Как быть христианином вдали от храма 6 страница

Вера имеет еще другое значение – значение доверия. Когда я говорю: “я верю тебе”, это значит: “я тебе доверяю”. То же самое верующий говорит о Боге, думая о Нем или обращаясь к Нему. Но доверять означает также следовать советам, указаниям. И поэтому для того чтобы вырасти в духовной жизни, познать глубину того опыта в познании Бога, который мы обычно называем верой, надо научиться жить так, как советует Бог, жить той жизнью, к которой нас призывает Сам Бог: это путь заповедей, о котором говорили древние подвижники, попытка слиться мыслью, и сердцем, и духом с Самим Богом не только в чувстве, но и в своих поступках.

* * *

Если сущность молитвы заключается в общении человека с Богом, в таком же общении, какое бывает между человеком и человеком, то, конечно, должно быть между Богом и человеком настоящее и глубокое понимание и сродство. Христос в Евангелии говорит: Не всякий говорящий Мне: “Господи, Господи” войдет в Царство Небесное, а тот, кто творит волю Отца Моего…

Это значит, что недостаточно молиться, а надо, кроме молитвы, кроме слов молитвенных, еще жить такой жизнью, которая была бы выражением нашей молитвы, которая бы эту молитву оправдывала. Кто-то из древних писателей говорит: не заключай молитву в одни слова, сделай всю твою жизнь служением Богу и людям… И тогда, если мы будем молиться на фоне такой жизни, наша молитва будет звучать правдой; иначе она будет сплошной ложью, иначе она будет выражением несуществующих в нас чувств и мыслей, которые мы у кого-то взяли, потому что нам кажется, что так с Богом надо говорить. А Богу нужна правда: правда нашего ума, правда нашего сердца, и непременно правда нашей жизни.

Что толку, на самом деле, если обращение не до конца правдиво? А правдивость начинается в тот момент, когда мы, становясь перед Богом, ставим себе вопрос: кто я перед лицом Того, с Кем я сейчас вступаю в беседу? На самом ли деле я хочу с Ним встретиться лицом к лицу, влечет ли меня к Нему мое сердце? Открыт ли мой ум? Что общего между мной и Тем, к Которому я обращаюсь?.. И если мы обнаруживаем, что общего между нами ничего нет или слишком мало, то и молитва непременно будет или неправдивая, или слабая, бессильная, не выражающая собой человека. Я долго настаиваю на этом, потому что это очень важная черта молитвы: мы должны быть правдивы до конца. Встает тогда вопрос о том, какими словами молиться. Почему, например, в церкви молятся все чужими словами, то есть словами святых, словами, которые сложились за столетия из поколения в поколение? Можно ли такими словами молиться правдиво? – Да, можно! Только для того, чтобы это было правдивой молитвой, надо с людьми, которые молились столетия до нас всей душой, всем умом, всей крепостью, всем криком души, разделить тот опыт познания Бога и опыт человеческой жизни, из которых эти молитвы родились. Святые молитв не выдумывали; молитвы у них вырывались по нужде: или радость, или горе, или покаяние, или тоска оставленности, или просто – потому что и они настоящие, подлинные люди – опасность, перед которой они находились, вызвала эти молитвы, вырвала их из души. И если мы хотим этими словами молиться, мы должны приобщиться к их чувствам и опыту.

Как же это сделать? Можем ли мы перенестись на столетия назад? Нет, не можем; но есть где-то в нас один основной человеческий опыт, который нас с ними соединяет: мы люди, какими были они, мы ищем Бога, Того же Самого, Которого они искали, Которого они нашли; борьба, которая в нас происходит – та же самая, что и борьба, которая раздирала их души.

И вот мы можем от них научиться молитве, так же как в совершенно в другой области мы расширяем свое познание, углубляем его, приобщаемся к опыту, который иначе был бы для нас недостижим, когда вслушиваемся в музыкальные произведения великих мастеров, когда вглядываемся в картины великих мастеров. Они жили той же жизнью, что и мы; только они воспринимали ее с утонченностью и глубиной, которые нам не всегда доступны; а через их произведения мы приобщаемся к пониманию, которого у нас иначе не было бы.

Вот почему нам надо соединить жизнь и молитву, слить их в одно, чтобы жизнь нам давала пищу для молитвы и, с другой стороны, чтобы наша жизнь была выражением правдивости нашей молитвы.

* * *

В прошлой беседе я говорил о том, что за неимением глубокого личного религиозного опыта, мы можем молиться молитвами, которые вырвались из душ святых. Но сразу встает вопрос о том, как приобщиться не словам – это не трудно, а к тому опыту, который содержится в этих молитвах. Я уже давал в пример, что мы можем сделать это так же, как когда вслушиваемся в великие произведения музыкальных композиторов. Во всех отношениях они превосходят наш опыт. Не только в чисто музыкальном отношении, конечно; но их восприятие мира, глубина их чуткости, способность это восприятие мира выразить звуком, гармонией, внести такую дисгармонию, которая не разрывает смысл и строй, а наоборот, подчеркивает его и делает картину жизни и опыта реальной – вот эти свойства мы можем у них воспринять. У нас их нет, мы не часто так воспринимаем жизнь, как они. И вот таким же образом мы можем влиться в молитву святых.

Я могу это, может быть, также изъяснить другим примером. Бывает, что ребенок забыт где-нибудь в углу гостиной, когда разговаривают взрослые. Он слушает; сначала он слушает речь взрослых, и она ему кажется непонятной, нелепой: что это они все говорят о вещах, совершенно ему недоступных! Потом вдруг кто-то заговорил, и ему все стало понятно: этот человек рассказывает что-то, и через этот рассказ до ребенка доходит понимание жизни этого человека, он что-то может уловить, он слушает и всей душой отзывается: да, совершенно верно, это так, это так!.. А потом речь снова делается “взрослой”, и он перестает понимать. А минутами взрослые говорят такие вещи, которые он никак не может воспринять, которые не только превосходят его опыт, но и идут вразрез с его опытом.

Так бывает с нами, когда мы вчитываемся и вслушиваемся в молитвы святых. Они – как взрослые, мы – как дети. Их опыт иногда бесконечно превосходит наш. Но если мы только станем слушать внимательно, с интересом – не стараясь приспособиться, а стараясь понять все, что нам доступно, и отреагировать на то, что нам недоступно, то наша молитва будет все глубже, утонченнее и правдивее. Минутами, отвечая, отзываясь на молитву святого, мы скажем: АМИНЬ! – что значит: “Да, да, это правда! Всей душой я с этим согласен!” Минутами его молитва станет нам непонятна, и тогда мы можем сказать: Господи – не понимаю! Как же это возможно?.. Минутами такое выражение как “я самый большой грешник на земле”, исходящее из уст человека, о котором мы знаем, что он святой, нам кажется совершенно нелепым, и мы скажем: Господи, это не может быть, и я этого о себе сказать не могу, я не чувствую себя грешным!.. Вот тогда наша молитва будет правдива, тогда мы сможем приступить к молитвам святых, не стараясь влиться к них искусственно, сделать вид, будто все эти слова – мои собственные, а употребить их так, чтобы о себе сказать правду и от святого узнать больше правды, чем до сих пор мы знали. Тогда наше сознание расширится, мы начнем понимать больше, чем мы понимали, мы будем понимать хотя бы то, что есть люди, у которых опыт глубже и больше нашего, как мы это понимаем, когда вслушиваемся в прекрасную музыку или вглядываемся в картину великого мастера. В следующей беседе я скажу еще немножко больше об этом, а пока подумайте о тех молитвах, которые вы знаете, и примерьтесь к ним, попробуйте узнать тех людей, которые их писали, из их слов, из их опыта.

* * *

В прошлой беседе я говорил о том, как мы можем влиться в опыт святых, вчитываясь, вслушиваясь в молитвы, которые они составили из глубины этого своего опыта: опыта познания Бога, жизни с Ним и своего глубокого человеческого опыта. Я сравнивал это приобщение к их опыту с тем, как ребенок может прислушаться к разговору взрослых, влиться в часть этого разговора, недоумевать о многом. Но когда это бывает с ребенком, он не только слушает; в какой-то момент он может обратиться к кому-нибудь из говорящих и попросить его разъяснить, объяснить что-то.

Так же должны были бы мы поступать по отношению к святым, молитвы которых употребляем. Если действительно, как мы верим, Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых (Мф. 22: 32), если все живы для Него, если в вечности те святые, которые на земле составляли эти молитвы, продолжают жить, то они могут быть и теперь нам близки. И вот приступая к какой-то молитве, подписанной именем одного из святых, как бывает в молитвенниках: молитва святого Иоанна Златоуста, Василия Великого, Марка Подвижника – раньше чем приступить к этой молитве, почему не обратиться к святому и не сказать: святой Иоанн, святой Василий, святой Марк – я сейчас буду молиться твоими словами, я всей душой попробую приобщиться к краешку твоего опыта, – помоги мне!..

Чем же он может помочь? Во-первых, он может помолиться о нас: Господи, благослови его, просвети, вразуми, дай ему понять то, что ему до сих пор было непонятно… А во-вторых, каким-то таинственным образом – и это опытом известно, изведано очень многими – он может приоткрыть нам тайну собственной своей души и сделать нам понятным то, что иначе было бы непонятно. И наконец, он может нашу слабую молитву как бы на своих руках поднести перед лицо Божие и сказать: молится он – как ребенок лепечет, но посмотри: с какой искренностью, как честно, с каким желанием понять, с каким желанием приобщиться Тебе он это делает. Господи, благослови его!..

И если мы будем так поступать, если мы будем вдумываться в слова не в момент молитвы, а когда у нас есть свободное время задуматься и продумать то, что мы читаем; если, как говорил Феофан Затворник, мы вчувствуемся в эту молитву, то есть попробуем уловить как бы ее глубокий музыкальный звук, настроение этой молитвы, понять, что стоит за словами, какие чувства (а, значит, и какой жизненный опыт) – если мы будем это делать в свободное время, то когда мы предстанем перед Богом с этой молитвой, мы каждый раз будем немножко богаче, и наше обогащение, наша близость с этим святым будет все возрастать, он нам станет родным, он будет нам знаком, он будет нам близок. И тогда его слова станут живыми словами и начнут преображать, перестраивать нашу душу, а, следовательно, и нашу жизнь.

* * *

В предыдущих беседах я говорил о том, как мы можем молиться словами святых. Но иногда хочется помолиться своими собственными, пусть грешными, словами. Как человек иногда хочет петь своим голосом, хочет говорить своими словами с другом своим, хочет себя выразить.

И это очень важно. Мы должны научиться говорить с Богом живым языком живого человека. Однако, мы стоим по отношению к Богу в правде; все наше отношение к Нему должно быть истинно и правдиво. И приступая к молитве, мы должны ясно себе представлять, с чем мы стоим перед Ним, и открыто и честно Ему это сказать. Либо: Господи, я истосковался по Тебе! Целый день прошел, в течение которого жизнь меня мотала, и теперь нашел на меня покой, я могу с Тобой побыть… Либо может случиться что мы станем и скажем: Господи, какой постыдный день был! Как я себя вел недостойно своего человеческого звания! Я испугался ответственности и перенес ее с больной головы на здоровую, я солгал, я был нечестен, я себя опозорил, и Тебя этим опозорил. Господи, прости!.. Иногда мы станем на молитву, зная, что какими-то глубинами души мы хотим встречи с Богом, но или мы просто обуреваемы мыслями, чувствами, которые никак не укладываются в эту встречу с Богом, или мы устали физически и у нас вообще никаких чувств нет. Если бы нас спросили: что ты сейчас чувствуешь? – мы бы сказали: Ничего, кроме боли в теле от утомительного дня, кроме опустошенности в душе… А иногда бывает, что вкрадывается мысль: Ах, помолиться бы, да поскорее! Потому что мне так хочется дочитать книгу, которую я начал, или закончить разговор, или продолжать свои думы…

И все это надо перед Богом сказать, чтобы отношения были правдивые, чтобы не притворяться, чтобы не делать вид, что “да, Господи, я только одного желаю: встречи с Тобой!” – когда на самом деле душа занята чем-то другим.

И если бы мы имели мужество, правдивость, честность так становиться перед Богом, тогда наша молитва была бы и дальше правдивой. Мы могли бы выразить Богу свою радость, что наконец, наконец какой-то просвет, я могу с Тобой побыть – как это бывает с другом, с женой… Иногда от стыда мы сказали бы: Господи, я Тебя знаю, Ты – мой Бог, и мне не хочется с Тобой побыть, – какой позор! какой стыд! Так даже с другом земным не поступают… А иногда мы встали бы перед Богом и сказали: Господи! День был позорный, унизительный, – я оказался недостойным звания человека, уж не говоря о звании христианина – прости меня! Дай мне покаяться. Потряси мою душу до глубин, чтобы мне стать чистым, опомниться, чтобы мне этого никогда не повторить…

Если бы мы так начали молиться, то наша молитва могла бы стать живой, потому что она началась бы на живой струе нашей души. Приступим к этому! Попробуем молиться Богу истиной, и тогда нам будет дано молиться и духом.

* * *

Когда мы беседуем с другом, с мужем, с женой, с людьми нам близкими, мы стараемся говорить с ними правдиво и достойно. И вот так надо научиться говорить с Богом.Только, говоря с Богом, например, прося Его о чем-либо, моля Его о чем-либо (хотя, конечно, этим не исчерпывается вся наша молитвенная жизнь), надо помнить, что мы стоим перед величием Божиим, перед святыней Божией.

Но не только это: надо помнить, что человек – не пресмыкающееся, что мы стоим во всем достоинстве нашего человечества. Мы для Бога значим очень много. Когда Он нас творил, Он нас возжелал. Он нас сотворил, не просто по власти Своей введя нас в жизнь, чтобы мы маялись и в какой-то день предстали перед судом; Он нас сотворил по любви. Его зов, приведший нас к жизни, это зов стать во веки вечные Его друзьями; Он нас призывает стать родными Ему, детьми, сыновьями, дочерьми Его, стать по отношению с Нему такими же близкими, дорогими, как Единородный Сын Его Иисус Христос, стать местом вселения Святого Духа, приобщиться Самому Божеству. И если ставить вопрос о том, как расценивает Бог человека, который от Него отпал, ответ такой простой и такой страшный: цена человека в глазах Божиих, это вся жизнь, все страдание, вся смерть Иисуса Христа, Сына Его, ставшего человеком. Вот что мы для Бога значим. И поэтому мы не смеем стоять перед Богом, будто мы рабы, будто мы наемники, клянча, моля, пресмыкаясь; мы должны научиться стоять перед Ним с сознанием своего достоинства, и говорить Богу, как сын или дочь говорит с отцом, которого уважает, но и кого отец уважает, чье достоинство для отца значит очень много.

И поэтому, когда мы обращаемся с мольбой к Богу о том, чтобы то или другое случилось, или тот или другой ужас миновал, мы должны думать о том, соответствует и это нашему человеческому достоинству и достоинству Бога. Это очень важно. В молитве можно все сказать Богу, просить Его о самом малом, как будто ничтожном, потому что для любви нет великого и малого; но есть достойное или недостойное человека. Мы не можем молить Бога о том, чтобы Он нам помог сделать что бы то ни было, что унизит наше человеческое достоинство, но мы можем просить Его о помощи в самом мелком, самом малом, потому что самое малое, самое, как будто, ничтожное, может иметь громадное значение. Ведь песчинка может ослепить человека, маленькая деталь жизни может открыть перед ним возможности или закрыть перед ним возможности жить, вырасти в меру своего человечества. Поэтому каждый из нас должен задуматься: кто он для Бога, кто он перед собой – и молиться достойно своего величия, своего великого призвания, и любви Божией, и величия Божия.

В заключение я хочу поговорить с вами об особенной молитве, которая в православной церковной практике называется Иисусовой молитвой. Иисусова молитва потому так названа, что сердце этой молитвы – имя и личность Господа Иисуса Христа. Читается она так: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя (меня), грешного. Как говорили древние писатели и как ясно из самой молитвы, она содержит, с одной стороны, полное исповедание веры, и с другой стороны – все, что человек может сказать о себе самом: Помилуй меня, я грешен!

Я хочу остановиться на этих двух понятиях: на первой половине, в которой мы исповедуем нашу веру, и на второй, где мы говорим о себе самих.

Мы называем Иисуса Христа своим Господом не только потому, что Он – Творец, не только потому, что Он – Бог, но потому что мы собственной волей, без принуждения, избрали Его Господином, Хозяином нашей жизни. И это значит, что между Ним и нами устанавливается связь взаимной верности, взаимной преданности, и что когда мы называем Его Господом, нам делается дорого каждое Его слово, каждое Его желание, каждая Его заповедь, и что мы готовы быть послушными Ему: не как рабы, не из страха, а потому что Он наш Учитель, Наставник и идеал человека. Мы называем Его Господом, и мы должны жить так, чтобы Он господствовал и в нашей жизни, и, через нас, в жизни других; но господство Его заключается в любви, а не во власти, и поэтому, называя Его Господом, мы себя отдаем делу служения, служению любви.

Иисусом мы называем Его, напоминая себе, исповедуя, проповедуя, что у Бога есть человеческое историческое имя, что Бог стал человеком, что Он воплотился, и что Тот, Кого мы называем Иисусом, Кого мы называем своим Господом, есть Бог наш, но что Он – человек, один из нас, и мы Ему родные, свои. Он в Евангелии нас называет братьями, и в другом месте Евангелия говорит: Я вас не называю слугами, а друзьями, потому что слуга не знает воли своего господина, а Я вам все сказал (Ин. 15:15). Иисус – историческое имя Бога воплощенного.

Христом (это слово греческое, которое значит “помазанник”) мы Его называем, чтобы указать, что Он – Тот, о Ком весь Ветхий Завет говорит, что придет Посланник от Бога, на Котором почиет Святой Дух, Который будет завершением всей человеческой истории и средоточием ее, завершением всего прошлого и началом вечности уже теперь, раньше чем время придет к концу.

И наконец, мы называем Его Сыном Божиим, потому что по нашей вере и даже по нашему опыту мы знаем, что тот человек, который родился в Вифлееме, который назван был Иисусом, на самом деле не только сын Марии Девы, но Сын Самого Бога, что Он – Бог воплотившийся и ставший человеком.

Это – вся православная вера: господство любви, признание Иисуса Сыном Божиим, наше признание того, что Он – завершение всего прошлого истории, средоточие ее и начало будущего: и будущего человечества на земле, и всей вечности. Со Христа начинается новая пора человеческой истории; Христос внес в нее понятия, которые до Него не существовали. Одно из самых важный понятий – это бесконечная, абсолютная ценность каждой человеческой личности. И только поэтому каждый отдельный человек может признать Иисуса Христа Господином; не только Его исповедовать таковым, но жить согласно Его воле, не утрачивая своего человеческого достоинства и не теряя из вида своего человеческого величия.

В этой беседе я попробовал изложить самые основные понятия первой части Иисусовой молитвы. В следующей беседе я попробую разъяснить, что значит быть грешником, и почему, обращаясь к Богу, мы употребляем слово помилуй, вместо того, чтобы употребить бесконечное количество богатых слов, полных значения, которые у нас существуют на человеческом языке.

* * *

В прошлой беседе я говорил об Иисусовой молитве, той молитве, которая выражается словами: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного. И я попробовал объяснить, почему с самой древности первые слова этой молитвы рассматриваются как сокращенное Евангелие, как исповедание всей христианской веры в нескольких решительных словах.

А сегодня я хочу остановиться на второй половине этой молитвы, а именно, на словах: помилуй меня, грешного. Как может всякий человек себя назвать грешным? Может ли честно всякий человек это сделать? Не будет ли это лицемерно, правда ли это?

Это не всегда была бы правда, если бы понятие греха относилось только к нравственным категориям правдивости, честности, добротности нравственной. Но есть более глубокое, основное значение слова “грех”: грех это прежде всего потеря человеком контакта с собственной своей глубиной. Человек глубок – а так часто он живет поверхностно, только поверхностными чувствами, понятиями, и вместо того, чтобы жить из глубины, действовать из сердцевины своего бытия, он живет отраженной жизнью; человек реагирует на жизнь, – простой отблеск тех лучей, которые падают на него.

Это первый и основной грех: поверхностность, потеря глубины, потеря контакта с этой глубиной. И в результате человек теряет контакт с содержанием этой глубины, то есть с Богом. В одной из первых бесед я упоминал слова архиепископа Кентерберийского Михаила Рамзея о том, что в каждом человеке есть бездонная глубина, заполнить которую может только Сам Бог. И вот, живя на поверхности собственной жизни, человек теряет контакт с Самим Богом. И потеряв контакт с Богом, человек становится чужим и для своего ближнего, для окружения, для людей и для всей жизни. Он становится таким человеком, который живет только в себе, для себя, человеком, для которого центр жизни – он сам, и жизнь делается такая же бедная, как его малое содержание. Епископ Феофан Затворник говорит, что такой человек подобен древесной стружке, которая свернулась вокруг внутренней своей пустоты. Вот это и есть греховное состояние; и это состояние в себе может, должен признать всякий человек, если только он честен: кто может сказать, что он живет всеми глубинами своей души, своего сердца, своего ума, всем размахом своей воли, всей смелостью, всем благородством, всем величием своим?

И вот, становясь перед Богом, Который и есть величие, Который создал нас для величия, мы не можем не признать своей греховности, того именно, что мы отпали от своего первородного достоинства. Поэтому мы, конечно, можем обратиться к Богу с криком души: Господи, прости! Какой позор: Ты меня создал великим, а я измельчал, так постыдно измельчал…

Но слово помилуй не значит только “прости”; по-гречески, Kurie, elehson – Господи, помилуй, значит очень многое. Оно значит: “прости, останови Свой гнев, дай мне время опомниться, дай мне возможность вырасти в ту меру величия, которую Ты предназначил мне”. Это значит: “увенчай меня этим величием”. И поэтому слова Господи, помилуй! мы употребляем во всех случаях жизни: “прояви ко мне Свою первоначальную любовь! Прояви ко мне ту любовь, которую Ты явил нам в Иисусе Христе: крестную, жертвенную, великодушную любовь; обласкай меня, утешь меня, исцели меня, сделай меня вновь человеком, достойным этого звания, то есть, в конечном итоге, достойным быть Твоим другом во веки веков”.

На этом я кончаю свой ряд бесед о молитве. Употребляйте эту молитву; она проста, но учитесь употреблять ее со всей правдивостью и искренностью, помня, что, назвав Иисуса Христа Сыном Божиим и Господом, вы обязуетесь жить достойно Его величия и вашего величия.

Примечания:

[1]Радиобеседы в религиозной программе русской службы Би-Би-Си. 1980-1981 гг. Публикация: Беседы о молитве. СПб.: Сатисъ, 1996.

[2] Павел Николаевич Николаи, † 1919.

 

ВСЕ ДЕЛО В ВЕРНОСТИ…

 

В чем разница между нашим отношением к вере и жизни и отношением тех, кто отошел от христианства и обратился в другую веру? В этих людях меня поражает не только то, с какой убежденностью они относятся к вероучению и его интеллектуальным и эмоциональным последствиям, но и то, с какой серьезностью они стремятся жить согласно своей новой вере; особенно поразительна та серьезность и внимательная строгость, с какой люди ведут себя, став мусульманами, индуистами или буддистами. Я хочу сказать, что предписания своей веры они стараются выполнять гораздо строже, чем это делает большинство христиан.

Среди христиан бытует мнение – мнение законное –, что во взаимоотношениях, будь то между Богом и человеком, будь то между людьми, один из самых важных элементов – естественность и искренность. Но естественности и искренности не всегда достаточно, чтобы наша жизнь была динамичной и целеустремленной. Например, молитва должна бы быть естественным побуждением нашей души; но опыт показывает, что желание молиться приходит временами – а молимся мы нерегулярно; временами у нас случаются позывы сотворить доброе – а до дела мы не доходим. Одна из вещей, которых нам больше всего не хватает, это равновесие между естественным порывом, правдивостью, достоверностью – и дисциплиной, которая воспитала бы в нас верность собственной правдивости, сделала бы нас способными хранить свою достоверность всегда или почти всегда.

Говоря прежде всего о молитве, – конечно, Богу не доставляет никакой радости, когда мы выполняем ее механически, из страха перед Ним или в надежде, что в ответ на наши потуги Он “вознаградит” нас так ли иначе. Отношения любви не могут быть отношениями раба или наемника. Но вместе с этим, устойчивость в усилии достигается только дисциплиной. Святой апостол Павел совершенно ясно указывает на это, когда говорит, что наше обучение духовной жизни должно быть таким же беспощадным, как тренировка атлета, стремящегося к победе. То же можно сказать об ученом или о любом человеке, страстно устремленном к цели: неутомимый, суровый, самоотверженный подвиг; а сколько у нас его есть?

И вот для того, чтобы этот подвиг не ослабевал, нас должно питать какое-то побуждение: жажда, тоска, радость, боль: не просто умственное решение, и никак не простое усилие воли, потому что усилием воли можно выполнять вещи механически, но не всегда усилие может пробудить сердце и все наше существо.

Что же может создать такое естественное побуждение, которое повело бы нас к Богу и развилось в дисциплинированный и творческий строй жизни? Вы помните, что мы называем Духа Святого Утешителем; это означает, что Он подает утешение; это означает, что Он подает крепость, – подает также и радость. И вот если спросить себя: жаждем ли мы, чтобы Дух Святой укрепил нас, утешил, вдохнул силу, – что мы можем ответить? Когда, по-человечески говоря, мы в трудных обстоятельствах: в болезни, или в безотчетной тоске, тогда мы ищем поддержки, а иногда, когда мы неисцельно ранены, ищем и утешения. Но это не относится по-настоящему к Богу, потому что мы не глубоко переживаем то, как мы далеки от Него. Мы не переживаем разлуку с Ним. Мы не чувствуем себя осиротелыми, как потерявшийся в толпе ребенок, мы не плачем от горя о том, что Бог не с нами в каждую минуту, как мы горюем, когда разлучены с людьми, которых горячо любим. Их отсутствие мы переживаем, мы тоскуем по звуку их голоса, нам хотелось бы взглянуть им в лицо, нам хотелось бы разделить с ними свои мысли и чувства, мы так хотели бы им все рассказать.

Так ли мы относимся к Богу и ко Христу? Чувствуем ли мы, – и это просто объективный факт – что потеряли контакт с Ним, что, хотя невидимо Он и здесь, Его присутствие для нас не ощутимо? Живой контакт с Богом бывает в редкие блаженные мгновения, но, как правило, мы Его не ощущаем. И вот, чувствуем ли мы себя потерянными без Него? Жаждем ли мы скорее восстановить отношения, когда они нарушились, или найти Его вновь, когда мы Его потеряли? Если бы так, мы могли бы обратиться к Святому Духу и сказать: Приди! Я так осиротел без общения с Живым Богом!.. Но мы не зовем Его… Может быть, мы и скажем это, потому что невозможно не сознавать этой разлученности; но чувствуем ли мы действительно, что если нет Его – все утратило красоту, сияние, все стало тусклым и безжизненным? Подобно тому, как в отношениях с людьми мы ощущаем, что не можем радоваться ничему, если любимый человек не с нами. И не стараемся ли мы заполнить чем угодно ум и сердце, чтобы отвлечься, забыть утрату, забыть пустоту?

Вот с чего все начинается; мы должны поставить перед собой вопрос: скучаем ли мы по Богу? Или хватит с меня, что Он существует и я могу обратиться к Нему, когда Он нужен, чтобы исполнить мои требования, использовать Его, когда мне не хватает собственных сил и способностей? Если мы тоскуем по Богу, мы утратили основное побуждение, чтобы кричать, и кричать, и кричать к Нему: Приди, Господи Иисусе, и приди скоро! – как Церковь и Дух взывают ко Христу в конце книги Откровения.

Другой, противоположный опыт также может побудить нас к молитве – чувство Божия присутствия: Он рядом, я с Ним. Все, что я могу – это поклониться, припасть к Нему в глубоком безмолвии, или наоборот, беседовать с Ним, как Ветхий Завет говорит о Моисее: как друг беседует с другом (см. Исх. 33: 11). Вт два предела: ощущение сиротства и неутешной тоски о том, что мы не можем до Него дочувствоваться, или же неописуемый восторг о том, что Бог здесь, и я могу припасть и поклониться Ему.

Из этих двух источников у нас может естественно родиться молитва к Богу. Но и тогда наш естественный порыв очень часто нуждается в поддержке привычкой, дисциплиной: все мы знаем, как легко рассеивается наша мысль, как легко мы устаем делать даже то, что нам нравится делать. Постоянство, стойкость, устойчивость, верность – все обозначают одно и то же: способность не бросить все, а продолжать начатое, даже когда естественный порыв ослабевает.

О человеческой душе и ее отношении к Богу Феофан Затворник говорит, что мы должны быть, как правильно настроенная струна: если струна перетянута, она может лопнуть от прикосновения; если она натянута недостаточно, она не издаст нужного звука. Эта настройка самих себя означает то же самое, что говорил апостол Павел о тренировке атлета, которая укрепит наши мышцы, даст нам гибкость, целеустремленность и разовьет все наши способности.