С комментариями К. Х., приведенными в скобках
... Я не только не против вашего применения этого права, но страстно этого желаю и был бы поистине рад, если бы вы всегда высказывали свое мнение намного свободнее, чем теперь. Я возражаю против грубости — некоторые люди так грубы — это, не считая того (К. Х. — Называет ли он свои письма к М. и Е. П. Б. вежливыми?), что оскорбляет меня, задевает мои чувства джентльмена точно также, как плохой запах вызывает раздражение моих нервов...
Что касается той характерной черты, которую вы выдвигаете, т. е. моего большого непостоянства, то я действительно считаю, что у вас имеется prima facie основание для нападения. Все же дело обстоит не совсем так, как вы полагаете. На самом деле я не такой уж непостоянный!... Я не могу полагаться исключительно на вас — у вас слишком мало времени и единственный способ, которым вы, кажется, способны обучать меня — письмами, настолько медленен и неудовлетворителен, что для меня было бы несправедливым не смотреть куда-либо еще. (К. Х. — К. К. М., очевидно, назвал бы это "чистосердечным"?)
... Обстоятельства мешали... вам поставить меня в такое положение, чтобы я был уверен, что то, чему вы учите, правильно. Весьма вероятно, что это так, но другие люди, наивысшей учености, которые, несомненно, в значительной степени овладели теми же основами, что и вы — в большей мере возражают против наших взглядов. Во-первых, они, по-видимому, считают, что вы, Архаты, все находитесь на неправильном пути, что вы являетесь лишь утонченно и высоко образованными тантриками, стремящимися к Упасане Шакти или Кама-Рупе вместо Упасаны Пранавы или Брахмана!
Они равным образом не согласны с вашим взглядом, что нет никакого Бога.
(К. Х. — Ведантические адвайтисты?)
В этом я не претендую на то, чтобы сказать, кто из вас прав. Насколько я могу судить, их ученость и йогические силы не ниже ваших.
(К. Х. — Его "добрый старый Свами" не обладает вообще никакими силами — логическим выводом было бы, что и мы никакими не обладаем.)
Но мой друг... допуская, что вы правы, я весьма опасаюсь, что философия, увенчанная голым, грубым атеизмом, на котором вы настаиваете в ваших заметках, ибо вы не захотели принять мою замаскированную формулировку этого, не будет принята даже в этом вопиюще материалистическом веке. (К. Х. — Чистосердечно ли это? И следует ли нам принять такой образ действия?) Европа не захочет принять ее, как не захочет и Азия.... Но, более того, даже если бы мы смогли распространить ее, принесло ли бы это добро при нынешнем состоянии мира?... Для вас и людей вашей чистоты и возвышенности характера, даже для людей, кто значительно ниже на этой лестнице, подобно мне, чистый атеизм может и не причинить вреда, но неразвитым и полностью духовно непробужденным классам он, я опасаюсь, принесет зло.
(К. Х. — А может ли суеверное измышление, вера в чистейший миф, когда-либо принести добро? Он называет нас иезуитами, и тем не менее его политика была чисто — лойольской.)
... Но воздействие раннего обучения, как скажете вы, интуиция, как утверждаю я, не позволяет мне принять ваше мнение, как доказанное..
... Я не могу искренне сказать, что верю, что никакого Бога нет. Я скорее верю, что какой-то Бог есть.
(К. Х. — "Я гораздо больше адвайтист, чем М. или К. Х. ", писал м-р Хьюм только вчера.)
... Я не думаю, что вы правы в своем мнении относительно моего непостоянства, я многосторонен, и по мере того, как продвигаюсь, я вращаюсь, и вы видите различные стороны в разное время, но вы обнаружите, что моя орбита, не считая незначительных изменений, довольно прямая, и все кажущаяся ретрогрессия суть оптические иллюзии, обязанные вашей точке зрения. Во всяком случае, это крайне остроумное объяснение.
Всегда искренне ваш, А. О. Хьюм.
(К. Х. — Конечно, нет сомнений, что он весьма "остроумен".)
Письмо 84
К. Х. — Синнету
Сожалею обо всем, что произошло, но этого следовало ожидать. Мистер Хьюм всунул ногу в осиное гнездо и не должен жаловаться. Если мое признание не изменило ваших чувств, я решил не влиять на вас и поэтому не буду смотреть на ваш путь, выясняя, как обстоят ваши дела, мой друг, и не преисполнились ли вы совсем отвращением к нашей системе и образу действий. Короче говоря, если у вас все еще имеется желание продолжать переписку и учиться, то что-то надо делать, чтобы сдержать безответственного "благодетеля". Я помешал ей (Е. П. Б.) в посылке Хьюму худшего письма, чем то, которое она написала вам. Не могу принуждать ее пересылать письма Хьюма ко мне, ни мои к нему; а так как мне более невозможно доверять Ферну, и едва ли можно, по какому-либо чувству справедливости, принести Г. К. в жертву человеку совершенно неспособному оценить какую-либо оказанную услугу, за исключением своей собственной, то что мы можем предпринять по этому поводу? Раз мы смешались со внешним миром, мы не имеем права ни подавлять личное мнение его индивидуальных членов, ни избегать их критики, какой бы неблагоприятной для нас она ни была. Поэтому было дано решительное указание Е. П. Б. опубликовать статью м-ра Хьюма. Только, так как мы хотим, чтобы мир видел обе стороны вопроса, мы также разрешили объединенный протест Деба, Субба Роу, Дамодара и нескольких других учеников, чтобы они выступили вслед за его критикой на нас и нашей системы в "Теософе".
Я дам вам только намеки того, о чем как-нибудь в другой раз напишу более полно. Пока что я думаю о затруднениях, которые естественно возникают на нашем пути и, если ваша дружба ко мне искренна, давайте не будем утяжелять и ухудшать наших цепей борьбою с ними. Что касается меня, я охотно подвергаюсь риску быть сочтенным невеждою, который сам себе противоречит, быть критикуемым в печати безмерно со стороны м-ра Хьюма, лишь бы учение пошло вам на пользу, и вы время от времени поделились бы им с человечеством. Но я никогда более не рискну выдавать мои мысли в незамаскированном виде какому-либо другому европейцу, кроме вас. Как вы теперь видите, связь с внешним миром может принести только печаль тем, кто так верно нам служат, и недоверие нашему Братству. На азиатов никогда не повлияют эгоистические выпады м-ра Хьюма против нас (результат моего последнего письма и вынужденного от него обещания, что он будет писать мне реже и не так много, как он это делал), но эти выпады и критика, которые европейскими читателями будут восприняты, как откровения и признания, совершенно не подозревая, откуда они появились и какими глубоко эгоистическими чувствами они порождены, эти выпады рассчитаны на большой вред в направлении, какое вам до сих пор никогда не снилось. Решив не терять такое полезное орудие (полезное в одном направлении, разумеется), Коган позволил себе поддаться нашим уговорам санкционировать мое общение с м-ом Хьюмом. И я ручался ему, что он (Хьюм) раскаялся и стал другим человеком. И как я теперь взгляну в лицо моего Великого Учителя, над которым теперь смеются, кто теперь сделан предметом изощренного остроумия м-ра Хьюма, кого последний называет Рамзесом Великим, по отношению к кому он применяет тому подобные неприличные замечания? И в письмах своих он употребляет термины, чья звериная грубость, не позволяет мне их повторять, которые возмутили мою душу, когда я их читал; слова до того грязные, что они оскверняли даже воздух, прикасающийся к ним, так что я поспешил отослать их вам вместе с письмом, их содержащим, чтобы не было этих страниц в моем доме, наполненном молодыми и невинными учениками, которых я хотел бы предохранить от слышания когда-либо таких выражений.
Затем вы сами, мой друг, находящийся под его влиянием больше, чем вам известно, больше, чем вы подозреваете, вы сами слишком склонны из неполноты выводить "противоречия". Новизна или необъяснимый аспект любого, выдвигаемого в нашей науке факта, еще не являются достаточной причиной к немедленному их отнесению к противоречиям и не дают права провозглашать, как это делает м-р Хьюм в своей статье, что он мог бы преподать в одну неделю столько, сколько ему удалось извлечь из нас в течение восемнадцати месяцев, ибо ваше знание до сих пор настолько еще ограничено, что ему было бы трудно сказать, сколько мы знаем или не знаем.
Но я задержался слишком долго на этой неразумной, антифилософской и нелогичной атаке на нас самих и на нашу систему. Однажды мы докажем несостоятельность возражений, выдвигаемых м-ом Хьюмом. Его могут считать мудрым советником муниципалитета, но едва ли он будет рассматриваться в таком свете нами. Он обвиняет меня, что я через него давал миру "ложные идеи и факты" и добавляет, что он охотно держался бы в стороне, порвал бы с нами, если бы не его желание принести пользу Миру! Вот действительно наиболее легкий способ отправить на тот свет все науки, ибо нет ни одной, где бы не изобиловали "ложные факты" и дикие теории. Только в то время, как западные науки еще усиливают путаницу, наша наука разъясняет все кажущиеся расхождения и примиряет самые дикие теории.
Однако, если вы не образумите его, тогда скоро придет всему конец, и на этот раз непоправимо. Мне нет надобности уверять вас в моем искреннем уважении к вам и нашей благодарности за то, что вы сделали для Общества и, косвенно для нас обоих. Я бы хотел, если бы только знал, каким образом сделать все, что можно для вашего друга полковника Чезни. Ради вас, если кризис минует и темные облака будут развеяны, я буду наставлять его поскольку смогу. Но не будет ли слишком поздно?
Ваш верный К. Х.
Письмо 85
К. Х. — Синнету
Получено в Симле осенью
Г.
Ничего нет "под поверхностью", мой верный друг, абсолютно ничего. Хьюм просто бешено ревнив к каждому, кто получил или может получить сообщения, знаки внимания или что-нибудь в этом роде, исходящее от нас. Слово "ревнив" смешно, но правильно, если мы не назовем его завистливым, что еще хуже. Он считает себя обиженным, потому что ему не удается стать единственным центром внимания. Он рисуется сам перед собою и чувствует доведенным до бешенства тем, что не находит никого, кто бы восторгался им; выписывает еврейский отрывок, который имеет в книге Элифаса Леви то значение, какое я ему приписал и, потерпев неудачу в том, чтобы поймать меня в новом противоречии (для чего он и добывал эту цитату), внушает себе, что он гораздо больше адвайтист, нежели М. и я, что очень легко доказать, так как мы никогда не были адвайтистами. И пишет оскорбительное письмо к Е. П. Б. против нашей системы и нас самих, чтобы успокоиться.
Действительно ли вы так великодушны, что уже давно не заподозрили истины? И разве я вас не предостерегал? И возможно ли, чтобы вы не ощутили, что он никогда не допустит, чтобы кто-либо, даже адепт, знали лучше, чем он; что его скромность напускная; что он актер, играющий роль для самого себя, независимо от удовольствия или неудовольствия зрителей, хотя, если последнее проявлено в малейшей степени, он обернется, изумительно скрыв свою ярость и шипение, и плюнет внутренне. Каждый раз, когда я возражаю и доказываю его неправоту, будь то вопрос о тибетских терминах или какой-нибудь другой пустяк, счет, который он завел против меня, набухает и он наступает с новым обвинением. Мой дорогой брат, напрасно беспрестанно повторять, что имеются или могут быть противоречия в том, что вам было дано. Могут быть неточности в выражениях или неполнота подробностей, но обвинить нас в совершении грубых ошибок действительно смешно. Я просил вас несколько раз делать заметки, отсылать их ко мне, но ни м-р Хьюм, ни даже вы не подумали об этом. А у меня на самом деле мало времени, чтобы исследовать старые письма, сравнивать записи, заглядывать в ваши головы и т. д.
По одному делу, во всяком случае, я сознаюсь в своем незнании. Я не могу понять, почему выражение, употребленное мною в отношении ответа Е. П. Б., данного К. К. М., должно было вас шокировать; и почему бы вам возражать на "изощрение моей изобретательности"? В случае, если вы этому приписываете другое значение, чем я, тогда мы оба в тупике за отсутствием взаимного понимания. Поставьте себя на миг на мое место и посмотрите, не стали бы вы изощрять всю изобретательность, какой обладаете, в таком случае, как у К. К. М. и Е. П. Б. В действительности, нет противоречия между той цитатой из "Изиды" и нашим позднейшим учением. Кому-то не слыхавшему о семи принципах, постоянно трактуемых в "Изиде", как троичность, без всяких дальнейших объяснений, это, несомненно, должно было показаться таким противоречием, что лучше не надо. "Пишите так и так, дайте до сих пор, но не более" — постоянно говорилось ей, когда она писала свою книгу. Это было в самом начале нового цикла, в дни, когда ни христиане, ни спиритуалисты не думали, уже не говоря об упоминании о более, нежели двух принципах в человеке — теле и Душе, которую они называли Духом. Если бы у вас было время заглянуть в спиритуалистическую литературу того времени, вы бы нашли, что у всех феноменалистов, как и у христиан. Душа и Дух были синонимами. Е. П. Б. была первая, кто действуя по приказам Атрия (его вы не знаете), объяснила в "Спиритуалисте" разницу между "психе" и "ноус", "нэфеш" и "руах" — Душой и Духом. Ей пришлось приводить весь арсенал доказательств, цитаты из Павла и Платона, из Плутарха и Джеймса и т. д. прежде, чем спиритуалисты признали, что теософы правы. Это было, когда ей приказали написать "Изиду" — год спустя после основания Общества. И так как там поднялась такая война около этого, бесконечная полемика и возражения о том, что не может быть в человеке двух душ, мы решили, что еще преждевременно давать публике больше, чем она в состоянии усвоить, пока они не переварили "двух душ". И, таким образом, дальнейшее подразделение троичности на семь принципов осталось неупомянутым в "Изиде". Так как она повиновалась нашим указаниям и писала, умышленно вуалируя некоторые свои факты, разве теперь, когда, по нашему мнению, пришло время дать большую часть истины, если и не всю, мы должны оставить ее в беде? Разве я или кто-нибудь из нас оставили бы ее когда-либо, как мишень для спиритуалистов, чтобы они стреляли в нее и насмехались над противоречиями, когда они только кажущиеся и вытекают из их собственного невежества, незнания полной истины; а истину они не стали бы слушать. Также поймут ли они истину даже теперь кроме как с протестами и величайшими оговорками? Несомненно — нет. И когда я употребляю слово "изобретательность", которое может быть американским жаргонным выражением, поскольку я знаю, и может у англичан иметь другое значение, но я не подразумевал "хитрость", ни чего-либо подобного "увертке", но просто хотел обозначить затруднение, в котором я находился, чтобы объяснить правильное значение, имея перед собой бесконечный неуклюжий абзац, который настаивал на перевоплощении, не вводя ни одного слова, указывающего, что последнее имеет отношение только к животной душе, не к духу, к астральной, но не духовной монаде.
Не будете ли вы добры объяснить мне при первой возможности, что подразумеваете, ссылаясь на мое выражение, как на "несчастную фразу"? Если бы вы попросили вашего друга нарисовать для "Пионера" корову, и этот друг, приступив к рисованию с намерением изобразить корову, вследствие своей неспособности вместо коровы нарисовал бы вола или бизона, и эта гравюра была бы напечатана возможно потому, что вы были загружены другой работой и не заметили этого недостатка, не стали бы вы "изощрять вашу изобретательность" и делать все, что в ваших силах, чтобы направить читателей по правильному пути, доказывать, что художник подразумевал корову и, признавая неспособность вашего друга, что бы там ни было, старались бы в то же время защитить его от незаслуженного поношения? Да, вы правы. У X. нет ни тонкости восприятия и чувств, ни настоящей сердечной доброты. Он способен принести в жертву собственную семью — тех ближайших и дражайших (если для него такие существуют, в чем я сомневаюсь) ради любой из своих прихотей. Он был бы первым, кто допустил бы гекатомбы трупов, если бы ему понадобилась капля крови. Он бы настаивал на желательности сути, если бы это был единственный способ поддерживать в нем тело и помочь онемевшим пальцам исполнять свою работу, пока он будет усердно писать трактат на некоторую филантропическую тему и искренне напевать мысленно самому себе "Осанна". Вы думаете — это преувеличение? Нет, не так, ибо вы не имеете представления о потенциальном себялюбии, какое в нем имеется, о жестоком без угрызения совести эгоизме, какой он принес с собой из своего последнего воплощения — себялюбии и эгоизме, которые остались скрытыми только вследствие неподходящей почвы той сферы, в которой он находится, и общественного положения и образования. А мы имеем это представление. Вы верите ему, что он написал свою знаменательную статью в "Теософе" просто по тем причинам, которые он вам выставил, чтобы не дать разразиться неизбежному падению, чтобы спасти положение и посредством ответа Дэвидсону и К. К. М. и т. д. облегчить ответы в будущем и примирение противоречий в прошлом? Совсем нет. Если он в ней без угрызений совести приносит в жертву Е. П. Б. и автора обзора "Пути Совершенства" и показывает "Братьев", как низших по уму по сравнению с "образованными европейскими джентльменами" и лишенных каких-либо правильных понятий о честности или правильности и неправильности в европейском смысле — эгоистичных, холодных, упрямых и властных, то это вовсе не потому, что он сколько-нибудь заботится о ком-либо из вас, а менее всех об Обществе; но просто потому, что ввиду некоторых возможных событий, которые он вследствие своего высокого интеллекта не может не предчувствовать, он хочет заслониться, он хочет быть единственным, кто выйдет без царапинки, если и не совсем беспорочным в случае краха и протанцует, если понадобится, "танец смерти" макабреанцев над распростертым телом Т. О. скорее, чем рискнет мизинцем великого "Я семь" из Симлы, чтобы над ним смеялись. Зная его так, как мы, говорим, что м-р Хьюм совершенно свободен цитировать "несчастную фразу" столько раз в день, сколько его дыхание ему позволяет, если это в какой-то степени может утихомирить его возбужденные чувства. М. видел его насквозь так же ясно, как я вижу мое писание передо мной. Вот почему он позволил этот "обман", как вы его называете. Нет, больше, ибо все так подготовлено, что в случае, если "Эклектик" пойдет на дно, он будет единственным, кто пойдет на дно вместе с ним; он будет единственным, над которым будут смеяться, и таким образом, его себялюбие и тщательно подготовленные планы не помогут ему. Считая, что знает лучше меня, он был настолько любезен и внимателен, что добавил свои объяснения к моим в ответе Е. П. Б., данном К. К. М. и, за исключением Кармы, которую он довольно хорошо объяснил, сделал из остального мешанину. А теперь, когда я первый раз возражаю против того, что он говорит в своей статье, он обернется, взбешенный и выразит свое отвращение к тому, что он называет моими (а не своими) противоречиями. Жаль, что мне приходится заниматься, как это может вам показаться, его обличением. Но я должен обратить ваше внимание на тот факт, что в девяти случаях из десяти, когда он обвинил меня в совершенно превратном понимании того, что он подразумевал, он говорил то, что любой человек имеет право рассматривать как умышленную ложь. Пример Э. Леви: "Я семь то, что я семь" — хороший пример. Для того, чтобы доказать, что я ошибаюсь, ему пришлось стать адвайтистом и отрекаться от своего "морального Владыки и Правителя Вселенной" путем выбрасывания его за борт " в течение последних 20 лет". Это нечестно, мой друг, и я не вижу, чем тут можно помочь. Ибо кто может доказать, когда он говорит, что аргументы, заключающиеся в его письмах ко мне, не являлись выражением его собственных верований и взглядов, но были выдвинуты просто, чтобы ответить на вероятные возражения теистической публики, что это просто жульничество? С таким умственным акробатством всегда готовым к воспроизведению "большого прыжка", как по отношению к тому, что он излагает устно, так и на бумаге — даже мы окажемся побитыми. О последнем мы лично мало беспокоимся. Но тогда он всегда будет праздновать победу в своих частных письмах и даже в печати. Ему хочется, чтобы мы существовали — он слишком умен, чтобы в этот час рискнуть быть уличенным в недостатке прозорливости, так как он знает от корреспондентов, смертельно ненавидящих "Основателей" в действительном существовании нашего Братства, но он никогда не признает за такими силами знание, которое сделали бы его непрошенные советы и вмешательство настолько же смешным, насколько они бесполезны; и он работает по этой линии.
Я не имел никакого права запретить "оскорбительную статью", как вы ее называете, по нескольким причинам. Разрешив наше имя связать с Т. О. и предать нас гласности, мы должны понести "наказание за наше величие", как сказал бы Олькотт. Мы должны разрешить выражение всякого мнения — доброжелательного и недоброжелательного; должны быть готовы в один прекрасный день чувствовать себя разнесенными на куски и "провозглашенными" на другой; почитаемыми на следующий и затоптанными в грязь — на четвертый. Другая причина — Коган так распорядился. У него это означает — новые события, неожиданные результаты и опасность, я боюсь. Две первые подписи из двенадцати протестующих учеников принадлежат лицам, пользующимся доверием самого Когана. В этом направлении для м-ра Хьюма нет больше никакой надежды — свершилось! Он зашел слишком далеко, и у меня никогда больше не будет благоприятного случая произносить его имя перед нашим уважаемым Владыкой. С другой стороны, осуждение принесло пользу. Коган дал распоряжение, чтобы молодого Туjtirmоу, парня лет четырнадцати, сына Бабу Нобин Банерджи, которого вы знаете, приняли в качестве ученика в один из наших монастырей близ Чамто-Донг в ста милях от Шигадзе, а его сестру, девственную восемнадцатилетнюю йогиню — в женский монастырь Пали. Таким образом у Основателей будет два свидетеля в нужное время, и они не будут зависеть от капризов м-ра Хьюма, вздумает ли он нас убить или воскресить. Что касается доказательств, знаем ли мы или не знаем больше тайн природы, чем ваши ученые и теологи, то это зависит от вас и от тех, кого вы отберете себе в помощь в этой важной задаче.
Я надеюсь, мой дорогой друг, что вы попытаетесь внушить м-ру Хьюму следующие факты: Хотя работа, совершенная им для Общества, была в конечном счете чрезвычайно важна, и хотя она могла бы принести наиболее полезные результаты, все же его осудительная статья почти уничтожила совершенный им труд. Более чем когда-либо люди будут смотреть на него, как на сумасшедшего; члены-индусы будут порицать его годами; наших учеников ничто не заставит смотреть на него иначе, как на иконоборца, высокомерного навязчивого человека, неспособного на какую— либо благодарность, следовательно — негодного стать одним из них. Это вы должны выдать за свое личное мнение. Разумеется, последнего не нужно, если оно не совпадет с вашими личными чувствами и не может быть высказано, как ваше действительное мнение по этому делу, ибо я лично получил указание не порывать с ним до того дня, как настанет кризис. Если он пожелает удержать свой официальный пост в Эклектике, помогите ему в этом. Если нет, я вас настоятельно прошу принять пост президента. Но я предоставляю все вашему такту и благоразумию. Сообщите ему также, что протест учеников не является делом наших рук, а есть результат категорического указа, исходящего от Когана. Протест был получен в штаб-квартире на два часа раньше почтальона, принесшего знаменитую статью, и в тот же день были получены телеграммы от нескольких учеников в Индии. Вместе с подстрочным примечанием, посланным Джуль Кулем, чтобы добавить к статье У. Оксли, сентябрьский номер рассчитан на произведение некоторой сенсации не только у наших индусов но и среди мистиков Англии и Америки. К вопросу о "Братьях" живой интерес поддерживается, и это может принести свои плоды. Красноречивое перо м-ра Хьюма, под маской человеколюбия, изливает потоки горчайшей желчи, нападая на нас с оружием, которое под видом законности и употребления для самых честных целей, преследует цели насмешки и оскорбления. И все же он в такой степени сохранил подобие истинной веры в наше знание, что нас, больше чем вероятно, впредь будут представлять такими, каковы мы на самом деле. Что я раз о нем сказал, того и придерживаюсь. Внешне он может иногда искренне прощать, но он никогда не может забыть. Он тот, каких, говорят, Джонсон очень обожал — "хороший ненавистник".
О, мой друг, несмотря на все ваши недостатки и ваше довольно шумное прошлое, насколько неизмеримо выше вы стоите в наших глазах, чем наш "Я семь" со всеми его "весьма великолепными ментальными способностями" и внешне трогательной натурой, скрывающей внутреннее отсутствие чего-нибудь подобного настоящим чувствам и сердцу!
М. хочет, чтобы я сказал вам, что он решительно отказывается применять какую-либо предосторожность того рода, которую вы советуете. Он презирает X. совершенно. Все же в случае действительной опасности он бы первым защитил его за его труды для Т. О. Он говорит, что в случае, если X. узнает о его смешной ошибке, он готов доказать другим существование оккультных сил, но не оставит X. ни одной ноги, на чем стоять. Его наказание должно быть полным, иначе оно не будет иметь влияния, и он будет только вымещать свою злобу на невинные жертвы. Хьюм показал нас миру, как бесчестных и лживых прежде получения им когда-либо хотя бы единого неотрицаемого доказательства, что мы таковы, и что он оправдан в своих обвинениях, хотя бы даже видимостью, подобием бесчестья. Если X. завтра решит изобразить нас, как убийц, М. постарается создать майю, чтобы эти слова оказались выполненными и, затем уничтожить ее и выявить его, как клеветника. Боюсь, что он прав с точки зрения наших правил и обычаев. Они антиевропейские, я признаюсь.
За исключением телеграммы и одного письма М. никогда не писал Ферну. Пять или шесть других писем с почерком М. исходят от Дуг-па, который опекает Ферна. Он надеется, что вы не испортите его работы и что вы всегда останетесь верным и истинным другом ему также, как он вам. Ферн никогда не повторит какого-либо эксперимента, вроде салфетки по той простой причине, что больше писем ему не доверят.
Я получил письмо от полковника Чезни и отвечу ему через несколько дней через молодого ученика, который доставит ответ вам для передачи вместе с моим почтительным приветом. Не пугайте этого парня. Он ответит на все дозволенные вопросы, но не более. Из Симлы он проследует в Будда Гайя и Бомбей по делам и будет обратно около ноября.
