Увещательное послание к Геллению, о монахах

Спрашиваешь о силе моих речей, которыя уже не существуют с тех пор, как немоществую для мира, подъял на себя сладостное бремя — спасший меня Крест, и все человеческое обменял на Христа. А какия еще есть у меня речи, оне не слишком мягки и лестны (ибо такия речи не угодны совершеннейшему Слову). В них говорится не о роде, не о счастии, которое надмевает неразумных, не о пламенной силе красноречия, — этой великой славе твоей и твоего брата, не о том, как города управляются кормилом могучей вашей руки. Такие предметы пусть будут предоставлены словам суетным. А что до моих речей, в них не найдешь и малаго угождения друзьям, но встретишь благочестивые советы, которые сделают тебя лучшим; имей только благопокорное ухо. Или, может быть, ты воздашь словaм моим лучшую награду, оказав свое благоволение большему числу людей, а не десяти нуждающимся, о которых ты, добрый мой, вчера дал мне свое обещание и согласие, как человек не малый, оказывающий малому великую милость. Но прими во внимание те слова мои, которыя изреку тебе из глубины сердца, заимствовав из небесных книг.

Иные золото и серебро, а иные тонкия шелковыя ткани приносят в дар Богу, а иный сам себя вознес в непорочную жертву Христу, иный же возливает чистыя капли слез. Но от тебя да будет Христу следующий дар. Есть Божии служители; им даруй полную свободу, им, которые, спокойным умом, совершенными душами, многих других возводят горе и делают таинниками небеснаго. Даруй свободу всем Христоносцам, которые стоят превыше земли, не связаны узами супружества, едва касаются мира, и день и ночь своими песнопениями славословят Царя, чуждаются земных стяжаний, какими князь мира обольщает жалких земнородных, издеваясь над ними тем, что отдает дары сии то тому, то другому. Даруй свободу тем, которые имеют одно высшее богатство — надежду получить негибнущее и не переходящее из рук в руки. Они не имеют нужды в ребре, которое бы любило плоть свою, не опираются на юную руку, то есть на детей, не полагают надежды на единокровных и на товарищей, на кровь и на прах, который на утро погибнет; они в городах и обществах не гордятся самонадеянною крепостию, похожею на крепость безсильнаго ветра, не гоняются за быстролетною человеческою славою — этим услаждением сновидца: но к Богу возводят всецелый ум, к божественному твердому камени привязывают корабль свой. Они — таинники сокровенной жизни Христа Царя, и когда она явится, возблистают славою, созерцая чистое сияние Троицы, во едино сходящейся и открывающейся очам непорочным, созерцая и великую славу небеснаго воинства, не в темных обликах и не в немногих следах истины. Но сие будет в последствии; по крайней мере все здешнее есть ничего не стоющий дым и прах для тех, которые предпочли небесную жизнь.

Одни из них услаждаются пустынными пещерами и везде готовыми на голой земле ложами, ненавидят же домы, бегают городскаго многолюдства, любят покой, сродный небесной мудрости; другие изнуряют себя железными веригами, и истончевая персть, истончевают вместе грех; а иные, заключаясь в тесных домах, подобно зверям, не встречали и лица человеческаго. Часто, подражая в половину Христову терпению, по двадцати дней и ночей проводят они без пищи. Похвалюсь: в числе их была овца и моего стада — некто ушедший из сего малаго города. А некто связал молчанием говорливый язык и уста, единым же умом возносил хвалу великому Уму.

Был и такой, что целые годы, стоя в священном храме, распростирал чистыя руки; и веждей его не касался сон, но как одушевленный камень (невероятное самозабвение!) он водружен был во Христе. Другому сосед ворон уделял остатки скудной трапезы, и обоим доставало одного куска хлеба. А некто востек отсюда на божественную гору ко Христу, с которой он, по совершении страдания, оставил человеков, и там, не развлекаемый ни словом, ни умом, ни телом, стоял под снегом и ветром, и не уступал прошениям собравшихся вокруг него благочестивых мужей, но, воспрянув умом своим от земли и став выше людей, крепко держался великаго Христа Царя, пока не соградил новаго дома себе бездыханному, когда для погребения не нашлось попечительной руки.

Ах! Дошло до меня страшное слово, будто бы у монахов верных по имени и по жизни, которых многие знают, не многие же унижают за горячность, превышающую требования благоразумнаго благочестия, — будто бы у таковых монахов установлен следующий закон. Если прийдет к ним кто–нибудь из мужей благоговейных, не знающий нашего устава; то радушно принимают его в своих обителях, оказывая ему все виды дружбы, и сердце его восторгают Божиим словом, которое начертал Дух, а между тем предлагают ему светлую трапезу. Потом выходит кто–нибудь на–среду, напоминает о суровом уставе и (скрытными выражениямн вызывая на жестокое слово) предлагает такой вопрос: хорошо ли благочестивому приять смерть ради Бога? И если пришедший по неразумению похвалит такую кончину; он продолжает: свидетели истины охотно умирают многими родами смертей сами от своей руки, то не удовлетворяя нуждам чрева, то с гор низвергаясь в глубины и приемля удавление. Так с радостию преселяются они от здешней брани и многоплачевной жизни! — Царь мой Христос! умилосердись над умами, которые верны, но безразсудны, как победоносный конь, далеко несущийся за цель, потому что он вверился быстроте своих ног, и не сдерживается уздою!

Всякому приятно стремление к одной какой–нибудь добродетели. По причине множества обителей много и способов приобретать их. Но к чему описывать мне подробно? Они шествуют тесным путем, которым идут здесь немногие из людей; они входят скорбными вратами, куда со многими трудами вступают добрые. Таково достояние Христово, такой плод Своих страданий Христос приносит от земли Отцу! Это опора слова, слава людей, основание мира, уподобляющееся небесным лепотам! Их род и для меня светоносен. Пусть зависть выплачет себе глаза! Тебя же прошу иметь к ним доброе расположение.

Во–первых, полюби кроткаго Кледония, который живет для бедных и в дар Христу принес все, но прежде всего — самого себя, а потом уже и то, что приобрел, — принес, ничего не оставив для земной жизни. Это жемчужина между дорогими камнями; это утренняя звезда между звездами; это весна между временами года; это роза между растениями. Украшаясь некогда славою при дворе царя земного, он еще большую славу имеет в нашей ограде, потому что предстоит Царю Христу.

Полюби Евлалия, который многим превосходит сверстников своих. Его, как бы лишеннаго своей половины, оставил великий и могучий брат Елладий, отлетев в тот лик, в котором желал быть; сам же он остался здесь один, ничего уже не находя лучше своего Елладия, и имеет попечение о матери, которая удручена тяжкою болезнию и едва сохраняет в себе несколько росинок жизни. Но изобразить эту женщину — потребовалось бы обширное слово; довольно сказать коротко: она матерь Елладия и Евлалия.

Не тебе дал Бог Картерия; но и его сделаешь своим друг, чрез благорасположение к товарищам, и этого, говорю, Картерия, котораго ждет великая слава на небесах, потому что духом всегда он возвышен над плотию.

Будь снисходителен и к великому Никомиду, если только услышишь о нем. Он смертную жизнь посвятил небесной, поревновал о древней жертве великаго Отца Авраама, освятив Богу двоих чад, добровольно поспешающих на священное жертвоприношение, и супружество сделал добрым, и постарался о венцах, как супружеской, так и безбрачной жизни, не земле предоставил перстныя свои отрасли, но чтобы, отрешившись от сея жизни, всецело перейдти в горнюю землю, свой класс (этот плод отличнейший в кругу мужей и жен, то есть любезнаго сына в кругу мужей, и дщерь в кругу жен) вписал в наши лики. И я надеюсь, что сии зеленеющия ветви благовоннаго древа будут достойны небесных светил. А если оне превзойдут и самых родителей; то и сим будут обязаны родителям же. Но предоставим сие руке державнаго Бога, Который великим надеждам полагает великий конец. Теперь же отец посреди своих чад подобен быстролетному орлу, который, летая подле птенцов, управляет полетом недавно оперившихся, чтобы они на несмелых еще крыльях пускались за ним по воздушным зыбям. Так и он преподает детям многие уроки благочестия. Но не находит ничего полезнее своей добродетели. Он посвятил детей Божию слову и божественной жизни, с молодых ногтей назидая в них доброе, и приготовил им величайшее наследство — священную нищету, чтобы не иметь им недостатка и в этом орудии, способствующем успешному шествию. Таков Никомид — моя слава, слава моего стада, близкий мне по крови!

Не в числе последних и Феогний. Стоя на земле, касается он небесных престолов; он ласков, сладкоречив; на цветущем лице его всегда видно сияние благорасположеннаго духа. Он никогда не подражает женщинам и не налагает на себя ложных прикрас добродетели, которыя уменьшают ея красоту, но внутрь сердца блюдет богоугодный страх, и он явен единому Всеведцу сокровеннаго. Хотя на поприще добродетели вступил он позднее других, но, по быстроте ног своих (что весьма чудно), много опередил вступивших прежде него. Как же скоро вкусил мудрости сам; указал и милым детям лучший жребий. И восходя по той лествице, какую праотец наш Иаков, сын Исааков, видел утвержденною от земли на небо, восходя для того, чтобы увидеть самого Бога, высочайший источник небесных светов, одну из ступеней он уже прошел, на другой опирается своими стопами, а третьей касается рукою, взорами же простирается далее. Таков путь для людей, и так кровь свою возводит у меня ко Христу благородный родитель!

Много дорогих сокровищ сокрыто в душе у Евандра; его сердце убеленнее седовласой главы.

Кто же из здравомыслящих забудет об Астерии или о братьях его — этой священной троице? У них общая мудрость, их общая жизнь совокупила во едино, и, при единой надежде, разделяет их только плоть.

Умолчу о Филаделфе — моем сердце, об этой благородной крови Макровия, который, из всех овец моего стада, есть собственно моя овца; о моем друге, котораго благосердый Христос обемлет великими крылами, котораго не надмевает гордость, овладевающая всеми.

Умолчу о высокошественном Ригине, о Леонтии, об Илиодоре, которые обладают высоким даром Христовой мудрости.

Умолчу о других — светлых звездах между мужами простого нрава, даже неизвестных многим из миролюбцев, о сих досточестных членах Христовых. Ибо кто исчислит сии печати Безсмертнаго, сии плотоносныя красоты?

Все они — служители всемощнаго Бога, и каждый из них совершен на особом пути благочестия. Легкими стопами попирают они землю; это прекрасныя овцы, принадлежащия к десной стороне; это камни великаго храма, и Христос связует их между собою вселюбезным согласием духа. С малыми искрами жизни в скудости проводят они настоящую жизнь, немного уступают виновнику зла — чреву, усмиряют в себе жестокий мятеж страстей — эти черныя волны, воздвигаемыя велиаром; полагают мерило слову и меру молчанию, держат в узде и смех, и слух, и неподвижныя очи. Без обуви, с нечесанными волосами, с слезами на глазах, имея у себя один хитон, эти земные мертвецы живут мыслию в горнем, непрестанно имеют пред взорами великую Божию славу и тамошнее ликостояние душ благочестивых.

Ты почтил и девственных жен, которыя Женихом своим именуют Царя, вступающаго в общение с сердцами чистейшими, и которыя ожидают Христа недремленными очами, возжегши неизсыхающие светильники; ты почтил, говорю, их, когда узнал это мое украшение, это самое светлое око моего стада; почтил, если только почтил хотя одну из них. Ибо это общая милость для всех добрых, если кто–нибудь один из них видит оказанное себе добро; таков закон дружбы, по которому все делается для них общим достоянием!

Подлинно, и в этих женах великий ум; потому что оне с мужественным духом изринули из сердца обольстительную Еву. Да, и у них вокруг тела безопасное ограждение — вретище, а ложем на земле — прах; и у них есть врачевства целомудрия, молитвы, любезныя воздыхания, безсонныя ночи, источники слез источаемых внутренно. Ожестели у них колена, забыта ими немощь; потому что оне держатся за укрепляющия воскрилия Христовых риз. А нежность плоти и блестящия одежды, и эта весенняя, скоро увядающая красота, и естественная и та наружная, которую мужчины своими руками наводят на лица похотливыя, — все это изгнано у них из сердца. И немного будет сказать, что жены сии, силою ума, и в теле и в мудрости сравнялись с мужами.

Ибо и Христа, Который с звезднаго неба явился на земле в человеческой плоти и стал сыном человеческим чрез непорочную Матерь–Деву, чтобы пречистым Своим рождением исполнить закон человечества, когда возстал он в третий день из гроба, жены первыя увидели, по причине пламеннаго своего желания, и возвестили возлюбленным соученикам, вкусив Христова вкушения в уврачевание прежняго. И по всей земле, куда только проникло спасительное учение, найдешь многих жен, которыя, или, составив из себя общества, питают в сердце общую любовь к небесной жизни и водятся одинаковыми правилами, или остаются при своих немощных родителях и братьях, и их имеют свидетелями своего целомудрия.

Немного таких жен у меня; однако же поспорю со многими, восхищаемый небесными красотами Христовыми. Баснословие усыпало домы лидийцев золотым песком и дало им реку, которая приносила дары счастия; а чернокожим индусам златоносные муравьи носили богатство, собирая его в песке. Нил, наводняя благовременно плодоносныя равнины, делал могущественным Египет. Один любуется птицами, другой деревами, а иный камнями приятно блестящими изнутри. Но мне Царь Христос даровал украшение, которое всех превосходнее, — это венец из многих благочестивых. Несомненно то, что Бог малым всегда дарует благодать, как уверяет древнее обетование. Вифлеем стал между первыми городами; и моему малому граду дано быть новым Вифлеемом. Тот славен был рождением Христовым; а мой славен Христовыми друзьями.

Такой в моей стране возсиявает пред тобою новый сонм, подобный тому, какой произвела Армения — ваше отечество, страна, украшающаяся добрыми сынами, как многим превосходящая другия страны, так особенно славная тем, что в ней много не познавших уз супружества! Оказав милость им, окажешь, превосходнейший, и мне малую милость, гораздо же большую себе самому; приобретешь себе, детям и жене величайшее богатство — надежду светоноснейшей жизни. Если же ты, самый снисходительный из всех моих товарищей, памятуешь сколько–нибудь и о моей старинной дружбе (я никак не поставлю своего имени наряду с именами мужей благочестивых); то не обезчести меня (что не свойственно дружбе), но окажи милость и честь моим товарищам. И я имею некоторое значение для многих. А если бы и не для многих имел; то тебе, счастливец, преимущественно пред всеми надлежит уважать нашу дружбу.

Этим сделаешь угождение всем друзьям, и их порадует честь, сделанная преподобным. Особенно угодишь Василию, котораго по преимуществу почтил Христос, и который, как посредник, соединяет между собою отдаленных друзей, и гораздо крепче связывает их общею любовию. А угождать ему — требует от тебя самая справедливость, уважение к отечеству, к дружбе, к товариществу по учению, к чистым жертвам, к окриляющей жизни. Ибо он, как вторый по Аароне, стоя внутрь скинии не для всех доступной и имея пред очами царюющаго в горних Бога, своими молитвами приводит в общение смертных с Безсмертным. Но что сделаешь для меня, то будет даром для Василия; а принесенное в дар ему принесется самому Христу; приносимое же Христу приносится Отцу.

Умоляю тебя о душах и о небесной жизни, умоляю о членах, истончеваемых духом. Окажи милость к дневным трудам, к ночным песнопениям, к возлежанию на голой земле, к слезам, к ветхим рубищам, к истомленным очам, к чистому уму, к священным словам. Почтив добродетель, ты расширишь для многих путь к добродетели, и получишь большую мзду от Бога, посеешь здесь постоянное и соберешь нетленный, пренебесный плод, вместо скуднаго — богатый.

Уважь богоподобную седину моего отца, который тем и другим, и многочисленностию лет и честностию нравов, наполнит для людей целую досточудную историю.

Скажу тебе, сын мой, по немощи сил моих, последнее слово. Пощади паству нашу, пощади паству, за которую я трепещу; потому что много понес за нее трудов, и Бог поручил мне ее пасти многие десятки лет. Тебе же дарует Бог все, что дает Он благочестивым, но сверх прочаго и то, чтобы сретить тебе прекрасную старость, какова старость моего богомудраго отца.

Но изреку благое слово от нашего Писания. Меры Божии уравниваются с нашими мерами; какими здесь меряем друг другу, такими и великий Бог воздает людям. Но да возмерит Он тебе лучшим за лучшее, как ныне, так и в последний день! Ныне для всякаго человека полагается или худое или доброе основание кратковременной жизни, и на малых весах колеблется, перевешиваемое на ту и на другую сторону, великое стяжание жизни небесной.

И Христос принял на Себя человечество при наложении подати, когда Кесарь делал перепись целой земли. Сам Бог дал смертному дань, чтобы даровать смертным облегчение от рабства. Почти благодать Христову, и пощади людей. Почти, и ведя добрую перепись, сам записан будешь в добрую небесную книгу. А если будешь вести не добрую перепись… но пусть выговорит сие другой, а я скажу по крайней мере то, что лучше вести перепись праведную.

Ужели не довольно того, что тяжкое иго наложено на смертных первым грехом прародителя, и человекоубийственным древом, и завистию змия, и преступлением жены, и гибельным вкушением противоборственнаго знания, которое соделало меня смертным, и тотчас, низложив меня в землю, из которой я сотворен, наполнило жизнь мою скорбями, заставило меня нести болезни и труды, оставаться нагбенным к широкому хребту земли под бременем напастей, — ужели не довольно сего, но брат — одна со мною персть, в одном со мною погруженный грехе, предает меня еще большим скорбям? Нет, это не позволительно, это несвойственно; больным гораздо лучше давать лекарство, а не новый труд.

Вот дар, который тебе, добрый мой, посылает наше со–братство, — это дар, неистребимый временем. А ты, украшение Армении, Геллений, которому поручено установить правильную меру податей в нашей стране, установи ее, при помощи непорочной руки великаго Бога, установи непорочно, и не покоряй превратнаго ума неправедной корысти. Если всякому будешь отвешивать верно, трепеща великаго Ока; то мы, хотя и малый город, пронесем имя твое, наилучший, не между одними обитателями Дио–Кесарии, и напишем на досках: «вот человек добродетельный; в нем не найдет для себя пищи и насмешник!»