Еще рано прыгать за флажки

 

Когти Орла

 

Машина, переваливаясь в разбитой колее, медленно ползла к выезду из поселка.

Гаврилов приспустил стекло, выбросил окурок.

– Настоящий снег скоро пойдет, – сказал он, потянув носом. – Уже снегом пахнет. Скорее бы, надоела слякоть.

Максимов промолчал. Впереди по дорожке шел старик, волоча скрипучую тележку. Из проулка выскочили двое подростков, бросились через пути к платформе. Судя по скопившемуся на ней дачному люду, вот‑вот должна была подойти электричка.

Гаврилов увеличил скорость, скрипнув мокрым песком под колесами, выкатил «Ауди» на дощатый помост переезда. С прерывистым перезвоном опустился шлагбаум, красные огоньки замигали прямо перед бампером.

– Кто не успел, тот опоздал, – усмехнулся Гаврилов, дернув ручной тормоз.Кстати, что это на тебя так Кротов пялился?

«Ему надо знать, на кого я работаю: на себя или в паре с кем‑то из дачников, – подумал Максимов. – Сколько тревоги в голосе! Кротов, черт старый, так перенервничал, что потерял контроль над собой. Так пялил на меня глаза, что Гаврилов сразу же насторожился. По‑моему, там все уже поняли: игра сделана, на днях потушат свет и вынесут трупы».

– Он не на меня пялился, а на костюм, – как можно небрежнее сказал Максимов. – Кротов же у нас денди старой закваски, вот и распереживался.

– А неплохой костюмчик я тебе подогнал, да?

– Спецодежда она и есть спецодежда.

– Ну, тебе не угодишь! – сыграл возмущение Гаврилов.

Максимов сел боком, чтобы было лучше видно лицо Гаврилова, и задал давно подготовленный вопрос:

– Никита Вячеславович, я должен его грохнуть?

– Кого? – вскинул брови Гаврилов.

– Казачка.

– С ума сошел?!

– А на кой черт я туда еду?

Гаврилов задохнулся от возмущения, потом ткнул острым пальцем Максимова в плечо.

– Ты... Ты урод, Максим! – Гаврилов болезненно поморщился. – Я уже проклял день, когда с тобой связался. Запомни, душегуб, еще раз достанешь ствол без приказа, оторву руки!

Максимов посмотрел ему в глаза, и Гаврилов невольно отдернул руку.

Мимо пронеслась московская электричка, завыли тормоза, поезд замер у полупустой платформы. Шлагбаум не подняли, а на противоположной стороне платформы толпа дачников пришла в движение: приближалась электричка на Москву.

– Будем считать, что я не понял приказа. – Максимов не спускал глаз с лица Гаврилова. – Поясните, а то выйдет, как вчера.

Намек был слишком прозрачным, Гаврилов не мог не понять. Судя по красным пятнам, выступившим на скулах, вчерашние неприятности еще не забылись.

– Для бестолковых поясняю. Сопровождаешь казачка и его телку на тусовку.

Крутишься вокруг них весь вечер. Потом сопровождаешь до дома. Возвращаешься на дачу. Все.

– А если его убивать начнут?

– Сегодня не начнут, можешь мне верить.

– А завтра?

– Завтра ты получишь командировочные в фирме «Рус‑Ин» и полетишь в Стокгольм.

Максимов кивнул, достал сигарету, прикурил, выдохнув струю дыма в лобовое стекло. Прищурившись, следил за голубоватыми водоворотиками дыма, стекающими по панели к полу.

– Самые тяжелые дни в Абхазии были перед зарплатой, – начал он тихо, словно самому себе. – Обычные бои – ерунда. Там опасность всегда спереди. А вот перед зарплатой надо крутить головой на триста шестьдесят градусов. Потому что бухгалтерия экономию любит. Получишь пулю в спину, на тебе и сэкономят зарплату. Обидно будет до чертиков, а ничего не поделаешь. Ведь, как учил верный ленинец Леня Брежнев, «экономика должна быть экономной».

– Не понял? – Гаврилов насторожился.

– Я потому и жив до сих пор, что за неделю до окончательного расчета начинаю крутить головой.

– Не доверяешь, значит.

– Извините, Никита Вячеславович, нет. На мне висит энное количество миллионов. И пока они лежат на счету в Стокгольме, я сплю спокойно. Но неужели я такой дурак, что, как бобик, по первому свистку принесу их в зубах?

– Без тебя снимем.

– Ага! Кротова туда повезете. – Максимов усмехнулся. – Только он не я, все ходы‑выходы в том мире знает, хоть в кандалах его в банк введите, он все равно уйдет. И деньги с собой унесет.

С воем пронеслась, набирая ход, электричка на Москву. Гаврилов, едва дождавшись, когда поднимется шлагбаум, сорвал машину с места.

– Полегче! – Максимов ухватился за ремень. – Живой сейф, можно сказать, везете.

Гаврилов вырулил на шоссе, вдавил педаль газа, покусывая губы, следил за стрелкой спидометра, подбирающейся к отметке в сто километров.

– Ладно, говори, чего ты хочешь? – Он откинулся на подголовник кресла, скосив глаза на Максимова.

– Первое, на кой черт я еду на эту тусовку?

– На тебя хочет посмотреть один человек.

– Куратор операции? – уточнил Максимов. – Только не делай круглые глаза!

Хватит играть в крутого босса. Банк твоему агентству на фиг не уперся. Тем более, не по зубам.

– Да, куратор, – выдохнул Гаврилов. Максимов отметил, что красные пятна спали, теперь лицо Гаврилова сделалось синюшно‑бледным.

"Ох, как его корежит! – мысленно усмехнулся Максимов. – Сболтнул от страха.

А что оставалось делать? Хватило ума сообразить, только стоит сказать, что надо кончить «Казачка», как я выскочу из машины, оставив в ней гавриловский труп.

Убить «Казачка» означает поставить точку в игре и повязать концы на себя. А концы сейчас начнут рубить с молодецким хряком, только кровавые брызги полетят".

– Контакта там не будет. Он посмотрит на тебя, и все, – продолжил Гаврилов. – Он всегда так делает. Понравишься – сделает предложение. Но не сегодня. Через пару дней.

– А смысл какой?

– Как какой? – удивился Гаврилов. – Надо договориться, на каких условиях ты передаешь деньги со счета. И как с тобой дружить дальше. – Он покрутил головой. – Жук ты еще тот. К тому же душегуб отмороженный. Но работать умеешь. А ни я, ни куратор зря такими кадрами не разбрасываемся.

– Правильно, – кивнул Максимов. – Кадры – не массы, поэтому и решают все.

Он уже давно заметил в зеркало заднего вида прилипший к хвосту черный «форд». Гаврилов стал сбавлять газ, «форд» сделал то же самое. Впереди у обочины был припаркован джип. Гаврилов принял в правый ряд, убрал ногу с педали, машина накатом пошла прямо к джипу, из которого, завидев приближающуюся «Ауди», выскочили двое.

– Гаврилов, – прошептал Максимов.

– А?

– Не шали – Ствол пистолета уперся в бок Гаврилову.

Тот дрогнул всем телом и нажал на тормоз. «Форд» мигнул фарами и замер сзади, метрах в трех.

«Пулю в бок Гаврилову, кувырком из машины, двумя выстрелами снять тех, у джипа. Потом пулю в салон „форда“, вторую в радиатор. Назад в машину, выбрасываю Гаврилу, пулю на добивание, захлопнуть дверь – и по газам. Дай бог, оторвусь», – пронеслось в голове. Тело уже приняло приказ и собралось для рывка из машины, усилием воли он расслабил палец, лежащий на спусковом крючке пистолета.

– Гаврилов, у меня нет ни фирмы, ни семьи, ни дома. Даже кошки плешивой нет, – скороговоркой прошептал Максимов. – А у тебя есть все. Умирать тебе будет больнее и обиднее.

– С ума сошел, убери ствол!

– Это что за фокусы? – Максимов кивнул на стоящих у джипа.

Гаврилов набрал полные легкие воздуха, выдохнул, закатив глаза в потолок.

– Это, душегуб, твоя машина, – медленно закипая, произнес он. – На ней поедешь к «Казачку». Не пехом же к нему переть! А телка его в свой «мере» тебя не пустит, понял?!

– Понял. – Максимов спрятал пистолет в рукав. – Предупреждать надо. Он взялся за ручку двери.

– Я не прощаюсь, Никита Вячеславович.

– Блин, глаза бы мои тебя не видели! – прошипел Гаврилов.

– Про кошку и все остальное остается в силе. Терять мне нечего. Если меня разозлить и не убить сразу, остановить будет сложно. Найду и оторву голову.

– Угрожаешь? – нехорошо усмехнулся Гаврилов.

– Предупреждаю. А в Стокгольм я должен прибыть живым. Запомните и передайте куратору. Конечно, проще отрубить мне руки. Но, боюсь, на тамошних банкиров это произведет неизгладимое впечатление. Представляете, входите в банк и достаете из кейса мои синие ладошки? – Максимов рассмеялся и толкнул плечом дверь.

В джипе он стер нервную испарину с висков. Посмотрел на себя в зеркальце.

В глазах, окруженных темными тенями, притаилась тревога.

«Решили поиграть в кошки‑мышки? Поиграем! Куратор операции, конечно, приманка хорошая. Очень хочется на него взглянуть. Но если куратор не дурак, а он не дурак, если так долго держался в тени, то он будет последним, кого ты увидишь на этом свете». – Он суеверно сжал кулак. На секунду возникло желание выхватить пистолет и разом решить все проблемы. На дороге остались бы трупы Гаврилова и его людей. Через полчаса максимум он был бы уже в надежном укрытии Ордена. Живой.

Но его приучили к мысли, что ты живешь за счет тех, кто погиб, прикрывая тебя. Они, держась до последнего, выигрывали минуты, часы, возможно, годы твоей жизни. И если пришел твой черед тянуть время, отвлекая огонь на себя, надо это делать. Забыть об инстинкте самосохранения и умирать как можно медленнее, цепляться за жизнь, чтобы жил тот, кому предстояло довести операцию до конца.

Сейчас он был уверен, что знает этого человека. Все время он был рядом.

Именно ему Орден поручил самую сложную часть работы.

«Соберись, Макс, – приказал он себе. – Делай то, что от тебя требуется, и ни о чем не думай. – Повернул ключ зажигания, под капотом ожил мотор. – Еще рано прыгать за флажки».

«А уди» Гаврилова, бибикнув сигналом, на медленном ходу прокатила мимо.

Максимов пристроился следом.

 

 

Глава сорок пятая

ШАКАЛ В КАПКАНЕ

 

Цель оправдывает средства

 

Сопроводив машину Максимова по Рублевскому шоссе до отвилки, ведущей к особняку «Казачка», Гаврилов развернулся и погнал «Ауди» к Можайскому шоссе.

Люди Самвела Сигуа ждали в невзрачном пикапе у ограды Кунцевского рынка.

Гаврилов заглянул внутрь салона, в нос ударил острый запах армейской формы. Все семеро были в полувоенной форме: камуфляжные куртки, темные штаны и высокие бутсы.

«Моджахеды, твою мать!» – подумал Гаврилов, переводя взгляд с одного заросшего до синевы лица на другое.

– Кто старший?

– Я, – сказал самый широкий в плечах, на груди в разрезе распахнувшейся куртки блеснул золотой полумесяц; – Исмаил зовут.

– Оружие с вами?

– Зачем? – Исмаил пожал плечами – Электричкой привезут.

– Правильно. Приказ прост: берете дачу под охрану. При нападении гасите все вокруг. Людей на даче не трогать. Кроме этого. – Гаврилов протянул фотографию Максимова. – Его ликвидировать. Вряд ли он там появится, но на всякий случай запомните. Как увидите, стреляйте без разговора.

Исмаил всмотрелся в лицо на фотографии, покачал головой и, сказав что‑то своим людям на незнакомом Гаврилову языке, вернул снимок.

 

* * *

 

Гаврилов сопроводил пикап до Одинцовского поста ГАИ – дальше до дачи люди Самвела могли добраться без особых приключений. Развернулся и медленно поехал назад в Москву.

На город опускались по‑зимнему ранние сумерки. Встречные машины слепили фарами.

Он вставил кассету в магнитофон, до максимума увеличил громкость.

Высоцкий пел про охоту на волков. От рвущего звука струн, от захлебывающегося в хрипе голоса по телу пошли мурашки.

До того, когда на него самого пойдет охота, остались считанные часы. Но Гаврилов был уверен, что успеет перепрыгнуть через флажки и уйти, заметая следы. Пути отхода готовил заранее. Главное, не начать метаться, привлекая к себе внимание. Главное – не дать понять охотникам, что почуял близкую травлю.

Тем неожиданней будет для них рывок за флажки.

Старые дела Из всех, с кем свела его служба, Гаврилов с уважением вспоминал лишь своего первого начальника отдела и учителя полковника Самсонова. Циник был невероятный. Возможно, только благодаря этому ушел на пенсию в полном физическом и умственном здравии. Первое самостоятельное задание, которое получил от него Гаврилов, к прямым служебным обязанностям отношения не имело.

Нужно было пойти в Елисеевский гастроном и кровь из носу добыть двадцать коробок конфет – по одной на каждого опера в отделе.

Гаврилов шел по тогда еще не переименованной улице Горького, запруженной толпой, лихорадочно скупающей все подряд, – до очередной годовщины Великого Октября оставалось пять дней – и вспоминал все, чему его еще недавно учили в Высшей школе КГБ. Подобной ситуации чекистская наука не предусматривала. Но Самсонову на это было глубоко наплевать. Он пообещал за невыполнение распоряжения сослать лопоухого опера набираться жизненного, а не книжного опыта в дыру, где из торговых точек есть только провонявший селедкой и хозяйственным мылом сельмаг. Угрозу эту исполнить было проще простого: Гаврилов был взят в отдел с испытательным сроком, стоило только написать в характеристике «не способен к оперативной работе», и на карьере можно ставить крест.

Гаврилов потолкался у прилавков и обреченно вздохнул. Хрущевский коммунизм так и не наступил, а брежневский развитой социализм уже приказал долго жить.

Страна жила в царстве тотального дефицита, о котором классики марксизма‑ленинизма почему‑то в своих собраниях сочинений не написали ни строчки. А было бы неплохо у них узнать, по какой это политэкономической теории полагается использовать склад магазина под хранилище этого самого дефицита.

Задавать глупые вопросы было некому, все, красные от возбуждения, в съезжающих на глаза шапках приступом брали отделы, в которые «что‑то выбросили». Гаврилов, собрав все остатки мужества, с трудом протиснулся к служебному входу.

Он сделал строгое лицо и сунул под нос первому попавшемуся в коридорном полумраке красные корочки удостоверения. Грузчик от неожиданности дрогнул испитым лицом, потом, приглядевшись получше к золотому тиснению буковок, махнул рукой куда‑то в темноту и просипел: «Это не ко мне. Это к Зоиванне». И поволок дальше свиную тушу, тащил прямо по грязному, как асфальт улицы Горького, полу.

«Зоиванна», которую, побродив по коридорам, наконец нашел Гаврилов, оказалась знойной женщиной бальзаковского возраста. Он так и вошел в ее кабинет, держа в вытянутой руке удостоверение. Она лишь кивнула высоким блондинистым начесом и продолжила крыть матом двух понуро повесивших голову здоровяков, судя по перемазанным кровью халатам – мясников.

– Так, красавчик, тебе чего? – спросила она, переводя дух после особо витиеватой фразы.

– Организуйте двадцать коробок «Ассорти», – как мог твердо сказал Гаврилов.

«Зоиванна» неожиданно заржала, как любимый хонь Буденного перед парадом, и напрочь заглушила вторивших ей мясников. После этого она долго вытирала слезы и еще дольше восстанавливала макияж, для чего завалила стол разномастными коробочками французской косметики.

– Ну ты дал, красавчик! – Она тяжело вздохнула, отчего огромные груди угрожающе приподнялись над краем декольте. – Так и в гроб недолго. Юрка Никулин, что ли, прислал?

Сказать, что прислал полковник Самсонов, значило вызвать новый приступ истерического гогота, это Гаврилов уже понял.

– Пару слов с глазу на глаз. – Он замялся и добавил:

– Если можно.

Зоя Ивановна как‑то странно на него посмотрела и одним кивком головы услала мясников вон. Достала из небрежно надорванной пачки «Мальборо» сигарету, прикурила от пьезозажигалки и медленно выдохнула дым через свернутые трубочкой губы прямо в Гаврилова.

– Я тебе, красавчик, сейчас все организую, – нехорошо усмехнувшись, сказала она. – Прямо отсюда поедешь служить... Куда тебя послать‑то? Худой же, на Севере, того гляди, концы отдашь. Ай, пусть сами решают! – Она потянулась к трубке. – Что‑то я не разглядела, ты из чьих соколиков будешь?

– Зоя Ивановна, вы не так поняли. – У Гаврилова по спине скользнула холодная капелька.

– Ты что, вчера родился?! – задохнулась от возмущения Зоя Ивановна, – Ты куда вломился, молокосос?! Ты в «Елисей», к Зое Ивановне вломился! Да те еще лет десять в продмаге Малаховки отовариваться положено! Сюда люди с лампасами без стука не входят. А ты, архаровец, с «ксивой» своей наперевес... Нет, таких лечить надо. Все, звоню! – Она сняла трубку, ткнула в диск густо накрашенным ногтем.

Спустя много лет Гаврилов не мог понять, какая сила подрубила его под коленки и опрокинула на пол. И куда вдруг испарился воспитанный в «Вышке» гонор от принадлежности к «элите нации», как втолковывал им начальник курса.

– Зоиванна, – прошептал он, едва сдержав слезы. Та с минуту смотрела на стоящего перед ней на коленях Гаврилова, потом нехотя положила трубку и вздохнула:

– И что мне с тобой, красавчик, делать? Шеф послал, да?

– Ага, – кивнул Гаврилов, сообразив, что самое страшное уже позади.

– Сука у тебя шеф. Давай и мы его куда‑нибудь пошлем! – Глаза Зои Ивановны вспыхнули огнем оскорбленного чувства материнства.

«А ведь пошлет же, стерва! Один звонок – и Самсонов ловит китайских шпионов где‑нибудь в Благовещенске», – подумал Гаврилов и отчаянно замотал головой.

– Как хочешь. Я думала, ты умнее. – Зоя Ивановна сразу же потеряла к нему всякий интерес. Что‑то быстро черкнула на клочке бумаги. – Отнесешь в третий цех. Тридцать коробок. Деньги в кассу.

Третий цех оказался полуподвалом, доверху забитым картонными коробками.

Гаврилов напряг все знание английского, но большей части надписей разобрать не смог.

– Какие брать‑то будешь? – спросила кладовщица, перехватив ошалелый взгляд Гаврилова, блуждающий по штабелям коробок.

– Самые лучшие, – нашелся Гаврилов.

Второй урок последовал сразу же после ноябрьских праздников. Взяли малохольного скрипача‑диссидента. Арест был давно согласован, парень продолжал пиликать в филармонии и травить антисоветчину на кухне и не ведал, что только высшие политические соображения – «не давать повода вражеской пропаганде очернить светлый праздник советского народа» – позволили ему посидеть с друзьями за праздничным столом. Самсонов, лично руководивший обыском и проведший первый допрос, вызвал Гаврилова и сказал, смачно, как грузчик после трудового подвига, растягивая папиросу: «Молодой, спать тебе еще рано. Свези клиента в Лефортово».

Именно в тот вечер Гаврилов испытал тот высший пик блаженства, когда на одном вдохе познаешь все тайны бытия. Даже первый опыт узнавания и наслаждения женским телом не шел ни в какое сравнение. Чувство было намного острее, пьянило своей запредельностью.

Всю дорогу он поглядывал в зеркало на зажатого между двумя операми скрипача. При аресте и на допросе он еще более‑менее держался, а тут расклеивался с каждой минутой. Гаврилов ждал, что вот‑вот из черных навыкате глаз брызнут слезы. Но скрипач только кусал губы. А когда вздрогнули железные ворота Лефортовской тюрьмы и медленно поползли в сторону, открывая проезд машине, Гаврилов как по наитию развернулся на переднем сиденье и заглянул в лицо скрипача. И ошалел.

Оно медленно наливалось мертвенной бледностью. Это уже была маска, на которой еще жили глаза и тонко‑тонко, как у птенца, дрожали веки. Не было избалованного поклонницами скрипача, не было любимца семьи и дежурного остряка диссидентских сходок. Был труп с окостеневшим лицом. Прошлое для него уже умерло, а будущего не будет никогда.

«Нет ада и врат, ведущих в него. Нет бездны и геенны огненной. Выдумали это все те, перед кем распахивались железные ворота темниц. Лишь им, умершим на пороге и до конца земных дней так и не воскресшим, людская молва обязана страшными сказками об аде. Только так никто и не понял этих мертвых пророков: ад – он всегда рядом, и врата его всегда открыты». – Мысль, ворвавшаяся в сознание, была настолько чуждой Гаврилову, что он невольно вздрогнул.

И вслед за этим знанием, обжегшим мозг, откуда‑то изнутри поднялась теплая, вязкая волна удовольствия, Гаврилов рефлекторно сжал колени, вдруг захотелось рассмеяться, плюнуть в это мертвое лицо. Он не знал, откуда это в нем. Еле сдержался, отвернулся, развалился в кресле и закрыл глаза, пьяный от неведомого ранее чувства превосходства над униженным до последней черты человеком.

Самое странное, что Самсонов в тот вечер не ушел домой, дождался Гаврилова. Вполуха выслушав доклад, он молча кивнул на свободный стул, достал из‑под стола початую бутылку коньяка. Гаврилов испуганно оглянулся на дверь. В коридорах управления было непривычно тихо. В кабинете горела только настольная лампа, освещая угол стола с одиноко белеющим листом бумаги.

– Сядь, молодой, не дергайся. – Самсонов небрежно плеснул коньяк в стаканы, повозился в ящике и выложил на стол коробку «Ассорти», тех самых, через унижение добытых Гавриловым. – По твоему очумелому виду я понял, что урок пошел в прок, так? – Гаврилов кивнул. – Я подписал твою характеристику. Работать ты у нас будешь. Больших звезд не гарантирую, но работать ты сможешь. – Он медленно высосал из стакана коричневую влагу, бросил в рот конфету. – Скажи честно, сладко было?

– Да, – кивнул Гаврилов, сразу же поняв, какую невыносимую сладость имеет в виду Самсонов.

– То‑то, салага! Теперь я за тебя спокоен. Теперь ты дважды привитый. Как щенок, – хохотнул Самсонов, сверкнув хитрыми кабаньими глазками. По красному одутловатому лицу было ясно, что половину бутылки он высосал в гордом одиночестве. – Можно тебя и на охоту брать, не боясь, что подцепишь какую‑нибудь заразу. – Он бросил в рот еще одну конфету. – Жаль, что тебе для первого раза попался этот консерваторский педрила, а не замминистра хотя бы. Вот тогда бы ты еще лучше понял, что от всесильной Зоиванны до дерьма лагерного лишь один шаг.

– Он со значением посмотрел на притихшего Гаврилова. – Они жизнь превратили в сплошной праздник. Но праздник, заметь, как ни крути, всегда на нашей улице. На Лубянке. Кстати, с праздником тебя, Гаврилов. – Он чокнулся своим пустым стаканом с еще полным гавриловским. – С днем рождения, опер!

Самсонов оказался прав, через семь лет Гаврилов со злорадством прочитал об аресте директора Елисеевского гастронома. Андропов, придя, наконец‑то, к власти, как капитан на тонущем судне, для наведения элементарного порядка приказал показательно вздернуть на рее первого попавшегося. Директора под улюлюканье толпы приговорили к расстрелу. И вообще, недолгое андроповское правление Гаврилов вспоминал как непрекращающийся праздник – один вид красных корочек валил на колени любого.

 

Неприкасаемые

 

Гаврилов был так поглощен воспоминаниями, что едва успел среагировать на подрезавший его машину тупорылый «форд». Красные габариты были у самого бампера, когда он успел вырулить вправо, вспугнув маршрутное такси. Сзади кто‑то отчаянно засигналил, и Гаврилов до отказа вдавил педаль в пол, старясь побыстрее уйти от опасного места. Можайское шоссе в этот вечерний час было запружено машинами, хлещущими друг друга по бокам холодной жижей, вылетающей из‑под колес.

Так на полной скорости, время от времени ныряя в крайний левый ряд, он и пролетел ярко освещенные окна китайского ресторанчика, где обычно стояла машина ГАИ, едва расслышав трель милицейского свистка. Послушно принял к обочине и даже вежливо сдал задом, подрулив прямо к насупившемуся гаишнику.

Дел было на одну минуту. Он уже достал из нагрудного кармана удостоверение внештатного сотрудника Службы, еще раз помянув барскую щедрость Подседерцева.

Машинально отметил, что он не единственный, кого тормознули гаишники. Вдоль обочины выстроились еще три машины, две иномарки и желтый газовский фургон.

Водители, переминаясь с ноги на ногу, в меру таланта и опыта разыгрывали сценку «Да не виноват я, товарищ сержант».

Гаврилов приспустил стекло, но выходить из машины не стал. Знал, что эта пришедшая из‑за границы мода доводит гаишников до белого каления, но с таким удостоверением можно ничего не бояться.

Гаишник поправил на груди белый ремень и подошел к машине.

– Старшина Петренко. – Он небрежно козырнул. Выражение его лица, красного от холодного ветра, ничего хорошего не обещало. Гаврилов отметил, какие невыразительные у него глаза, как две стальные пуговицы. – Документы – пожалуйста.

– Я спешу, старшина! – Гаврилов высунул в окно полураскрытое удостоверение.

– А это что у вас там? – Старшина указал жезлом в салон.

– Где? – Гаврилов невольно повернул голову. Старшина ткнул жезлом ему в плечо, Гаврилов вздрогнул всем телом, до хруста закинул голову, но крика не получилось, из горла с кашлем вылетели белые хлопья пены.

Гаишник распахнул дверь, перевалил Гаврилова на соседнее сиденье и сам сел за руль. Сзади дружно захлопали двери машин. И «гаишники», и «водители» занимали свои места.

 

* * *

 

Он пришел в себя от нестерпимого жжения в левой руке. Первое, что увидел, были глаза. Напрочь лишенные какого‑либо выражения, словно два стальных шарика.

Гаврилов рванулся, но тут же застонал от боли.

– Сиди спокойно. От электрошока еще никто не умирал, – спокойно сказал тот, кого Гаврилов запомнил в форме старшины ГАИ.

Гаврилов осмотрелся. Неизвестно как он оказался внутри фургона и намертво прикрученным кожаными ремнями к креслу. В кресле напротив сидел успевший переодеться в черные джинсы и свитер «старшина». В фургоне еще кто‑то был, но Гаврилов разглядеть не смог. Мощный фонарь бил прямо в лицо.

На банальных беспределыциков похитители похожи не были. Да и сняли его профессионально. Странно, но удостоверение не произвело на них никакого впечатления. Даже очень странно, круче «ксивы» в России просто не существовало.

– Эй, отмороженные, а вам не кажется, что вы нашли приключения на свою задницу? – Гаврилов пошевелил кистями рук, пытаясь ослабить ремни‑За меня же отвечать придется.

«Старшина» с минуту молча разглядывал Гаврилова, потом резко выбросил руку. Острый, твердый, как гвоздь, палец впился в мякоть под правой ключицей.

Гаврилов изогнулся от боли, кто‑то стоявший за спиной широкой ладонью закрыл ему рот.

«Старшина» опасной бритвой вспорол рукав гавриловской куртки до самого локтя. Гаврилов вытаращил глаза, пытаясь разглядеть, что будет дальше. Тонко пискнул, когда лезвие, вспоров рубашку, холодом царапнуло по коже. Из‑за спины свесилась рука со шприцем. Гаврилов что было сил уперся ногами в пол, выгнулся дугой. «Старшина» небрежно ткнул его кулаком в живот. Гаврилов сипло выдохнул и согнулся от боли, насколько позволили ремни.

Прямо перед глазами увидел шприц, уткнувшийся стальным жалом в вену. В стеклянном цилиндрике бурые водоворотики крови смешивались с прозрачной жидкостью. Укол «старшина» делал профессионально.

– С ума сошли, гады? – прошептал Гаврилов.

Руку со рта убрали, но кричать он не рискнул.

«Старшина» передал кому‑то в темноту использованный шприц, достал из кармана часы на цепочке, щелкнул крышкой.

– У тебя есть две минуты подумать. – Голос у него был такой же невыразительный, как и глаза. – Потом начнет действовать препарат, и станет больно. Очень больно. Почувствуешь, как от жара плавятся нервы и мышцы отслаиваются от костей. Будешь врать или в молчанку играть, введу еще дозу.

– Что вам надо, сволочи?! – Гаврилов уже почувствовал первый удар жара, показалось, кровь превратилась в кипяток, и сердце теперь гонит по венам обжигающие струи.

– Все о Подседерцеве, Самвеле Сигуа, Максимове и Журавлеве, – как автомат произнес «старшина», уставившись своими стальными глазами в мокрое от пота лицо Гаврилова.

Ад оказался рядом слишком неожиданно, не было мучительного ожидания, бессонницы, требовательного звонка в дверь. Не было медленно распахивающихся створок ворот. Он еще не умер, еще отчетливо помнил жизнь, но уже необратимо проваливался в бездну. И геенна огненная, растекаясь по венам, уже жгла изнутри взмокшее от боли и страха тело.

«Конец! Это не проверка Подседерцева... Это чужие. Долго выжидали, а в оборот взяли в самом конце. И „жучок“ они в машину сунули, они, а не Подседерцев! Суки, вывернут же наизнанку, но своего добьются». – Гаврилов прислушался к себе и вдруг понял, что можно не играть в героя, ни сил, не желания сопротивляться не было, он уже сломался, его сделали.

По ожившим глазам «старшины», смотревшим теперь с нескрываемым интересом, понял, что сейчас его собственное лицо мертвеет, как у того скрипача перед воротами Лефортова.

Он знал, что по его заострившемуся лицу, уже ставшему безжизненной маской, крупными градинами текут слезы, смешиваясь с липким потом. Живот свело от спазма, Гаврилов машинально сдвинул колени, не удержался, да и не хотел сдерживаться, и тонко, по‑бабьи завыл.

 

 

Глава сорок шестая

КАК ОХОТЯТСЯ СТАРЫЕ ЛЬВЫ

 

Неприкасаемые

 

С простыми людьми работать проще. С агентурой из дворников лучше всего встречаться в пивной. Интеллигента‑технаря сам бог велел окучивать поближе к библиотеке. Собачника – на собачьей площадке. Если напряг с конспиративной квартирой, снятой в многоэтажке, можно посидеть в парке на лавочке, простой человек не обидится. А где тихо и неспешно побеседовать с людьми непростыми, обремененными связями в элитных кругах и привыкшими к тонкому обхождению? Не в кабак же его тащить, тем более что у него и там, наверняка, все знакомые – от бармена до последней шлюхи. «Коронные» агенты, поставляющие уникальную информацию из высших сфер, требуют, как диковинные оранжерейные цветы, особой атмосферы и микроклимата.

На контакте у Подседерцева были два таких агента. Кое‑кто в службе имел и больше. Сам собой возник вопрос: где с ними работать. От идеи закрытого клуба отказались сразу, денег не напасешься. Как всегда, выручил случай.

На таможне погорел мало кому известный галерейщик. Ему бы, глупому, сначала стать купцом первой гильдии, как Третьяков, а потом уже открывать галерею. А он все сделал с точностью до наоборот. Пришлось крутиться, связываться с «черным налом», лебезить перед крупными клиентами, трястись от страха перед перекачанными «братками», из всей живописи больше всего ценившими портреты американских президентов на соответствующих купюрах, играть на самовлюбленности художников и при этом безбожно их обсчитывать. Немудрено, что в его багаже бдительная таможня обнаружила пять тысяч незадекларированных долларов и колье старинной работы – жить‑то как‑то надо.

Эту историю Подседерцев услышал на выставке, куда его затащила жена, питающая слабость к творческой среде.

Украшением выставки было печальное лицо галерейщика Никодимова. Он с достоинством принимал сочувственные рукопожатия, хмурил лоб и тяжело вздыхал.

Всклокоченная бородка и мировая скорбь в глубоко посаженных глазах делали его похожим на Солженицина во время нудных телепроповедей.

Подседерцев обратил внимание, что Никодимов все ближе и ближе смещается к столику, за которым блудливого вида девица из неистребимого племени «подруг художника» разливала сухое вино в пластиковые стаканчики. Что последует после того, как согбенная фигура Никодимова нарисуется на расстоянии вытянутой руки от столика, Подседерцев примерно представлял и решил не тратить времени зря.

Пока гости сосредоточенно разглядывали голых девиц, шлепающих босыми пятками по паркету в неком подобии вальса, и пытались найти сокровенные знаки в разноцветных разводах краски, заляпавших тела натурщиц (это действо назвали «боди‑арт», хотя, если честно, кроме доступного нескромным взглядам женского «боди» присутствующих больше ничего не интересовало), Подседерцев взял под локоток Никодимова и увел в дальний угол зала. Там, под некой абстракцией из мутно‑зеленых и. оранжевых пятен, и состоялась их приватная беседа. Через два дня мечта идиота обрела реальные контуры.

Прежде всего одним звонком в Таможенный комитет дело Никодимова из злостной контрабанды было переквалифицировано в нарушение таможенных правил.

Штраф заплатил кое‑чем обязанный Подседерцеву предприниматель. Он же снял двухкомнатную квартиру в «сталинском» доме. После косметического ремонта на стенах развесили картины, оптом скупаемые Никодимовым у пока никому не известных художников. Теперь квартира на последнем этаже высотки получила звучное наименование «Салон Петра Никодимова», она же в секретных документах Службы фигурировала под кодовым обозначением «Прадо», в честь известного музея в Испании.

В квартире постоянно находилась дочка одного из сотрудников Подседерцева, получающая зарплату у Никодимова. В ее обязанности входило регулярно появляться на работе к десяти утра и закрывать двери в семь вечера. Категорически запрещалось трепаться по телефону больше получаса и приводить в салон знакомых обоего пола. Никодимова же предупредили, что при малейшей попытке подкатить к сотруднице и использовать служебное положение и свободное помещение в интимных целях его ждет кастрация без наркоза.

Но ему было не до этого. Никодимов воспрянул духом и затрепетал крылышками. Гаврилов, не откладывая в долгий ящик, прихватив с собой вооруженных автоматами охранников, встретился с прежней «крышей» Никодимова и вежливо объяснил, что в их услугах неизвестный меценат, прикормивший галерейщика, больше не нуждается. Осмелев и даже временно бросив пить, Никодимов развил такую бурную деятельность, что упитанные клиенты косяком пошли в салон, безропотно меняя классическую зелено‑черную графику производства Казначейства США на модерновую живопись русских самородков. Даже предприниматель, добровольно‑принудительно повесивший на шею ярмо мецената, повеселел. Усвоивший азы российской предпринимательской культуры, Никодимов регулярно приносил ему пухлый конверт с долларовым процентом от выручки.

О том, что салон нашпигован спецтехникой, никто не знал. Солидные дяди, выходящие из лифта, так примелькались, что вычислить, кто из них пришел по приглашению Никодимова, а кто – по вызову Подседерцева, было невозможно. Чтобы не запутаться, «своих» Служба приводила по нечетным дням. Если требовалось срочно встретиться с агентурой, не страдающие комплексами опера, играющие в сотрудников предпринимателя, посылали Никодимова «погулять на свежем воздухе», безбожно ломая ему график встреч с клиентурой.

Сегодня Подседерцев поступил именно так. Никодимов, узнав, что салон на вечер нужен «предпринимателю» для приватной беседы с партнером, только посопел в трубку. Дочка сотрудника, осоловевшая от безделья, радостно пискнула, узнав, что ее отпускают раньше положенного. Исчезла через минуту, оставив за собой шлейф французских духов, видно, и ей кое‑что перепадало от богатеньких дяденек Никодимова.

Оставшись один, Подседерцев отключил всю прослушивающую и фотографирующую аппаратуру, проверил запасной выход, за дверью стоял опер, его он отослал в машину. Ни электронных, ни живых глаз и ушей в этот вечер быть не должно.

Было что‑то странное в предстоящей встрече. Днем к нему в кабинет вошел сотрудник Управления делами, вежливый пожилой человек, доставшийся новым хозяевам Кремля в наследство от аппарата ЦК. Он никогда ничем не выделялся, в крупных подковерных сражениях, насколько знал Подседерцев, не участвовал, тихо и добросовестно «тянул свой участок работы», как выражались его прежние работодатели. На пенсию он давно уже наработал, может, поэтому им и решили сыграть. Он передал просьбу о срочной встрече от некого бывшего сотрудника ЦК, желающего проинформировать Службу о деле государственной важности. От себя лично, от имени просителя и серьезных людей, готовых подтвердить это письменно или устно, тихий сотрудник гарантировал полную серьезность просьбы и надежность неизвестного заявителя.

Подседерцев сделал было кислую мину, срочно выстраивая фразу вежливого посыла куда подальше: времени было в обрез, ко вторнику требовалось подготовить отчет об операции. Но услышав: «Вы его могли видеть на Ленинградском шоссе, дом 41», – понял, дело серьезное. Тренированная память тут же выдала справку – в этом доме посаженный «под колпак» Белов встречался с неустановленными личностями. Такие пересечения никогда не бывают случайны. Его мягко ставили в известность о степени осведомленности, позволяющей не просить, а требовать встречи.

Проводив ветерана аппаратной работы до дверей, – старик наверняка прямо от него пошлепал в кадры, подавать заявление об увольнении, свое дело сделал, можно и на покой, – Подседерцев запросил данные наружного наблюдения. «Наружка» снимала всех, входивших и выходивших из дома, пока в нем находился Белов. Он быстро нашел нужные фотографии: двое солидного вида мужчин шли к поджидающему их «вольво». В их фигурах не было затаенной неполноценности и суетливости «новых русских», по всему чувствовались солидность и неспешность, наработанные годами истинной власти.

Подседерцев от души выругался, влепив кулаком по холеным лицам на фотографии. Потом взял себя в руки, вызвал зама и четко и спокойно, как о давно решенном, отдал приказ:

– Подготовь «Прадо» для срочной встречи. Явка нужна мне лично. Если кто‑то там крутится – гони в шею. Разбросай «наружку» вокруг дома. Второй бригадой «наружки» блокируй все подступы к Войковской. «Технарям» взять эфир на жесткий контроль. При малейшем признаке работы дистанционного слухового контроля – пеленговать и блокировать силами специальной группы. Хоть всех радиолюбителей с крыш посбрасывайте, мне все равно. Не дайте записать даже слова из «Прадо», ясно?

Зам вышел, и Подседерцев набрал номер телефона, оставленный ветераном ЦК.

– Приемная господина Салина, – раздался приятный женский голос.

– Здравствуйте, говорит Подседерцев из Службы Безопасности Президента.

– Минутку, соединяю!

«Господи! А ведь я даже не „прокачал“ этого Салина по оперативным учетам, вдруг с ужасом подумал Подседерцев. – Даже имени‑отчества не знаю! Совсем голову потерял. – Он покосился на фотографии, все еще лежавшие на столе. – Интересно, кто из двоих он?»

– Назовите адрес и время, – раздалось в трубке.

В голосе за интеллигентной мягкостью сквозила жесткость привыкшего отдавать распоряжения.

– Космонавта Волкова, три, квартира сто семнадцать. «Салон Никодимова».

Через два часа.

– Хорошо, буду. И гудки отбоя.

 

* * *

 

Подседерцев внес поднос с кофейным сервизов Девчонка перед уходом из салона, как учили, успела сварить кофе. Гость прибыл вовремя, минута в минуту.

Окинув взглядом посетителя, удобно расположившегося в кресле, Подседерцев сразу понял, v кем предстоит иметь дело. Наследственный партократ. Сейчас, как и на фотографиях, глаза гостя были спрятаны за дымчатыми стеклами. Очки были по старой цековской моде монументальные, в тяжелой роговой оправе.

– Слушаю вас. – Он поставил поднос на стол, сел, заглянул в лежащую на столе визитку.

– Салин Виктор Николаевич, – подсказал человек, сняв очки. – Ныне представляю фонд «Новая политика». – Он чуть улыбнулся. – Кстати, до сих пор так и не понял, что в политике может быть нового.

– Действительно, – усмехнулся в свою очередь Подседерцев, успев вскользь глянуть на настольные часы – ампир производства подмосковного кооператива, один из «щедевров» Никодимова.

– Да, не будем тратить время. – Салин успел перехватить его взгляд. – Рекомендатели у меня были надежные. Иначе я бы к вам не пришел, а вы бы меня не приняли. О моей прошлой работе информированы?

– Комитет партийногоконтроля. Последняядолжностьоперативно‑ответственный по особо важным делам. – Подседерцев выложил на стол кулаки. – Надеюсь, не на работу пришли проситься?

– Упаси боже! – наигранно ужаснулся Салин. – С компрадорской‑то властью, как изволят выражаться Зюганов и компания? Меня же ампиловские бабки подловят в темном углу и побьют. – Он согнал с лица улыбку. – Компроматом интересуетесь?

– Этого добра у меня – во! – Подседерцев взмахнул ладонью над головой.

– Зря. Компры много никогда не бывает. – Салин положил на стол папку.

Накрыл ее полной холеной ладонью. – Вот здесь материал на одного человечка.

Маленького, но жадного. Если помните скандал с АНТом, была такая аферка в девяностом году. Что это было, активный зондаж, тонкая провокация тогдашнего правительства, хамство почувствовавших свободу воришек, сейчас уже не важно.

Дело старое, быльем поросло.

– Пока не понял, в чем суть. – Подседерцев нахмурился. Он точно знал, что уж к пресловутому АНТу, первым в перестроечном бардаке наладившему оптовую торговлю бесхозными танками, он никакого отношения не имел и по тогдашнему рангу иметь не мог. Неумелая работа комитетских «коммерсантов» выжала скупую большевистскую слезу у тогдашнего премьера Рыжкова и вышибла из высоких Совминовских кресел пяток полковников КГБ. По сравнению с основными фигурантами разразившегося скандала, Подседерцев, руководивший тогда отделом в Аналитическом центре, был попросту никем.

– Все просто. Расследуя это дело, мы зацепили Гохран. Помните, попытка продать неограненные алмазики? Вот‑вот. Вроде бы хищение или глупость, но под удар поставили договор с фирмой «Де Бирс». Ни одно правительство, будь то коммунисты или монархисты, не может себе позволить ссориться с людьми, контролирующими мировой рынок алмазов. За такое можно нарваться на неприятности в международном масштабе, Салин выждал, «считав» реакцию собеседника, удовлетворенно кивнул и продолжил:

– Пока стоял шум, некто, краешком повязанный в этом деле, получил в руки два мешочка с алмазами и небольшую шкатулку с побрякушками. Перед самым арестом этот некто Васильев успел спрятать присвоенное добро у своей любовницы. Бедняга умер в тюрьме и так и не узнал, что у него был помощник по интимной части.

Когда припекло, барышня быстренько сплавила камушки второму любовнику. Он, пользуясь служебным положением, вывез камушки в Швейцарию, где они, будем надеяться, и лежат до сих пор. Странно, но любовница, не дождавшись ареста, почему‑то выпала из окна. Супостата мы вычислили, но с большим опозданием.

Маленькими людьми, как понимаете, не занимались и не занимаемся. А когда доселе незаметный человечек вдруг пошел в рост, сдуру же и не такое бывает, он сразу же попал в поле нашего зрения.

– И кто он? – не утерпел Подседерцев.

– Фамилия у него невыразительная. Плебейская, прямо скажу. Гаврилов. – Салин протер очки уголком галстука и водрузил их на нос. – Ныне директор сыскного агентства «Слово и Дело». Сразу же оговорюсь, что мы не успели к нему подойти вплотную. Беднягу окрутил некто Самвел Сигуа, вор в законе. Уточню – друг Гоги Осташвили.

– Ясно. Что еще есть? Выкладывайте. – Подседерцев по‑бычьи наклонил голову.

– Давайте сразу поставим все точки над "i". – Салин погладил черную кожу папки. – Здесь убийственный компромат. На вас в том числе. И дело не в контакте с мелким воришкой Гавриловым. По сути дела, вас поимел, простите за резкость, плохо образованный уголовник Сигуа. Под угрозой операция государственного масштаба. Давайте смотреть с этой позиции, если вы не против. Именно – с государственной. То есть ничего личного и идеологического.

– Запись ведете? – быстро спросил Подседерцев.

– А вы? – парировал Салин.

– Нет.

– И я – нет. Есть шанс договориться, как считаете?

– Смотря о чем.

– О деньгах, о чем же еще! Остальное – детали.

– Давно знаете об операции?

– С самого начала. Засветились вы на интересе к Кротову. О Гаврилове, как я уже говорил, мы знали раньше. Можно было сразу щелкнуть вас по носу, но решили подождать. Оказалось, не зря. Выигрывает умеющий ждать, или вы не согласны?

– Вы всегда загребаете жар чужими руками? – усмехнулся Подседерцев.

Спрашивать, откуда такая информированность о секретных делах Службы, было просто глупо. Проиграл так проиграл.

– Обычно нет отбоя от желающих таскать для нас каштаны из огня, – в тон ему ответил Салин. – А вы мне нравитесь. Прекрасно просчитали ситуацию и не играете. Правильно, Борис Михайлович, у вас нет ни времени, ни единого шанса.

Придется договариваться.

– Условия?

– Для начала уточним, откуда идут деньги для режима Горца? – Салин задал вопрос тоном зануды‑экзаменатора, уставшего от невнятной околесицы нерадивых студентов.

– Отовсюду понемногу. – Подседерцев пожал плечами. – Часть через банальный рэкет собирает диаспора. Кое‑что вложил криминальный мир. Большую часть просто откачивают из финансовой системы страны через банки, подконтрольные чеченской группировке. Приторговывают нефтью и оружием...

– Создается впечатление, что я разговариваю не с высшим офицером СБП, два года сидевшим на этой проблеме, а с журналистом‑недоучкой из «Московского комсомольца», – не скрывая раздражения, оборвал его Салин. – Вам разве не известно, что через три крупнейших банка в Чечню перекачали деньги боливийского наркокартеля? Вы разве не вычислили Осташвили, как ключевое звено в сети «отмыва» этих денег здесь, в Москве?

– Работа еще не закончена...

– Нет, Подседерцев! Ваша уже закончена. Дальше будет действовать наша Организация. Меня не интересуют воровские «общаки», рэкетирские и контрабандные копейки. Весь этот грязный ворох можете оставить себе. Организации нужен миллиард с небольшим, вложенный в «Чеченский проект» боливийскими наркобаронами. А за ними, да будет вам известно, стоит «Черный Орден СС», после падения рейха вложивший капиталы в наркобизнес. Вот откуда идут деньги.

Надеюсь, хоть теперь вы представляете, с кем решили померяться силами? – Салин понизил голос. – Итак, мы предоставляем канал для откачки денег Горца, номера счетов я вам дам. Прокрутим по счетам подконтрольных нам фирм так, что потом следов не найдешь. Себе оставляем две трети. Остальное тратьте, как хотите.

Будет чем отчитаться перед шефом. Не беспокойтесь, баланс сведем правильно, никто и не узнает, что вы принесли в клюве денег меньше, чем их было на самом деле. И не надо смотреть на меня волком. – Салин улыбнулся одними губами.Третья часть лучше, чем ничего, разве нет?

– А если я не согласен?

– Ваше право. – Салин пожал плечами. – Сейчас же демократия, каждый волен сходить с ума так, как ему хочется. Но вот незадача! – Салин скорбно вздохнул.Мы только что взяли Гаврилова. Носился по городу, как угорелый, еле поспевали.

А после его визита на известную вам дачу прищучили стервеца. Гаврилова вы знаете не хуже меня, и в то, что он уже раскололся, надеюсь, поверите без доказательств.

– Блефуете, Виктор Николаевич! – Подседерцев отвалился назад и скрестил руки на груди.

– Понимаю, понимаю. – Салин похлопал себя по карманам. – Вы же по воспитанию материалист. Верите только в осязаемое. Вот пощупайте. – Он наконец нашел, что искал. Небрежно бросил на стол красную книжечку удостоверения.

Подседерцев потянулся, раскрыл. С фотографии на него смотрело напряженно застывшее лицо Гаврилова.

– Удостоверение внештатного сотрудника Службы. Допустим, подлинное.

Допустим, Гаврилов его не терял. Что из этого следует?

– Уже забыли, что презумпция невиновности на служебные расследования не распространяется? – с нескрываемой иронией произнес Салин. – Это вам придется доказывать, что вы не верблюд. И не только своему шефу.

– Не понял, это намек или угроза?

– Понимайте, как хотите. – Салин налил себе кофе, сделал маленький глоток, покачал головой и отставил чашку. – От Гаврилова вам так просто не отмазаться.

Мне кажется, что сейчас он уже говорит под видеокамеру все, что знает. Само собой, не преминет упомянуть о снайпере.

– О каком еще снайпере?

– О том, что скоро выстрелит в Осташвили, поставив точку в этой обреченной на неудачу операции. Ведь Гога самой сутью операции обречен, я прав?

– Никакого снайпера я не подключал! – задохнулся от возмущения Подседерцев.

– Да? – Салин чуть дрогнул губами, обозначив улыбку. – Возможно, это инициатива Гаврилова. Или Самвела Сигуа.

– Или ваша, – вставил Подседерцев, уже успевший взять себя в руки.

– Возможно, моя, – с готовностью кивнул Салин. – Но Гаврилов скажет то, что ему велят. А мне хочется, чтобы снайпера наняли именно вы. Слишком уж логично получается. В такое легко поверят. Смерть Гоги Осташвили вызовет резонанс в определенных кругах. Версия о «руке спецслужб» возникнет первой. А люди имеют склонность верить в то, во что они хотят верить. Зачем же их разочаровывать? – теперь он уже не таясь широко улыбнулся.

– Чего вы добиваетесь?

– Только не служебного расследования и вашего увольнения «с волчьим билетом», упаси боже! В бюрократические игры давно не играю. Сейчас время дикое, требует новых подходов. – Салин согнал с губ улыбку. – Кассету с исповедью Гаврилова мы передадим скорбящим друзьям Осташвили. Что будет с Вами и вашей семьей, объяснять, надеюсь, не надо.

Подседерцев вцепился в подлокотник кресла так, что побелели ногти. Боль была дикой, казалось, в подушечки пальцев вогнали раскаленные иголки. Она, хлынувшая через руки в голову, застучавшая острыми молоточками в висках, помогла сдержаться, вытеснила успевшую закипеть красным водоворотом ярость. Еще мгновение, и он бы бросился на этого вежливого, обходительного человека, умеющего так тонко пытать словами.

Салин, внимательно следивший за его реакцией, кивнул и облегченно вздохнул:

– Очень хорошо. Физически вы намного сильнее меня, но какой от этого сейчас прок? Вас переиграли на интеллектуальном уровне, давайте на нем же и искать выход. Мне говорили, что вы неплохой аналитик.

– Чем же я вам так насолил? – Он с трудом разжал пальцы, потер горящие до боли виски.

– Вы, как все нынешние кремлевские хозяйчики, не ведаете, что творите. Вы, простите, подготовишки от политики. Сознаю, что поступаю жестоко, но тут уж не до сантиментов. Своей бестолковой операцией вы разбудили силы, о существовании которых даже не подозреваете. По собственной глупости вы вторглись в сферы, причастности к которым не имеете. Хуже – даже не можете иметь! И за вторжение придется платить по полному счету.

– "Я часть той силы, что вечно жаждет зла и вечно совершает благо", – через силу усмехнулся Подседерцев. – Так у Гете?

– Вот вы уже и превращаетесь в мистика. Если я скажу, что не вам решать, как поступить с деньгами, в нарушение всех договоренностей проникших на территорию, за которую мы до сих пор несем ответственность перед определенными кругами, вы потребуете доказательств или поверите на слово?

– А вы можете их предоставить?

Салин снял очки, долго, тщательно протирал стекла, потом посмотрел в глаза Подседерцеву и с расстановкой произнес:

– Тайны существуют только для чужих.

– Это предложение?

– Нет, Борис Михайлович. Это ультиматум. Или работаете на меня, или лучше застрелитесь после моего ухода.

 

Неприкасаемые

 

Уютно заурчал мотор «вольво», вспыхнувшие фары отогнали в темноту призрачные фигуры.

– Наши? – Салин кивнул на выхваченного снопом света одиноко стоящего у дерева мужчину.

– И наши, и Подседерцева, – усмехнулся Решетников. – Как он?

– Все нормально. – Салин устало откинул голову на уютный подголовник кресла.

Машина вырулила из двора и, мягко затормозив, замерла у выезда на проспект.

– Домой?

– Нет, поехали куда‑нибудь поужинаем. Где можно спокойно посидеть. Знаешь такое место?

– А то! Такой обжора, как я, и чтобы не знал. – Он похлопал себя по тугому животу, перевалившемуся через ремень.

Салин отвернулся к окну. За подсиненными стеклами плескались огни ночного города. Решетников молчал, давая ему прийти в себя.

– За этот час что‑то новое было? – наконец очнулся от своих мыслей Салин.

– Ребята передали, Гаврилов раскололся до соплей. Сейчас дали ему отдохнуть, потом опять начнут. Подседерцева надежно сломал? – не удержался Решетников.

– Таких до конца ломать нельзя. Слишком самолюбив. Пулю пустит себе в голову не задумываясь. – Салин снял очки и стал разминать переносицу. – Не о том я сейчас думал, Павел Степанович. Сядь ближе. – Он похлопал по мягкой коже сиденья. Решетников придвинулся. – Подседерцева сгубила узость мышления. Так бывает со всеми, случайно дорвавшимися до власти. Мир для них прост и предсказуем, а главное – полностью подчинен их воле. Они чувствуют себя великанами среди безропотных пигмеев.

– О чем ты?

– О нас, Степанович. Не впали ли мы с тобой в ту же ересь всемогущества?

Уж кто‑кто, а мы с тобой знаем, что любая сила имеет свой антипод. Я сейчас поймал себя на мысли, что до сих пор мы действовали без оглядки на наших вечных противников. А это чревато, сам понимаешь. Понял, кого я имею ввиду?

– Орден, – одними губами прошептал Решетников, невольно отстранившись от Салина.

– Пока едем, давай‑ка помолчим и прокачаем всю информацию. Где‑то они должны были засветиться. Не верю, что они могли прозевать поступление этих денег в страну. – Салин удобнее устроился на сиденье и закрыл глаза. – Помолчим, Степанович, и подумаем. А за ужином поговорим. Как только мы с тобой умеем – неспешно, одними намеками, непонятными для посторонних ушей.

 

* * *

 

Срочно т. Салину В.Н.

Бригадой наружного наблюдения зафиксирован контакт «Ассоль» с объектом «Принц», имевший место в холле метро Белорусская‑кольцевая. После пятиминутного разговора объекты наблюдения вышли из метро и сели в автомобиль «Москвич» МОУ 50‑32, принадлежащий «Принцу».

Примечание:

Объект «Принц»: Рожухин Д.А. – кадровый сотрудник ФСБ РФ, подчиненный объекту «Белый».

 

 

Глава сорок седьмая

«НЕ ХОДИТЕ, ДЕТИ, В АФРИКУ ГУЛЯТЬ...»

 

Случайности исключены

 

Дмитрий Рожухин осмотрел холл казино и поморщился. Роскошь обстановки была состряпана на скорую руку – в расчете на шалых от неожиданно свалившихся больших денег. Возможно, где‑нибудь и успели открыть заведение, где тешили самолюбие те, кто уже хотел солидности, но казино «Азазелло» к таковым не относилось.

Если бы не просьба Насти, подкрепленная по‑женски убийственным аргументом:

«Не идти же мне в такое место без сопровождающего», – ноги бы его здесь не было.

«Вот если по службеной необходимости и желательно с захватом – это с удовольствием», – подумал он и улыбнулся. Страх после первого в жизни захвата давно выветрился, осталась только гордость за выигранный бой. И непередаваемое чувство мужского братства тех, кто в этом бою уцелел.

– Ну как? – Настя подхватила его под локоть и потянула к лестнице.

– Катран он и есть катран, – шепнул ей на ухо Дмитрий.

Настя наморщила носик и вонзила ноготки ему в ладонь.

– Глупый! Катран – это подпольный игорный дом, это я от папочки знаю. Я не про эту забегаловку спрашиваю. Как я выгляжу?

– На пять баллов!

– А тоньше комплимента не придумал?

– Тогда – как принцесса в портовом кабаке.

– Уже лучше, – рассмеялась Настя.

Настя повела его по плохо освещенному коридору.

– Это этаж для второсортной публики. Выше гуляют авторитеты и прочие приличные люди.

– А ты откуда знаешь?

– Глупый! Лешка здесь шарик уже второй месяц мечет. Он мне все местные новости и сплетни сдает. Кстати, казино принадлежит Гоге Осташвили, слыхал о таком? То‑то! – Она остановилась, поправила юбку. – Так, ты у меня, увы, не граф Монте‑Кристо, в зал тебя тащить бестолку. Иди в бар закажи что‑нибудь и жди меня.

– Может, лучше вдвоем? Дмитрий проводил взглядом двух заросших до синевы кавказцев, поднимающихся по лестнице.

– Димка! – Она привстала на носки и быстро поцеловала его в щеку.Расслабься. Я же ничего такого не просила, просто сопроводить в казино. А ты похож на Джеймса Бонда на боевом задании.

Дмитрий отметил, что сегодня глаза Насти горят каким‑то странным лихорадочным огнем, покачал головой, но промолчал. Как‑то само собой забылось, что Белов приставил его к Насте для охраны. С первой же ночи все пошло как у нормальных влюбленных.

В полупустом баре три ожесточенно жестикулирующих китайца пытались перекричать музыку, вырывающуюся из динамиков. Дети Поднебесной время от времени прихлебывали пиво из высоких бокалов, что не мешало им азартно спорить дальше.

Дмитрий заказал два коктейля и, забравшись на высокий табурет, принялся разглядывать батарею бутылок с яркими этикетками. На другом конце стойки весело напивалась компания молодых бизнесменов. Девицы, болтая ногами, успевали смеяться, сосать коктейль через трубочки и строить глазки всем подряд. Их было двое, а молодых Рокфеллеров пятеро. Дмитрий скользнул взглядом по длинным ногам, обтянутым искристыми колготками, и отвернулся.

– Вот и я! – Настя забралась на соседний табурет. – Спасибо! – Она сделала глоток из бокала. Наклонилась к Дмитрию, положив руку ему на плечо. – Димчик, а я тебя не разоряю? – прошептала она чуть слышно. – Не дуйся, скажи.

– Пока нет.

– Эх, – вздохнула Настя. – Как бы сделать так, чтоб и деньги были, и совестно за это не было? Ой, только не говори, что надо работать! Кто сейчас работает, тому зарплату не платят.

Дмитрий посмотрел на отражения в зеркале позади бутылок. Судя по лицам, сидящие в баре на шахтеров и нищих бюджетников не тянули.

– Знаешь, Настя, что я сейчас подумал?

– Что‑то нехорошее, по глазам видно.

– Почти. Я читал, что за всю историю «золотой лихорадки» на Клондайке реально разбогатело всего двести старателей. Двести из десятков тысяч! Мораль: все деньги достались тем, кто держал кабаки и сбывал старателям всякую дребедень.

– Это ты о казино? – хитро прищурилась Настя.

– Угадала. Кто‑то рэкетом занимается, кто‑то квартиры чистит, наркотой приторговывает... И все несут доход сюда, потому что живут одним днем, от ходки в зону и обратно. А умный дядя меняет деньги на фишки, крутит рулетку и загребает все в карман. Надежно и никакого риска.

– Ты только Лешке это не ляпни. Он, дурак, считает, что здесь и есть настоящая жизнь. Вон он, кстати.

Леша оказался высоким парнем в форменных черных брюках и белой рубашке. Он подошел к стойке, протянул руку Дмитрию.

– Алексей. А вы Дмитрий, мне о вас Настя рассказывала.

– Очень приятно. – Дмитрий пожал ладонь, обратив внимание, что для его лет она слабовата, пора бы стать по‑мужски жесткой. – Выпьешь с нами?

– Спиртное нельзя, я на работе. – Алексей кивнул бармену. Тот протер тряпкой стойку, поставил на нее стакан, до половины налил апельсиновый сок и отошел в дальний угол. – Привилегия сотрудников, – прокомментировал Леша.

– Язву еще на халяву не заработал? – поддела его Настя. – Ладно, это я так.

– Настя говорила, что ты на агентство «Рейтер» работаешь? – Леша отхлебнул сок и выжидательно посмотрел на Дмитрия. Тому ничего не оставалось как кивнуть: легенда, придуманная для него Настей, была полной неожиданностью. – Не знаю, что она тебе напела, но я считаю, что дело гиблое. Какой‑то старый хрен. – Леша презрительно скривил губы. – То в ватнике, то в кофте бабьей по даче разгуливает...

– Ты фотографии напечатал? – оборвала его Настя.

– Из‑за них чуть на работу не опоздал.

– С собой, я надеюсь?

– Не здесь же. – Леша похлопал себя по брюкам.

– Я и забыла, что у тебя штанишки без кармашков, – хихикнула Настя. – Это чтобы фишки хозяйские не тырил, да?

Леша кисло улыбнулся, поставил стакан на стойку.

– Мне пора в зал. Через десять‑пятнадцать минут меня сменят. Подходите к служебному входу, передам пакет. Да, чуть не забыл! – Он облизнул губы.Фотографии денег стоят.

– Ты что, Лешка, сока перепил? – задохнулась от возмущения Настя.

– Не с тобой говорят. По старой дружбе, – он специально выделил фразу интонацией. – Мог бы и бесплатно. Но если в деле «Рейтер», то пусть платит.

– Сколько? – решил вступить в разговор Дмитрий, освобождая локоть от вцепившихся в него острых пальцев Насти.

– Сто баксов за кадр.

– Крыша поехала! – охнула Настя.

– Договорились. Я отберу лучшие кадры, за них и заплачу. – Дмитрий взял стакан, потянул через соломинку горький коктейль. Сам не зная зачем, решил играть роль до конца. Решил, что если эти снимки так важны для Насти, он, само собой разумеется, обязан их добыть.

– Негативы получите в обмен на деньги. – Леша протянул ладонь. – Приятно было познакомиться.

– Взаимно.

Настя повернулась к Леше спиной, сделала вид, что занята изучением содержимого бокала. Оглянулась через плечо, убедилась" что Леша ушел, и тихо, но отчетливо сказала:

– Козел.

– За что ты его так? – Дмитрий придвинулся ближе. – Просто мальчик вырос, но не повзрослел.

– Он оператор от бога, Дим! Ему бы... Эх! – Настя покачала головой. – Там на острове, ну, где мы первый раз Кротова снимали... Мой бывший муж нагадал, что Лешка меня предаст. Но то, что он еще и продавать начнет, до этого даже Валерка со всей своей психиатрией не додумался! – Настя смахнула челку со лба, пристально посмотрела на Дмитрия. – М‑да, на деньги ты все‑таки попал!

– Не все решают деньги. – Дмитрий был уверен, что когда Леше сунут под нос красные корочки удостоверения, негативы отдаст бесплатно и с превеликой радостью.

Он посмотрел на отражение в зеркале. Прямо у них за спиной стоял парень в горчичного цвета пиджаке. Лицо вытянувшееся и бессмысленное, как у лунатика.

Остекленевший взгляд был уставлен в спину Насти.

– Настя, у тебя здесь нет знакомых?

– Кроме Лешки – никого, – ответила Настя, думая о своем.

– Тогда что ему от тебя надо? Только не оглядывайся. Медленно подними голову и посмотри в зеркало.

Настя посмотрела на отражение и хмыкнула. Парень, встретившись с ней взглядом, отвернулся и исчез.

– Дим. Только без резких движений, – прошептала Настя. – Отклонись и посмотри мне за спину.

Дмитрий послушно выполнил и недоуменно посмотрел на Настю.

– Да не на пол, глупый! Делай еще раз. Отклонись и веди взгляд от плеча по спине. Медленно, медленнее... И все ниже...

– М‑да. – Дмитрий рывком вернулся в исходное положение.

Вид Насти, сидящей на высоком табурете, действительно мог свести с ума.

– Вот и все, что этому лоху было нужно, – прошептала Настя, положив ладонь на плечо Дмитрия. В ее глазах играли веселые бесенята.

 

Цель оправдывает средства

 

Давид поднялся по витой лестнице, ведущей в VIP‑зону казино. Охранник за стойкой его узнал, пришлось подмигнуть и улыбнуться. Тот еще не знал, что дорога в зону для особо важных персон для Давида заказана навсегда. После неудачного налета на Журавлева жизнь Давида скатилась вниз, словно по такой же витой лестнице. Слава богу, что не свернули шею. Гога Ос‑ташвили разом охладел к проштрафившемуся Давиду и, само собой разумеется, запретил появляться в офисе без особой нужды. А такой в последнее время не было.

Давид вздохнул и повернул назад, в общий зал. Деньги и кое‑какой авторитет еще сохранились, но пути наверх, туда – в зону небожителей, – уже не было. Надо было начинать все с нуля или, используя малейший шанс, вернуть былое доверие.

Он знал, что Гога в решениях крут и скор, но отходчив. Зла на искупившего вину таить не будет, потому что глупо и неперспективно.

Возвращаться за столик к друзьям не