Открытое общество и его враги

Правовая, или юридическо-политическая, система — система пра­вовых институтов, созданная государством и навязанная им общест­ву, — должна, согласно представлениям Маркса, рассматриваться как одна из надстроек, возникших над существующими производительными силами экономической системы и выражающих эти силы. Маркс гово­рит в связи с этим о «юридической и политической надстройке». Это, конечно, не единственная форма, в которой экономическая, или мате­риальная, действительность и соответствующие ей отношения между классами проявляются в мире идеологии и идей. Другим примером такой надстройки может служить, по Марксу, господствующая система морали. Она в противоположность правовой системе не навязана госу­дарственной властью, а санкционирована идеологией, созданной и кон­тролируемой правящим классом. Различие между этими формами над­стройки, грубо говоря, есть различие между убеждением и принужде­нием (как сказал бы Платон), а именно государство, т.е. его правовая и политическая система, использует принуждение. У Энгельса государ­ство есть не что иное, как «особая сила для подавления», для принуж­дения управляемых управляющими. «Политическая власть в собствен­ном смысле слова, — говорится в «Манифесте Коммунистической партии», — это организованное насилие одного класса для подавления другого». Аналогичное описание роли государства дается и Лениным:

«По Марксу, государство есть орган классового господства, орган уг­нетения одного класса другим, есть создание «порядка», который уза­конивает и упрочивает это угнетение...» Короче говоря, государство яв­ляется только частью механизма, при помощи которого правящий класс ведет свою борьбу.

496 Раздел IV. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ

 

Прежде чем перейти к следствиям такого понимания государства, следует отметить, что в нем выражаются частично институционалистские, а частично эссенциалистские элементы теории государства. Это понимание носит институционалистский характер в той мере, в какой Маркс пытался установить, какие практические функции выполняют правовые институты в жизни общества. Однако оно является и эссенциалистским, поскольку Маркс вообще не исследовал разнообразия целей, которые он сам считал желательными. Вместо выдвижения тре­бований или предложений-проектов по поводу функций, которые, по его ожиданиям, должны выполнять государство, правовые институты и правительство, Маркс спрашивал: «Что такое государство?» Иначе го­воря, он пытался раскрыть сущностную функцию правовых институтов. Ранее было уже показано, что на такой типично эссенциалистский во­прос нельзя ответить удовлетворительным образом. И тем не менее этот вопрос, без сомнения, хорошо согласуется с предложенным Марк­сом эссенциалистским и метафизическим подходом, в соответствии с которым область идей и норм интерпретируется как проявление эконо­мической реальности.

Каковы же следствия такой теории государства? Наиболее важным следствием является то, что вся политика, все правовые и политичес­кие институты, равно как и вся политическая борьба, не имеют перво­степенного значения в жизни общества. Политика на самом деле бес­сильна. Она никогда не может коренным образом изменить экономи­ческую реальность. Главная, если не единственная, задача любой просвещенной политической деятельности состоит в наблюдении за тем, чтобы изменения в юридическо-политической сфере шли в ногу с из­менениями в социальной реальности, т.е. в средствах производства и отношениях между классами. Поэтому тех трудностей, которые должны возникнуть, если политика плетется позади реальных экономических событий, согласно Марксу, можно избежать. Говоря другими словами, политическая деятельность либо носит поверхностный характер, она не обусловлена более глубокой реальностью социальной системы и в этом случае обречена на легковесность и никогда не сможет оказать угне­тенным и эксплуатируемым реальную помощь, либо она выражает из­менения в экономическом базисе и классовой ситуации и в этом случае приобретает характер извержения вулкана, настоящей революции. Такую революцию можно предвидеть, поскольку она возникает из со­циальной системы, и первоначальную жестокость позже можно смяг-

Глава 10. ГОСУДАРСТВО КАК ИНСТИТУТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ 497

 

чить, если не сопротивляться ее вулканической мощи, но революцию нельзя ни вызвать, ни подавить политическим действием.

Эти следствия еще раз демонстрируют нам единство Марксовой ис­торической системы мышления. Однако если учесть, что немногие на­правления мысли сделали для возбуждения интереса к политической деятельности столько, сколько сделал марксизм, то Марксова теория фундаментального бессилия политики представляется несколько пара­доксальной. (Марксисты, правда, могли бы ответить на это замечание, выдвинув два следующих аргумента. Первый состоит в том, что в изло­женной теории политическое действие все же обладает определенной функцией, так как, хотя рабочая партия и не может своими действиями улучшить судьбу эксплуатируемых масс, ее борьба пробуждает классо­вое сознание и тем самым готовит массы к революции. Это аргумент радикального крыла марксистов. Другой аргумент, принадлежащий умеренному крылу, заключается в том, что в некоторые исторические периоды, а именно когда силы двух противостоящих классов находятся в приблизительном равновесии, политические действия могут прино­сить непосредственную пользу. В такие периоды политические усилия и политическая энергия могут стать решающими факторами достиже­ния важных улучшений в жизни рабочих. Очевидно, что сторонники второго аргумента жертвуют некоторыми фундаментальными положе­ниями Марксовой теории, но не осознают этого и, следовательно, не доходят до существа дела.)

Стоит заметить, что, согласно марксистской теории, рабочая пар­тия, так сказать, застрахована от совершения сколько-нибудь значи­тельных политических ошибок до тех пор, пока она продолжает играть предназначенную ей роль и энергично отстаивает требования рабочих. Дело в том, что никакие политические ошибки не могут серьезно по­влиять на объективную классовую ситуацию и тем более на экономи­ческую действительность, от которой в конечном счете зависит все в общественной жизни.

Другое важное следствие этой теории состоит в том, что в принципе все — даже демократические —.правительства являются диктатурами правящего класса по отношению к управляемым. [...] «Современная государственная власть, — говорится в «Манифесте Коммунистичес­кой партии», — это только комитет, управляющий общими делами всего класса буржуазии». Согласно этой теории, то, что мы называем демократией, есть не что иное, как форма классовой диктатуры, которая оказывается наиболее удобной в соответствующих исторических условиях.

 

498 Раздел IV. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ

 

(Эта доктрина не очень хорошо согласуется с теорией равновесия классов, проповедуемой упомянутым ранее умеренным крылом марк­систов.) Аналогично тому, как государство при капитализме есть дик­татура буржуазии, так и после грядущей социальной революции оно будет диктатурой пролетариата. Однако это пролетарское государство, по Марксу, должно утратить свои функции, как только прекратится со­противление буржуазии. Дело в том, что пролетарская революция ведет к одноклассовому и, следовательно, бесклассовому обществу, в котором уже не может быть классовой диктатуры. Таким образом, ли­шенное всех функций, государство должно исчезнуть. «Оно отмира­ет», — говорил Энгельс.

[...] Я очень далек от того, чтобы защищать Марксову теорию госу­дарства. Его теория бессилия всякой политики, и в частности его точка зрения на демократию, представляется мне не просто ошибкой, а фа­тальной ошибкой. Однако следует признать, что за его изобретатель­ными и вместе с тем жестокими теориями стоял социальный опыт жес­токости и подавления. И хотя Марксу, по моему мнению, так и не уда­лось понять будущее, которое он страстно стремился предвидеть, я счи­таю, что даже его ошибочные теории свидетельствуют о его глубоком социологическом анализе социальных условий того времени, его глу­бочайшем гуманизме и чувстве справедливости.

Марксова теория государства, несмотря на ее абстрактный и философский характер, безусловно, представляет собой интерпретацию того исторического периода, в котором он жил. Частью этой теории является вполне обоснованный взгляд, согласно которому так называемая промышленная революция первоначально развивалась как революции главным образом в «материальных средствах производства», т.е. в сфере машинного производства. Впоследствии это привело к преобра­зованию классовой структуры общества и к возникновению новой со­циальной системы. Что же касается политических революций и других преобразований правовой системы, то они происходят только на следу­ющем этапе социального развития. Хотя эта Марксова интерпретация «подъема капитализма» подверглась сомнению со стороны историков, которые смогли вскрыть ее глубокие идеологические основы (что, конечно, представляло собой серьезный аргумент против этой теории, но нельзя сказать, что Маркс совсем этого не осознавал), вряд ли можно сомневаться в ценности этой марксистской концепции как первого при­ближения к описанию капиталистического общества. Тем самым

Глава 10. ГОСУДАРСТВО КАК ИНСТИТУТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ 499

 

 

Маркс оказал большую помощь своим последователям в этой области. [...]

Марксизм претендует на нечто большее, чем просто быть наукой, делает нечто большее, чем исторические пророчества. Он претендует на то, чтобы быть основой практической политической деятельности. Он критикует существующее капиталистическое общество и утвержда­ет, что может указать путь к лучшему миру. Однако, согласно собствен­ной теории Маркса, мы не можем произвольно изменить экономичес­кую реальность, например при помощи реформ. Политика может разве что «сократить и облегчить родовые муки». Это, по моему мнению, крайне бедная политическая программа, потому что политической власти она придает третьестепенное значение в иерархии различных видов власти. Действительно, по Марксу, реальную власть в обществе имеет развитие техники, следующая по важности ступень власти — это система экономических классовых отношений и на последнем месте оказывается политика.

Позиция, к которой мы пришли в результате нашего анализа, озна­чает прямо противоположный взгляд на вещи. Согласно такой оппози­ции, политическая власть имеет фундаментальный характер. Полити­ческая власть с этой точки зрения может контролировать экономичес­кую мощь. Это приводит к громадному расширению области полити­ческой деятельности. Мы можем, к примеру, разработать рациональ­ную политическую программу для защиты экономически слабых. Мы можем создать законы, ограничивающие эксплуатацию. Мы можем ог­раничить рабочий день, но можем сделать и гораздо больше. При по­мощи закона мы можем застраховать рабочих (или, еще лучше, всех граждан) на случаи потери трудоспособности, безработицы и старости. В результате окажутся невозможными такие формы эксплуатации, ко­торые основываются на беспомощном экономическом положении ра­бочего, который вынужден согласиться на все, чтобы избежать голод­ной смерти. И когда мы будем способны при помощи закона гаранти­ровать средства к существованию всем, кто желает работать, а причин, по которым мы не могли бы это сделать, не существует, то защита сво­боды гражданина от экономического страха и экономического шантажа будет практически полной. С этой точки зрения политическая власть является ключом к экономической защите. Политическая власть и при­сущие ей способы контроля — это самое главное в жизни общества. Нельзя допускать, чтобы экономическая власть доминировала над по-

 

500 Раздел IV. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ

 

литической властью. Если же так происходит, то с экономической влас­тью следует бороться и ставить ее под контроль политической власти.

Опираясь на изложенную точку зрения, мы можем сказать, что не­дооценка Марксом роли политической власти означает не только то, что он не уделил должного внимания разработке теории очень важного потенциального средства улучшения положения экономически слабых, но и что он не осознал величайшей потенциальной опасности, грозящей человеческой свободе. Его наивный взгляд, согласно которому в бес­классовом обществе государственная власть утратит свои функции и «отомрет», ясно показывает, что он никогда не понимал ни парадокса свободы, ни той функции, которую государственная власть может и должна выполнять, служа свободе и человечеству. (И все же этот взгляд Маркса свидетельствует о том, что он был в конечном счете ин­дивидуалистом, несмотря на его коллективистскую апелляцию к клас­совому сознанию.)

Таким образом, марксистский взгляд аналогичен либеральному убеждению, что все, в чем мы нуждаемся, — это «равенство возмож­ностей». Мы безусловно нуждаемся в таком равенстве, хотя оно и не защищает тех, кто менее одарен, менее безжалостен или менее удач­лив, от превращения в объекты эксплуатации со стороны тех, кто более одарен, более безжалостен или более удачлив.

Опираясь на то, что нам удалось осознать в ходе нашего анализа, мы теперь можем сказать: то, что марксисты пренебрежительно именуют «чисто формальной свободой», на самом деле есть базис всех осталь­ных сторон социальной системы. Это «чисто формальная свобода», т.е. демократия, или право народа оценивать и отстранять свое правитель­ство, представляет собой единственный известный нам механизм, с по­мощью которого мы можем пытаться защитить себя против злоупот­ребления политической силой. Демократия — это контроль за прави­телями со стороны управляемых. И поскольку, как мы установили, по­литическая власть может и должна контролировать экономическую власть, политическая демократия оказывается единственным средст­вом контроля за экономической властью со стороны управляемых. При отсутствии демократического контроля у правительства не будет ни ма­лейшей причины, почему бы ему не использовать свою политическую и экономическую власть в целях, весьма далеких от защиты свободы своих граждан.

[...] Марксисты действительно просмотрели фундаментальную роль «формальной свободы». Они считают, что формальной демократии не­

Глава 10. ГОСУДАРСТВО КАК ИНСТИТУТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ 501

 

 

достаточно, и хотели бы дополнить ее тем, что они обычно называют экономической демократией. Это двусмысленная и совершенно пустая фраза, которая затемняет тот факт, что «чисто формальная свобода» является единственной гарантией демократической экономической по­литики.

Маркс открыл значение экономической власти, и вполне понятно, что он преувеличил ее значение. И он сам, и марксисты видят власть экономики буквально везде. Их аргумент звучит так: кто обладает день­гами, тот обладает свободой, поскольку при необходимости он может купить оружие и даже гангстеров. Однако это обоюдоострый аргумент. Фактически он содержит признание, что человек, обладающий оружи­ем, обладает и властью. И если тот, у кого есть оружие, осознает это, то в скором времени у него будут и оружие, и деньги. Аргумент Маркса до некоторой степени применим к не ограниченному, или не регулиру­емому, законодательно капитализму. Действительно, правление, которое создает институты контроля за оружием и преступностью, но не за.властью денег, вполне может попасть под влияние последних. В таком государстве может править бесконтрольный гангстеризм богатых. Од­нако я думаю, что сам Маркс первым признал бы, что это верно не для всех государств. В истории бывали времена, когда, к примеру, всякая эксплуатация была грабежом, непосредственно основанным на власти военной силы. И сегодня немногие поддержат наивный взгляд, соглас­но которому «прогресс истории» раз и навсегда положил конец этому прямому способу эксплуатации людей. Сторонники такого взгляда ошибочно полагают, что, поскольку формальная свобода однажды была завоевана, для нас уже невозможно вновь подпасть под власть таких примитивных форм эксплуатации. [...]

Догму, согласно которой экономическая власть является корнем всех зол, следует опровергнуть. Ее место должно занять понимание опасностей, исходящих от любой формы бесконтрольной власти. День­ги как таковые не особенно опасны. Они становятся опасными, только если на них можно купить власть непосредственно или путем порабо­щения экономически слабых, которые должны продавать себя, чтобы жить.

[...] Конечно, на практике марксисты никогда полностью не полага­лись на доктрину бессилия политической власти. В той мере, в какой они имели возможность действовать или планировать свою деятель­ность, они обычно, подобно всем остальным, предполагали, что поли­тическую власть можно использовать для контроля за экономической

502 Раздел IV. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ

 

властью. Однако их планы и действия никогда не основывались ни на явном отказе от их первоначальной теории бессилия политической власти, ни на каком-то тщательно разработанном взгляде на самую фунда­ментальную проблему всякой политики, а именно проблему контроля за контролерами, за опасной концентрацией власти в государстве. Марксисты так и не осознали всего значения демократии как единст­венного хорошо известного средства осуществления такого контроля.

Как следствие, марксисты не смогли понять опасности, таящейся в политике, ведущей к возрастанию власти государства. Более или менее бессознательно отказавшись от доктрины бессилия политики, они со­хранили взгляд, согласно которому проблема государственной власти не является важной. Власть плоха, по их мнению, только потому, что находится в руках буржуазии. Оставаясь приверженцами своей форму­лы диктатуры пролетариата, марксисты так и не поняли, что всякая власть — политическая не в меньшей мере, чем экономическая, — опасна. Действительно, марксисты не смогли осознать принципа [...] согласно которому всякая широкомасштабная политика должна быть институциональной, а не личностной. И когда они шумно требуют рас­ширения полномочий государственной власти (в противоположность Марксову взгляду на государство), они не принимают во внимание то, что дурные личности могут завладеть этой более широкой властью. От­части именно это является причиной, по которой — как только марк­систы все же приступали к рассмотрению вопроса о вмешательстве го­сударства — они планировали предоставить государству практически беспредельную власть в области экономики. Они сохранили Марксово холистское и утопическое убеждение, согласно которому только совер­шенно новая «социальная система» может улучшить существующее положение вещей.

Я дал критику этого утопического и романтического подхода к соци­альной инженерии [...] но хочу добавить, что экономическое вмеша­тельство, даже предлагаемые нами постепенные, поэтапные методы социальной инженерии могут привести к бесконтрольному возраста­нию власти государства. Интервенционизм, следовательно, крайне опасен. Это, конечно, не является решающим аргументом против него, поскольку государственная власть всегда была и останется опасным, но неизбежным злом. Однако надо помнить следующее важное предо­стережение: если мы ослабим нашу бдительность и если, предоставляя государству больше власти через интервенционистское «планирова­ние», не будем одновременно усиливать наши демократические институты,

Глава 10. ГОСУДАРСТВО КАК ИНСТИТУТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ 503

 

то можем потерять свободу. А если свобода будет потеряна, то будет потеряно и все остальное, включая и «планирование». Действи­тельно, с какой стати планы, касающиеся благосостояния людей, долж­ны выполняться, если люди не обладают властью, чтобы обеспечить это? Только свобода может сделать безопасность надежной.

Таким образом, мы видим, что существует не только парадокс сво­боды, но и парадокс государственного планирования. Если мы плани­руем слишком много, т.е. отдаем слишком большую власть государству, то свобода будет потеряна, и это поставит крест и на самом планирова­нии.

Высказанные соображения возвращают нас к нашему призыву к по­степенным, поэтапным методам социальной инженерии в противопо­ложность утопическим или холистским методам, а также к нашему тре­бованию, согласно которому следует планировать меры для борьбы против конкретного зла, а не для установления некоторого идеального добра. Государственное вмешательство должно быть ограничено в той степени, которая в действительности необходима для защиты свободы.

Вместе с тем недостаточно сказать, что предлагаемые нами решения должны быть минимальными, что нам следует быть бдительными и что мы не должны отдавать больше власти государству, чем это необходимо для защиты свободы. Такие требования скорее всего только ставят про­блемы, чем показывают путиих решения. Вполне возможно, что реше­ний таких проблем вообще не существует. Действительно, приобрете­ние новой экономической власти государством — чья сила в сравнении с силами его граждан всегда опасно велика — может сделать сопро­тивление ей бесполезным. Ведь до сих пор еще никто не доказал, что свободу можно сохранить, и не показал, как ее можно сохранить.

[...] Мы провели важное различение между личностями (лицами) и институтами. Мы отмечали, что, хотя сегодняшние политические про­блемы часто могут требовать личных решений, вся долгосрочная поли­тика — особенно всякая демократическая долгосрочная политика — должна разрабатываться в рамках безличных институтов. В частности, проблема контроля за правителями и проверки их власти является главным образом институциональной проблемой — проблемой проек­тирования институтов для контроля за тем, чтобы плохие правители не делали слишком много вреда.

Аналогичные соображения применимы и к проблеме контроля за экономической властью государства. Мы должны защищаться от лиц и от их произвола. Институты одного типа могут предоставлять безгра-

504 Раздел IV. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ

 

ничную власть тому или иному лицу, но институты другого типа могут отнимать ее у этого лица. [...]

Таким образом, мы подошли к различению двух совершенно разных методов, посредством которых может происходить экономическое вме­шательство государства. Первый — это метод проектирования «пра­вовой структуры» протекционистских институтов (примером могут быть законы, ограничивающие власть собственников животных и соб­ственников земли). Второй — это метод предоставления на некоторое время органам государства свободы действовать — в определенных пределах, — как они считают нужным для достижения целей, постав­ленных правителями. Мы можем назвать первую процедуру «институ­циональным» или «косвенным» вмешательством, а вторую — «лич­ным» или «прямым» вмешательством. (Конечно, существуют и про­межуточные случаи.)

С точки зрения демократического управления нет никакого сомне­ния в том, какой из этих методов предпочтительнее. Политика любого демократического вмешательства, очевидно, заключается в использо­вании второго метода в тех случаях, в которых первый метод неприме­ним. (Такие случаи бывают. Классический пример — это бюджет, т.е. выражение свободы действий министра финансов и его понимания того, что является беспристрастным и справедливым. И вполне воз­можно, хотя весьма нежелательно, что меры по смягчению негативных последствий цикличности экономического развития могут иметь такой характер.) [...]

Первый метод может быть охарактеризован как рациональный, вто­рой — как иррациональный — не только в указанном смысле, но также в совершенно другом, и очень важном, смысле. Отдельный гражданин может познать и понять правовую структуру, которая должна быть спроектирована таким образом, чтобы быть ему понятной. Она вносит фактор уверенности и безопасности в общественную жизнь. Когда эта структура изменяется, то в течение переходного периода должны быть предусмотрены гарантии для тех индивидуумов, которые построили свои планы в расчете на ее неизменность.

В противоположность этому метод личного вмешательства с необ­ходимостью вносит в социальную жизнь постоянно растущий элемент непредсказуемости и тем самым развивает чувство иррациональности и небезопасности социальной жизни. Использование дискреционной власти, как только оно начинает широко практиковаться, имеет тенден­цию к быстрому росту, так как необходимы корректировки властных ре-

Глава 10. ГОСУДАРСТВО КАК ИНСТИТУТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ 505

 

 

шений, а корректировки дискреционных краткосрочных решений вряд ли могут быть произведены при помощи институциональных средств. Эта тенденция должна в значительной степени повышать иррациональ­ность системы, создавая у большинства людей впечатление, что за сце­ной истории действуют какие-то скрытые силы, и тем самым толкая людей к принятию заговорщицкой теории общества со всеми ее пос­ледствиями — охотой за еретиками, национальной, социальной и клас­совой враждой.

Несмотря на все это, совершенно очевидное, казалось бы, предпо­чтение институционального метода везде, где это возможно, далеко не является общепринятым. Неспособность принять такую политику, по моему мнению, вызывается разными причинами. Одна из них состоит в том, что требуется соответствующая независимость правительства для того, чтобы приступить к долгосрочной задаче перепроектирования «правовой структуры». Однако правительства обычно кое-как сводят концы с концами и дискреционные полномочия составляют способ их жизни. (Не говоря уже о том, что правители склонны любить такие пол­номочия ради них самих.) Однако самая важная причина, безусловно, состоит в простом недопонимании значения различия между этими двумя методами. Так, последователям Платона, Гегеля и Маркса, на­пример, заказан путь к его пониманию. Им никогда не понять, что ста­рый вопрос «Кто будет правителем?» должен быть заменен более ре­альным вопросом: «Каким образом мы можем укротить его?»

[...] Маркс был последним из конструкторов великих холистских систем. Нам следует позаботиться, чтобы он и впредь оставался в этом качестве, и не пытаться заменить его систему другой великой системой. Однако мы не нуждаемся в холизме. Мы нуждаемся в постепенной и поэтапной социальной инженерии.

Печатается по: Поппер К. Открытое общество и его враги. М., 1992. Т. 2. С.138—179.

Д.Дж. ЭЛЕЙЗЕР

Сравнительный федерализм

Долгие годы федерализм считался объектом, не заслуживающим внимания политологов, разве что в качестве системы взаимоотношений между правительствами различных уровней в особых — федератив­ных — образованиях, в первую очередь, в Соединенных Штатах. Од-

506 Раздел IV. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ

 

 

нако в последнее время он превратился в важнейшую проблему миро­вой политики и, соответственно, политической науки. Понятие «феде­рализм» имеет два значения. В узком смысле оно обозначает взаимо­отношения между различными правительственными уровнями, в более широком — сочетание самоуправления и долевого правления через конституционное соучастие во власти на основе децентрализации.

Типология федерализма

Становится все более очевидным, что сам федерализм, если исполь­зовать взятую из биологии аналогию, является родовым понятием и включает в себя несколько подвидов. Первый из них (именно его, как правило, имеют сегодня в виду, когда говорят о федерализме) — фе­дерация (federation) — представляет собой форму организации госу­дарственной власти, главные принципы которой были сформулированы отцами-основателями Соединенных Штатов в Конституции 1787 г. Фе­дерация предполагает учреждение единого центрального правительст­ва, в пределах охвата которого формируется политая, а составляющие ее единицы получают право, с одной стороны, на самоуправление, с другой — на соучастие в общем конституционном управлении образо­ванием в целом. Полномочия центрального правительства делегируют­ся ему населением всех составляющих политик) единиц. Оно имеет пря­мой выход на граждан страны и верховную власть в сферах, отнесенных к его компетенции. Для роспуска федерации требуется согласие всех или большинства входящих в нее единиц. К классическим современным федерациям можно отнести США, Швейцарию и Канаду.

Второй подвид — конфедерация (confederation) — был общепри­знанной формой федерализма до 1787 г. При конфедеративном устрой­стве объединившиеся единицы образуют союз, но в значительной сте­пени сохраняют свои суверенитет и законодательные полномочия. Они устанавливают и поддерживают постоянный контроль над централь­ным правительством, которое может достичь уровня простых граждан, только действуя через эти единицы. Для выхода из состава конфедера­ции каких-то ее членов не требуется согласия остальных — подобное право фиксируется при заключении изначального конституционного соглашения. Классические образцы конфедерации — Ахейский союз¹

 

 

______________

¹ Конфедерация древнегреческих городов в Пелопоннесе (ок. 280—146 гг. до н. э.). — Пер.

Глава 10. ГОСУДАРСТВО КАК ИНСТИТУТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ 507

 

 

 

и Республика Соединенных провинций¹. Лучшим примером современ­ной конфедерации может служить Европейский союз.

Третий подвид — федератизм (federacy) — асимметричные взаи­моотношения между федерированным государством и более крупной федеративной державой. В этом случае основой поддержания союза яв­ляется охранение федерированным государством широкой внутренней автономии при отказе от некоторых форм участия в управлении феде­ративным образованием. В Соединенных Штатах подобное устройство называется «содружеством» («commonwealth»). Именно таким обра­зом построены взаимоотношения этой страны с Пуэрто-Рико и Гуамом.

Четвертый подвид — ассоциированная государственность (as­sociated statehood) — сходен с описанным выше в той же степени, в какой конфедерация сходна с федерацией. И в том, и в другом случае отношения асимметричны, но при ассоциированной государственности федерированное государство в меньшей степени связано с федератив­ной державой, и в конституции, оформляющей взаимоотношения сто­рон, как правило, предусмотрена возможность разрыва существующих между ними уз при каких-то специально оговоренных условиях. Подоб­ного рода взаимоотношения установлены между Соединенными Шта­тами, с одной стороны, и Федерированными Штатами Микронезии и Маршалловыми островами — с другой.

Помимо уже названных, существуют и другие — квазифедератив­ные — формы, в том числе:

1) унии (например, Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии);

2) лиги (например, Ассоциация государств Юго-Восточной Азии);

3) кондоминиумы (например, Андорра под совместным протекто­ратом Франции и Урхельского епископа (Испания);

4) конституциональная регионализация (например, Италия);

5) конституциональное самоуправление (например, Япония). Каждая из данных форм или конкретных их вариаций предлагает свое собственное решение неких специфических проблем управления, встающих в этом мире, но все они призваны найти пути, позволяющие обеспечить сочетание единого управления политией в целом с доста­точным уровнем самоуправления ее частей и/или добиться создания системы соучастия во власти с тем, чтобы способствовать демократи­ческому самоуправлению всего государства либо его составляющих. В

 

______________

¹ Объединение 7 нидерландских провинций (XVI—XVIII вв.). — Пер.

508 Раздел IV. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ

 

 

XX столетии (начало этому процессу было положено Октябрьской ре­волюцией в России) некоторые тоталитарные режимы, стремясь укре­пить свою власть, воспользовались тем, что они называли федерализ­мом, предоставив минимально необходимый уровень культурной авто­номии проживающим на их территории этническим группам. В после­дующие годы между исследователями федерализма развернулись дис­куссии о том, есть ли действительные основания рассматривать подоб­ные формы в рамках тоталитарных систем в качестве федеративных. Часть ученых утверждала, что поскольку по самой своей сути федера­лизм — это средство укрепления демократического республиканизма, предполагающего разделение властей, тоталитарные системы, неотъ­емлемой чертой которых является неприятие разделения властей в какой бы то ни было форме, не могут быть подлинно федеративными. Другие, не отрицая справедливость подобных утверждений, доказыва­ли, что воздействие федерализма, даже если тот был задуман в качестве ширмы, придает определенного рода институционально-конституцион­ную силу местным этническо-территориальным интересам, позволяя им сохраняться хотя бы в ограниченном виде. Как показало дальнейшее развитие событий, правы были и те, и другие.

Стоило пасть тоталитарным режимам, СССР, Чехословакия и даже Югославия, где режим был относительно мягким, раскололись, и по меньшей мере в двух случаях из трех этот раскол повлек за собой кро­вопролитие. В то же самое время формирование на территории распав­шихся образований новых государств происходило в рамках установленных ранее федеральных границ и преподносилось как обретение каждой из входивших в состав федерации этнических единиц суверенитета и не­зависимости. Несомненно также, что для установления и/или поддер­жания мира — по крайней мере в двух случаях из трех названных — потребуются какие-то альтернативные федералистские решения.

Из всего вышесказанного следует, что в своей основе федера­лизм — это вопрос взаимоотношений. Он воплощается в конститу­циях и институтах, структурах и функциях, но в конечном счете имеют значение именно взаимоотношения.