Рубинштейн С. Л.Основы общей психологии. 2-е изд. М, 1946, с. 623

А. В, Петровский

БЫТЬ ЛИЧНОСТЬЮ

Проблема социогенных потребностей человека в последнее время все больше привлекает внимание психологов. Перечень этих потребностей весьма велик... К ним относят такие фундаментальные потребности, как потребность в общении, познании, творчестве, труде, подражании, эстетическом наслаждении, самоопределении и многие другие.

Исходя из всего вышеизложенного, не следует ли выделить еще одну социогенную потребность индивида, а именно потребность быть личностью, потребность в персонализации. У нас нет, очевидно, оснований опасаться упреков в банальности постановки вопроса. Если видеть в личности не просто индивида как носителя той или иной социальной роли или держателя «пакета» своих индивидуально-психологических особенностей, а некое «сверхчувственное» качество человека, которое полагается в других людей, в межличностные отношения и в него самого «как другого» посредством социально детерминированной деятельности, то мы вправе задуматься над источником и условиями процесса такого полагания. Обратимся для этого к основному источнику активности человека— к его потребностям: «Никто не может сделать что-нибудь, не делая этого вместе с тем ради какой-либо из своих потребностей...»¹.

Можно предположить наличие у индивида некой социогенной потребности быть личностью во всей полноте ее общественных определении. Именно личностью! Потому что потребность быть, точнее, оставаться индивидом в значительной степени совпадает с потребностью самосохранения, со всем ансамблем витальных потребностей человека.

Личностью человек становится в труде и общении. «Личность не есть целостность, обусловленная генотипически; личностью не родятся, личностью становятся»². Совместный труд невозможен без взаимного обмена представлениями, намерениями, мыслями. Но он предполагает также необходимость знания о том, что представляют собой участники труда. Это знание получают главным образом опосредствованно через деятельность, которая осуществляется совместно. О человеке судят не по тому, что он о себе говорит или думает, а по тому, что он делает. Так не следует ли предположить, что в единстве с потребностью что-то сказать друг другу по поводу общего дела проявляется также потребность как-то показать себя друг другу, выделить свой вклад в общую удачу, быть наилучшим образом понятым и оцененным окружающими.

Обеспечивая посредством активного участия в деятельности

¹ Маркс К_м Энгельс Ф. Лейпцигский собор. — Соч., т. 3, с. 245.

² Леонтьев А, Н. Деятельность. Сознание. Личность, с. 176.

свое «инобытие» в других людях, индивид объективно формирует в группе содержание своей потребности в персонализации, которая субъективно может выступать как желание внимания, славы, дружбы, уважения, лидерства, может быть или не быть отрефлек-тирована, осознана. Потребность индивида быть личностью становится условием формирования у других людей способности видеть в нем личность. Выделяя себя как индивидуальность, добиваясь дифференцированной оценки себя как личности, человек в деятельности полагает себя в общность как необходимое условие ее существования. Общественная необходимость персонализации очевидна. В противном случае исчезает доверительная, интимная связь между людьми, связь между поколениями, ибо индивид впитывает в себя не только знания, которые ему передаются, но и личность передающего знания.

Прибегая к метафоре, можгго сказать, что в обществе изначально складывается своеобразная система «социального страхования индивида». Осуществляя посредством деятельности позитивные «вклады» в других людей, щедро делясь с ними своим бытием, индивид обеспечивает себе внимание, заботу, любовь на случай старости, болезни, потери трудоспособности и т. д. Не следует понимать это слишком прагматически. Полагая свое бытие в других людей, человек вовсе не обязательно предвкушает будущие дивиденды, а действует, имея в виду конкретные цели деятельности, ее предметное содержание (хотя не исключена и намеренная, осознанная потребность персонализации). Если рассматривать, к примеру, любовь и заботу деда о внуке объективно, без сентиментальности, то это отношение как момент персонализации продолжается в будущем любовью внука к деду, т. е. возвращает ему его собственным бытием, обогащенным бытием молодого поколения.

Здесь можно отчетливо увидеть собственно человеческое начало, заложенное в процессе персонализации. Советский психолог К. К. Платонов как-то шутливо сказал <...> во время разговора по поводу романа Веркора «Люди или животные?», где в остро гротескной форме поставлен вопрос об отличии человека от животных: «А я укажу вам на одно заведомое отличие — животные не знают дедушек и бабушек!» В самом деле, только человек способен продолжить себя не только в следующем поколении, но и через поколения, создавая свою идеальную представленность во внуках.

Потребность человека быть личностью, осуществлять свои деяния с пользой для общности, которой он принадлежит, и потому для себя как ее члена в самой себе уже содержала возможность расщепления поступка «для себя» и «для других», в свою пользу или в пользу общности, группы, коллектива. При этом деяние легко могло обернуться злодеянием.

Социогенная потребность быть личностью существует всегда в конкретно-исторической форме, имеет классовое содержание. В антагонистических общественно-экономических формациях эта

потребность могла быть полностью реализована только представителями господствующего класса и всеми способами подавлялась у порабощенных.

Отчуждение результатов труда, характерное для антагонистических формаций, порождало извращенные формы личностной атрибуции индивида. Запечатлев в произведенном предмете свой труд, его создатель не мог надеяться, что он тем самым продолжает себя в тех, кому этот предмет предназначен. Этот парадокс деперсонализации творца в обществе эксплуатации человека человеком превосходно схвачен в гротескной форме Э. Т. А. Гофманом в новелле «Крошка Цахес, называемый Циннобером», где маленькому уродцу Цахесу силой волшебства приписываются все заслуги окружающих, а все его собственные недостатки и промахи относят кому-нибудь другому,

В социалистическом обществе отсутствует подавление личности в угоду чьим-либо экономическим расчетам и интересам. <...>

Свободное и всесторонее развитие способностей позволяет человеку посредством общественно полезной деятельности осуществлять позитивный вклад в других людей, в жизнь общества в целом.

Итак, гипотетическая социогенная потребность быть личностью реализуется в стремлении быть идеально представленным в другом человеке, жить в нем, изменить его в желательном направлении. Подобно тому как индивид стремится продолжить себя в другом человеке физически (продолжить род, произвести потомство), личность индивида стремится продолжить себя, заложив идеальную представленность, свое «инобытие» в других людях. Еще раз спросим: не в этом ли сущность общения, которое не сводится только к обмену информацией, к актам коммуникации, а выступает как процесс, в котором человек делится своим бытием с другими людьми, запечатлевает, продолжает себя в них и предстает перед ними как личность.

Реализация потребности быть личностью, очевидно, лежит в основе художественного творчества, где транслятором, с помощью которого достигается полагание себя в других, выступают произведения искусства. Конечно, отнюдь не предполагается, что потребность персонализироваться через другого человека ясно осознается как теми, кто эту потребность переживает, так и теми, посредством которых осуществляются акты персонализации. Скульптор, высекающий статую, удовлетворяет свою творческую потребность воплотить в мраморе свой замысел и осознает прежде всего само данное стремление. Именно этот момент схватывают и на нем застревают различные теории «самовыражения» и «самоактуализации» личности типа концепции А. Маслоу. Зачем ху-, дожник стремится продемонстрировать свое творение максимально большому кругу людей, в особенности тем, кого он считает «ценителями», т. е. своей референтной группе? Казалось бы, осуществил акт «самоактуализации», выразил себя, реализовал в предмете, деньги, в конце концов, получил — и переходи к текущим

делам! Так, может быть, все дело в том, что «субъект-объектным» актом (художник —скульптура) творческая деятельность не кончается и потребность остается неудовлетворенной, пока не удастся достроить следующее звено субъект-объект-субъектной связи (художник —скульптура —зритель), которое позволит осуществить необходимую персонализацию художника в значимых для него других.

Можно возразить: ну, разумеется, художник имеет в виду будущего ценителя, когда создает свое произведение. Но это не столько возражение, сколько поддержка — просто третье звено существует пока в идеальной форме в голове художника, но существует. В повести Владимира Орлова «Альтист Данилов» в образе скрипача, создателя «тишизма», особого направления в музыке (беззвучных музыкальных произведений), представлена субъект-объектная связь (скрипач—инструмент), устраняющая вместе с последним звеном и саму музыку, —образец «самореализации» и «самоактуализации» в чистом виде.

Потребность «быть личностью», потребность в персонализации обеспечивает активность включения индивида в систему социальных связей и вместе с тем оказывается обусловленной этими социальными связями, складывающимися в конечном счете объективно, вне зависимости от воли индивида. Стремясь включить свое Я в сознание, чувства и волю других посредством активного участия в совместной деятельности, приобщая их к своим интересам и желаниям, человек удовлетворяет тем самым потребность в персонализации. Однако удовлетворение потребности, как известно, порождает новую потребность более высокого порядка, и процесс продолжается либо путем расширения предмета персонализации, появления новых индивидов, в которых запечатлевается данный индивид, либо путем углубления самого процесса.

Преобразование предмета деятельности изменяет и самого преобразующего субъекта. Применительно к психологии личности эта психологическая закономерность выступает в двоякой форме. Совершив благородный или недостойный поступок, личность самим фактом этого поступка изменяет самою себя. Здесь «вклад» через акт деятельности вносится в самого индивида, «как в другого». Индивид может интерпретировать благородный поступок как не имеющий значения, «пустой»,, «нормальный», а подлый — как «вынужденный», «безобидный» и даже вообще как деяние, продиктованное более чем благородными побуждениями (механизм психологической защиты). В то же время совершенное деяние перестраивает аффектно-потребностную и интеллектуальную сферу другого индивида, по отношению к которому благородно или подло повел себя первый. Человек вырастает или падает в глазах других людей, и это выступает как характеристика его, именно его личности.

Индивид переносит себя в другого отнюдь не в безвоздушной среде «общения душ», а в конкретной деятельности, осуществляемой в конкретных социальных общностях. Из основных положений

стратометрической концепции следует, что, например, альтруистические побуждения (альтруизм—-это чистейший случай полагания себя в другом) в зависимости от того, опосредствуются ли они социально ценным содержанием совместной деятельности или нет, в одном случае могут выступать в форме коллективистической идентификации, а в другом — как всепрощение, попустительство. В одном случае тот, кому адресован альтруистический поступок (или сторонний его наблюдатель), характеризуя личность первого, говорит «добрый человек», в другом — «добренький». Человек, продолжающий свое бытие в другом, удовлетворяет свою потребность в позитивной персонализации, если его деяние в наибольшей степени соответствует содержанию и ценностям деятельности, объединяющей его с другими людьми и в конечном счете с общественными интересами, отраженными в ней.

Потребность в персонализации может не осознаваться ни испытывающим эту потребность человеком, ни объектами его деяний. Она может быть осознана, вербализована в обостренной, иногда в болезненно гипертрофированной форме. Жажда прославиться (а следовательно, запечатлеть себя в людях) приводит к курьезам, многократно описанным писателями-сатириками. Помещик Бобчинский имел, как помним, только одну бесхитростную просьбу к «ревизору». «Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский. Так и скажите: живет Петр Иванович Бобчинский»¹.

Социально оправданный и ценный способ выражения потребности и персонализации лежит в трудовой деятельности.

Можно спорить об этических аспектах честолюбия — имеет ли человек право обнаруживать для других в явной и осознанной форме свое стремление, если таковое в наличии, выступить в качестве примера и тем самым продолжить себя в себе подобных. Но, по-видимому, если это стремление опосредствуется общественно ценной трудовой, творческой деятельностью, то вряд ли будет справедливо брать под сомнение уместность подобной мотивации.

Потребность индивида осуществить себя как личность, чаще всего проявляющаяся неосознанно, как скрытая мотивация его поступков и деяний, представлена в многочисленных и хорошо изученных в психологии феноменах притязаний, склонности к риску, альтруизма и т. п. <...>

Зависимость личности от общества проявляется в мотивах ее действий, но сами они выступают как формы кажущейся спонтанности индивида. Если в потребности деятельность человека зависит от ее предметно-общественного содержания, то в мотивах эта зависимость проявляется в виде собственной активности субъекта. Поэтому система мотивов поведения личности, мотивации дости-

¹ Гоголь Н. В. Собр. соч. В 7-ми т. М., 1977, т. 4, с. 62.

жений, дружбы, альтруизма, «надситуативного» риска богаче признаками, эластичнее, подвижнее, чем потребность, в данном случае потребность в персонализации, составляющая их сущность.

Потребность быть личностью предполагает способность быть ею. Эта способность, как можно предположить, есть не что иное, как индивидуально-психологические особенности человека, которые позволяют осуществлять деяния, обеспечивающие его адекватную персонализацию в других людях. Итак, в единстве с потребностью в персонализации, являющейся источником активности субъекта, как ее предпосылка и результат выступает социально обусловленная способность быть личностью, как собственно человеческая способность.

Подобно всякой способности она индивидуальна, выделяет данного человека среди других людей и в известном смысле противопоставляет его им. Очевиден драматизм судьбы человека, который в силу внешних условий и обстоятельств лишен возможности реализовать свою потребность в персонализации. Однако бывает и так, что способность быть личностью остается у человека неразвитой или приобретает уродливые формы. Человек, который чисто формально выполняет свои обязанности, уклоняется от общественно полезной деятельности, проявляя равнодушие к судьбам людей и дела, которому они служат, утрачивает способность быть идеально представленным в делах и мыслях, в жизни других людей. Человек, кичащийся своей индивидуальностью, отгораживающийся от других, также в конечном счете деперсонализируется, перестает быть личностью. Парадокс! Человек подчеркивает свою «самость», но тем самым лишается какой-либо индивидуальности, теряет «свое лицо», стирается в сознании окружающих. «Пустое место» — так говорят о человеке, утратившем способность персонализироваться, а пустота, как известно, своей индивидуальности не имеет.

Но, помимо индивидуального, в способности персонализации заключено и общее. Оно проявляется в трансляции субъектом элементов социального целого, образцов поведения, норм и вместе с тем в его собственной активности, носящей надындивидуальный характер, столь же принадлежащий ему, как и другим представителям данной социальной общности.

Таковы в общих чертах психологические характеристики потребности и способности быть личностью, выступающих в неразрывном единстве. <...>

Не следует забывать, что в основе формирования личности, помимо потребности индивида быть личностью, безусловно, лежат и другие потребности, как материальные, так и духовные. К последним должна быть отнесена фундаментальная социогенная потребность в познании и ее многочисленные производные (например, потребность в эстетическом наслаждении). Нет ни оснований, ни возможности свести потребность в персонализации к познавательной потребности человека, и наоборот. Личность индивида конструируется в процессе реализации всех ее возможностей и

потребностей в социально детерминированной деятельности. Однако выделение среди них еще одного класса потребностей и способностей человека — быть личностью, а также осуществление экспериментальной проверки их реальной созидательной роли, как можно надеяться, будет способствовать дальнейшей разработке марксистско-ленинской теории личности в коллективе.

Петровский А. В. Личность. Деятельность. Коллектив. М, 1982, с. 235—

252.

Ж. Пиаже

ПСИХОЛОГИЯ, МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ СВЯЗИ И СИСТЕМА НАУК

^Будущее психологии — это прежде всего ее собственное развитие, которое было бы интересно предсказать, хотя это и до«вольно опасно. Ее будущее также заключается в совокупности междисциплинарных связей, посредством которых она обогатится достижениями других наук и в свою очередь будет со-* действовать их обогащению. <..>

Мы будем следовать нашему плану изложения, который за" ключается в поочередном рассмотрении основных дисциплин в современной науке при одновременном рассмотрении возмож* ностей сотрудничества; в заключение мы изложим несколько мыслей о месте психологии в системе наук. <...;>

Что касается физических наук, то они уже много дали психологии, гораздо больше, чем обычно принято считать... В. Келер, по профессии физик, выражал гештальтпсихологию в терминах электромагнитного поля. Теория информации, которая столь полезна для биологии и психологии, была создана на основе термодинамики. Кроме того, известно, что на основе замечательных догадок Сциларда была дана (при помощи комбинации теории информации и теории игр) физико-математическая интерпретация «демона Максвелла» и при этом была показана, как возможна антиэнтропийная активность при незначительных «издер-

жках информации»: такие] достижения разума, происходящие в результате исследований физиков в рамках связей между принципом Карно и жизненными явлениями, важны для психологии так же, как и для биологии, если не в большей мере.

Но особенно мы обязаны физике, и прежде всего теории форм равновесия и «перемещений равновесия» с принципом Ле Шателье, затем регулятору Уатта и, наконец, этой фундаментальной науке — кибернетике, которая связывает физику и биологию. Кибернетика, теория коммуникации и управления или самоуправления, сейчас обновляет биологию (от Шмальгаузена в СССР до Уоддингтона в Великобритании и т. д.), и она снабжает нас моделями регуляции, без которых современная психология уже не может обойтись, начиная от теории условных рефлексов или константности восприятия и кончая теорией интеллектуальных операций. 1Мы в большом долгу перед физикой, даже если мы это часто забываем и если мы это замечаем только через связь с биологией и через исследование органических регуляций. И наоборот, если нас спросить, чем психология может заинтересовать физику, то на первый взгляд ответ будет еще более негативным, чем в случае с математикой./Надеюсь,однако, мне позволят противопоставить этому скептицизму два аргумента: один — из моего личного опыта, другой подсказан трудами одного из физиков, который несколько лет назад очень много размышлял по проблеме связей между физикой и биологией.

Прежде всего пример из личного опыта, и я надеюсь, что он сможет заинтересовать психологов.(Мне довелось знать А.Эйнштейна... Эйнштейн, которого все интересовало, заставил меня в Принстоне рассказать ему о наших опытах, обнаруживших отсутствие у ребенка понятий сохранения материи, тяжести, переменных величин. Он восхищался запоздалым формированием понятий сохранения (у детей в возрасте между 7 и 11 годами) и сложностью производимых операций. «Как это трудно, — часто восклицал он,— насколько психология труднее физики!» Эти слова Эйнштейна одновременно и тревожат и обнадеживают.

Но суть дела заключается не в этом. В 1928 г. Эйнштейн посоветовал мне изучить психологическое формирование понятий и восприятий времени и скорости... Мы исследовали с точки зрения психологии связь между двумя видами понятий и восприятий и пришли к результатам:

1. Существует первичная интуиция скорости, которая не зависит от длительности (но, естественно, зависит от порядка пространственной или временной последовательности): это интуиция «обгона», выражающаяся в том, что тело А воспринимается как движущееся быстрее, чем В, если вначале оно было сзади В и затем оказалось впереди его; это чисто порядковое понятие сохраняется до 8—9 лет, и его достаточно д^я объяснения всехиз-

вестных перцептивных явлений (при подвижном или даже неподвижном взгляде).

2. Формирование восприятий или понятий длительности, наоборот, предполагает всегда отношение к скорости (скорость — движение или скорость — частота, ритм, и т. д.) в том, что касается прожитого времени, как такого времени, которое оценивается через посредство внешних явлений.

3. В своей работе «Скорость и релятивистский мир» два французских физика — Абеле и Мальво — пытались путем переформулировки исходных понятий избежать порочного круга времени и скорости... Они искали работы психологов о формировании этих понятий или восприятий и использовали результаты наших исследований о порядковом отношении обгона... И в этом один из примеров использования психологии в физике (как и в случае математики), очевидно, не для установления законов, а для содействия размышлениям об основных принципах и понятиях.

Перейдем теперь к мечтам о будущем одного из физиков. |В своих трудах Ш. Э. Ги... сделал вывод о том, что связь между биологией и физико-химией состоит не в том, что будет осуществлено простое сведение высшего к низшему, а в том, что будут открыты новые физические явления, включающие старые, но при их обогащении более сложными связями... Но Ги на этом не останавливается: он высказывает точку зрения о том, что впоследствии проблемы будут ставиться уже психологией. По мысли этого великого физика (известно, что он первый экспериментальным путем доказал взаимосвязь между массой и энергией в теории относительности), никакая физико-химия не будет полной и «общей» до тех пор, пока не поймет того, что происходит в самом веществе нервной системы или мозга во время внешней деятельности или при умственной работе. <...>

При рассмотрении связей между психологией и биологией следует указать, что мы находимся уже в совершенно другой области, которая является уже не областью мечтаний или надежд на будущее, а областью начавшегося сотрудничества. Мне не надо напоминать о физиологической психологии, где психолог дает почти столько, сколько получает, ни о всех направлениях медицинской психологии (психиатрия, дефектология, психологическая диагностика, психоанализ), где психология достигает полной отдачи при одновременном обогащении результатами исследований в этих науках. С другой стороны, зоопсихология или этология являются общим полем деятельности, где зоологи становятся психологами и наоборот; и даже если эти зоологи не всегда точно знают, что мы делаем, изучая психологию человека, совершенно очевидно, что мы только выигрываем в деле создания подлинной и глубокой психологии как науки о поведении всех живых существ (по крайней мере, животных) нашими коллегами, у которых нет нашей подготовки и чье ознакомление с нашими исследованиями является еще более ценным. <;...>

20 или 30 лет назад большинство биологов принимали в качестве основных механизмов изменчивости или эволюции только мутацию, которая понималась как случайная изменчивость, происходящая в наборе или совокупности независимых друг от друга генов, и селекцию, которая понималась как отбор индивидов (как бы сквозь сито), позволяющий выжить приспособленным индивидам и устраняющий всех прочих. С другой стороны, фенотипы рассматривались как индивидуальные изменения под влиянием среды, но, возможно, не исследуемые и, следовательно, не имеющие никакого значения для эволюции. Поскольку элементы сознания (восприятие, обучение, интеллект) составляв ют преимущественно фенотипные адаптации, то, таким образом, не существовало никакой связи между интеллектом и центральным ядром организации живого.

Напротив, сегодня благодаря отчасти «генетике популяции» мы узнали, что: а) геном есть не набор атомизированных частиц («мешок с бобами», как в шутку говорил Мейер), а организованная саморегулирующая система, где гены «коадаптированы» и действуют, как сказал Добжанский, «как оркестр, а не как солисты», т. е. в силу полигении и плеотропизма; б) основные вариации соответствуют не мутациям, а «генетическим рекомбинациям», которые происходят в рамках «генетического пула» популяции (с панмиксиями и т. д.) и которые предполагают наличие собственных законов равновесия; в) фенотип является продуктом синтезирующего действия генома (синтез протеинов и т. д.), но при таком постоянном взаимодействии со средой, что он составляет «ответ» генотипа на воздействия среды (Добжанский, Уоддингтон и др.); г) селекция является не простым отбо-ром, а модификацией пропорций генома (в пределах вероятности выживания и оставления потомства) и все это согласно кибернетическим циклам (Шмальгаузен, Уоддингтон и др.); д) организм выбирает свою среду настолько, насколько от нее зависит и т. д.; е) селекция относится только к фенотипам, как к «ответам» на влияние среды, и она сохраняет лучшие ответы по-* средством процесса «генетической ассимиляции» (Уоддингтон), которая представляет собой (но в терминах вероятностных мо«дификаций пропорций) эквивалент «наследования приобретен* ного».

В общем, можно сказать, что мы находимся на пути нахож* дения третьего между ламаркизмом и мутационизмом; адаптация возникает не вследствие «прямых» действий среды, не в силу простой случайности при селекционном отборе, а вследствие многочисленных регуляций на различных ступенях в соответствии с кибернетическими циклами, и уже различают, по крайней мере, четыре таких цикла. Другими словами, организм реагирует на влияние среды путем реорганизаций и установления новых уравновешиваний в соответствии с постоянно действующими во время его роста обратными связямидНаиболее интересным с точ-

ки зрения психологии является то, что эмбриогенез и онтогенетическое развитие приобретают первостепенное значение, они одновременно являются результатом или следствием филогенеза и источником адаптивных «ответов», которые управляют этим филогенезом с диалектическим процессом, а не односторонне направленной причинностью.

Невозможно рассматривать эту картину, не удивляясь конт-расту ее содержания с некоторыми теориями мышления и ее со* ответствия с другими теориями./Прежде всего напомним тот основной факт, что, хотя человеческий мозг является почти полностью наследственным органом регуляций, он почти не содержит наследственной программы этих регуляций впротивопо* ложность многочисленным случаям наследственных инстинктов у птиц или рыб (колюшка), не говоря уже о насекомых/ Это не означает (совсем наоборот), что, разрешая проблемы""мышления, мы потеряем связи с органическими или даже генетически-» ми регуляциями, потому что любая фенотипическая реакция является результатом неразделимого взаимодейстзия между эн-догенной организацией и средой. Но это означает, что в противоположность инстинкту наш интеллект замещает слишком узкую систему наследственно программируемых регуляций комбинацией двух средств познания: с одной стороны, опыт (или дей-ствие среды), с другой — эндогенные регуляции, источник интеллектуальных операций, являющихся развитием исправляющих ошибки обратных связей (нащупывание) — в инструменты, по-* зволяющие заранее исправить ошибки (дедукция). <...>

Если мы перейдем теперь от естественных к общественным наукам, то не надо приводить много рассуждений, чтобы убедить вас в том, что психология настолько же связана с социологией, насколько она связана с биологией. <С...>

^Междисциплинарные связи между социологами и психологами многочисленны и плодотворны, и вся социальная психология здесь играет такую же связующую роль, как и этология в случае с биологией. <...>)

Из всех общественных наук лингвистика, несомненно, является наиболее развитой и по своей теоретической структуре, и по точности своих результатов, и она поддерживает с другими дисциплинами отношения, которые представляют большой ин«терес. <...>

Само собой разумеется, что между лингвистикой и психологией существуют связи. Например, много лет назад психологи и лингвисты заинтересовались проблемой усвоения языка ребенком, проблемой, которая была поставлена Штерном в начале этого века и которую затем исследовали многие ученые, открыв хорошо известные в наше время закономерности.|В более общем виде под названием «психолингвистики» сложилось изучение речи в таком виде, в каком она употребляется индивидом, в соответствии со знаменитым различием Соссюра между языком как

коллективной системой и речью как индивидуальным употреблением этой системы. <...>

'Другой областью, где сотрудничество с лингвистикой очень желательно для нас, является область общей семиотики, выходящая за рамки знаков артикулированного языка./ Благодаря работам Ф. Фриша нам стал известен язык пчел, проводятся исследования языка дельфинов, и эти формы коммуникации животных ставят важные проблемы сравнительной семиотики. Но у человека даже словесный знак является только частным случаем семиотических функций, и образование представления или мышления зависит от совокупности этих функций, а не только от языка, при этом подражание, несомненно, играет основную роль в переходе от сенсомоторного к репрезентативному (отсроченное подражание и подражание интериоризированное в образы). Для решения этой проблемы следует провести значительное количество исследований и, в частности, следует изучить язык жестов глухонемых. <...>

Я приступаю с большими предосторожностями к рассмотрению логики. <...>

Естественно, следует начать с того, что спросить у логиков, что же такое логика. Их ответы будут так же различны, как ответы математиков... Однако (при сильном упрощении) можно выделить два различных мнения. |Для одних логика является преимущественно четким и общим* языком; но это означает тогда, что логику нужно связать с человеком, и, следовательно, другие науки о человеке должны проверить это утверждение, что уже относится к ведению психологии. Для других, наоборот, логика основывается только на себе самой и является абсолютом, который есть отправная точка для всего остального^ Но эта вторая имеющая хождение точка зрения, несмотря на видимость решения, ни в коем случае не дает решения проблем. <...!>

Если мы здесь оставим логика, чтобы перейти к рассмотрению индивида в его социализированном развитии, мы окажемся перед замечательным фактом восходящего построения операционных структур, которые формализуются логическим путем. Находится ли ребенок под непосредственным воздействием взрослых, которые его воспитывают, или под влиянием многочисленных межиндивидуальных контактов, это неважно (хотя второе решение кажется более вероятным), он рано или поздно переходит от операций классификации к сериации, соответствия и т. д., к формированию понятий сохранения как следствию обратимости операций и в конечном счете к пропозициональным операциям, которые позволяют ему рассуждать о гипотетических возможностях и только в связи с этим и об объектах. #Гаким образом, ребенок формирует последовательную логику... Но так как логика является продуктом длительного формирования, этапы которого можно проследить у ребенка от рождения до 14—15 лет, в ней можно увидеть только результат координирующей деятельно-

80
сти, в рамках которой тесно взаимодействуют нервная система, психическая жизнь и социальные контакты.

В конце этих рассуждений, какими бы схематичными они ни были, я хотел выразить чувство некоторой гордости по поводу того, что психология занимает ключевую позицию в системе наук.|С одной стороны, психология зависит от всех других наук и виДит в психологической жизни результат психохимических, биологических, социальных, лингвистических, экономических и других факторов, которые изучаются всеми науками, занимающимися объектами внешнего мира. Но, с другой стороны, ни одна из этих наук невозможна без логико-математической координации, которая выражает структуру реальности, но овладение которой возможно только через воздействие организма на объекты, и только психология позволяет изучить эту деятельность в ее развитии.

Можно сказать более точно, что нельзя ничего понять в классификации наук, если ее рассматривать статично, в то время как познание находится в вечном становлении или в непрерывном формировании. (Если пытаться определить положение психологии в системе ь!аук, то следует остерегаться включать ее в некоторый линейный порядок, который, по О. Конту, начинается математикой и кончается биологией и социологией (где научная психология рассматривается в качестве промежуточного звена между двумя последними науками)... С другой стороны, в каждой науке следует рассматривать ее объект, ее теоретическую структуру и ее собственную эпистемологию, разрабатываемую представителями рассматриваемой науки, когда они размышляют над своей работой. Если принимать во внимание эти три измерения, то система наук не будет линейной.

Нелинейная классификация наук была предложена советским диалектиком Б. Кедровым, и она представляет большой интерес для психологии, которая занимает в этой классификации центральное место|Классификационная схема, предложенная Б. Кедровым, представляет собой треугольник, вершину которого составляют естественные науки, нижний правый угол — философские и нижний левый угол — общественные науки; психология расположена в самом центре треугольника и имеет линии связи, которые соединяют ее с тремя перечисленными группами наук. Что касается математики, то она занимает промежуточное положение между науками о природе и философскими науками (логикой и гносеологией), тогда как технические науки расположены между естественными и общественными науками. <...>}

Центральное положение психологии в схеме Кедрова имеет различный смысл в зависимости от того, считают ли, что психология является совместным продуктом естественных, общественных и философских наук (логики и эпистемологии), или же признают, что психология оказывает на эти науки такое же

действие, как они на нее. Кедров, естественно, сделал весь упор на внешний объект и считает, что вся схема держится на естественных науках потому, что объект существует независимо от субъекта. Я тоже считаю, что объект существует независимо от субъекта, и, таким образом, я не идеалист. Но я биолог, а это не то же самое, что идеалист, и я думаю, что организм зависит не только от среды; организм активно реагирует на среду и дает «ответы», которые зависят от его собственной активности; иными словами, субъект познает объект, только действуя на него, и познание объекта (а это не то же самое, что сам объект) предполагает неразрывное взаимодействие между объектом и деятельностью организма или субъекта. |Таким образом, связи между науками выражаются не однонаправленными, а двусторонними стрелками, иначе говоря, круговыми связями или связями по спирали, что соответствует духу диалектики. Если логика, математика или физика ни в коей мере не зависят от психологии в своих методах и теоретических структурах, то они зависят от нее в своей эпистемологии, так как все эти науки являются результатом частной или общей деятельности субъекта или орга* низма над объектами, и как раз психология, опираясь на биологию, дает объяснение этим действиям. Поэтому психология занимает центральное место не только как продукт всех других наук, но и как возможный источник объяснения их формирования и развития. <...>

Все междисциплинарные связи, примеры которых я попытался привести в этой слишком схематичной лекции, снова свидетельствуют о наличии тех кругообразных состояний, о которых я говорил. Я заканчиваю это выступление подтверждением моей уверенности в том, что наша психологическая наука занимает центральное место в решении рассматривающихся мной проблем и в том, что будущее междисциплинарных исследований бесконечно плодотворно.

Сборник: XVIII Международный психологический конгресс. 4—11 августа 1966 года. М., «Наука».

1969, с. 125—155.

Рубинштейн С. Л.Основы общей пси­хологии. 2-е изд. М, 1946, с. 623—626

Рубинштейн С. Л.Основы общей психологии. 2-е изд. М, 1946, с. 623—626