Историческая тенденция капиталистического накопления

Итак, к чему сводится первоначальное накопление капитала, т. е. его исторический генезис? Поскольку оно не представ­ляет собой непосредственного превращения рабов и крепостных в наемных рабочих и, следовательно, простой смены формы, оно означает лишь экспроприацию непосредственных произво­дителей, т. е. уничтожение частной собственности, покоящейся на собственном труде.

Частная собственность, как противоположность обществен­ной, коллективной собственности, существует лишь там, где средства труда и внешние условия труда принадлежат частным лицам. Но в зависимости от того, являются ли эти частные лица работниками или неработниками, изменяется характер самой частной собственности. Бесконечные оттенки частной собствен­ности, которые открываются нашему взору, отражают лишь промежуточные состояния, лежащие между обеими этими крайностями.

Частная собственность работника на его средства производ­ства есть основа мелкого производства, а мелкое производство составляет необходимое условие для развития общественного производства и свободной индивидуальности самого работ­ника. Правда, этот способ производства встречается и при рабовладельческом, и при крепостном строе, и при других формах личной зависимости. Однако он достигает расцвета, проявляет всю свою энергию, приобретает адекватную класси­ческую форму лишь там, где работник является свободным частным собственником своих, им самим применяемых усло­вий труда, где крестьянин обладает полем, которое он возде­лывает, ремесленник — инструментами, которыми он владеет как виртуоз.

Этот способ производства предполагает раздробление земли и остальных средств производства. Он исключает как концен­трацию этих последних, так и кооперацию, разделение труда внутри одного и того же производственного процесса, общест­венное господство над природой и общественное регулирование ее, свободное развитие общественных производительных сил. Он совместим лишь с узкими первоначальными границами произ­водства и общества. Стремление увековечить его равносильно, по справедливому замечанию Пеккёра, стремлению «декрети­ровать всеобщую посредственность». Но на известном уровне развития он сам создает материальные средства для своего уничтожения. С этого момента в недрах общества начи­нают шевелиться силы и страсти, которые чувствуют себя скованными этим способом производства. Последний должен Сыть уничтожен, и он уничтожается. Уничтожение его, превра­щение индивидуальных и раздробленных средств производства в общественно концентрированные, следовательно, превраще­ние карликовой собственности многих в гигантскую собствен­ность немногих, экспроприация у широких народных масс земли, жизненных средств, орудий труда, — эта ужасная и тяжелая экспроприация народной массы образует пролог истории капитала. Она включает в себя целый ряд насильствен­ных методов, из которых мы рассмотрели выше лишь эпохаль­ные методы, как методы первоначального накопления. Экспро­приация непосредственных производителей совершается с самым беспощадным вандализмом и под давлением самых подлых, са­мых грязных, самых мелочных и самых бешеных страстей. Част­ная собственность, добытая трудом собственника, основанная, так сказать, на срастании отдельного независимого работника с его орудиями и средствами труда, вытесняется капиталисти­ческой частной собственностью, которая покоится на эксплу­атации чужой, но формально свободной рабочей силы [44].

Когда этот процесс превращения достаточно разложил старое общество вглубь и вширь, когда работники уже превра­щены в пролетариев, а условия их труда — в капитал, когда капиталистический способ производства становится на собст­венные ноги, тогда дальнейшее обобществление труда, дальней­шее превращение земли и других средств производства в об­щественно эксплуатируемые и, следовательно, общие средства производства и связанная с этим дальнейшая экспроприация частных собственников приобретает новую форму. Теперь экспроприации подлежит уже не работник, сам ведущий само­стоятельное хозяйство, а капиталист, эксплуатирующий многих рабочих.

Эта экспроприация совершается игрой имманентных законов самого капиталистического производства, путем централиза­ции капиталов. Один капиталист побивает многих капитали­стов. Рука об руку с этой централизацией, или экспроприацией многих капиталистов. Немногими, развивается кооперативная форма процесса труда в постоянно растущих размерах, разви­вается сознательное техническое применение науки, плано­мерная эксплуатация земли, превращение средств труда в такие средства труда, которые допускают лишь коллективное употреб­ление, экономия всех средств производства путем применения их как средств производства комбинированного общественного труда, втягивание всех народов в сеть мирового рынка, а вместе с тем интернациональный характер капиталистического режима. Вместе с постоянно уменьшающимся числом магна­тов капитала, которые узурпируют и монополизируют все выгоды этого процесса превращения, возрастает масса нищеты, угнетения, рабства, вырождения, эксплуатации, но вместе с тем растет и возмущение рабочего класса, который постоянно увеличивается по своей численности, который обучается, объединяется и организуется механизмом самого процесса капиталистического производства. Монополия капитала стано­вится оковами того способа производства, который вырос при ней ипод ней. Централизация средств производства и обоб­ществление труда достигают такого пункта, когда они стано­вятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собствен­ности. Экспроприаторов экспроприируют.

Капиталистический способ присвоения, вытекающий из капиталистического способа производства, а следовательно, и капиталистическая частная собственность, есть первое отри­цание индивидуальной частной собственности, основанной на собственном труде. Но капиталистическое производство порож­дает с необходимостью естественного процесса свое собственное отрицание. Это — отрицание отрицания. Оно восстанавливает не частную собственность, а индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры: иа основе коопе­рации и общего владения землей и произведенными самим трудом средствами производства.

Превращение основанной на собственном труде раздроб­ленной частной собственности отдельных личностей в капита­листическую, конечно, является процессом гораздо более долгим, трудным и тяжелым, чем превращение капиталисти­ческой частной собственности, фактически уже основываю­щейся на общественном процессе производства, в общественную собственность. Там дело заключалось в экспроприации народ­ной массы немногими узурпаторами, здесь народной массе предстоит экспроприировать немногих узурпаторов [45].

 

[1] в Италии, где капиталистическое производство развилось раньше всего, раньше всего разложились и крепостные отношения. Крепостной освобождается здесь прежде, чем он успел обеспечить за собой какое-либо право давности на землю. По­этому освобождение немедленно превращает его в поставленного вне закона пролета­рия, который к тому же тотчас находит новых господ в городах, сохранившихся по большей части еще от римской эпохи. После того как революция мирового рынка с конца XV столетия ¹⁹° уничтожила торговое преобладание Северной Италии, нача­лось движение в обратном направлении. Рабочие массами вытеснялись из городов в деревню и там положили начало неслыханному расцвету мелкой земледельческой культуры, организованной по типу садоводства.

[2] Мелкие земельные собственники, которые своими руками обрабатывалисвои собственные поля п довольствовались скромным благосостоянием... составлялитогда гораздо более значительную часть нации, чем теперь... Не менее 160 000 земель­ных собственников, составлявших вместе с семьями, вероятно, более одной седьмойвсего населения, жили обработкой своих мелких freehold-участков» (freehold— пол­ная собственность на землю). «Средний доход этих мелких землевладельцев оцени­вается в 60—70 фунтов стерлингов. Высчитано, что лиц, обрабатывавших собствен­ную землю, было больше, чем арендаторов чужой земли» (Maccaulay. History of Eangland, 10^th еd. Londan 1854, V. I, р. 333, 334). Еще в последнюю треть XVII сто­летия 41₃ англичан занимались земледелием (там же, стр. 413). — Я цитируюМаколея, потому что он, как систематический фальсификатор истории, по возможности«замазывает» такого рода факты.

[3] Не следует забывать, что даже крепостные не только являлись собственни­ками, — правда, обязанными платить оброк, — небольших участков земли, примы­кавших к их дворам, но и совладельцами общинной земли. «Крестьянин там» (в Силезии) — «крепостной». Тем не менее эти крепостные владеют общиннымиз землями. «До сих пор не удалось склонить силезцев к разделу общинных земель, тогда какв Неймарке уже не осталось деревни, где бы этот раздел не был осуществлен с вели­чайшим успехом» (Mirebau. «Del a Monarchie Prussienne».Londers,1788, t. II,р. 125, 126 )

[4] Япония с ее чисто феодальной организацией землевладения и с ее широко развитым мелкокрестьянским хозяйством дает гораздо более верную картину европей­ского средневековья, чем все наши исторические книги, проникнутые по большей части буржуазными предрассудками. Быть «либеральным» за счет средневековья чрезвычайно удобно.

[5] буквально: крайней Фулой; здесь это выражение употребляется в смысле: крайний предал. (Фула — островная страна, находившаяся, по представле­нию древних, на крайнем севере Европы.) Ред.

[6] в своей «Утопил» Томас Мор говорит об удивительной стране, где «овцы пожирают людей» («Utopia», trans. Robinson, ed. Arber, London, 1869, p. 41).

[7] Бэкон разъясняет связь, существующую между свободным зажиточным крестьянством и хорошей пехотой. «Для поддержания могущества и нравов в королев­стве было в высшей степени важно сохранить достаточные размеры аренды, чтобы обеспечить безбедное существование здоровым способным людям и закрепить большую часть земли королевства во владении йоменов, т. е. людей, занимающих среднее поло­жение между благородными и номерами (cottagers) и батраками… Ибо все наиболее компетентные знатоки военного дела согласны между собой в том... что главную силу армии составляет инфантерия, или пехота. Но чтобы создать хорошую инфантерию, необходимы люди, которые выросли не в рабстве и нищете, а на свободе и в обстановке известного благосостояния. Поэтому, если в государстве главное значение имеют дворяне и высшее общества, а сельское население и пахари состоят лишь из рабочих или батраков, а также из коттеров, т. е. нищих, владеющих хижинами, то при таких условиях возможно иметь хорошую конницу, но отнюдь не хорошую, стойкую пехоту... Мы видим это во Франции и Италии и в некоторых других иностранных землях, где действительно все население состоит из дворянства и нищих крестьян... так что они вынуждены применять для своих пехотных батальонов наемные банды швейцарцев и т. п., откуда и проистекает, что эти нации имеют многочисленное население, но мало солдат» («The Reign of Henry VII etc. Verbatim Reprint from Kennet’s England, ed. 1719». London, 1870, р. 308).

[8] д-р Хантер в «Public Health. 7th Report 1864». London, 1865, р. 134. «Коли­чество земли, предписываемое» (старыми законами), «рассматривается теперь как слишком значительное для рабочих и даже способное превратить их в мелких фермеров» (George Roberts. «The Social History of the People of the Southern Counties of England in Past Centuries».; London, 1856, р. 184, 185).

[9] «Право бедных на часть церковной десятины прямо установлено древними статутами» (J.D. цит. соч., т. II, стр. 804, 805).

[10] Как проявлялся при этом протестантский «дух», видно между прочим из следующего. Несколько земельных собственников и зажиточных фермеров на юге Англии, собравшись и совместно пораскинув мозгами, выработали десять вопросов относительно того, как всего правильнее толковать елизаветинский закон о бедных. Эти вопросы они подали на заключение знаменитому юристу того времени доктору нрава Снигге (впоследствии при Якове I — судья). «Девятый вопрос гласит: Некоторые богатые фермеры прихода придумали мудрый план, при помощи которого может быть устранено всякое замешательство при выполнении акта. Они предлагают по­строить в приходе тюрьму. Каждому бедному, который не согласится подвергнуться заключению в означенной тюрьме, должно быть отказано в помощи. Далее, соседние селения должны быть оповещены, что если там найдется какое-либо лицо, склонное нанять бедных этого прихода, то пусть оно присылает в определенный день запеча­танное прошение с указанием самой низкой цены, за которую оно согласно взять к себе и содержать наших бедных. Авторы этого плана думают, что в соседних граф­ствах имеются лица, не желающие работать и не обладающие достаточным состоянием или кредитом, чтобы взять в аренду землю пли корабль и таким образом жить не тру­дясь («so as to live without labour»). Такие лица могли бы сделать приходу очень выгодные предложения. Если же и будет случаться порою, что бедные, отданные на попечение нанимателя, погибнут, то грех падет на голову последнего, так как приход исполнил свой долг по отношению к этим бедным. Мы опасаемся, однако, что настоя­щий акт не допускает подобного рода мудрых мероприятий (prudential measure), по вы должны знать, что все остальные фригольдеры нашего и соседних графств при­соединятся к нам и побудят своих представителей в палате общин внести законопроект, разрешающий подвергать бедных тюремному заключению и принудительным работам, так чтобы ни один человек, не согласный подвергаться заключению, не имел права на вспомоществование. Это, надеемся мы, отобьет у лиц, впавших в нищету, охоту просить вспомоществование». В Шотландии крепостное право было уничтожено на несколько столетий позже, чем в Англии. Еще в 1698 г. Флетчер из Солтуна заявил в шотланд­ском парламенте: «Нищих в Шотландии насчитывается не менее 200 000. Единствен­ное средство против этого, которое я, республиканец в принципе, могу предложить,— это восстановление крепостного права и превращение в рабов всех тех, кто неспособен самостоятельно обеспечить свое существование». Так же говорит и Идеи: «Свобода земледельцев порождает пау­перизм. Мануфактуры и торговля — вот истинные родители наших бедных». Идеи и цитированный выше шотландский «республиканец в принципе» ошибаются лишь в одном: земледелец сделался пролетарием или паупером не потому, что было упичто-жено крепостное право, а потому, что была уничтожена его собственность на землю.Во Франции, где экспроприация совершилась иным способом, английскому закону о бедных соответствуют Муленский ордонанс 1566 г. и эдикт 1656 года

[11] «Право бедных на часть церковной десятины прямо установлено древними статутами» (J. C Tuchett, цит. соч., т. II, стр. 804, 805).

[12] г-н Роджерс, хотя он был в то время профессором политической экономии в Оксфордском университете, этом центре протестантской ортодоксии, подчеркивает в своем предисловии к «History of Agriculture» факт пауперизации народных масс вследствие Реформации.

[13] Даже фанатичный защитник крупного фер­мерства, автор «Inquiry into the Connection between the Present Price of Provision, 1773, р. 139, говорит: «Я больше всего скорблю... об исчезновении наших йоменов, этой категории людей, которые действительно поддер­живали независимость нашей нации; мне грустно видеть, что земли их находятся теперь в руках монополистов-лордов и сдаются в аренду мелким фермерам на усло­виях не намного лучших, чем для вассалов, причем эти фермеры при первом же зло­счастном случае могут быть прогнаны

[14] О моральном облике этого буржуазного героя дает представление следующее: «Обширные земли в Ирландии, подаренные в 1695 г. леди Оркни,—вот общеизвестный образчик того, как сильна была любовь короля и как велико влияние леди,.. Любез­ные услуги леди Оркни по всей вероятности были гряз­ные услуги любви.

[15] Незаконное отчуждение коронных земель, частью путем продажи, частью путем дарения, составляет скандальную главу английской истории... гигантское наду­вательство нации

[16] См., например, памфлет Э. Бёрка о герцогском доме Бедфордов, отпрыс­ком которого является лорд Джон Рассел.

[17] фермеры запрещают коттерам держать какие бы то ни было живые существа, кроме них самих, под тем предлогом, что, если бы у них были скот и птица, они стали бы воровать корм у фермеров. Они говорят также: если хочешь, чтобы коттер был трудо­любив, держи его в бедности. В действительности все дело сводится к тому, что фер­меры узурпируют таким образом все права на общинные земли».

[18] Это напоминает Древний Рим, «Богатые овладели большейчастью неразделенных земель. Полагаясь на благоприятно сложившиеся для нихусловия того времени, они не боялись, что земли эти будут у них отобраны обратно,и потому покупали расположенные по соседству участки бедняков, частью с согла­сия последних, частью же брали их силой, так что теперь они стали распахивать сразуочень обширные площади вместо разбросанных полей. При этом для земледельческихработ и скотоводства они употребляли рабов, так как свободные люди были бы взятыиа военную службу и, следовательно, не могли бы у них работать; обладание рабамиприносило им крупную выгоду еще и потому, что вследствие освобождения от военнойслужбы рабы могли беспрепятственно размножаться и имели много детей. Такимобразом сильные люди сосредоточили в своих руках все богатства, и вся страна ки­шела рабами. Италийцев же становилось все меньше из-за свирепствовавшей срединих нищеты, налогов и военной службы. А когда наступали мирные времена, онибыли осуждены на полную бездеятельность, так как богатые владели всей землейи вместо свободных людей использовали рабов для возделывания земли». Это место относится к эпохе, предшествовавшей закону Лициния 201. Военная служба, так сильно ускорившая разорение римского плебса, для Карла Великого была главным средством быстрого превращения свободных немец­ких крестьян в феодально зависимых и крепостных.

[19] Интересные данные об этой рыбной торговле мы находим у Давида Уркарта - квалифицирует «мероприятия в Сатерлендшире как одну из самых благодетельных «очисток» (clearings), какие только знает человечество.

[20] 21аа) в шотландских «deer forests» [«охотничьих парках»] нет ни одного дерева. Овец угоняют прочь, на место, их сгоняют оленей на голые горы и называют это «deer forests». Таким образом, здесь нет даже лесоразведения.

[21] Английские экономисты, само собой разумеется, объясняли голод, постигший гэлов в 1847 г., их перенаселением. Во всяком случае гэлы, видите ли, «давили» на средства своего пропитания. В Германии «очистка имений», или, как она называлась здесь, «Ваиегп-1е§еп», развилась с особенной силой после Тридцатилетней войны и еще в 1790 г. выз­вала крестьянские восстания в курфюршестве Саксонии. Она распространилась в Восточной Германии. В большинстве провинций Пруссии право собственности было га­рантировано крестьянам впервые Фридрихом II. Завоевав Силезию, он принудил се земельных собственников восстановить крестьянские дома, амбары и т. п. и снабдить крестьянские хозяйства скотом и орудиями. Ему нужны были солдаты для армии и плательщики налогов для казначейства. Насколько приятна была жизнь крестья­нина при Фридрихе II с его безобразной финансовой системой и управлением, представляющим собой смесь деспотизма, бюрократизма и феодализма, свидетель­ствуют следующие слова Мирабо, горячего поклонника Фридриха: «Лен составляет одно из главных богатств земледельца Северной Германии. Но, к несчастью для рода человеческого, это — только средство против крайней нищеты, а не источник благо­состояния. Прямые налоги, барщина, повинности всякого рода разоряют крестьянина, который к тому же платит косвенные налоги на все, что он покупает... и в довершение бедствия он не смеет продавать свою продукцию там, где хочет, и за столько, за сколько хочет; он не смеет покупать необходимые ему продукты у тех купцов, которые согласны продать их за наиболее подходящую цену. Все эти обстоятельства мало-помалу разо­ряют его, и он не мог бы платить прямых налогов, если бы не занимался прядением; это последнее составляет для него необходимое подспорье, давая возможность исполь­зовать силы его жены, его детей, слуг и служанок и его самого. Но какая жалкая жизнь, даже с этим подспорьем! Летом он работает как каторжник на пахоте и на уборке урожая, ложится в 9 часов и встает в 2, чтобы управиться с работой; зимой он должен бы восстановить свои силы, пользуясь более продолжительным отдыхом, по у него не хватит зерна на хлеб и на семена, если он продаст часть своих продуктов для того, чтобы уплатить налоги. Итак, приходится прясть, чтобы заполнить эту прореху... и прясть с величайшим усердием. Поэтому крестьянин зимой ложится в полночь или в час ночи и встает в пять или шесть часов утра или же ложится в Де­вять и встает в два, — и так ежедневно в течение всей своей жизни, за исключением воскресных дней... Это чрезмерно продолжительное бодрствование и этот чрезмерный труд истощают организм человека; вот почему в деревне мужчины и женщины стареют гораздо скорее, чем в городах».

Добавление к 2 изданию. В апреле 1866 г., 18 лет спустя после опубликования цитированной выше работы Роберта Сомерса, профессор Лион Леви читал в Обществе искусств и ремесел доклад о превращении пастбищ для овец в охотничьи парки. Он рассказывал, насколько подвинулось вперед превращение горной Шотландии в пустыню, и между прочим говорил: «Изгнание населения и превращение земли в пастбища для овец послужило самым удобным средством для получения дохода без всяких затрат... Замена пастбищ для овец охотничьими парками стала обычной в горной Шотландии. Овцы изгоняются дикими животными, подобно тому как раньше изгонялись люди, чтобы очистить место для овец... Вы можете пройти от поместий графа Далхузи в Форфаршире вплоть до Джон-о Троте, не выходя из леса. Во многих» (из этих лесов) «давно уже живут лисицы, дикие кошки, куницы, хорьки, ласки и альпийские зайцы; кролики же, белки и крысы появились там лишь в последнее врем я. Огромные земельные площади, фигурирующие в шотландской статистике пак необычайно богатые и обширные луга, не подвергаются теперь никакой обработке и улучшениям и служат исключительно охотничьей забаве немногих лиц, — забаве, продолжающейся лишь несколько дней в году».

Лондонский «» от 2 июня 1866 г. пишет: «Одна шотландская газета в числе новостей последней недели между прочим сообщает: «Одна из лучших овце­ферм в Сатерлендшире, за которую недавно по истечении срока контракта было пред­ложено 1 200 ф. ст. годовой ренты, превращена в охотничий парк!». Феодальное инстинкты проявляются так же... как во времена норманского завоевания... когда было снесено 36 деревень, чтобы создать на их месте новый лес... Два мил­лиона акров, в том числе несколько плодороднейших районов Шотландаи,

[22] В царствование Эдуарда VI англи­чане с полной, по-видимому, серьезностью принялись за поощрение мануфактур я доставление бедным занятий. Это видно из одного замечательного закона в котором говорится, что на всех бродяг должно быть наложено клеймо» и т. д.

[23] Томас Мор говорит в своей «Утопии»: «Так-то и случается, что жадный и ненасытный обжора, настоящая чума для своей родины, собирает в своих руках тысячи акров земли и обносит их плетнем или забором, или своими насилиями и при­теснениями доводит собственников до того, что они вынуждены продать все свое иму­щество. Тем или другим способом, не мытьем,так катаньем,донимают их, и они, наконец вынуждены выселиться — эти бедные, простые, несчастные люди! Мужчины и женщины,- мужья и жены, сироты и вдовы, объятые отчаянием матери с грудными детьми, все домочадцы, бедные средствами к жизни, но многочисленные, так как земле­делие требовало много рабочих рук. Они бредут прочь, говорю я, покидают свои при­вычные родные места и нигде не находят приюта. Продажа всей домашней утвари, хотя и не имеющей большой ценности, могла бы при других условиях оказать им некоторую помощь, но, внезапно выброшенные на улицу, они вынуждены распро­давать имущество за бесценок. И когда этими несчастными скитальцами истрачено все до последней копейки, то скажите, бога ради, что же им остается делать, как не красть? Но тогда их вешают по всей форме закона. Или просить милостыню? Но тогда их заключают в тюрьму как бродяг за то, что они шатаются без дела: их обвиняют в безделиц, — их, которым ни одна душа не хочет дать работы, как бы усердно они ее ни добивались». Из числа этих бедных изгнанников, которых, по словам ТомасаМора, прямо-таки принуждали к воровству, «в царствование Генриха VIII былоказнено 72 000 крупных и мелких воров». Во времена Елизаветы «бродяг вешали целыми рядами, и не проходило года, чтобы в том или другом месте не было повешено их 300 или 400 человек». Согласно тому же самому Страйпу, в Сомерсетшире в течение одного только года было казнено 40 человек, на 35 наложено клеймо, 37 подвергнуто порке и 183 «отчаянных негодяя» выпущено на волю. Тем_ не менее, говорит он, «из-за попусти­тельства мировых судей и нелепого сострадания народа это значительное число обви­няемых не составляет и 1/5 всех действительных преступников». Он добавляет: «Дру­гие графства Англии были не в лучшем положении, чем Сомерсетщир, многие даже в гораздо худшем.

[24] «Веяний раз, когда законодательство пыталось регулировать споры между хозяевами и их рабочими, его советниками были хозяева», — говорит А. Смит. «Собственность — вот дух законов», — говорит Ленге».

[25] Он ехидно прибавляет: «Мы всегда были готовы вмешаться в пользу предпринимате­лей; неужели мы ничего не можем сделать в пользу рабочих?»

[26] из одного пункта статута, изданного на 2-м году царствования Якова I, гл. 6, видно, что некоторые суконщики, бывшие в то же время мировыми судьями, позволяли себе официально устанавливать тариф заработной платы в своих собствен­ных мастерских. В Германии очень часто издавались статуты для понижения заработ­ной платы, особенно после Тридцатилетней войны. «Помещиков очень тяготил недостаток слуг рабочих в обезлюдевших местностях.. Всём деревенским жителям было воспрещено сдавать в наем комнаты холостым мужчинам и женщинам; обо всех такого рода постояльцах приказано было доносить начальству, и они должны были заклю­чаться в тюрьму, если не пожелают быть слугами, хотя бы они поддерживали свое существование какими-либо другими занятиями, работами на крестьян за поденную плату или даже торговали деньгами и хлебом». В течение всего столетия в указах государей не прекра­щаются горькие сетования на испорченную и наглую челядь, которая не подчиняется строгому режиму, не довольствуется установленной законом платой; отдельному помещику воспрещается выдавать более высокую плату, чем установлено таксой, выработанной для всей округи. И все же после войны условия, в которых находились слуги, были иногда лучше, чем сто лет спустя; в Силезия слуги еще в 1652 г. получали мясо два раза в неделю, тогда как в вашем веке в той же Силезии имеются места, где услуги получают мясо лишь три раза в год. И заработная плата была после войны выше, чем в последующие столетия».

[27] Статья первая этого закона гласит: «Так как уничтожение всякого рода корпораций лиц одного состояния или одной профессии составляет одну из коренных основ французской конституции, то воспрещается восстанавливать таковые корпорации под каким бы то ни было предлогом и в какой бы то ни было форме». Статья четвертая выявляет, что «если граждане, занятые одной и той же профессией, искусством или ремеслом, сговорятся между собой или составят соглашение, направленное к тому, чтобы отказаться сообща или соглашаться только при определенной плате оказывать, услуги своей промышленной деятельностью и своими работами, то вышеназванные сговоры и соглашения должны быть объявлены... противоконституционными, пося­гающими на свободу и декларацию прав человека и т. д.», т. е. государственным пре­ступлением, совершенно так же, как и в старых рабочих статутах

[28] Фермеры которым раньше было трудно платить 4 ф. ст. ренты, платят теперь 40, 50, 100 ф. ст. и все же считают дело недостаточно прибыльным, если по истечении срока аренды -у них не останется на руках ренты за 6— 1 лет».

[29] О влиянии обесценения денег в XVI столетии на различные классы общества см. «A Compendious or Brief Examination of Certayne Ordinary Diverse of our Countrymen in these Days». By W. S.,Gentlemen Диалогическая форма этого сочинения способствовала тому, что его долго приписывали Шекспиру, и еще в 1751 г. оно вышло в свет под его именем. Автор его — Уильям Стаффорд. В одном месте рыцарь рассуждает следующим образом:

Рыцарь: «Вы, мой сосед, земледелец, вы, господин торговец, и вы, мой добрый медник, вы, как и другие ремесленники, можете сравнительно легко отстоять свои интересы. Ибо насколько повышается цена всех предметов по сравнению с тем, что они стоили раньше, настолько повышаете вы цены на ваши товары и ваш труд, кото­рые вы продаете. Но у нас нет ничего такого, что мы могли бы продать по повышенной цене и таким образом уравновесить тот убыток, который мы несем, покупая про­дукты». В другом месте рыцарь спрашивает доктора: «Скажите, пожалуйста, кого вы имеете в виду? И, прежде всего, кто, по вашему мнению, не терпит при этом никаких потерь?» Доктор: «Я имею в виду тех, которые живут куплей и продажей и, если дорого покупают, то столь же дорого продают». Рыцарь: «А из кого состоит та катего­рия людей, которая, по вашим словам, выигрывает, от этого?» Доктор: «Ну, конечно, это все арендаторы или фермеры, которые платят за обрабатываемую ими землю старую ренту, ибо платят они по старой норме, а продают по новой, т. е. платят за свою землю очень дешево, а все, что вырастает на ней, продают дорого...» Ръщарь: «Ну, а кто же те, которые, по вашим словам, теряют от этого больше, чем выигрывают эти люди?» Доктор: «Это все дворяне, джентльмены и вообще веете люди, которые живут на твердо установленную ренту или жалованье, или не сами обрабатывают свою землю, или не занимаются торговлей».

[30] Во Франции regisseur, бывший в начале средних веков управляющим и сбор­щиком феодальных платежей в пользу феодала, скоро превращается в homme d’affaires [дельца], который при помощи вымогательства, обмана и т.п. вырастает в капиталиста. Эти regisseur сами принадлежали иногда к благородному сословию. Например: «Сей отчет представляет Жак де Торесс, рыцарь кастелян в Везансоне, своему патрону, держащему отчет в Дижоне перед господином герцогом и графом Бургонским, относительно рент, причитающихся с означенного кастелянства с 25 де­кабря 1359 г; по 28 декабря 1360 г.». Уже тут видно, что во всех сферах общественной жизни львиная доля попадает в руки посредников. Так, например, в экономической области пред­принимательские сливки снимают финансисты, биржевики, купцы, лавочники; в об­ласти гражданского права адвокат обдирает тяжущиеся стороны; в политике депутат значит больше, чем его избиратели, министр — больше, чем государь; в религии бог отодвигается на задний план святыми «заступниками», а эти последние — попами, ко­торые, в свою очередь, являются неизбежными посредниками между «пастырем добрым» и его стадом. Во Франции, как ив Англии, крупные феодальные территории и были разделены на бесчисленное множество мелких хозяйств, но на условиях несравненно более неблагоприятных для сельского населения. В течение XIV века возникли аренды—фермы, или так называемые terries. Число их постоянно росло и значительно превысило 100 000. Они уплачивают земельную ренту в размере от 1/12 до ¹/5 продукта деньгами или натурой. Terries были ленами, подленами и т. д., в зависимости от ценности и величины площади, которая иногда составляла всего лишь несколько арпанов. Все владельцы этих 1егг1егз обладали в той или иной степени судебной властью по отношению к населению своих участков; таких степеней власти было четыре. Легко представить себе, каким гнетом ложилась на сельское население власть всех этих мелких тиранов. Монтей говорит, что в те времена во Франции было 160 000 судов там, где теперь существует всего 4 000 (включая сюда и мировые суды).

[31] буквально: в пользу короля Пруссии, в переносном смысле: на ветер. «Я предоставлю вам», — говорит капиталист, — «честь служить мне при условии, что вы отдадите мне то немногое, что вы еще имеете, за труд командовать вами, который я беру на себя» (.J. J. Rousseau.)

[32] Mirabeau, кит. соч., т. III, стр. 20—109, в разных местах. Если Мирабо считает разъединенные мастерские более экономичными и более производительными, чем «объединенные», и усматривает в последних лишь искусственные тепличные ра­стения, взращенные заботами правительств, то это объясняется тогдашним состоя­нием большинства континентальных мануфактур.

[33] «Если двадцать фунтов шерсти превращаются незаметно, в течение года,в одежду для семьи рабочего собственным трудом этой семьи, в промежутки междудругими ее „работами, то здесь все обстоит очень просто. Но вынесите эту шерсть нарынок, отправьте ее фабриканту, затем продукт фабриканта — маклеру, затем купцу, и вы будете иметь крупную торговую операцию, причем номинальный капитал, необ­ходимый для нее, будет в двадцать раз больше стоимости этой шерсти... Рабочий класс эксплуатируется таким образом для того, чтобы поддерживать несчастное фабричное население, паразитический класс лавочников и фиктивную коммерческую, денежную и финансовую систему».

[34] Исключение представляет время Кромвеля. Пока сохранялась республика,все слои народных масс Англии оправились от того упадка, в который они пришли^-,при Тюдорах.

[35] Такетт знает, что из собственно мануфактур и в результате уничтожения сельских или домашних мануфактур возникла с введением машин крупная' шерстяная промышленность. «Плуги ярмо были изобретением богов и предметом занятия героев — разве ткацкий станок, веретено и прялка менее благородного происхождения? Вы отделяете прялку от плуга, веретено от ярма и получаете фабрики и дома для бедных, кредит и кризисы, две враждебные нации, сельскую н торговую». Но вот является Кэри и обвиняет Англию, конечно, не без основания, в том, что она стремится превратить все остальные страны в исключительно земледельческие, а сама хочет стать их фабри­кантом. Он утверждает, что таким путем была разорена Турция, ибо там «собственни­кам земли и земледельцам никогда не разрешалось» (Англией) «укрепить свое поло­жение путем естественного союза плуга с ткацким станком, бороны с молотом. По его мнению, Уркарт сам является одним из главных винов­ников разорения Турции, где он, в интересах Англии, пропагандировал свободу тор­говли. Но лучше всего то, что Кэри — между прочим большой холоп России — хочет воспрепятствовать этому процессу разделения при помощи системы протекционизма, которая в действительности его ускоряет.

[36] Филантропические английские экономисты, как Милль, Роджерс, Голдуин Смит, Фосетт и т. д., и либеральные фабриканты, как Джон Брайт и К⁰, спрашивают английских земельных аристократов, как бог спрашивал Каина о его брате Авеле, — куда девались тысячи наших крестьян? — Да откуда же вы-то произошли? Из уничто­жения этих крестьян. И почему вы не спрашиваете, куда девались самостоятельные, ткачи, прядильщики, ремесленники?

[37] «Промышленный» употреблено здесь в противоположность «земледельче­скому». В смысле экономической категории фермер — такой же промышленный капиталист, как и фабрикант.

[38] Еще в 1794 г. мелкие мастера-суконщики из Лидса посылали в парламент депутацию с петицией об издании закона, воспрещающего купцам становиться фаб­рикантами.

[39] В 1866 г. в одной только провинции Орисса более миллиона индийцев умерли голодной смертью. Тем не менее все усилия были направлены к тому, чтобы обогатить государственную кассу Индии путем продана! голодающим жизненных средств по по­вышенным ценам.

[40] Уильям Коббет замечает, что в Англии все общественные учреждения назы­ваются «королевскими», но зато долг там «национальный».

[41] «Если бы татары в наши дни заполонили Европу, было бы очень трудно растолковать им то значение, которое принадлежит среди нас финансисту».

[42] Выражение «работающий бедняк» встречается в англий­ских законах с того момента, когда класс наемных рабочих приобретает заметные размеры. «idle poor» противополагается, с одной стороны, «празд­ным беднякам», нищим и т. п., с другой стороны, тем рабочим, которые еще не обо­браны, еще являются собственниками средств своего труда. Из законодательства выра­жение «labouring poor» перешло в политическую экономию, где оно употребляется начиная с Калпепера, Д. Чайлда и т. д. вплоть.до А. Смита и Идена. Можно судить по этому, какова добросовестность Эдмунда Бёрка, этого «гнусного политического лицемера», когда он называет выражение «гнусным политическим лицемерием». Этот сикофант, находясь на содержании английской олигархии, разыгрывал роль романтика по отношению к французской революции, а в начале осложнений в Аме­рике, находясь на содержании североамериканских колоний, с таким же успехом выступал в роли либерала по отношению к английской олигархии; в действительности же он был самым ординарным буржуа: «Законы торговли суть законы природы, а сле­довательно, законы самого бога». Нет ничего удивительного в том, что он, верный законам бога и природы, всегда продавал себя па самом выгодном рынке! Хорошую характе­ристику этого Эдмунда Бёрка в период его либеральничанья можно найти в сочинениях Танкера. Танкер был попом и тори, но в остальном это порядочный человек и хоро­ший экономист. Принимая во внимание ту позорную беспринципность, которая господ­ствует в наши дни и самым подобострастным образом верует в «законы торговли», необходимо снова и снова клеймить Бёрков, отличающихся от своих последователей только одним — талантом!

[43] «капитал», говорит «избегает шума и брани и отличается боязливой натурой. Это правда, но это еще не вся правда. Капитал боится отсутствия прибыли пли слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы. Если шум и брань приносят прибыль, капитал станет способствовать тому и другому. Доказательство; контрабанда и торговля рабами».

[44] «Мы вступили в совершенно новый общественный строй... мы стремимся отделить всякий вид собственности от всякого вида труда»

[45]Прогресс промышленности, невольным носителем которого является бур­жуазия, бессильная ему сопротивляться, ставит на место разъединения рабочихконкуренцией революционное объединение их посредством ассоциации. Таким обра­зом, с развитием крупной промышленности из-под ног буржуазии вырывается самаоснова, на которой она производит и присваивает продукты. Она производит преждевсего своих собственных могильщиков. Ее гибель и победа пролетариата одинаковонеизбежны... Из всех классов, которые противостоят теперь буржуазии, только про­летариат представляет собой действительно революционный класс. Все прочие классыприходят в упадок и уничтожаются с развитием крупной промышленности, проле­тариат же есть ее собственный продукт. Средние сословия: мелкий промышленник,мелкий торговец, ремесленник и крестьянин — все они борются с буржуазией длятого, чтобы спасти свое существование от гибели, как средних сословий. Они, следо­вательно, не революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны: онистремятся повернуть назад колесо истории».