям материального мира. Так душа порвала с наивным реализмом и поступила в область метафизики и спекулятивной философии - область, «несводимую» к естествознанию. Эта ее духовность дала, в свою очередь, основание сперва сомневаться, а потом и отрицать ее существование, которое стало поэтому предметом веры - того или другого суеверия.

Третье обстоятельство, или явление, послужило основанием для уточнения и укрепления метафизических представлений о душе и ее значительной роли в жизни человека. Оно же вызвало и обратную реакцию - еще более решительное отрицание души со стороны упрощенного опытного знания. Обстоятельство это - факт существования идеальных потребностей, их рассмотренное выше своеобразие, их капризная противоречивость и хаотическое, на первый взгляд, вмешательство в человеческие поступки (то руководство ими, то полное невмешательство) и их бескорыстие.

Потребность человека в истине, существование у него стыда, совести и благоговения, постоянное влияние этих эмоций на его поведение и способность человека жертвовать жизнью, защищая свои идеалы и служа им, вопреки своим очевидным и осознаваемым материальным интересам, - все это дало основание четко разграничивать материальный мир, подчиненный законам причинности, и мир явлений духовных, свободных от закономерностей природы, к которому и принадлежит душа человека.

М. Гершензон так описывает начало этого процесса: «Ранний опыт научил человека признавать дыхание важнейшим признаком жизни, следовательно, тождественным с самой одушевленностью; более поздний опыт привел к убеждению, что душа, или, что то же, жизнь, есть неустанное движение; и, наконец, обе эти мысли слились в одну: что душа есть движение газообразной массы. Действительно, в идее «душа -дыхание» содержатся оба понятия - газообразности и подвижности. Сравнительное языкознание показывает, что во всех индо-европейских языках названия души произведены от корней, обозначающих движение, в частности движение воздуха» (66, стр.145-146). Далее, субстанция души из мира газообразной подвижности переходит в область чисто духовных человеческих чувствований. Но человек не может почувствовать свое отсутствие, свое небытие. Так душа логически стройно в умозрении приобретает бессмертие. Оно не только отвечает исходной потребности живого - жить и потребности в идеальных обоснованиях нравственности, но представляется и необходимым, должным, как то, отсутствие чего невозможно, ибо не может быть ощутимо, чувствуемо.

Поэтому бессмертная душа связана с человеческим телом не более, чем квартирант с занимаемой им жилплощадью. Он связан с последней чисто внешним, почти случайным образом; он находится в некоторой зависимости от нее, но все же, пока он ее занимает, он остается распоряжающимся хозяином. От такого представления мало отличается и то, согласно которому тело - темница, а душа - заключенный в ней узник. Но если тело даже и враждебно душе и угнетает ее, она не утрачивает самостоятельности, так как обладает волей, чувствами, желаниями и мыслями, произвольно направляемыми в мир материальный, в частности - органам своего тела, рукам, ногам...

Такое представление о душе и ее роли распространено и по сей день, а в скрытом виде оно присутствует даже в научных работах современной психологии. Но слово «душа» при этом заменяется понятиями более современными, хотя имеющими то же значение: «личность», «индивидуальность», «специфические психические закономерности» и т.п. (не так же ли, впрочем, и слово «бог» заменяется иногда какой-нибудь социальной ценностью, возведенной до уровня абсолюта?).

Главная причина того, что перечисленные выше явления служат основанием относить душу к особой духовной субстанции, заключена, вероятно, в бескорыстности идеальных потребностей человека и в причудливости, а поэтому и неуловимости, их трансформаций. Способность человека жертвовать своими материальными интересами ради разнообразных идеалов, их внезапное появление и различные степени подчинения им разных людей, находящихся в одних и тех же условиях, -все это на первый взгляд противоречит материальной обусловленности человеческого поведения и говорит и независимости души человеческой от законов материального мира. И это действительно так, пока обусловленность эта понимается упрощенно - пока в ней игнорируются внутренние закономерности функционирования самих человеческих потребностей.

Идеальные потребности человека отнюдь не нарушают закона борьбы за физическое существование всего живого. Их субъективное бескорыстие - следствие их объективной надобности человечеству в целом для его дальнейшего развития, для развития и распространения жизни на земле.

Свобода воли

Как признание, так и отрицание «души» суть разные нормы удовлетворения идеальных потребностей. Слово «душа» именует некоторый объем представлений о явлениях, которым не удалось найти других объяснений. «Душа» удовлетворяет потребности познания, поскольку потребность эта бескорыстна, умеренно сильна, а представления о бессмертии души отвечают человеческой - теоретической - форме территориального императива. В этом - одна из причин долговечности, прочности человеческих представлений о душе и ее бессмертии.

Другая причина представляется еще более основательной. Человечеству настоятельно необходимо обеспечить нормы удовлетворения социальных потребностей категорической значимостью. Душа эту функцию выполняет; своим происхождением она связана с божеством. Всемогущий Бог диктует ей долг и вознаграждает его выполнение за гробом. Законы, установленные им, несоизмеримы с законами материального мира, поэтому не подлежат обсуждению и не нуждаются в логических обоснованиях. Нравственности именно такие законы нужны. Они обеспечивают относительную устойчивость общечеловеческим нормам - тому в нормах удовлетворения социальных потребностях, что присуще многим и разным нормам, что объединяет их.

Но двойственность норм нравственности, рассмотренная в предыдущей главе, сказывается и на представлениях о душе: на возможности противоположных выводов из этих представлений. Ответственность перед божеством не только укрепляет нормы нравственности, но представления о всемогуществе божества ведут и к оправданию безнравственности - к подкупу божества жертвами, к покаянию, оправдывающему грехопадения, к оправданию несправедливости загробным вознаграждением. Тут, может быть, с наибольшей ясностью обнаруживается то, как одни и те же понятия и идеальные представления могут служить противоположным социальным потребностям: «для других» и «для себя». Использование «души» для удовлетворения эгоистических социальных потребностей постоянно дает основание отрицать правомерность этой нормы - веры в духовную субстанцию и божественное происхождение души. Вследствие этого само представление о душе совершенствуется. Отрицание души нередко ведет либо к полной безответственности поведения, либо к отрицанию всякой свободы выбора в поведении, то есть опять-таки - к безответственности, к безнравственности. Тогда возникает новая норма, а в ней - в том или ином виде - представление о душе.

Недостаточность любых подобного рода нормативных представлений обнаруживается в проблеме, которой не удается найти теоретического разрешения на протяжении всей истории человечества. Это - проблема свободы воли.

По известному определению, свобода есть «осознанная необходимость»; «необходимость» - это соответствие потребности; «осознанность» - выбор по усмотрению дубъекта способа, средства, пути ее удовлетворения из числа различных возможных.

Так как эта свобода зависит от вооруженности человека и всякий от рождения в некоторой степени вооружен, хотя и не отдает себе с том отчета, любому свойственно представлять себе всякого другого и себя самого, имеющими возможность выбора действий по собственному произволу. Хотя выбор этот и ограничен более или менее в каждом конкретном случае внешними обстоятельствами, человек чувствует и осознает себя свободным. Только в тех случаях, когда он'не видит выбора - возможности поступать так или иначе по собственному усмотрению - он осознает себя несвободным. В. Шкловский приводит слова Толстого: «Что такое поступки, освещенные сознанием? Поступки, освещенные сознанием, это такие поступки, которые мы совершаем свободно, то есть, совершая их, знаем, что мы могли бы поступать иначе. Так что сознание есть свобода. Без сознания нет свободы, и без свободы не может быть сознания» (323, т.2, стр.304).

Неизбежное и всегда присущее человеку представление о том, что как он, так и всякий другой могут поступить и так, и по-другому, делает нужными нормы, ограничивающие свободу поведения личности и категорическую императивность этих норм. Причем исторический опыт говорит, что когда категоричность эта ослабевает, то падает и уровень нравственности. Впрочем, речь об этом уже была.

Любые нормы нравственности предполагают и подразумевают свободу воли - существующую у человека возможность свободного выбора своих поступков по собственному усмотрению. Но если существуют свобода воли и человек в какой бы то ни было степени произволен в своем поведении, то детерминизм несостоятелен, а вслед за тем несостоятельна и вся наука. Отказ от детерминизма есть отказ от причинной зависимости, от логики, от какого бы то ни было познания как процесса.

Если же считать человеческое познание, хотя бы и относительное, возможным, а науку продуктивной - а практика подтверждает и то и другое - то никакой свободы воли существовать не может, как не может быть исключений из всеобщего закона причинной связи всех существующих в мироздании явлений. Значит, свобода воли - фикция, иллюзия, и любой человек ни при каких обстоятельствах, никогда и ни в чем не может поступать иначе чем он поступает. Вор не мог не украсть, убийца не мог не убить, судья не мог не осудить, палач не мог не казнить. Винить никого ни в чем нельзя. Нет правых и виноватых, преступлений и подвигов, заслуг и грехов. Таков должен быть последовательный детерминизм.

Когда сорняки вырастают на грядке, их в том не обвиняют. Их выпалывают. Если орудие изнашивается или ломается, ему не делают выговора. Его ремонтируют или выбрасывают и заменяют. В нечто подобное превращается тогда и нравственность.

Преступление и вина

. Человеческое сознание не может примириться с отрицанием добра и зла в поведении людей, с отрицанием ответственности человека за свои поступки и с отрицанием нравственных оценок вообще, как того, казалось бы, требует логика. Но если все в мире закономерно и происходит по необходимости, то это относится и ко всем суждениям любого человека. Значит, представления о свободе воли и представления о неправомерности этих представлений столь же закономерно необходимы. А можно ли заблуждение необходимое и неизбежное называть «заблуждением»? Ведь «заблуждение» предполагает возможность перехода от ложного к истинному.

Вл. Соловьев цитирует Блаженного Августина (354-430 г. н.э.): «<...> когда защищаешь свободу воли, то кажется, что отрицаешь благодать Божию, а когда утверждаешь благодать, то кажется, что упраздняешь свободу» (259, стр.277). Гамлет говорит: «Надо быть выше суеверий. На все господня воля. Даже в жизни и смерти воробья». Свобода воли так же противоречит всемогуществу Божию, как и детерминизму, на котором строится всякая материалистическая наука. Но и без свободы воли невозможно... Л.Н. Толстой записал: «Очень важно: свобода воли есть сознание своей жизни. Свободен тот, кто сознает себя живущим» (277, т.52, стр.47).

Отказ от представлений о свободе воли труден, кажется противоестественным; отказ от детерминизма практически невозможен - это был бы отказ от всех знаний, приобретенных каждым человеком с начала его сознательной жизни. Значит, первый отказ, в сущности, неизбежен. Он подобен происшедшему в XVI в. отказу от представлений о движении Солнца вокруг Земли.

Для большинства людей подобные смены представлений (норм познания) не имеют практического значения, поскольку речь идет о познании бескорыстном. Не все ли равно человеку, что его поступки не могут быть иными, чем они есть, если все и всегда так же детерминировано в полной мере? Ведь закономерные связи, вследствие которых происходит все, что происходит, столь сложны, многочисленны и многообразны, что существуют они или нет, они все равно не могут быть никому до конца известны. Поэтому отказ от индетерминизма практически не должен и не может отразиться на неожиданности возникающих у человека побуждений и на непосредственности его восприятий. Число случайностей не уменьшается от знания того, что любая из них возникает только на пересечениях закономерностей. Никому не приносят ущерба и выражения благодарности за поступок, который не мог не быть совершен, так же как не могло не произойти это проявление благодарности.

Единственная область, где проблема свободы воли имеет практическое значение, это область правонарушений, преступлений, вообще - всевозможные случаи нарушения общественно-исторических норм удовлетворения социальных потребностей. Логически безукоризненное отрицание моральной ответственности человека за свои поступки, как бы ни было оно убедительно обосновано, рано или поздно искореняется в человеческом обществе как препятствие к удовлетворению его нормальных потребностей. Видимо, у человека есть потребность в признании свободы воли, и свобода эта есть одна из тех норм-суеверий, которые нужны, полезны роду человеческому.

У каждого человека есть идеальные потребности и каждый что-то любит; защищая истину и любимое, он вынужден обвинять (в сущности, невинного), нарушая истину. Но, не обвиняя, он равнодушен к истине, к любимому, чего практически быть не может, поэтому самые строгие последователи детерминизма - как материалисты, так и идеалисты - когда дело доходит до социальных потребностей, ищут и обычно находят способ сохранить представления о свободе воли. Без нее нельзя со спокойной совестью устанавливать степень виновности, отличать предумышленное от непреднамеренного, злостное - от совершенного по недомыслию. Она помогает и в нахождении компромиссных решений, рассчитанных на предостережения, на результаты всяких воспитательных усилий. Может быть, вообще какое бы то ни было удовлетворение социальных потребностей было бы невозможно без иллюзии свободы воли.

При существующем в наше время положении с нарушением норм удовлетворения социальных потребностей отказ от представлений о свободе воли со всеми вытекающими последствиями привел бы к самым неблагоприятным результатам. Нормы эти потеряли бы всякую гибкость. Нравственность, доведенная до механической точности и полного автоматизма, сделала бы невозможными любые нарушения существующих норм удовлетворения социальных потребностей. Временная норма превратилась бы в незыблемый вечный закон, и развитие, совершенствование норм общественной справедливости прекратилось бы...

Поскольку всякая норма удовлетворения потребности познания есть суеверие, более или менее продуктивное, логически безукоризненное следование любой норме противоречит принципу развития и самой природе потребностей живого как таковой.

Значит, детерминизм правомерен везде, кроме одной, относительно узкой, но достаточно значительной области, где он пагубен. Но он не может быть то верен, то не верен. Проблема представляется неразрешимой. Да и трудно предположить возможность ее решения, если более двух тысячелетий человечество не могло это решение найти.

В будущем можно предполагать не решение этой проблемы, а снятие ее за ненадобностью. Вина есть эгоистический поступок, совершенный без всяких прав на него, не по болезни и не по неведению, а вследствие желания совершить его, вопреки тому, что он приносит вред другим людям. Но желание не может возникнуть иначе, как в трансформации определенной потребности, а трансформация эта протекает по определенным закономерностям. Преступных исходных потребностей нет и быть не может. Значит, вина и преступления могут возникнуть только на пути трансформаций, как отклонение от курса - от их естественной продуктивности - и вследствие неуправляемой стихийности процесса трансформации.

Вина и преступления суть уродства, болезни потребностей, возникающие по «слепой необходимости», вследствие многовековой истории неуправляемых форм общественного развития, а представления о свободе воли есть современный способ борьбы с ними, за неимением лучших.

Зло

Л.Н. Толстой записал: «Влечение плоти и души человека к счастью есть единственный путь к понятию тайн жизни. Когда влечение души приходит в столкновение с влечением плоти, то первое должно брать верх <...>. Пороки души суть благородные стремления» (277, т.46, стр.167). А.Ф. Кони передает такие слова Л. Толстого: «Человек обязан быть счастлив, как обязан быть чистоплотным. Несчастье же состоит прежде всего в невозможности удовлетворять своим потребностям».

Биологические потребности человека объективно определимы, и современной наукой многие из них изучены. Поэтому их заболевания так же относительно легко определимы. Ими занимаются медицина и гигиена. Некоторые из этих болезней сравнительно безобидны (курение, например), а наиболее значительные (такие как алкоголизм и наркомания вообще) возникают чаще всего от неудовлетворенности потребностей социальных. Поэтому даже те болезни потребностей, которые легко увидеть и установить, бывает трудно устранить. Для борьбы с ними средств медицины и гигиены недостаточно. В рассказе Ф. Абрамова «Собачья гордость» говорится: <«...> ученые люди до всего додумались, и к звездам лететь собираются, а такого не придумают, чтобы мужика на водку не тянуло» (1, стр.179).

Извращения и болезни в трансформациях потребностей идеальных обычно не играют большой роли, потому что сами потребности эти у большинства людей не занимают ведущего положения. Серьезными заболеваниями их можно считать разные случаи массового фанатизма со всеми его последствиями, но эти эпидемические заболевания проявляются, поскольку овладевают массами, то есть подчиняют себе на какое-то время потребности социальные. Что же касается идеальных потребностей самих по себе, то, как бы необычно они не трансформировались, они касаются только субъекта и его идеалов и потому опасности для других представлять не могут.

Таким образом, то, что проникает в потребности человека при их трансформациях вопреки их здравому содержанию и назначению, что мешает их удовлетворению и нормальному функционированию, что противоречит общественной природе человека, - все это относится к его социальным потребностям. Их главенствующее положение у большинства людей, их субъективность и ненасытность, отсутствие способов объективного их измерения и удовлетворения - все это делает их полем столь разнообразных и причудливых трансформаций, что среди них появляется большое число более или менее болезненных и уродливых. К тем же последствиям ведет и давление их на потребности биологические и идеальные. Примерами тому могут служить жестокость, сознательная ложь и лицемерие в любой деятельности.

Болезненные трансформации социальных потребностей, проникая всего лишь одной из составляющих в сложные потребности человека, где на первом месте - биологические или идеальные потребности, способны извратить те и другие и сделать весь данный комплекс уродливым. Так, скажем, биологическая ревность ведет к преступлениям под давлением уязвленного самолюбия, оскорбленной гордости и жажды мщения; так давление тщеславия или задетой гордости может извратить деятельность ученого или художника до полной неузнаваемости, может даже совершенно увести их от цели, незаметно для них самих...

Человек стремится занимать определенное место в человеческом обществе - в умах людей. Это - его главенствующая потребность. Во множестве разнообразных производных трансформаций потребность эта присутствует в подавляющем большинстве его побуждений и осознаваемых целей. А имеет ли этот человек достаточные основания занимать то место, на которое притязает? Есть ли способ объективно определить это и может ли он сам знать об этом? Если бы даже существовал такой способ и с его помощью он получил бы подтверждение правомерности своих притязаний, то каким путем будет он реализовывать их? Достижение всякой сколько-нибудь отдаленной цели возможно различными способами - какой из них доступнее, короче, проще? Какой более и какой менее задевает потребности других людей? Может ли субъект - кто бы он ни был - дать обоснованный и квалифицированный ответ на все эти, вопросы? - Едва ли.

Пока идет борьба за теплые места и изыскиваются способы овладения ими, до тех пор строго держаться общей нормы удовлетворения социальных потребностей - это значит отказаться от победы; а добиваться ее - значит норму эту нарушать. На то она и норма, чтоб стабилизировать положение, которое не удовлетворяет субъекта, стремящегося расширить занимаемое им место. Но нарушение нормы «для себя» расценивается окружающим именно как более или менее значительная вина или преступление. Здесь чаще всего и начинаются ложь, лицемерие, маскировка.

Болезни потребностей могут возникнуть, следовательно, чуть ли не в зародыше социальных потребностей - как только начинается насаждение справедливости по собственному усмотрению субъекта, хотя бы в самом скромном объеме - в ближайшем общественном окружении. Такие попытки насаждать свое наталкиваются на сопротивление тех, кто тоже хочет насаждать свое или не желает усваивать чужие представления о должном. Возникают трансформация и потребность «вооружить» себя, с тем чтобы обеспечить плацдарм - авторитет, послушание, уважение, власть, богатство. Нормальная, здоровая (исходная) потребность в справедливости забыта -она превратилась в потребности, для удовлетворения которых приходится прибегать к нравственно недозволенному, поскольку выясняется недостаточность дозволенного.

Но, допустим, цель достигнута - место захвачено; авторитет, право, власть, деньги приобретены. Казалось бы, пришла пора заняться справедливостью уже не «для себя», а «для других». Но нет. Если хорошее место досталось дорого, то нужно закрепиться на нем; если же оно недостаточно хорошо, то надо добиваться лучшего. Главенствующая потребность по природе своей ненасытна.

Нарушение общей нормы данного общественного ранга -условие улучшения места внутри этого ранга и перехода в ранг вышестоящий. С повышением ранга повышается норма, и нарушения ее делаются все более значительны. Недозволенное подчиненному дозволительно начальствующему. Не с этого ли начинаются самые опасные болезни потребностей?

Болезни потребностей

В истории человечества не видно, чтобы проблема зла теряла актуальность. Правда, норма удовлетворения социальных потребностей повышается - не существует работорговли, за воровство не отрубают рук, не отрезают языков и на кол никого не сажают; может быть, драк вообще стало меньше - биологические потребности удовлетворяются, значит, полнее. Но болезни социальных потребностей, вооруженные современной техникой, представляют зло, несравнимое по широте применения с извращениями прошлых веков.

Такое умножение зла в XX в. можно объяснить как следствие двух взаимосвязанных процессов. Оба они относятся к развитию науки.

К началу XIX в. наука, движимая бескорыстной потребностью познания, дала множество знаний, весьма продуктивных. Из бескорыстной причуды познание превратилось в первое звено деятельности отнюдь не бескорыстной. Промышленная эксплуатация науки шла с ускорением, которое и привело к научно-технической революции наших дней. Историк науки Дж. Бернал в заключение своего исследования пишет: «С развитием человеческого общества роль техники и науки, как мы уже видели, постоянно возрастает. Также возрастает и роль сознательной и логической науки в технике <...>. Эта тенденция не только не обнаруживает никаких признаков ослабления, а напротив, усиливается, идет по пути роста сознания человеческой деятельности, неся с собой больший контроль над окружающей средой благодаря пониманию ее законов» (29, стр.662).

Накапливая знания для решения все более трудных технических задач, наука «вооружает» социальные потребности - в том числе больные, извращенные - все более мощными средствами их удовлетворения. Теперь один человек может насаждать какие-нибудь суеверия в сознании сотен миллионов, пользуясь небывалыми ранее средствами массовой информации, дезинформации и контроля над мыслями, и может уничтожать десятки миллионов сопротивляющихся или недостаточно послушных. Но техническая вооруженность повысила в то же время нормы удовлетворения всех человеческих потребностей в их вещественно материальном содержании. Материальная обеспеченность людей за последнее столетие небывало возросла: увеличилось население планеты, увеличились средняя продолжительность жизни человека и его средний рост; удовлетворение многих практических нужд чрезвычайно упростилось - тепло, свет, связь, транспорт - во всем этом и подобном бесспорен небывалый в истории прогресс.

Все это техническое вооружение, применимое для удовлетворения социальных потребностей любого содержания, достигнуто благодаря наукам объективным, точным. Умозрительные спекуляции, касающиеся духовной субстанции и души, оказались при этом совершенно не нужны. Так наука, не занимаясь суевериями, тем не менее подводит к отрицанию души. Вслед идут отмеченные выше последствия: рушатся идеальные обоснования нравственности, а далее - разрушается и она сама. Это - второй из двух процессов, умножающих зло.

Дж. Стейнбек так характеризует сложившееся положение: «Все мы, или большинство из нас, вскормлены наукой девятнадцатого столетия, которая объявила несуществующими все, чего не могла объяснить или измерить. От этого необъяснимое не перестало существовать, но без нашей, так сказать, санкции. Мы упорно не желаем замечать то, чему не можем найти объяснение, и таким образом многое в мире остается уделом детей, безумцев, дураков и мистиков, больше заинтересованных в явлении, чем в его причинах. У мира есть свой чердак, куда убрано множество старинных прелестных вещей, которые мы не хотим иметь перед глазами, но не решаемся выбросить» (267, стр.79).

Социальные потребности, овладевшие оружием небывалой силы,.побуждают искать замену того, что объявлено несуществующим. Поэтому делаются настойчивые попытки довести до уровня абсолютных истин и догматов разные деловые логические построения. Таковы декларации об абсолютной ценности какой-либо научной доктрины, теории или философской концепции, об абсолютных правах какой-либо расы или нации, какого-либо общественного класса, исторического принципа и т.д. Общий признак подобных построений тот, что в скрытом или обнаженном виде они строятся на принципе: категорическая по ценности социальная цель оправдывает любые средства ее достижения. Такая цель, по сути, равнозначна божеству или велению Бога, как бы она ни называлась.

Эти заменители идеальных обоснований нравственности не в состоянии долго заменять их, так как они ниже нормы удовлетворения идеальных потребностей, которую призваны сменить как устаревшую. Поэтому они внедряются насильственно с использованием страха - давлением на биологические потребности. Но они не совершенствуют суеверий потому, что ведут не к «наилучшему суеверию» - вере в торжество добра и истины, - а опираются преимущественно на нужду или на ненависть, возникающую в борьбе конкурентов за места «для себя».

Абсолютизация любых социальных потребностей и в любой форме консервативна - она отрицает идеальные потребности, пытаясь взять на себя их функции. Такие попытки игнорировать их («не иметь их перед глазами» - по выражению Стейнбека) есть скрытая охрана некоторой нормы в познании - попытка остановить процесс его накопления.

Э. Ренан писал: «<...> «лучше погибель одного человека, чем погибель целого народа». Рассуждение это кажется нам отвратительным. Но оно было всегдашним рассуждением консервативных партий, от начала возникновения человеческих обществ. Партия «порядка» (я употребляю это выражение в узком и ограниченном смысле) всегда была одинаковой. Полагая, что наилучшим делом управления служит препятствова-ние народным движениям, она считает себя обязанной предупреждать посредством юридического убийства кровопролитные смуты и думает, что совершает этим патриотическое дело» (227, стр.261-262).

Науку и познание вообще нельзя, разумеется, «обвинять» в том, что в XX в. они привели к умножению зла. Потребность познания как таковая не касается практического применения его плодов, как математика не входит в то, что с ее помощью может быть вычислено. Зло - все, «то препятствует жизни, функционированию потребностей - не только их удовлетворению в норме, но и их развитию, усложнению их структуры в целом. Так можно понять и определение, даваемое Вл. Соловьевым: «Зло выражается не в одном отсутствии добра, а в положительном сопротивлении и перевесе низших качеств над высшими во всех областях бытия. Есть зло индивидуальное, -оно выражается в том, что низшая сторона человека, скотские и зверские страсти противятся лучшим стремлениям души и осиливают их в огромном большинстве людей. Есть зло общественное, - оно в том, что людская толпа, индивидуально порабощенная злу, противится спасительным усилиям немногих лучших людей и одолевает их. Есть, наконец, зло физическое в человеке - в том, что низшие материальные элементы его тела сопротивляются живой и светлой силе, связывающей их в прекрасную форму организма, сопротивляются и расторгают эту форму, уничтожая реальную подкладку всего высшего. Это и есть крайнее зло, называемое смертью» (259, стр.183).

С этим определением, я полагаю, можно согласиться, если перевести его в область человеческих потребностей. Тогда зло в потребностях человеческих заключается в таких их трансформациях, при которых низшие делаются сильнее высших, подавляют их или препятствуют их удовлетворению, в частности - когда ослабевает естественное давление потребностей идеальных.

Здоровье потребностей

Наука подорвала доверие к старым идеалистическим представлениям о человеческой душе, она же обеспечила человечество небывалыми материальными благами, и она же поставила его на грань катастрофы.

Гибель угрожает человечеству от неупорядоченности его собственных потребностей. Господство случайностей в их трансформациях, усиленное и обостренное в среде, насыщенной техникой, создает такие их структуры, которые не приспособлены к средствам, находящимся в их распоряжении. Это противоречие достигло максимальной остроты и актуальности, хотя само по себе оно известно с древнейших времен.

В. Лакшин пишет по этому поводу: «Наблюдая окружающий его мир, Арнольд Тойнби приходит к мысли, что человечеству необходимо заполнить некую образовавшуюся «моральную брешь». И в назидание современным философам приводит в своем несколько модернизированном изложении слова Сократа, переданные нам Платоном в одном из его воображаемых диалогах с учителем: «Когда я был молод, я увлекался модной современной философией, в которую включались естественные науки, физика, астрономия и геология. Но потом я понял, что самое главное во вселенной - человек, а не природа вокруг человека, не движение звезд и не природа химических элементов. Важнее всего дух человеческий, и потому я решил, что перестану заниматься изучением неживой природы и постараюсь понять, почему так получается, что человек знает, что хорошо, а делает то, что плохо» (146, стр.248).

Современный человек больше чем когда-либо склонен сомневаться в том, что хорошо, но сделать он может несравнимо больше, в частности - самого плохого. Острота проблемы зла до сих пор служит ярким доказательством того, что издавна называлось «греховностью», «порочностью», «несовершенством» человеческой природы.

По мнению С. Моэма, «одна из самых жгучих проблем, стоящих перед обыкновенным человеком, это проблема зла» (192, стр.192). Проблема эта все обостряется. «Американский физик и литератор Ральф Лэпп, анализируя современную ситуацию в капиталистическом мире, писал: «Никто, даже самые блестящие умы среди ученых нашего времени, по-настоящему не знает, куда ведет нас наука. Мы мчимся в поезде, который все набирает скорость и летит вперед по железнодорожной колее с множеством ответвлений, ведущих неизвестно куда» (134, стр.81). То же пишет Р.П. Уоррен: «Конец человека- знание, но одного он не может узнать: он не может узнать, спасет его знание или погубит. Он погибнет - будьте уверены, - но так и не узнает, что его погубило: знание, которым он овладел, или то, которое от него ускользнуло и спасло бы его, если бы он овладел им». На следующей странице Уоррен категорически утверждает: «Удел человека - знание» (285, т.7, стр.86-87),

Предположения о близкой и неизбежной гибели человечества едва ли все же основательны. История не повторяется -эта очевидность делает невозможными прогнозы, а их отсутствие часто наводит на мысль о «конце света». Так было не раз (конца света, например, ждали точно в 1836 г.), и всегда «конец света» отменялся, а история продолжалась. Так будет, вероятно, и с проблемой зла - уродливыми извращениями человеческих потребностей. Исторический опыт, в самом широком смысле взятый, говорит, что решение ее можно ждать только от науки, и науки не спекулятивной или описательной, которая толкует о зле несколько тысячелетий, а от естествознания, стремящегося приблизиться к физике и математике, и пренебрегающей барьерами, огораживающими «общественные» науки нормами современных суеверий, при помощи которых ревнители этих суеверий охраняют свои места в общественной жизни. И.П. Павлов писал: «Здесь и сейчас я <...> отстаиваю и утверждаю абсолютные, непререкаемые права естественнонаучной мысли всюду и до тех пор, где и покуда она может проявлять свою мощь. А кто знает, где кончается эта возможность!» (204, стр.196).

Количество зла в мире не уменьшилось, несмотря на развитие науки, не потому, что зло ей свойственно или борьба с ним ей недоступна, а потому, вероятно, что не злом она занималась. А занимается наука тем или другим не по собственной прихоти и не по заказу со стороны, а только согласно логике собственного развития.

Наука, устремленная во внешний по отношению к человеку мир как область, более доступную объективному познанию, обнаруживает закономерности, которые могут быть использованы и используются в первую очередью для удовлетворения его биологических потребностей. Ее интерес распространяется далее в области, касающиеся социальных потребностей, но первоначально - с их физической, материальной стороны; так, скажем, в освоении космоса территориальный императив проявляется в его буквальном, вещественном смысле; так осваиваются сверхскоростные средства сообщения и сверхдальние, все более совершенные, средства связи. До таких степеней покорение физического пространства дошло на наших глазах.

К. Лоренц пишет: «<...> человек занял положение господства над землей, если же говорить о нем собирательно как о биологическом виде, то он не совершил ни малейшего прогресса в деле овладения самим собой» (158, стр.13). Это «овладение самим собой» стоит на очереди. Может быть, логика развития науки определяется уровнем ее вооруженности? Тогда первоначально объектами изучения должны быть и являются величины, измеряемые средними, обычными мерами; потом и постепенно наука переходит к явлениям, не поддающимся таким измерениям и этим мерам - величинам космическим в одном направлении и внутриатомным - в другом. Может быть, так? Может быть, мозг человеческий и его работа относятся к явлениям того же порядка?

Пока наука занимается выяснением стоящего на очереди вопроса и устанавливает связанные с ним закономерности, в ее недрах назревает новый вопрос (или новая область изучения и новое оружие. В этой преемственности - логика ее развития, обусловленная вооруженностью. Можно предполагать, что в настоящее время так вызревает в различных отраслях современной науки проблема изучения человеческих потребностей. Об этом свидетельствуют многие приведенные выше суждения разных авторов, вплоть до историка, этнолога и географа Л.Н. Гумилева.

Открытия академика П.В. Симонова поставили проблему потребностей во всей ее чрезвычайной значительности и актуальности, и в то же время с той конкретностью, какой требует объективная наука.

И.П. Павлов сказал 16-го мая 1934 г.: <«...> душу можно взять в руки, взять в лабораторию, на собаках разъяснить законы ее деятельности» (204, стр.478). П.В. Симонов, если можно так выразиться, «добрался» до души человеческой этим именно путем. Ее сложность предстала во всем разнообразии ее причудливых богатств; оказалось, что много старых идеалистических и увековеченных традицией представлений не лишено оснований, но чуть ли не все они могут быть перевернуты «с головы на ноги», выиграв при этом в ясности и обоснованности.

Так наметились контуры (правда, пока не вполне отчетливые) решения некоторых актуальных вопросов и выяснения закономерностей, ранее не поддававшихся решению.

Душа человеческая это, в сущности, - в каждом случае своеобразной вариант, «букет» или «набор» потребностей, который может быть понят как определенная структура. Структура эта вооружена органическими средствами удовлетворения составляющих ее потребностей. Человеческая жизнь есть одновременно удовлетворение, производство и обслуживание потребностей; эти три процесса осуществляются всем, что составляет человеческий организм, в меру средств, способностей, возможностей каждого; обслуживание происходит через трансформацию потребностей наличной вооруженностью каждого, а трансформация приспосабливает потребности к окружающей среде и среду - к потребностям. В этом тройственном процессе удовлетворения, производства и обслуживания всегда содержится и общее, присущее всем людям, и индивидуальное, характеризующее каждого данного человека, его личность, его душу.

Вот несколько подтверждений такому пониманию души человеческой.

Н. Винер: «Физическое постоянство личности не состоит из материала, из которого она сделана. Современные методы мечения элементов, участвующих в обмене веществ, показывают гораздо более быстрый, чем долгое время считали возможным, цикл обновления не только тела в целом, но и каждой составляющей его части. Биологическая индивидуальность организма, по-видимому, заключается в известном постоянстве процесса и в запоминании организмом последствий своего прошлого развития. Это, по-видимому, также имеет силу и для его духовного развития» (50, стр.109). Процесс, о котором идет речь, можно понять как производство и обслуживание потребностей. По мысли Гегеля, <«...> что человек делает, таков он и есть» (63, стр.235).

Так как исходные потребности трансформируются по-разному - разные люди делают разное и с разными степенями страстности; поэтому за поверхностью видимых дел скрываются те или другие потребности; и потому всегда (более или менее) «чужая душа - потемки». Нет и не может быть двух тождественных душ - «наборов» потребностей, сформировавшихся и формирующихся при трансформации всеобщих исходных, даже при сходных способностях и прочем вооружении. «Наборы» эти бесконечно разнообразны, хотя в основе структуры каждого действуют три исходные потребности в шести вариантах и соединяющиеся с ними две промежуточные («гибридные») и две вспомогательные. Причины разнообразия тоже уже были рассмотрены: сила давления биологических и идеальных, соотношение силы со сдерживающей общей нормой удовлетворения, преобладание негативной («нужды») или позитивной («роста», «развития») стороны в той или иной степени в каждой потребности и бесконечное разнообразие в их вооруженности.

Проще говоря, в «наборы» потребностей, составляющие душу человека, разнообразие вносится не только их составом и строем, но сверх того - сдержанностью, волей, привязанностями и воодушевленностью; еще проще - нравственностью (чувством долга), любовью и одаренностью.

Но разнообразие душ человеческих не исключает возможности и обобщенных, суммарных характеристик. Бывают души «низкие», а бывают и «возвышенные»; душевная «узость» и «великодушие» не выдуманы - они реально существуют. При этом - чем лучше душа вооружена и чем больше в ней страсти и воли, тем яснее то или другое ее качество.

В человеке нельзя игнорировать душу; именно она отличает одного человека от всех других. В ней - личность и индивидуальность как таковые. Забота о ней на современном уровне развития человечества есть дело первостепенной важности. Душа человека является деятельностью его физического тела, но пока практически единственным способом воздействия на нее, в частности и прежде всего, на ход трансформаций потребностей, то есть на развитие и формирование души, является информация. Это не исключает, конечно, того, что в принципе и в перспективе можно себе представить успешное вмешательство в трансформации потребностей и других средств, вплоть до нейрохирургии... Ведь удалось же П.В. Симонову обнаружить у животных участки мозга - «четыре структуры», осуществляющие трансформации потребностей, - где происходит их столкновение и формируются конкретные побуждения (см.: 45, 243. 244. 245, 250, 252).

Поскольку воздействия на трансформацию потребностей, а значит, на их наличную структуру - возможны, в принципе, открывается перспектива научно обоснованного «лечения» и воспитания человеческой души - преодоления всяческих заболеваний потребностей и явлений «малодушия». К возвышенному «великодушию» и к преодолению зла в принципе возможны, следовательно, объективно обоснованные пути.

На этих путях приобретает настоящее значение диагностика и тренировка способностей - врожденных средств удовлетворения потребностей. Может быть, в итоговой продуктивности вооруженности каждого реального человека решающую роль играет соответствие вооруженности, приобретаемой им (иногда дорогой ценой), той, которая получена им от рождения? Во всяком случае, обратное - несоответствие приобретаемого врожденному - часто бывает источником многих огорчений у многих людей.

Расширение и размножение - естественные свойства живой материи. Поэтому путь к максимальной содержательности человеческой жизни заключается, вероятно, не в подавлении потребностей, как думал Л.Н. Толстой, следуя древней восточной философии, а в их оздоровлении и рациональном «вооружении», за которыми следует субъективная свобода и все более полное подчинение мертвой природы живому веществу и совершенствование самого этого вещества.

Проблема человековедения

Обязательным звеном в трансформациях потребностей является поступление информации. Человеку нужно срочно быть на Дальнем Востоке, потому что он как-то узнал об этом; он едет по определенному адресу и достает билет на определенный рейс, потому что знает этот путь достижения своей цели. Больной записывается на прием к определенному врачу в определенном месте, потому что знает этот путь к здоровью.

Так происходит естественная, «здоровая» трансформация потребностей. Так же происходят и их извращения. Человек узнает, что украсть легче, чем заработать; что соврать выгоднее, чем сказать правду. Человек знает, что заглушить потребность в справедливости алкоголем легче, чем добиться самой справедливости; знает, что «у сильного всегда бессильный виноват», и молчит, чтоб избежать обвинений. Человек поверил кому-то, что ни совести, ни души не существует, что цель оправдывает средства, что вождь всегда прав и т.д. и т.п. Так возникают уродства потребностей. Они бывают более или менее значительны и распространены.

Заблуждения и ложь в поступающей информации лежат в основе всех болезненных извращений в трансформациях потребностей. Но так как между заблуждением и ложью, с одной стороны, и истиной, с другой, нет незыблемой границы, то практически ее заменяет (может быть, точнее сказать -корректирует) разграничение трансформаций на консервативные (служащие индивиду) и прогрессивные (служащие роду) или - на эгоистические и альтруистические, «для себя» и «для других». Правда, разграничение это касается потребностей биологических и социальных и не касается идеальных. Но добросовестные бескорыстные заблуждения, возникающие в ходе удовлетворения идеальных потребностей, не только не являются болезнью, но без них поиски истины невозможны. Такие заблуждения делаются болезнью, став суеверием - нормой удовлетворения социальных потребностей. Она охраняется теми, кто используют ее «для себя». Далее заблуждение легко превращается в ложь при низкой норме удовлетворения идеальных потребностей и при ослаблении их давления - при малой требовательности к истине и при забвении ее.

Значит, преодолению заблуждений и лжи должны служить именно идеальные потребности. В частности - объективные науки, максимально свободные от давления социальных потребностей «для себя». А так как плоды познания всегда содержат в себе некоторое суеверие, то значительным делается его содержание. Поэтому наиболее продуктивны для здоровой трансформации потребностей те истины и та информация, относительность и неполнота которых возмещена любовью к человеку, добротой.

Проникновение объективного физиологического исследования в область, которая была для естествознания «запретной» и шла по ведомству гуманитарному, было начато П.В. Симоновым с «информационной теории эмоций». Это та область, о которой Л.С. Выготский писал, что «нет в психологии глав более темных». Такой вывод обоснован ссылками. «Психология чувства, - говорит Титчинер, - пока еще в широких размерах есть психология личного мнения и убеждения» (56, стр.250).

Выяснив структуру и роль чувства (эмоции) в обслуживании потребностей, П.В. Симонов открывает перспективу научного проникновения в область неосознаваемых, а потому часто извращаемых или игнорируемых способностей человеческого организма, благодаря которым эгоизм не одерживает окончательной победы над альтруизмом в человеческом обществе, вопреки биологическим потребностям индивида.

А.С. Пушкин писал, что «лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений» (221, т.8/1, стр.319). Надежда поэта на улучшение нравов находит подкрепление в выводах, к которым приходит создатель современной этологии - нобелевский лауреат К. Лоренц: «Именно потому, что опаснейшие противники рационального человеческого общества черпают силу в инстинктивном, то есть на уровне, который нельзя признать специфически человеческим, самая большая наша надежда в том, чтобы научиться понимать причинную структуру человеческого поведения» (158, стр.13).

Знание «причинной структуры» нужно практически для предохранения потребностей от заболевания и для лечения извращенных. К этому и ведет знание человеческой природы и тех ее свойств и способностей, которые до последнего времени не поддавались объективному изучению. Впрочем, оздоровлением потребностей всегда, в сущности, занимались все талантливые и добросовестные педагоги и воспитатели «по призванию». Причем они руководствовались не только интуицией, чутьем, но, главным образом, - верой в возможность добра и любовью к нему и к воспитуемым. Поэтому речь идет, в сущности, не о создании или проектировании какого-то нового вида деятельности, а о новом вооружении деятельности, древней как само человечество, о новом масштабе этой деятельности и о ее чрезвычайной актуальности в эпоху научно-технической революции.

Вслед за оздоровлением трансформаций должно, вероятно, происходить и совершенствование структур потребностей. Господствующая потребность в справедливости в ее субъективно пристрастной интерпретации должна и может функционировать под большим, чем в настоящее время, и все возрастающим давлением потребностей идеальных - с учетом достигнутых объективных знаний и с верой в существование истины, в познаваемость мира.

Можно полагать, что знание людьми их собственных субъективных потребностей с их позитивной стороны, совершенствование путей к справедливости в конкретных общественно полезных делах, знание способов их наилучшего выполнения - вся эта информированность в совокупности повысит роль и значение идеальных потребностей и их давление на социальные потребности большинства людей.

Любовь к делу объективно полезному и беспрерывное совершенствование в умении искусно выполнять его могут сократить и ослабить борьбу за места в человеческом обществе -трансформировать в соревнование в любимом деле.

Как бы ни были впечатляющи технические достижения нашего времени, научно-техническую революцию нельзя считать происшедшей, пока не улучшена человеческая «порода». Ее неупорядоченность и неизученность обесценивают все иные достижения, и потому пробел этот должен быть восполнен. Многовековые попытки (насильственно или проповедями) принудить человеческую природу быть не такою, какова она есть, не привели к положительным результатам. Они свидетельствуют лишь о давней нужде в искомых усовершенствованиях, о законности этой нужды.

«Логикой страсти обуздать нельзя, - писал А.И. Герцен, -так как судом нельзя их оправдать. Страсти - факты, а не догматы» (65, т.2, стр.64).

Во всех тех направлениях человеческой деятельности, где человек вмешивается в естественные природные процессы, единственный обнадеживающий путь - выращивание, воспитание. Так созданы культурные сорта растений и породы животных. Продуктивность выращивания всегда обусловлена уровнем знаний, вооруженностью. Выращиванию человеческих потребностей должно, вероятно, предшествовать накопление знаний, еще не достигнутых человечеством - они только еще появляются...

С. Моэм пишет: «Аристотель, пытаясь определить, какая функция свойственна только человеку, решил, что поскольку он способен к росту, как растения, и к чувствованию, как животное, но, кроме того, наделен разумом, значит, его специфическая функция - деятельность разума. Из этого он заключил, что человеку следует развивать не все эти три формы деятельности (что было бы логично), но лишь ту, которая присуща ему одному» (192, стр.45). Может быть, с Аристотеля и начались попытки опираться только на разум и игнорировать потребности.

Односторонность другого рода не менее стара и традиционна. Дж. Неру рассказывает: «И греки, и индийцы, и китайцы, и иранцы всегда искали такую религию и философию жизни, которые охватывали бы всю их деятельность и создавали бы равновесие и чувство гармонии» (198, стр.154). В этом «чувстве гармонии» - односторонность абстрактности, и опять - игнорирование реальных потребностей.

Вероятно, многие и разные подходы к «полноте», к «гармонии» и вообще к душе человеческой страдают общим недостатком: сам «человек» рассматривается либо абстрактно, либо так или иначе упрощенно - берется одна какая-то его сторона, качество, свойство, а другие игнорируются как незаконные, низкие, греховные и т.п.

Преодоление этого недостатка - в признании решающей роли потребностей и в широком взгляде на их естественное разнообразие и на их всевозможные трансформации.

Воспитание человеческих потребностей требует знаний, исключительных по сложности - знаний объективных закономерностей разносторонней деятельности человеческой души. Они были невозможны, пока душа находилась в ведении умозрительных спекуляций, а объективное опытное знание душу отрицало как заблуждение, суеверие, невежество. Павлов начал естественно-научное изучение души. У А.П. Чехова можно видеть предчувствие плодотворности такого подхода. Он писал в 1889 г. А.С.Суворину: «Все, что живет на земле, материалистично по необходимости. В животных, в дикарях, в московских купцах все высшее, неживотное обусловлено бессознательным инстинктом, все же остальное материалистично в них и, конечно, не по своей воле. Существа высшего порядка, мыслящие люди - материалисты тоже по необходимости. Они ищут истину в материи, ибо искать ее больше им негде, так как видят, слышат и ощущают они одну только материю. По необходимости они могут искать истину там, где пригодны их микроскопы, зонды, ножи <...>. Воспретить человеку материалистическое направление равносильно запрещению искать истину. Вне материи нет ни опыта, ни знаний, значит, нет и истины <...>. Психические явления поразительно похожи на физические, <...> не разберешь, где начинаются первые и кончаются вторые» (310, т.11, стр.357).

Едва ли можно ясно представить себе возможные и отдаленные последствия проникновения науки в упорядочение трансформаций человеческих потребностей. Последствия эти должны быть грандиозны. Даже первый непосредственный результат их относительного оздоровления представляется осуществлением давней мечты человечества: конец преступлениям, лжи, равнодушию к делу, бюрократизму, карьеризму, лести, зависти и пр. и пр. В неразрывной связи с этим - занятость каждого тем делом, которое он любит, умеет делать и стремится усовершенствовать.

Может быть, именно в этом заключается перспектива НТР? Вероятно, В.И. Вернадский считал возможным совершенствование породы людей. Он писал: «Ното зар1епз не есть завершение создания, он не является обладателем совершенного мыслительного аппарата. Он служит промежуточным звеном в длинной цепи существ, которые имеют прошлое и, несомненно, будут иметь будущее. И если его предки имели менее совершенный мыслительный аппарат, то его потомки будут иметь более совершенный, чем он имеет» (48, т.2, стр.55).

Любопытно сопоставить эти «размышления натуралиста» с мыслями нашего современника - писателя Т. Уайлдера: «Может быть, теперь, спустя сотни миллионов лет, природа вступила в новую эру. Глупцы будут вырождаться, мудрые развиваться и крепнуть <...»>; <«...> доктор Гиллиз говорил об истории вселенной. Он утверждал, что сейчас рождается новый тип людей - дети Дня Восьмого» (282, стр.387 и 456).

Контуры перспектив

Развитие производительных сил - это та область, где плоды бескорыстного познания одиночек превращаются в накопление прикладных знаний многими и где эти знания делаются явлением общественным - средством удовлетворения потребностей, уровнем технической вооруженности, принадлежащим и человеческому обществу на данном этапе его развития.

Развиваясь, производительные силы должны претерпевать значительные изменения в широком диапазоне в зависимости от того, какими качествами они обогащаются, какие теряют и какие общечеловеческие потребности обслуживают. Они должны быть, следовательно, разными на разных этапах истории человечества. Ведущая роль принадлежит, видимо, тем производительным силам, которые служат наиболее актуальным человеческим потребностям в данное время и которые наиболее производительны.

Вслед за изменениями в характере, объеме и содержании производительных сил должны происходить изменения и в классовой структуре общества.

Так, скажем, в первобытном обществе решающую роль играли силы, которые могли обеспечить удовлетворение самых основных биологических потребностей - борьбу за существование в самом ближайшем окружении - с голодом, жаждой, холодом, с хищными животными, со стихийными силами природы. Здесь и силы нужны самые примитивные и грубые -физическая вооруженность, немногим превосходящая ту, которой обладают хищные животные, и вооруженность простейшими умственными способностями.

Далее, по мере накопления человеческих знаний, производительные силы все усложняются и отдаляются от непосредственного применения их в процессе удовлетворения потребностей. Вместе с повышением общего уровня жизни людей и все большей обеспеченности самым биологически необходимым потребностей у них делается все больше - те же исходные потребности все шире и разнообразнее трансформируются, - и среди них все большее место занимают потребности социальные, а потом - идеальные.

Вместе с ростом и умножением конкретных потребностей обогащается и вооруженность человеческого общества - умножаются средства и возможности удовлетворения этих потребностей. Сперва к собственной мускульной силе добавляются физические силы домашних животных, потом силы ветра и воды, потом - пара, газа и взрыва, потом - электричества; так - вплоть до атомной энергии. К естественным материалам камня, дерева, кожи и шерсти добавляются металлы и сплавы - вплоть до материалов синтетических; и даже к силам интеллектуальным добавляется ЭВМ...

Увеличивается дистанция между бескорыстным познанием и техникой, обслуживающей удовлетворение потребностей (то есть вооруженностью). Но вместе с тем техника делается все могущественнее. Она позволяет человеку выходить в космос и проникать внутрь атомного ядра.

На достигнутом уровне вооруженности решающей производительной силой общества делается наука и создающий именно ее человек - его реали