Три Хазарии — три составных части иудео-нацизма 6 страница

Так и еврейское владычество. До тех пор пока не мытьём, так катаньем (не при помощи чрезвычаек, так при помощи печати) евреи будут гегемонить в России, русский народ всё время будет корчиться, как я корчусь от музыки своего соседа. Почему? Не знаю...

* * *

Однажды меня повели к «учителю». Большая зала. В одном её конце танцевали. Чарльстон? Нет — не чарльстон.

Со струн рояля как бы дымилась некая мелодия, ласкающе-странная: в ней был мёд, мускус и хлороформ; под такое «ожерелье из звуков» охотно, по-моему, должны плясать завороженные змеи.

Но, пока что, плясали люди: мужчины и женщины. Русские, конечно. На лицах их было напряжение; напряжение, доходящее до мучительства; движения их были... как у некоторых неподвижных святых Нестерова. «Танцующая нестеровщина». Что это такое?

Мне объяснили. Обыкновенные танцы состоят из движений естественных, гармонических. Они легки; здесь же обучают таким танцам, при которых все движения органически противоречат друг другу; эти танцующие совершают в одно и то же время одиннадцать противоестественных движений; по этой причине у них такое напряжение на лицах.

Я подумал: «Точь-в-точь, как в Советской России; там тоже танцуют противоестественные танцы сочинения Карла Маркса под музыку Ленина». И спросил: «Для чего сие?»

Мне объяснили: так развивается воля.

Получив этот ответ, я уже знал, что в этом зале — ложь: так не развивают волю; так её, воли, лишают.

В другом конце зала, как бы на небольшом возвышении, сидел человек. Обыкновенный человек на простом стуле и в пиджаке.

Но меня стали подводить к нему так, как будто бы венский стул был троном, а вестон — порфирой. И я понял, что этот человек — «учитель».

Впрочем, это и так было ясно. На меня уставились два горящих глаза; не сверкающих, а именно горящих. Если бы могли быть совершенно чёрные алмазы и притом, неестественной величины, то вот это были бы они — его глаза.

Они погрузились в мои слабые, анемичные «гляделки». И тут случилось странное. «Гляделки» (они не способны загипнотизировать даже общипанного воробья) под прикосновением этих «аккумуляторных» его глаз, заряженных на все вольты и амперы, мои гляделки вдруг приобрели крепость непомерную для... для отпора. Да, для отпора этому человеку.

Почему? Не знаю. Но что-то такое из самой глубины моего существа подало мне силу, силу яростного сопротивления. Силу, которая, я это чувствовал, будет расти, если нужно и сколько нужно.

Между нами не могло быть примирения. Ибо этот человек умел только подчинять, я же ему подчиниться не мог.

Почему? Не знаю, то есть, не знал тогда. Теперь, может быть, и знаю...

Этот человек, кажется, не был евреем. Говорю «кажется» потому, что, какой он национальности, никто хорошенько объяснить не мог; точно так же, как никто не ведал, какого он возраста. На вид лет сорок, но «может быть, ему — двести».

Я о нём вспомнил вот почему. Мне думается, что такое же чувство «неумолимого отпора» ощущают многие русские, когда политическое еврейство наваливается на них во всеоружии своей гипнотизирующей воли.

Из неизведанного и негаданного источника, из самой глубины подсознания или надсознания, растут силы противодействия, сопротивления.

Иные называют это антисемитизмом. Пусть будет так, пока не найдут другого слова, более верного.

Когда я раздумывал впоследствии, почему этот человек вызвал во мне меня самого удививший «припадок», мне иногда казалось, что я нашёл ключ к этой загадке.

Не то, что я вообще не способен подчиняться. О нет. Как раз наоборот! Всю жизнь ищу себе «хозяина».

За его спиной было бы так уютно «ничего не думать»; получать точные приказания и их исполнять; и знать, что участвуешь в каком-то хорошем деле — свою каплю мёда приготовляешь для кого-то. Что может быть лучше?!

Но для этой идиллии необходимо, чтобы «хозяин»-то был соответственный. Надо ему и в него верить. Должна быть в таком вожде «искра Божия»; надо, чтобы было ощущение, что он вождь — от Бога, а не от Лукавого; должен быть на человеке-вожде отблеск Добра, дуновение Духа Свята.

Разумеется, не святой — он, а человек. У него непременно окажутся слабости, и будут в его делах ошибки. Но важны не ошибки, а то, к чему тянется человек: что он, Богу свечка или чёрту паникадило?

Конечно, есть люди, и даже большинство таких, которые ни то и ни другое. Но какие же это вожди?! Чем сильнее, чем «вождистее» человек, тем в нём яснее выражено, какого он стана. И это решает дело.

Сила сама по себе — что это такое? Не более, чем инструмент, «аппарат»; не более, чем «дирижабль», на котором можно лететь во все стороны. Важно, каков капитан «управляемого корабля».

Так вот, этот человек, на которого я внезапно «осерчал» до странности, был сильный, несомненно сильный. И потому-то я и взбеленился: сила ведь только тогда хороша, когда рядом с ней, а вернее над ней, стоит Благость.

Благости в «учителе» я не почувствовал. Нет, ни единой крохотки! И инстинктивно понял, что сила, которая передо мною, опасная сила: пифон серьёзных размеров.

И потому внезапно окрепли мои бессильные гляделки и ответили «горящим алмазам» приблизительно следующее: «Нема дурных; знай, что из всех зверей человек не подлежит твоей власти, о гипнотизирующая змея; или ты думаешь, что я кролик?»

Впрочем «кроликами» была полна зала: они танцевали «противоречивые движения».

* * *

Это, конечно, только некое сравнение; образное выражение мысли, рекомендуемое, как известно, в нарративных произведениях. (Сейчас же мы, как условились, занимаемся рассказом, а не «доказом»).

Но всё же (в некоторой мере — со всеми необходимыми смягчениями и дополнениями) ощущение, что политическое еврейство есть змея, которая, загипнотизировав русских кроликов, их проглатывает (без особой, впрочем, пользы для себя), — существует.

Благости в еврействе не ощущаю. Режьте меня на части; делайте, что хотите, — не ощущаю!

Рад бы ощутить. Рад бы снова преклониться перед апостолами из евреев, как уже мы преклонялись; рад бы, чтобы Киев вторично благословил Андрей Второзванный и этим вывел мать городов русских из её чисто детской беспомощности.

Но где же они, эти люди, уже переставшие быть людьми с тех пор, как Дух Святой зажёг нимбы над их головами? Где?

О, я не говорю, что среди евреев нет хороших людей; таких людей, с которыми можно общаться в плоскостях, «где несть эллин, ни иудей»; таких людей, которые имеют «святейшее из званий — человек».

Конечно, есть, и я таких знавал и знаю. Я их встречал в самых различных положениях — начиная от школьной скамьи и кончая тюремной койкой. Они не были святыми, но это были люди, сознательно и бессознательно любившие Добро. Но это не меняет дела.

Для того чтобы отдаться евреям, как вождям; для того, чтобы спокойно и радостно взирать, как еврейство захватывает командные высоты психики, надо нечто большее.

Надо почувствовать их моральное превосходство над собою.

Надо ощутить, что они не только сильнее, но и лучше нас.

Надо почувствовать, что мы — дети, жестокие, как все дети; они же — проникнуты Мудростью, которая всегда приводит к Любви. Или, наоборот, мы — запутавшиеся взрослые; они же напоены той детской Простотой, которая всегда приводит к Мудрости.

В том или ином аспекте они должны быть выше нас. Не отдельные евреи, а вообще евреи, как нация, евреи, как раса.

Ибо они заделываются нашими «аристократами» в Советской России именно так: именно в качестве целой нации, которая заполняет социальные верхи.

Аристократия — значит «власть лучших». Если евреи действительно лучшие — пусть так и будет. Но если нет?

Если нет, то самое лучшее в нас то, что мы этой власти «не лучших» не можем подчиниться.

Правда, мы подчиняемся «физически»; и долго ещё будем подчиняться; будем подчиняться и тогда, когда большевики уйдут, а с ними уйдёт и внешнее еврейское владычество; будем подчиняться потому, что наша собственная сварливость и неумелость в некоторых делах отдаст нас надолго в их руки; будем подчиняться потому, что воля у них куда, куда сильнее нашей.

Но всё же, это только внешнее подчинение. Внутреннего же подчинения не будет. Мы подчинились и будем подчиняться Силе; но мы не обожествим Силу.

«Сила воли» есть тоже только сила, как и всякая другая сила. Мы не обожествим и Силу Воли. А она есть лучшее, что имеется у современных евреев.

У нас же остаётся своё лучшее: оно-то и не позволит нам душевно и духовно подчиниться евреям. И это наше лучшее есть сознание: «Не в силе Бог, а в правде».

* * *

Я надеюсь, читатель заметил, что я совершенно не ослеплён русскими совершенствами. Преувеличенной, быть может, строгостью к своей собственной нации переполнены чувства некоего русского, «на заре туманной юности» так Россию идеализировавшего.

Из моего мировоззрения вытекает, что нам, русским, необходимо духовно помыться; но отсюда не следует, что мы непременно должны лезть в еврейскую микву (ритуальный бассейн в синагоге — Э.Х.).

Нет, пусть миква сначала станет Силоамской Купелью! Тогда просто не может возникнуть вопроса, «какой она национальности».

Хромой бочар в Гамбурге делает луну. И ни один шовинист в мире не отвергает её из-за того, что она... немецкая. А сыр голландский даже спрашивают любители именно потому, что он голландский.

Так будет и с евреями. Пусть по существу они подымутся на ту высоту, на которую по видимости взобрались, благодаря своей силе, силе воли.

Пусть сделают не луну, а Солнце Правды. И немедленно все народы бросятся к их ногам; бросятся не в силу принуждения, как раб угодливый и лукавый (берегитесь сего лукавства!), а вольной волей, радостные духом, благодарные и любящие.

В том числе и русские. Мы сами будем просить: дайте нам еврейское правление, мудрое, благостное, ведущее нас к Добру. И будем ежедневно мы возносить за них, за евреев, мольбы: «Благослови наших наставников и учителей, ведущих нас к познанию Блага...»

* * *

Но это случится не раньше, чем когда мы почувствуем, что Избранный народ достоин избрания. В тот день исчезнет антисемитизм...

Заканчивая эту книгу, я хочу резюмировать её как можно короче... Хотя мы сами злы, как демоны, и слабы, как дети, но нравятся нам Сила и Добро.

Мы и друг друга ненавидим именно за то, что во всех нас — бессильное зло. Вы — уже сильны: научитесь быть добрыми, и вы нам понравитесь...»[14].

Протокол № 11.

Программа новой конституции. Итак, вот программа новой готовящейся конституции. Мы будем творить Закон, Право и Суд:

1) под видом предложений Законодательному Корпусу;

2) указами президента под видом общих установлений, постановлений Сената и решений Государственного Совета, под видом министерских постановлений;

3) в случае наступления удобного момента — в форме государственного переворота.

Некоторые подробности предположенного переворота. Установив приблизительно modus agendi, займёмся подробностями тех комбинаций, которыми нам остаётся довершить переворот хода государственных машин в вышесказанном направлении.

Под этими комбинациями я разумею свободу прессы, право ассоциации, свободу совести, выборное начало и многое другое, что должно будет исчезнуть из человеческого репертуара или должно быть в корне изменено на другой день после провозглашения новой конституции...

Нам нужно, чтобы с первого момента её провозглашения, когда народы будут ошеломлены совершившимся переворотом, будут ещё находиться в терроре и недоумении, они осознали, что мы так сильны, так неуязвимы, так исполнены мощи, что мы с ними ни в коем случае не будем считаться, и не только не обратим внимания на их мнения и желания, но готовы и способны с непререкаемой властью подавить выражение и проявление их в каждый момент и на каждом месте, что мы всё сразу взяли, что нам было нужно, и что мы ни в каком случае не станем делиться с ними нашей властью...

Тогда они из страха закроют глаза на всё и станут ожидать, что из этого выйдет.

Гои — бараны. Гои — баранье стадо, а мы для них волки. А вы знаете, что бывает с овцами, когда в овчарню забираются волки?..*

Они закроют глаза на всё ещё и потому, что мы им пообещаем вернуть все отнятые свободы после усмирения врагов мира и укрощения всех партий...

Стоит ли говорить о том, сколько времени они будут ожидать этого возврата?..

*Забавное «ЭХО»

Тащится мужик по тундре, замёрз, устал, выбился из сил. Упал и вопит:

— Лю-ди! Лю-ди-и!!!

Чукча в чуме сидит и усмехается:

— Как в городе, так чукча, а как в тундре, так «люди»!

Тайное масонство и показные его ложи. Для чего же мы придумали и внушили гоям всю эту политику, — внушили, не дав им возможности разглядеть её подкладку; для чего, как не для того, чтобы обходом достигнуть того, что недостижимо для нашего рассеянного племени прямым путём.

Это послужило основанием для нашей организации тайного масонства, которого не знают, и целей, которых даже и не подозревают скоты-гои, привлечённые нами в показную армию масонских лож для отвода глаз их соплеменникам.

Бог даровал нам, своему избранному народу, рассеяние, и в этой кажущейся для всех слабости нашей и сказалась вся наша сила, которая теперь привела нас к порогу всемирного владычества.

Нам теперь немного уже остаётся достраивать на заложенном фундаменте.

К истории вопроса

Как я уже говорил, мне посчастливилось лично познакомиться с Василием Витальевичем Шульгиным — талантливым писателем и глубочайшим мыслителем, человеком Истории, судьба которого тесно переплелась с судьбой его горячо любимой, растерзанной Родины.

Случилось это в 1970 году в городе Владимире, куда меня занесло после «великой стройки» Ачинского глинозёмного комбината, где я работал инженером ПТО вплоть до сдачи объекта в эксплуатацию, приуроченной к 100-летию В. И. Ленина.

Шульгин жил во Владимире с 1956 года, с момента досрочного освобождения из Владимирской тюрьмы, где с 1945 года отбывал 25-летний срок за активную антисоветскую деятельность.

Встреча наша не была случайной. Я искал Шульгина.

Работая в Ачинске, я познакомился с Владимиром Якушевым, одним из «комсомольцев в лагерных бушлатах», руками которых возводился Ачинский глинозёмный комбинат.

Володя был сыном высокопоставленных родителей, которых в конце 30-х постигла участь большинства людей их круга: арест — короткое «следствие» — расстрел.

Володя остался сиротой и был помещён в специальный детдом для детей репрессированной элиты.

Явно ощущалось, что он через всю жизнь пронёс чувство горькой обиды за крутой перелом в судьбе, бросивший его из обеспеченного «элитного» детства в холодную пустоту «спецприюта».

Однажды под большим секретом Якушев дал мне почитать несколько «самиздатовских» работ Шульгина. Как сейчас помню, одна из них называлась «Взгляд и Нечто».

Прочитанное произвело на меня неизгладимое впечатление — ничего подобного я ранее не встречал.

Меня заинтересовала личность Шульгина. Но Володьке было известно только то, что он вроде бы ещё жив и в данное время живёт в городе Владимире.

Спустя некоторое время оказавшись во Владимире, я, естественно, не мог не попытаться разыскать автора столь потрясших меня публикаций. К счастью, мои усилия не пропали даром...

Мы несколько раз встречались и подолгу беседовали. Кстати, именно эти беседы с Василием Витальевичем подтолкнули меня к написанию в 1973 году моей первой книги «Я — советский еврей».

Честно говоря, я был поражён абсолютной памятью и живостью ума этого человека, ведь к моменту нашего знакомства Шульгину «стукнуло» 92 года. Ещё более поражающими выглядели факты его биографии: создавалось полное ощущение того, что сама История говорит со мной.

Позже у меня возникла мысль включить Шульгина и фрагменты его биографии в книгу «Я — советский еврей». Но «специфика» тех дней заставила меня отказаться от этой задумки. Однако сейчас, я думаю, самое время воспользоваться старыми записями.

Русский дворянин Василий Витальевич Шульгин родился 13 января 1878 года в Киеве. Его отец, Виталий Яковлевич Шульгин, был профессором истории Киевского университета.

Сразу по окончании юридического факультета Василий Шульгин стал земским гласным и почётным мировым судьёй. Двадцати восьми лет от роду он был избран членом II Государственной думы.

Вскоре после начала февральской революции Шульгин стал членом Временного комитета Государственной думы.

2 марта 1917 года вместе с Александром Гучковым он поехал в царскую ставку и принял от императора Николая II отречение от престола в пользу своего брата, великого князя Михаила Александровича. На следующий день Шульгину пришлось присутствовать при отказе Михаила принять престол.

После Октября Шульгин стал одним из идеологов Белого движения, был среди основателей Добровольческой армии и активным деятелем в стане Деникина и Врангеля, открыл газету «Великая Россия», на страницах которой боролся с новой властью.

После разгрома белых в Крыму в 1920 году Шульгин вместе с Врангелем бежал в Югославию. Затем были Франция, Польша, снова Югославия... В эмиграции Шульгин сосредоточился на писательской деятельности.

По словам Шульгина, с 1931 года он вообще отошёл от политической жизни и поселился со своей второй женой Марией Дмитриевной в югославском городе Сремски Карловцы.

В октябре 1944 года Сремски Карловцы были освобождены Советской Армией, а в январе 1945 года Шульгин был арестован, препровождён в Москву и за активную антисоветскую деятельность приговорён судом к 25 годам лишения свободы.

Как я уже говорил, срок он отбывал во Владимирской тюрьме. В 1956 году Василий Шульгин был досрочно освобождён и остался жить во Владимире. Сюда же из Югославии к нему переехала жена. Здесь же встретился с ним я...

А теперь о теме наших бесед. Как вы думаете, о чём говорили седовласый славянский мудрец и будущий диагностик «еврейского синдрома»?

Естественно, о так называемом «русско-еврейском вопросе», актуальность которого сохраняется и по сей день.

Анализируя взаимоотношения этих двух наций, Василий Витальевич изложил мне своё видение главного различия между славянами и евреями, которое, в конечном счёте, и явилось определяющим в формировании двух полярных менталитетов.

Речь идёт о, так называемой, «теории пчёл и быков». Попытаюсь в двух словах объяснить её суть.

Евреи — пчёлы. Евреи объединены и солидаризированы, как ни одна нация в мире. Их можно сравнить с пчёлами, которые тоже солидарны до удивительности. Но есть одна особенность в такой солидарности — она бессознательно-рефлекторна, интуитивна.

Так называемые «матки» или «царицы» не правят ульем и никому ничего не приказывают: они попросту являются источником продолжения пчелиной «расы». Кто-то, конечно, пчёлами управляет, но этот «кто-то» не персонифицируется в какой-нибудь пчеле или синедрионе пчёл.

Славяне — быки. По своему психологическому складу славяне, опять же бессознательно-рефлекторно, отдают предпочтение «вожаческой» организации. Причём, безразлично, какое «формальное наименование» она будет носить (монархия, диктатура или что-либо ещё).

К такому «вожачеству» они стремятся интуитивно. В этом славян можно сравнить с быками, которые слепо повинуются видимым вожакам и безоговорочно выполняют их приказы. Тем, кому приходилось иметь дело с тысячными стадами, этот факт хорошо известен.

К примеру, иногда приходится простаивать целые месяцы при переправе через какую-нибудь реку, если быки-вожаки по каким-то известным только им причинам не желают лезть в воду.

Но, как только вожакам взбредёт в голову броситься в воду, за ними неудержимо прёт вся бычья лавина — то самое стадо, которое до этого никакими самыми невероятными усилиями не удавалось сдвинуть с места...

Таким образом, мы видим два типа солидарности: солидарность бессознательную и солидарность «через фокус».

В первом случае «пчёлы» стремятся к одной цели без видимого приказа кого-нибудь; во втором — «быки» делают общее дело только по приказу своего обозначенного сильного «вожака».

Евреи обладают уникальной способностью делать одно и то же дело, стремиться к одной и той же цели без видимого руководства. Им не нужны внешние вожаки.

Они или имеют тайных вожаков, которые их ведут так, что рядовое еврейство этого не знает и не замечает; или же обладают каким-то удивительным инстинктом, который заменяет им олицетворённых вожаков. И этим они сильны.

Славяне же, напротив, обретают особую силу при наличии конкретного вожака, достойного этой роли. Ведомые подлинным вожаком, они могут добиться многого и с успехом двигаться вперёд.

...Нужно сказать, что эта теория Шульгина оказалась для меня очень близкой и понятной. Мне, еврею, не нужно было доказывать «пчелиную» особенность солидарности еврейства. Я всегда это чувствовал.

Что касается «быков», то к подобным выводам я пришёл самостоятельно. Только этот — «вожаческий» — тип славянской солидарности я всегда называл «патерналистской психологией», в основе которой лежит фатальная вера в «царя-батюшку».

Именно эта разница психологических типов и обуславливает полярность еврейской и славянской ментальности, в которую уходят корни «русско-еврейского вопроса».

Надеюсь, я достаточно ясно изложил «теорию пчёл и быков», поскольку в дальнейшем нам ещё не раз придётся обращаться к ее основам.

P.S. Василий Витальевич Шульгин скончался в 1976 году во Владимире. Ему шёл девяносто девятый год...

Протокол № 12.

Будущее прессы в масонском царстве. С прессой мы поступим следующим образом.

Какую роль играет теперь пресса? Она служит пылкому разгоранию нужных нам страстей или же эгоистичным партийностям.

Она бывает пуста, несправедлива, лжива, и большинство людей не понимает вовсе, чему она служит.

Мы её оседлаем и возьмём в крепкие вожжи, то же сделаем и с остальной печатью, ибо какой смысл нам избавляться от нападок прессы, если мы останемся мишенью для брошюры и книги...

Никто безнаказанно не будет касаться ореола нашей правительственной непогрешимости.

Предлог для прекращения издания — закрываемый-де орган волнует умы без повода и основания.

Прошу вас заметить, что среди нападающих на нас будут и нами учреждённые органы.

Контроль над прессой. Но они будут нападать исключительно на пункты, предназначенные нами к изменению.

Ни одно оповещение не будет проникать в общество без нашего контроля. Это и теперь уже достигается тем, что все новости получаются несколькими агентствами, в которых они централизуются со всех концов света.

Корреспондентские агентства. Эти агентства будут тогда уже всецело нашими учреждениями и будут оглашать только то, что мы им предпишем.

Если теперь мы сумели овладеть умами гоевских обществ до той степени, что все они почти смотрят на мировые события сквозь цветные стёкла тех очков, которые мы им надеваем на глаза, если теперь для нас ни в одном государстве не существует запоров, преграждающих нам доступ к, так называемым гоевской глупостью, государственным тайнам, то что же будет тогда, когда мы будем признанными владыками мира в лице нашего всемирного царя?!

Ещё о прессе....Литература и журналистика — две важнейшие воспитательные силы; вот почему наше правительство сделается собственником большинства журналов.

Этим будет нейтрализовано вредное влияние частной прессы и приобретётся громадное влияние на умы...

Если мы разрешим десять журналов, то сами учредим тридцать, и так далее в том же роде.

Но этого отнюдь не должны подозревать в публике, почему и все издаваемые нами журналы будут самых противоположных по внешности направлений и мнений, что возбудит к ним доверие и привлечёт к ним наших ничего не подозревающих противников, которые, таким образом, попадутся в нашу западню и будут обезврежены.

На первом плане поставятся органы официального характера. Они будут всегда стоять на страже наших интересов, и потому их влияние будет сравнительно ничтожно.

На втором станут официозы, роль которых будет заключаться в привлечении равнодушных и тёпленьких.

На третьем мы поставим как бы нашу оппозицию, которая хотя бы в одном из своих органов будет представлять собой как бы наш антипод.

Наши действительные противники в душе примут эту кажущуюся оппозицию за своих и откроют нам свои карты...

Те дураки, которые будут думать, что повторяют мнение газеты своего лагеря, будут повторять наше мнение или то, которое нам желательно.

Воображая, что они следуют за органом своей партии, они пойдут за тем флагом, который мы вывесим для них...*

*Забавное «ЭХО»

Американский журнал «Плейбой» и московский журнал «Коммунист» решили создать СП и выпускать журнал «Член партии».

Непогрешимость нового режима. Когда мы будем в периоде нового режима, переходного к нашему воцарению, нам нельзя будет допускать разоблачения прессой общественной бесчестности: надо, чтобы думали, что новый режим так всех удовлетворил, что даже преступность иссякла...[15]

Информация к размышлению

Хочу вновь обратиться к уже упомянутой здесь книге В.В. Шульгина «Что нам в них не нравится...» и процитировать отрывок, посвящённый одному из величайших русских политиков и мыслителей — Петру Столыпину, о 140-летии которого в апреле 2002 года лишь мельком упомянула современная хазарская пресса.

Вот, что пишет о Столыпине Василий Шульгин, которому довелось лично знавать этого российского Реформатора с большой буквы:

«...”Освободительное движение” 1905 года ещё и потому не разыгралось в революцию, которая наступила двенадцать лет спустя, что вырождение русского правящего класса тогда не подвинулось ещё так далеко.

В нём нашлись ещё живые силы, сумевшие использовать народное патриотическое движение, то есть “низовую контрреволюцию”, до организованного отпора разрушителям и поджигателям России... В частности, нашёлся Столыпин...

Столыпин по взглядам был либерал-постепеновец; по чувствам — националист благородной, “пушкинской”, складки; по дарованиям и темпераменту — природный “верховный главнокомандующий”, хотя он и не носил генеральских погон.

Столыпин, как мощный волнорез,...разделил мятущуюся стихию на два потока....Черпая свои силы в сознании моральной своей правоты, Столыпин раздавил первую русскую революцию.

Но он не успел построить мост к еврейству. Еврей Мордко Богров его убил в том самом Киеве, откуда, как верил Столыпин, “свет национальной идеи озарит всю Россию”...».

Что же это за «мост», который не успел построить Столыпин?

Дело в том, что Пётр Аркадьевич, как истинный патриот своего Отчества, не мог не сознавать страшной угрозы, таившейся в нерешенности «русско-еврейского вопроса».

С каждым днём эта угроза принимала всё более реальные очертания. И, наконец, её открытым текстом озвучил американский миллионер, один из лидеров еврейского финансового мира Америки Яков Шифф, щедро субсидировавший Японию во время русско-японской войны.

На встрече с тогдашним главой российского правительства графом С.Ю. Витте, который приехал в Портсмут для подписания мирного договора с японцами, Шифф заявил русскому вельможе:

«Передайте Вашему Государю, что если еврейский народ не получит прав добровольно, то таковые будут вырваны при помощи революции».

Именно для того, чтобы не допустить разрастания «революционных брожений», Столыпин собирался поэтапно ввести в России еврейское равноправие и тем самым предотвратить надвигавшуюся страшную развязку «русско-еврейского вопроса».

При этом он отдавал себе отчёт, какую волну сопротивлений вызвал бы такой ход в сторону евреев.

«...И надо было бы иметь совершенно незаурядную гипнотического свойства волю, чтобы победить это сопротивление в Петербурге и Царском Селе.

Человек, способный понять, решиться и провести в жизнь меру такого размаха, был, по-моему, только один: Столыпин. Но его убил Богров — еврей...»[16].

Напомню, что Столыпин был убит в Киеве 18 сентября 1911 года. До этого он пережил девять неудачных покушений на свою жизнь...

Остаётся только гадать, почему евреи с такой настойчивостью пытались избавиться от Петра Столыпина — единственного, кто был способен решить, наконец, «еврейский вопрос» в Российской Империи.

Не потому ли, что их гораздо больше устраивал собственный вариант решения этой проблемы, изложенный в «Протоколах сионских мудрецов»?

Протокол № 13.

Нужда в насущном хлебе. Нужда в насущном хлебе заставляет гоев молчать и быть нашими покорными слугами.

Взятые в нашу прессу из их числа агенты будут обсуждать по нашему приказу то, что нам неудобно издавать непосредственно в официальных документах, а мы тем временем под шумок поднявшегося обсуждения, возьмём да и проведём желательные нам меры и поднесём их публике, как совершившийся факт.

Никто не посмеет требовать отмены разрешённого, тем более, что оно будет представлено, как улучшение...

А тут пресса отвлечёт мысли на новые вопросы (мы ведь приучили людей искать всё новое).

Вопросы промышленности. Чтобы отвлечь слишком беспокойных людей от обсуждения вопросов политики, мы теперь проводим новые якобы вопросы её — вопросы промышленности. На этом поприще пусть себе беснуются!

Массы соглашаются бездействовать, отдыхать от якобы политической деятельности (к которой мы же их приучили, чтобы бороться при их посредстве с гоевскими правительствами) лишь под условием новых занятий, в которых мы им указываем как бы то же политическое направление.