Будущее демократического процесса: от экспансии к консолидации

Широкое распространение демократии в мире, — несомненно, наи­более важный политический феномен последних трех десятилетий XX в. Получившая начальные импульсы в Южной Европе — в Испании, Португалии, Греции, — волна демократизации прокатилась по Латин­ской Америке, затронув там все страны, за исключением Кубы. Затем она переместилась в Азию, где на Филиппинах, Тайване, в Южной Корее, Пакистане и Бангладеш на смену авторитарным режимам при­шли демократически избранные правительства. В 1989 г. эта демокра­тическая волна накрыла Восточную Европу, а еще через два года — Советский Союз. Выборные лидеры заменили коммунистических на­значенцев почти во всех республиках бывшего СССР. Демократизация заявила о себе усилением роли электорального процесса и в странах Ближнего Востока, таких, как Йемен и Иордания. В Африке многие диктаторы были отстранены от власти благодаря демократической про­цедуре; в ряде африканских стран состоялись общенациональные кон­ференции и круглые столы политических сил; и, что особенно важно, на путь демократии прочно встала Южная Африка. Демократические веяния дали о себе знать даже в странах, от которых этого меньше всего ожидали. Кто бы мог еще несколько лет тому назад помыслить, что в начале 90-х гг., демократически избранные правительства придут к власти в Албании, Монголии, Непале и Бенине? Повсюду в мире воен­ные хунты, личные диктатуры и однопартийные системы были потеснены демократическими правительствами. Организация «Фридом хаус», ба­зирующаяся в Нью-Йорке, ежегодно публикует подробный анализ со­стояния свободы в мире. В 1972 г. она аттестовала как свободные 42 страны; в 1991 г., согласно ее подсчетам, их число возросло до 75.

Наблюдая впечатляющее территориальное расширение демокра­тии, следует иметь в виду два важных момента.

Во-первых, демократия не обязательно решает проблемы неравен­ства, коррупции, неэффективности, несправедливости и некомпетент­ного принятия решений. Но она обеспечивает институциональные ус­ловия, позволяющие гарантировать свободу индивида, защитить его от массовых нарушений прав человека и попрания его человеческого до­стоинства. Демократия — это средство против тирании, и как таковое она дает людям шанс решить и другие социальные проблемы.

Глава 15. ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ И МОДЕРНИЗАЦИЯ 693

 

 

Во-вторых, распространение демократии в мире снижает вероят­ность войн между государствами. Один из фундаментальных фактов новой истории состоит в том, что со времени установления современ­ной демократии в США в начале XIX в. войны между демократическими странами, за малым исключением, не велись. Этому есть объяснение. Если признать справедливость данного тезиса, то по мере роста в мире числа демократических правительств почва для возникновения войн должна сужаться.

Расширение демократии после 1974 г. вызвало к жизни представ­ление о том, что мы переживаем всеохватывающую глобальную демо­кратическую революцию. Демократия наступает, полагали многие, и скоро она победит повсюду в мире. Этот взгляд особенно укоренился после краха коммунизма в Восточной Европе. «Демократия победи­ла», — провозгласили одни наблюдатели. Другие объявили ее «волной будущего» и праздновали «глобализацию демократии». В часто цити­руемой статье Фрэнк Фукуяма возвестил о конце истории и об «уни­версализации западной либеральной демократии в качестве конечной формы политического устройства человечества». Падение же под на­пором всепобеждающей волны демократизации последних оплотов деспотизма, будь то на Кубе, в Бирме, Северной Корее или любой дру­гой стране, — это только вопрос времени.

Оправдан ли такой оптимизм? Продолжится ли победное шествие демократии в текущем десятилетии теми же темпами, что и в последние 20 лет? Я в этом сомневаюсь. Правда, должен признаться, что склонен к пессимизму. Большое преимущество пессимистических прогнозов за­ключается в том, что ты оказываешься либо прав, либо приятно удив­лен. Десять лет тому назад я предсказывал, что демократия вряд ли уко­ренится где-либо за пределами западного мира, разве что в Латинской Америке. События последних десяти лет показали, что я ошибался, и я этому рад. Возможно, ход событий докажет, что и теперь я не прав. На­деюсь, что так оно и будет. Однако имеется много оснований полагать, что нынешняя волна демократизации теряет силу и что скоро она или достигнет своего апогея, или даже произойдет ее некоторый откат. Пос­ледняя волна демократизации, которая зародилась на Иберийском полуострове в середине 70-х и затем захватила почти 40 стран, перехо­дит теперь из фазы экспансии в фазу консолидации. Эта идея — глав­ное из того, о чем я хочу сказать в статье.

Почему события развиваются так, а не иначе?

694 Раздел VI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ

 

 

Во-первых, нужно отметить, что демократизации благоприятствуют определенные экономические и культурные условия. В их числе срав­нительно высокий уровень экономического развития и преобладание того, что можно назвать западной культурой с ее ценностями, включая западное христианство. В настоящее время практически все страны с высоким или средневысоким (upper middle) уровнем дохода (по класси­фикации МБРР), за исключением Сингапура, являются демократиями. Точно так же все западные государства или испытавшие на себе силь­ное влияние Запада, кроме Кубы и немногих других, имеют демократи­ческое устройство. Демократизации не произошло как раз там, где ука­занные предпосылки слабы. Это либо бедные, либо незападные по своей культуре общества. В перечне «Фридом хаус» из 75 стран, зна­чащихся в рубрике «свободные», только пять приходится на Азию (Япония, Южная Корея, Монголия, Непал, Бангладеш), всего две — на мусульманский мир (Бангладеш и Турецкая республика Северного Кипра) и лишь три принадлежат к восточной ветви христианства (Гре­ция, Болгария, Республика Кипр). Помимо стран Балтии, ни одно из государств, возникших на развалинах Советского Союза, не классифи­цировано как «свободное». Таким образом, в настоящее время демо­кратия доминирует в Западной и Центральной Европе, Северной и Южной Америке, а также на окраинах Азии. Ее нет в преобладающей части бывшего Советского Союза, Китае, на обширных территориях Южной Азии, в арабском мире, Иране и большинстве африканских стран. Распространится ли демократия на эти регионы? Все будет за­висеть от совокупности экономических и культурных факторов.

Если взять, к примеру, бывшие советские республики, то с обосно­ванным оптимизмом можно говорить о будущем демократии в эконо­мически более продвинутых протестантско-католических странах Бал­тии. В бедных же закавказских и исламизированных центрально-азиатских государствах перспективы демократии скорее безрадостны. В от­ношении тех республик, культурную традицию которых определяет православие, а экономическое положение можно охарактеризовать как промежуточное, преобладает неопределенность. [...] Ельцинская Рос­сия может стать, а может и не стать демократической. То что происхо­дит в России, будет иметь огромное влияние на политическое развитие других постсоветских республик, Монголии и Восточной Европы. Поэ­тому наиболее важная внешнеполитическая задача США и Запада в целом способствовать развитию и консолидации демократии в России.

Глава 15. ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ И МОДЕРНИЗАЦИЯ 695

 

 

За последнее десятилетие в Китае наблюдался исключительно бы­стрый экономический рост. В стране, особенно в южной ее части, вырос могущественный частный сектор, а вместе с ним значительный слой буржуазии, начал зарождаться средний класс. В будущем эти группы смогут придать импульс продвижению к большей политической откры­тости, плюрализму и, возможно, даже демократии. Шаги в этом на­правлении не будут, однако, быстрыми и легкими. Крестьяне все еще составляют преобладающую часть китайского населения; конфуциан­ские ценности и практика по-прежнему сохраняют сильные позиции, а политическое руководство Китая, демонстрируя открытое пренебреже­ние к принципам западной демократии и правам человека, не намерено отказываться от авторитарной политической системы. Тем не менее, если заглянуть несколько дальше, экономический рост при условии, что он будет продолжен, способен сломать культурные и политические пре­пятствия, стоящие на пути демократизации. Итак, будущее демократии в России не ясно как в близкой, так и дальней перспективе. Виды же на демократию в Китае неблагоприятны в близкой и могут оказаться бла­гоприятными в далекой перспективе. Примерно то же самое, что о Китае, можно сказать и о других недемократических странах Азии.

На мусульманском Ближнем и Среднем Востоке скромными плода­ми демократизации воспользовались фундаменталистские группы, что привело к возобновлению репрессивной политики в Алжире, Тунисе и Египте. Нынешние лидеры этих стран вряд ли согласятся на какую-либо форму демократии, если это будет означать приход к власти фундаменталистских сил, хотя выборы 1993г. в Иордании показывают, что участие в электоральном процессе может умерить напор таких групп и понизить их привлекательность в глазах избирателей, особенно если им придется взять на себя ответственность за руководство страной. (Кста­ти, индусская фундаменталистская партия также потеряла поддержку избирателей в тех индийских штатах, где она оказалась у власти.) На­конец, демократизация только затронула Африку — в большинстве стран этого континента все еще правят жесткие диктатуры, военные клики и/или режимы, опирающиеся на узкую племенную базу. Движение в сторону демократии будет здесь функцией экономического разви­тия, которое пока не обнадеживает, и христианизации, порой прини­мающей драматические формы. Перспективы демократии наиболее радужны в Южной Африке с ее сравнительно высоко развитой экономи­кой, с ее белым меньшинством, которое когда-то проповедовало апар­теид, а ныне поддерживает западные либерально-демократические

696 Раздел VI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ

 

 

ценности, и с ее политически умудренным руководством Африканского национального конгресса.

Все эти доводы не означают, что демократия может процветать толь­ко в западных странах. Конечно, это не так, но ее развитие в незападных обществах, за малыми исключениями вроде Турции, явилось в большой мере следствием западного влияния, западного колониализма или воен­ной оккупации все теми же западными державами. Современная демо­кратия возникла как продукт протестантской культуры. С большим опозданием она пришла в католические страны, и именно их в 70-е и 80-е гг. в первую очередь захватила нынешняя волна демократизации. В значительной мере переход этих стран к демократии явился результа­том сдвигов в позиции католической церкви и успехов экономического развития в 50-е и 60-е гг., которые произвели определенные изменения в господствующей культуре. Наверное, нигде это не видно так ясно, как в Испании. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что в 1950 г. испанская культура все еще была в основном традиционной, корпоративистской, авторитарной, этатистской и антилиберальной. В 60-е гг. Лауреано Лопес Родо предсказал, что Испания станет демократической, когда ВНП на душу населения достигнет в ней 2 тыс. долл. И это произошло: к 1975 г. экономическое развитие — индустриализация, урбанизация, подъем среднего класса, интеграция в мировую экономику — произвело фундаментальный сдвиг в испанской культуре, сделав ее похожей на ту, что существует в западноевропейских демократиях.

Экономическое развитие, следовательно, может изменить культуру страны таким образом, чтобы она благоприятствовала демократии. Если этот тезис справедлив, то прогресс экономики должен оказать воздействие и на мусульманские, буддийские, православные и конфу­цианские общества. Но за исключением Восточной Азии экономика не­западного мира отстает в своем развитии, да и в более благополучных с этой точки зрения дальневосточных странах культурные изменения скорее всего растянутся на многие годы. Недавняя волна демократиза­ции выполнила исторически важную задачу распространения демокра­тических норм на экономически более развитые страны и почти на все общества с преобладанием западной культуры. Попытки дальнейшего продвижения демократии столкнуться с существенно большими пре­пятствиями экономического и/или культурного характера.

Другая причина, питающая скептицизм относительно продолжения экспансии демократии, — это диалектическая природа истории. Любое значительное движение в каком-то направлении теряете конце концов

Глава 15. ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ И МОДЕРНИЗАЦИЯ 697

 

 

свою энергию и порождает контртенденцию. Это справедливо и по от­ношению к демократизации. Нынешняя ее волна, восходящая к 1974 г., — третья в мировой истории. Первая зародилась в США в на­чале XIX в. и достигла своей кульминации после Первой мировой войны, когда в мире образовалось около 32 демократических государств. Марш Муссолини на Рим в 1922 г. знаменовал собой начало возвратной волны, и к 1942 г. в мире осталось всего 12 демократических стран. Вторая волна демократизации пришлась на период после Второй мировой войны и продолжалась до 60-х гг. Ее сменило попятное движение, в ре­зультате которого к 1973 г. в мире стало меньше демократических пра­вительств (30), чем десять лет назад(36). Следуя этой логике, в ближай­шие годы можно ожидать третью возвратную волну. Есть даже основа­ния утверждать, что ее время уже наступило. Судан, Нигерия, Гаити, Перу пришли было к демократии, но вскоре снова вернулись к диктаторским режимам. В 1992 г. впервые за более чем десять лет «Фридом хаус» не смог сообщить об увеличении в мире числа свободных стран. Его отчет за 1993 г. озаглавлен: «Свобода отступает». Согласно оценкам этой организации, количество людей, живущих в «свободных» общест­вах, возросло на 300 млн., а живущих в «несвободных» обществах уве­личилось на 531 млн. В 42 странах уровень свободы упал, и лишь в 19— вырос. Ныне только 19% населения мира проживает в «свободных» об­ществах. Это самая низкая цифра начиная с 1976 г.

Демократическую экспансию после 1974 г. можно представить в виде военной кампании, в ходе которой демократические силы осво­бождали одну страну за другой. Но любой генерал знает, что атакующие могут продвинуться слишком далеко вперед. В этом случае боевые по­строения растянутся и станут уязвимы для контратак. Даже во время таких эффективных операций, как наступление союзников во Франции в 1944 г., войскам приходилось давать передышку, чтобы перегруппи­роваться и закрепиться на захваченных территориях. Представляется, что третья волна демократизации достигла как раз этой фазы.

За исключением Южной Европы будущее демократии в новых де­мократических странах неопределенно. Завершая свой обширный обзор ситуации в Латинской Америке, д-р Ларри Даймонд делает вывод, что «регион в целом достиг точки застоя в продвижении к де­мократии, когда отступления уравновешивают и даже превосходят достижения». В докладе за 1993 г. «Фридом хаус» квалифицирует только шесть латиноамериканских стран в качестве «свободных»: Куба и Гаити названы «несвободными», а оставшиеся двенадцать — «час-

698 Раздел VI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ

 

 

тично свободными». В большинстве стран последней группы прави­тельства пришли к власти посредством демократической процедуры, но либо честность выборов сомнительна, либо правительства допускают, а то и сами совершают серьезные нарушения прав человека. К тому же в Перу, Венесуэле, Гватемале и на Гаити имели место попытки пере­воротов. Во многих странах — от Бразилии и Чили до Гватемалы и Сальвадора — военные остаются влиятельной силой, стоящей за ку­лисами политической сцены. Коррупция на континенте приобрела уг­рожающие размеры, свидетельством чему служит импичмент, выне­сенный президентам Бразилии и Венесуэлы, а также серьезные обви­нения в коррупции в адрес аргентинского президента.

Отступление с пути демократии тем более вероятно, что представ­ление людей о главном зле в их жизни меняется с изменением обстоя­тельств. Когда люди страдают от жестокой, репрессивной диктатуры, их первейшая цель — положить конец такому режиму. Но как только это свершилось, приоритеты меняются. Экономическое благосостоя­ние, законность и порядок приходят на смену свободе и правам челове­ка в качестве первоочередных задач. Остается неясным, способна ли демократия выполнить эти задачи лучше, чем диктатура. Альберто Фухимори приостановил действие демократии в Перу, но вслед за этим сделал важные шаги к восстановлению законности и порядка, подавив «Сендеро Луминосо», и начал проводить экономические реформы. В 1993 г. перуанская экономика продемонстрировала 7%-ный рост — самый высокий показатель в Южной Америке. В Аргентине президент Карлос Менем достиг аналогичных результатов в области экономики, используя лишь немногим менее явный авторитарный подход. Благода­ря этому и Фухимори и Менем имеют исключительно высокий рейтинг в общественном мнении. Короче говоря, похоже на то, что как только в стране торжествуют свобода и демократия, люди начинают в первую очередь заботиться об экономических благах и своей безопасности, а эти задачи по плечу скорее искушенным авторитарным лидерам.

Ситуация в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе столь же ненадежна. Этническое большинство здесь ограничивает, а иногда и попирает права меньшинств. Более заметными становятся антисеми­тизм и преследование цыган. В нескольких странах коммунистический аппарат по-прежнему сохраняет значительное влияние. Много случаев ограничения свободы прессы. Телевидение и радиовещание строго кон­тролируются правительством, есть случае убийства редакторов и давления на средства массовой информации. Все более заметной становится

 

Глава 15. ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ И МОДЕРНИЗАЦИЯ 699

 

 

ностальгия людей по законности и порядку былых авторитарных времен. Согласно социологическим опросам, в Румынии и других стра­нах большинство населения считает, что ему лучше жилось в годы ком­мунизма, даже при Чаушеску. По меньшей мере один демократический лидер— Гамсахурдия в Грузии — оказался жестоким тираном, а дру­гие, в том числе Борис Ельцин, явно имеют авторитарные наклонности.

Как в Латинской Америке, так и в Восточной Европе новые демо­кратические правительства все еще бьются над сложной проблемой, какую избрать линию по отношению к преступлениям, совершенным официальными лицами предшествующих авторитарных режимов. По­литические партии здесь, как правило, слабы и мало что значат, если не персонифицированы фигурой яркого лидера. В обоих регионах боль­шинство правительств стоит перед необходимостью масштабных эко­номических реформ, которые приходится проводить в условиях эконо­мической стагнации. В некоторых случаях, как в Аргентине и Польше, на этом пути были достигнуты и кое-какие успехи, но в других странах реформы замедляются, экономические трудности нарастают, а инфля­ция, безработица и бедность становятся всеобщим явлением.

Итак, бросаются в глаза два факта. Во-первых, наибольшие препят­ствия на пути к демократии присущи незападным и небогатым странам. Во-вторых, труднейшие проблемы, если не сказать кризисы, характер­ны для большинства тех стран, куда демократия пришла лишь недавно. Исходя из этих фактов и следует формулировать приоритеты тем, кто заинтересован в развитии демократии. Первоочередной целью должна стать постоянная поддержка перехода к демократии в ключевых госу­дарствах, где этот процесс еще не завершен. Среди них наиболее важны Россия, а также Южная Африка и Мексика. Но не менее настоятельна и необходимость упрочения демократии во многих странах Латинской Америки, Восточной Европы и Восточной Азии, в которых она укоре­нилась в последние двадцать лет. Напротив, вложение средств и ресур­сов, предназначенное принести демократию в те общества конфуциан­ского, исламского и африканского ареалов, где она, судя по всему, на­талкивается на серьезные культурные и/или экономические барьеры, представляется малопродуктивным. Консолидация, а не экспансия де­мократии стоит сегодня в повестке дня.

Консолидация новых демократий требует действий в разных направ­лениях, включая воспитание терпимости и обеспечение главенства за­конов, уменьшение власти военных и бывших коммунистических бюро­кратий, а также определение того, что делать с руководителями прежних

700 Раздел VI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ

 

 

них авторитарных режимов, виновными в грубых нарушениях прав че­ловека. Я здесь сосредоточу свое внимание только на двух основных об­ластях, в которых судя по недавнему и не такому уж недавнему опыту, заложены возможности сделать новые демократии менее хрупкими, уп­рочить их.

Прежде всего, крайне необходимо укрепить политические институ­ты. Система политических институтов должна быть сконструирована таким образом, чтобы уменьшить фрагментацию и вероятность тупи­ковых ситуаций, обеспечить эффективное и ответственное принятие, решений и предотвратить чрезмерную концентрацию полномочий у, какой-либо одной ветви власти. Эти требования порой противоречат, друг другу, и их нужное сочетание меняется в зависимости от конкрет­ных условий общества. Не существует универсальных рецептов инсти­туционального устройства, но существуют универсальные типовые ошибки, которых следует всячески избегать. Опыт последних десяти­летий позволяет дать некоторые рекомендации составителям конститу­ций и творцам институтов.

Во-первых, желательно избегать крайних форм пропорционального представительства. Они создают избыточную фрагментацию, как было в Польше с ее 29 партиями, представленными в законодательном ор­гане, при том, что ни одна из них не располагала более чем 13% мест. Когда поляки реформировали эту систему по немецкому образцу и ввели 5%-ный барьер для представительства в парламенте, число пар­тий в нем сократилось до 6.

Во-вторых, комбинация избираемого прямым голосованием прези­дента и законодательного собрания, формируемого на основе пропор­ционального представительства, порождает институциональный тупик и паралич власти. Главное исполнительное лицо государства и законо­датели приходят к власти на основе разных избирательных принципов и за ними могут стоять разные секторы электората, отсутствует стимул к формированию сильных политических партий, а в результате возникают патовая ситуация и институциональный конфликт. Это может привести к смещению главы государства, как произошло в Бразилии и Венесуэле, к удачному либо неудачному перевороту, инициируемому главой испол­нительной власти, как это было в Перу и Гватемале, или же к президент­ской власти, игнорирующей парламент и правящей посредством декре­тов, как в Аргентине. Чтобы избежать всего этого, проф. Хуан Линц и другие рекомендуют латиноамериканским странам принять модель пар­ламентской республики. Альтернативный путь — переход от пропорционального

Глава 15. ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ И МОДЕРНИЗАЦИЯ 701

 

 

представительства к мажоритарной системе (a single member district system). Это не только понизит уровень разногласий между ис­полнительной и законодательной ветвями власти, но и будет стимулиро­вать возникновение двухпартийной системы.

В-третьих, система с двумя сильными политическими партиями в большей степени благоприятствует эффективному принятию решений и формированию ответственного правительства, чем другие типы пар­тийных систем. Так, доминантная система, когда лишь одна из партий постоянно формирует и контролирует правительство, может создать почву для массовой коррупции, как случилось в Италии, Японии и Индии. Многопартийная система с парламентским правительством; часто затрудняет политические перемены, поскольку каждая партия Капеллирует к «своим» избирательным округам, выборы не вносят больших изменений в распределение голосов между партиями, а сменяющие друг друга правительства создаются путем перетасовки коалиций партийных лидеров. Система двух сильных партий, с другой стороны, предполагает, что одна партия правит, а вторая — создает ответственную оппозицию и альтернативное правительство, ожидающее своего часа. Электорат может либо оставить власть в руках правящей партии, либо доверить ее оппозиции и дать ей возможность сформировать правительство. Динамика электорального соперничества вынуждает обе партии сдвигаться к центру политического спектра, побуждая лидеров каждой из них сдерживать экстремистов в собственных рядах. Кроме того, в случае возникновения чрезвычайных обстоятельств ли­деры двух главных партий могут сравнительно легко выработать общую программу и, возможно, даже сформировать «большую коалицию», чтобы справиться с опасной ситуацией.

Наконец, обычные формы правления большинства не работают в обществах, жестко разделенных по расовым, этническим, религиозным или региональным линиям. Ни одна общинная группа не смирится с по­ложением вечного меньшинства, не допускаемого к власти. Необходи­мы какие-то формулы участия в государственном управлении общин­ных групп в соответствии с их характером и численностью по образцу, скажем, Южной Африки. Это может вылиться также в форму консоциативной демократии (consociational democracy), которая хорошо себя зарекомендовала в малых странах Европы, в Малайзии и на про­тяжении 30 лет в Ливане. Другой путь — принятие таких электораль­ных установлении, которые поощряли бы партии и кандидатов апелли­ровать не к одной, а к разным общинам, как это имеет место в альтернативной

702 Раздел VI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ

 

 

избирательной системе Шри-Ланки или же как практикова­лось во Второй Нигерийской республике.

Пришло время конституционных нововведений и институциональ­ных экспериментов. Есть много такого, чему новые демократии могут поучиться друг у друга, а также и у более старых демократий, некоторые из которых в лице Италии, Израиля и Японии также переживают пе­риод преобразования институциональных структур.

Другая важнейшая задача новых демократий — проведение эконо­мических реформ, снижение роли государства в экономике и стимули­ровании рыночных отношений. Это относится как к административно-командной экономике бывших коммунистических стран, так и к этатистской экономике, преобладавшей в Латинской Америке и во многих других местах. Экономическая реформа намного сложней и обремени­тельней, чем политическая демократизация. Значительно труднее ор­ганизовать рынки, чем выборы. Экономическая реформа часто сопро­вождается жестокими тяготами для широких слоев населения. Но что особенно важно, в мире не было исторических прецедентов экономи­ческой либерализации со времен заката меркантилизма в начале XIX в. Новые и старые демократии вынуждены двигаться по этому пути мето­дом проб и ошибок. Но некоторые уроки можно извлечь из совсем не­давнего опыта.

Экономическую реформу лучше начинать сразу же после достаточно убедительной победы на выборах. При этом вовсе не обязательно, чтобы тот, кто инициирует преобразования, был идеологическим поборником реформ. В ряде случаев — на Ямайке, в Венесуэле и Аргентине — ре­формы начинали лидеры, пришедшие к власти благодаря популистской риторике. Для реформ почти всегда требуется сильный глава исполни­тельной власти, поэтому в условиях новых демократий предпочтитель­нее президентские или полупрезидентские формы правления. За пос­ледние несколько лет много спорили о том, следует ли проводить рефор­мы разом, методом «шоковой терапии», или же постепенно, одну за дру­гой. Какая-то последовательность, конечно же, необходима, и здравый смысл подсказывает, что начинать нужно с экономической стабилиза­ции и только затем уже переходить к развитию рынка, освобождению цен и обменных курсов, и, наконец, к приватизации. И все же успеха добиваются скорее те правительства, которые осуществляют все ре­формы как можно быстрее и притом одновременно. «Шоковая терапия» принесла желаемые результаты в Боливии, Польше, Аргентине и даже в России. В странах же, которые выбрали более медленный и постепенный

Глава 15. ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ И МОДЕРНИЗАЦИЯ 703

 

 

темп реформ, дела обстояли хуже. Группы, особенно болезненно затронутые реформами, неизбежно попытаются замедлить их или даже повернуть вспять; поэтому, если стартовый рывок достаточно мощен, у правительства больше возможностей для достижения компромиссов без принесения в жертву сути реформ.

Помощь извне также почти всегда необходима для успеха реформи­рования, и зарубежные агентства могут оказывать дисциплинирующее воздействие на правительства, обусловливая предоставление помощи соблюдением режима жесткой экономии, либерализацией цен и обу­зданием инфляции. Бесспорно, однако, что самой лучшей помощью со стороны демократий было бы доведение ими до конца своих собствен­ных реформ и понижение барьеров на пути импорта из новодемократи­ческих стран. Так, соглашение о Североамериканской ассоциации сво­бодной торговли (НАФТА) способно послужить колоссальным стиму­лом для экономической реформы, экономического развития и демокра­тизации в Мексике. Аналогичным образом наиболее эффективный спо­соб, каким Западная Европа может посодействовать укреплению демо­кратии в странах Восточной Европы, — это отмена или же резкое сни­жение ограничений в торговле с ними.

США и Европейское сообщество активно помогали распростране­нию демократии в 70-е и 80-е гг. Способны ли они теперь оказать по­мощь в консолидации демократии? Они наверняка готовы к этому лучше, чем к продвижению демократии в новые страны, где она до сих пор отсутствовала. За исключением Африки это, главным образом, ре­гионы, в которых западное влияние ограничено и часто вызывает него­дование как проявление западного высокомерия и «империализма прав человека». Между тем США и Европейский союз располагают всем не­обходимым, чтобы поддержать консолидацию демократии там, где они помогли ей утвердиться: в Латинской Америке, Восточной Европе и на периферии Восточной Азии. Содействие становлению демократии в этих регионах должно стать высшим приоритетом внешней политики Запада, а в Соединенных Штатах оно уже стало таковым. [...]

Более 150 лет тому назад Алексис де Токвиль писал: «Вокруг нас происходит великая демократическая революция... это самая общая, самая древняя и самая постоянная тенденция истории. Она универсаль­на, она постоянно ускользает от человеческого вмешательства, и все события, так же как и все люди, вносят свой вклада ее прогресс». Ток­виль в свое время был чрезмерно оптимистичен. То же самое можно сказать и о наших современниках, провозгласивших глобальную победу

704 Раздел VI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ

 

 

демократической революции. В данный исторический момент демокра­тия будет продвигаться вперед не по пути распространения ее на обще­ства, социальные и экономические условия в которых неблагоприятны для нее, а по сути ее укрепления и углубления там, куда она уже была принесена. Демократия полностью укоренилась лишь в немногих из почти сорока недемократических стран. Во всех остальных из них ее бу­дущее под большим сомнением, а то и в опасности. Если в начале сле­дующего столетия эта опасность будет устранена, сомнения рассеются, а демократия стабилизируется и упрочится в большинстве из упомяну­тых сорока стран, то можно считать, что нынешнее поколение побор­ников демократии хорошо поработало. Консолидация не означает ко­лебаний или отступлений. Она означает усиление демократических ин­ститутов и демократической практики в каждой из стран, а также ук­репление межгосударственных связей в сообществе демократических наций. Успешное завершение третьей волны демократизации заложит основы для ее четвертой волны, которая принесет демократию в неза­падные и более бедные регионы мира, т.е. туда, где ее пока еще нет. [...]

Печатается по: Хантингтон С. Будущее демократического процес­са: от экспансии к консолидации // Мировая экономика и международ­ные отношения. 1995. № 10.

Глава 16

ПОЛИТИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ И КРИЗИСЫ

Р. ДАРЕНДОРФ

Общество и свобода

[...] В то время как общее объяснение структурной подоплеки всех социальных конфликтов невозможно, процесс развертывания кон­фликтов из определенных состояний структур, по всей вероятности, применим ко всем их различным формам. Путь от устойчивого состоя­ния социальной структуры к развертывающимся социальным конфлик­там, что означает, как правило, образование конфликтных групп, ана­литически проходит в три этапа (которые при наблюдении формы организации­

Глава 16. ПОЛИТИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ И КРИЗИСЫ 705

 

 

начиная приблизительно с политических партий, различают­ся эмпирически, т.е. не всегда четко).

Само исходное состояние структуры, т.е. выявленный каузальный фон определенного конфликта, образует первый этап проявления конфликта. На основе существенных в каждом случае структурных при­знаков в данном социальном единстве можно выделить два агрегата со­циальных позиций, «обе стороны» фронта конфликта. [...] Эти агрегаты представителей социальных позиций не являются пока в точном смыс­ле социальной группой; они являются квазигруппой, т.е. одним только обнаруженным множеством представителей позиций, предполагаю­щим их сходство, которое не нуждается в осознании ими.

Но такие «предполагаемые» общности фактически имеют исключи­тельное значение. Применительно к структурным конфликтам мы долж­ны сказать, что принадлежность к агрегату в форме квазигруппы посто­янно предполагает ожидание защиты определенных интересов. [...] Латентные интересы принадлежат социальным позициям; они не обяза­тельно являются осознаваемыми и признаваемыми представителями этих позиций: предприниматель может отклоняться от своих латентных интересов и быть заодно с рабочими; немцы в 1914 г. могли вопреки своим ролевым ожиданиям осознавать симпатию к Франции. [...]

Второй этап развития конфликта состоит тогда в непосредствен­ной кристаллизации, т.е. осознании латентных интересов, организации квазигруппы в фактические группировки. Каждый социальный кон­фликт стремится к явному выражению вовне. Путь к манифестированию существующих латентных интересов не очень долог; квазигруппы явля­ются достижением порога организации групп интересов. При этом, ко­нечно, «организация» не означает одно и то же в случае «классового конфликта», «конфликта ролей» или конфликта в области международ­ных отношений. В первом случае речь идет об организации политичес­кой партии, союза, в последнем, напротив, более об экспликации, про­явлении конфликтов. При «ролевом конфликте» можно говорить об ор­ганизации участвующих элементов только в переносном смысле. Тем не менее конфликты всегда стремятся к кристаллизации и артикуляции.

Разумеется, кристаллизация происходит при наличии определенных, условий. По меньшей мере в случаях классовых конфликтов, конфлик­тов по поводу пропорционального представительства и конфликтов, связанных с меньшинствами, ими являются «условия организации». Чтобы конфликты проявились, должны быть выполнены определенные технические (личные, идеологические, материальные), социальные

706 Раздел VI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ

 

 

(систематическое рекрутирование, коммуникация) и политические (свобода коалиций) условия. Если отсутствуют некоторые или все из этих условий, конфликты остаются латентными, пороговыми, не пере­ставая существовать. При известных условиях — прежде всего, если отсутствуют политические условия организации, — сама организация становится непосредственным предметом конфликта, который вследст­вие этого обостряется. Условия кристаллизации отношений конкурен­ции, международных и ролевых конфликтов должны изучаться отдельно.

Третий этап заключается в самих сформировавшихся конфликтах. По меньшей мере в тенденции конфликты являются столкновением между сторонами или элементами, характеризующимися очевидной идентичностью: между нациями, политическими организациями и т.д. В случае, если такая идентичность еще отсутствует [...], конфликты в не­которой степени являются неполными. Это не означает, что такие про­тиворечия не представляют интереса для теории конфликта; противо­положность существует. Однако в целом каждый конфликт достигает своей окончательной формы лишь тогда, когда участвующие элементы с точки зрения организации являются идентичными.

[...] Социальные конфликты вырастают из структуры обществ, яв­ляющихся союзами господства и имеющих тенденцию к постоянно кристаллизуемым столкновениям между организованными сторонами. Но очевидно, что источники родственных конфликтов в различных об­ществах и в разное время отнюдь не одинаковы. Конфликты между правительством и оппозицией выглядели в Венгрии в 1956 г. иначе, чем в Великобритании; отношения между Германией и Францией в 1960 г. — иначе, чем в 1940-м; отношение немецкого общества к на­циональным и религиозным меньшинствам было в 1960 г. другим, не­жели в 1940-м. Таким образом, формы социальных конфликтов изме­няются, и теория социального конфликта должна дать ответ на вопрос, в каких аспектах можно обнаружить такие изменения формы и с чем они связаны. Это вопросы переменных и факторов вариабельности со­циальных конфликтов.

Что касается переменных социальных конфликтов или границ, в которых они могут изменяться, то две кажутся особенно важными: интенсивность и насильственность. Конфликты могут быть более или менее интенсивными и более или менее насильственными. Допуска­ется, что обе переменные изменяются независимо друг от друга; не каждый насильственный конфликт обязательно является интенсив­ным, и наоборот.

Глава 16. ПОЛИТИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ И КРИЗИСЫ 707

 

 

Переменная насильственности относится к формам проявления со­циальных конфликтов. Под ней подразумеваются средства, которые выбирают борющиеся стороны, чтобы осуществить свои интересы. От­метим только некоторые пункты на шкале насильственности: война, гражданская война, вообще вооруженная борьба с угрозой для жизни участников, вероятно, обозначают один полюс; беседа, дискуссия и переговоры в соответствии с правилами вежливости и с открытой ар­гументацией — другой. Между ними находится большое количество более или менее насильственных форм столкновений между группа­ми — забастовка, конкуренция, ожесточенно проходящие дебаты, драка, попытка взаимного обмана, угроза, ультиматум и т.д. и т.п. Меж­дународные отношения послевоенного времени предоставляют доста­точно примеров для дифференциации насильственности конфликтов от «духа Женевы» через «холодную войну» по поводу Берлина до «горячей войны» в Корее.

[... ] Переменная интенсивности относится к степени участия пострадавших в данных конфликтах. Интенсивность конфликта больше, если для участников многое связано с ним, если, таким образом, цена пора­жения выше. Чем больше значения придают участники столкновению, тем оно интенсивнее. Это можно пояснить примером: борьба за пред­седательство в футбольном клубе может проходить бурно и действи­тельно насильственно, но, как правило, она означает для участников не так много, как в случае конфликта между предпринимателями и проф­союзами (с результатом которого связан уровень заработной платы) или, конечно, между Востоком и Западом (с результатом которого свя­заны шансы на выживание). Очевидные изменения индустриальных конфликтов в последнее десятилетие безусловно заключаются в сни­жении их интенсивности. [...] Таким образом, интенсивность означает вкладываемую участниками энергию и вместе с тем социальную важ­ность определенных конфликтов.

В этом месте должен стать полностью ясным смысл взятого за ос­нову широкого определения конфликта. Форма столкновения, которая в обыденном языке называется «конфликтом» (впрочем, как и так на­зываемая классовая борьба), оказывается здесь только одной формой более широкого феномена конфликта, а именно формой крайней или значительной насильственности (и, возможно, также интенсивности). Теперь постановка вопроса теории изменяется на более продуктивную: при каких условиях социальные конфликты приобретают более или менее насильственную, более или менее интенсивную форму? Какие

 

708 Раздел VI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ

 

 

факторы могут влиять на интенсивность и насильственность конфлик­та? На чем, таким образом, основывается вариабельность социальных конфликтов применительно к выделенным здесь переменам? Наша цель — не определение строгих и основательных ответов на эти вопро­сы; мы обозначим лишь некоторые области значимых факторов, даль­нейшее изучение которых представляет собой нерешенную задачу со­циологии конфликта.

Первый круг факторов вытекает из условий организации конфликт­ных групп или манифестирования конфликтов. Вопреки часто выра­женному предположению полное манифестирование конфликтов всег­да уже является шагом к их ослаблению. Многие столкновения приоб­ретают свою высшую степень интенсивности и насильственности тогда, когда одна из участвующих сторон способна к организации, есть соци­альные и технические условия, но организация запрещена и, таким об­разом, отсутствуют политические условия. Историческими примерами этого являются конфликты как из области международных отношений (партизанские войны), так и конфликты внутри общества (индустри­альные конфликты до легального признания профсоюзов). Всегда наи­более опасен не до конца доступный для понимания, только частично ставший явным конфликт, который выражается в революционных или квазиреволюционных взрывах. Если конфликты признаются как тако­вые, то часто с ними не так много связано. Тогда становится возможным смягчение их форм.

Еще более важным, особенно применительно к интенсивности кон­фликтов, кажется круг факторов социальной мобильности. В той сте­пени, в которой возможна мобильность — и прежде всего между бо­рющимися сторонами, — интенсивность конфликтов уменьшается, и наоборот. [...] Чем сильнее единичное привязано к своей общественной позиции, тем интенсивнее становятся вырастающие из этой позиции конфликты, тем неизбежнее участники привязаны к конфликтам. Ис­ходя из этого можно представить тезис, что конфликты на основе воз­растных и половых различий всегда интенсивнее, чем региональные. Вертикальная и горизонтальная мобильность, переход в другой слой и миграция всегда способствуют снижению интенсивности конфликта.

Одна из важнейших групп факторов, которые могут влиять на ин­тенсивность конфликтов, заключается в степени того, что можно спор­но обозначить как социальный плюрализм, а точнее, как напластование или разделение социальных структурных областей. В каждом обществе существует большое количество социальных конфликтов, например,

Глава 16. ПОЛИТИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ И КРИЗИСЫ 709

 

 

между конфессиями, между частями страны, между руководящими и управляемыми. Они могут быть отделены друг от друга так, что стороны каждого отдельного конфликта как таковые представлены только в нем, но они могут быть напластованы так, что эти фронты повторяются в различных конфликтах, когда конфессия А, часть страны Q и правящая группа перемешиваются в одну большую «сторону». В каждом обще­стве существует большое количество институциональных порядков — государство и экономика, право и армия, воспитание и церковь. Эти по­рядки могут быть относительно независимы, а политические, экономи­ческие, юридические, военные, педагогические и религиозные руково­дящие группы неидентичны; но, возможно, что одна и та же группа за­дает тон во всех областях. В степени, в которой в обществе возникают такие и подобные феномены напластования, возрастает интенсивность конфликтов; и, напротив, она снижается в той степени, в какой струк­тура общества становится плюралистичной, т.е. обнаруживает разно­образные автономные области. При напластовании различных соци­альных областей каждый конфликт означает борьбу за все; осущест­вление экономических требований должно одновременно изменять по­литические отношения. Если области разделены, то с каждым отдель­ным конфликтом не так много связано, тогда снижается цена пораже­ния (и при этом интенсивность).

Эти три области факторов, которые были здесь очень бегло обозна­чены, дополняет еще одна, касающаяся насильственности социальных конфликтов: их регулирование.

[...] Из трех точек зрения на социальные конфликты между отдель­ными людьми, группами и обществами только одна является рацио­нальной [...], только эта установка действительно гарантирует контроль насильственности социальных конфликтов внутри обществ и между ними. Тем не менее эта установка является намного более редкой, чем две остальные, недостаточность которых может доказать социологи­ческая теория конфликта.

То, что противоречие может быть подавлено, несомненно, является очень старым предположением руководящих инстанций. Но хотя, само собой разумеется, подавление конфликта редко рекомендовалось как уместное в истории политической философии, многие до наших дней следовали этому рецепту. Однако подавление является не только аморальным, но и неэффективным способом обращения с социальны­ми конфликтами. В той мере, в какой социальные конфликты пытаются подавить, возрастает их потенциальная злокачественность, вместе с

710 Раздел VI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ

 

 

этим стремятся к еще более насильственному подавлению, пока, нако­нец, ни одна сила на свете не будет более в состоянии подавить энергию конфликта: во всей истории человечества революции предоставляют горькие доказательства этого тезиса. Конечно, не каждая так называе­мая тоталитарная система фактически является системой подавления, и окончательное подавление редко встречается в истории. Большинст­во непарламентских форм государства очень осторожно сочетают по­давление и регулирование конфликтов. Если этого не происходит, если каждое противоречие, каждый антагонизм действительно подавлялись, то взрыв предельно насильственных конфликтов является вопросом времени. Метод подавления социальных конфликтов не может предпо­читаться в течение продолжительного срока, т.е. периода, превышаю­щего несколько лет. Но это же относится и ко всем формам так называемой отмены конфликтов. В истории как в международной области, так и внутри обществ, в отношениях между группами и между ролями вновь и вновь предпринимались попытки раз и навсегда устранить имеющиеся противоположности и противоречия путем вмешательства в существующие структуры. Под «отменой» конфликтов здесь должна пониматься любая попытка в корне ликвидировать противоречия. Эта попытка всегда обманчива. Фактические предметы определенных кон­фликтов — корейский вопрос в конфликте Восток — Запад, чрезвы­чайное законодательство в партийном конфликте, конкретные требо­вания заработной платы в столкновении между партнерами по тариф­ным переговорам — можно «устранить», т.е. регулировать так, чтобы они не возникли снова как предметы конфликта. Но такое регулирова­ние предмета не ликвидирует сам кроющийся за ним конфликт. Соци­альные конфликты, т.е. систематически вырастающие из социальной структуры противоречия, принципиально нельзя «разрешить» в смыс­ле окончательного устранения. Тот, кто пытается навсегда разрешить конфликты, скорее поддается опасному соблазну путем применения силы произвести впечатление, что ему удалось такое «разрешение», которое по природе вещей не может быть успешным. «Единство наро­да» и «бесклассовое общество» — это только два из многих проявле­ний подавления конфликтов под видом их разрешения.

Прекращение конфликтов, которое в противоположность подавле­нию и «отмене» обещает успех, поскольку оно соответствует социаль­ной реальности, я буду называть регулированием конфликтов. Регу­лирование социальных конфликтов является решающим средством уменьшения насильственности почти всех видов конфликтов. Конфликты­

Глава 16. ПОЛИТИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ И КРИЗИСЫ 711

 

 

не исчезают посредством их регулирования; они не обязательно ста­новятся сразу менее интенсивными, но в такой мере, в которой их уда­ется регулировать, они становятся контролируемыми, и их творческая сила ставится на службу постепенному развитию социальных структур.

Разумеется, успешное регулирование конфликтов предполагает ряд условий. Для этого нужно, чтобы конфликты вообще, а также данные отдельные противоречия признавались всеми участниками как неиз­бежные и, более того, как оправданные и целесообразные. Тому, кто не допускает конфликтов, рассматривает их как патологические откло­нения от воображаемого нормального состояния, не удастся совладать с ними. Покорного признания неизбежности конфликтов также недо­статочно. Скорее, необходимо осознать плодотворный, творческий принцип конфликтов. Это означает, что любое вмешательство в кон­фликты должно ограничиваться регулированием их проявлений и что нужно отказаться от бесполезных попыток устранения их причин. При­чины конфликтов в отличие от их явных конкретных предметов устра­нить нельзя; поэтому при регулировании конфликтов речь всегда может идти только о том, чтобы выделять видимые формы их проявления и использовать их вариабельность. Это происходит вследствие того, что данные конфликты обязательно канализируются. Манифестирование конфликтов, например организация конфликтных групп, является условием для возможного регулирования. [...] При наличии всех этих предпосылок следующий шаг заключается в том, что участники согла­шаются на известные «правила игры», в соответствии с которыми они желают разрешить свои конфликты. Несомненно, это решающий шаг любого регулирования конфликтов; однако он должен рассматриваться в связи с остальными предпосылками. «Правила игры», типовые со­глашения, конституции, уставы и т.п. могут быть эффективны только в случае, если они с самого начала не отдают предпочтение одному из участников в ущерб другому, ограничиваются формальными аспектами конфликта и предполагают обязательное канализирование всех проти­воположностей.

Форма «правил игры» является такой же многообразной, как сама действительность. Различаются требования к хорошей конституции го­сударства, рациональному соглашению в результате тарифных перего­воров, уместному уставу объединения или к действенному международ­ному соглашению.[...] Все «правила игры» касаются способов, которы­ми контрагенты намереваются разрешать свои противоречия. К ним принадлежит ряд форм, которые могут применяться последовательно.

712 Раздел VI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ

 

 

[...] 1. Переговоры, т.е. создание органа, в котором конфликтующие сто­роны регулярно встречаются с целью ведения переговоров по всем ост­рым темам, связанным с конфликтом, и принятия решений установлен­ными способами, соответствующими обстоятельствами (большинст­вом, квалифицированным большинством, большинством с правом вето, единогласно). Однако редко бывает достаточно только этой возможнос­ти: переговоры могут остаться безрезультатными. В такой ситуации ре­комендуется привлечение «третьей стороны», т.е. не участвующих в конфликте лиц или инстанций. 2. Наиболее мягкой формой участия тре­тьей стороны является посредничество, т.е. соглашение сторон от слу­чая к случаю выслушивать посредника и рассматривать его предложе­ния. Несмотря на кажущуюся необязательность этого образа действий, посредничество (например, Генерального секретаря ООН, федераль­ного канцлера и т.д.) часто оказывается в высшей степени эффективным инструментом регулирования. 3. Тем не менее часто необходимо сделать следующий шаг к арбитражу, т.е. к тому, что либо обращение к третьей стороне, либо в случае такого обращения исполнение ее решения явля­ется обязательным. Эта ситуация характеризует положение правовых институтов в некоторых (в частности, международных) конфликтах. 4. В случае если для участников обязательно как обращение к третьей сто­роне, так и принятие ее решения, обязательный арбитраж находится на границе между регулированием и подавлением конфликта. Этот метод может иногда быть необходим (для сохранения формы государст­венного правления, возможно, также для обеспечения мира в междуна­родной области), но при его использовании регулирование конфликтов как контроль их форм остается сомнительным.

Нужно подчеркнуть еще раз, что конфликты не исчезают путем их регулирования. Там, где существует общество, существуют также конфликты. Однако формы регулирования воздействуют на насильственность конфликтов. Регулируемый конфликт является в известной степени смягченным: хотя он продолжается и может быть чрезвычайно интенсивным, он протекает в формах, совместимых с непрерывно изме­няющейся социальной структурой. Возможно, конфликт является отцом всех вещей, т.е. движущей силой изменений, но конфликт не дол­жен быть войной и не должен быть гражданской войной. Пожалуй, в рациональном обуздании социальных конфликтов заключается одна из центральных задач политики.

Печатается по: Дарендорф Р. Элементы теории социального кон­фликта // Социс. 1994. № 5. С. 142—147.

Глава 16. ПОЛИТИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ И КРИЗИСЫ 713

 

М. ДОЙЧ

Разрешение конфликта

(Конструктивные и деструктивные процессы)