Кризисы 1809 и 1811 гг. были в данном случае важны потому, что банк выпускал тогда необратимые банкноты, и, следовательно, кризисы ни в какой мере не вытекали из обратимости банкнот в золото (металл), и их, стало быть, никоим образом нельзя было предотвратить путем отмены этой обратимости. Даримон ловко обходит эти факты, опровергающие его теорию кризисов. Он цепляется за афоризм Рикардо [о преимуществах бумажных денег], хотя это не имело никакого отношения собственно к вопросу, рассматриваемому в рикардовском памфлете, - к вопросу об обесценении банкнот. Даримон игнорирует тот факт, что рикардовское учение о деньгах, с его ложными предпосылками, будто банк контролирует количество находящихся в обращении банкнот, будто количество средств обращения определяет цены, тогда как, наоборот, цены определяют количество средств обращения и т. д., — полностью опровергнуто. Во времена Рикардо еще не было никаких детальных исследований относительно явлений денежного обращения. Это мимоходом.
[б) Ошибочное объяснение кризисов привилегированным положением золота и серебра. Вопрос об обратимости банкнот в золото и серебро. Невозможность революционизировать буржуазные производственные отношения посредством банковских и денежных реформ]
Золото и серебро — такие же товары, как и все другие. Золото и серебро — не такие же товары, как все другие: как всеобщее орудие обмена они — привилегированные товары, и именно в силу этой привилегии они низводят на низшую ступень другие товары. Таков конечный анализ, к которому Даримон сводит этот антагонизм. Отмените привилегию золота и серебра, низведите их до ранга всех других товаров — решает Даримон в конечном счете, — и тогда у вас не будет специфических зол, связанных с золотыми и серебряными деньгами или с обратимыми в золото и серебро банкнотами. Этим вы устраните все беды. Или, лучше сказать, предоставьте всем товарам ту монополию, которой теперь обладают исключительно только золото и серебро. Сохраните папу, но сделайте каждого человека папой. Отмените деньги, превратив всякий товар в деньги и наделив его специфическими свойствами денег.
Здесь как раз возникает вопрос, не выражает ли формулированная Даримоном проблема свою собственную несуразность, в результате чего невозможность ее решения заложена уже в тех условиях, которые этой задачей поставлены. Ответ часто может заключаться лишь в критике вопроса, и вопрос часто может быть разрешен лишь [I—7] путем отрицания самого вопроса.
Действительный вопрос заключается в следующем: не вызывает ли сама буржуазная система обмена необходимости в специфическом орудии обмена? Не создает ли она необходимым образом особого эквивалента для всех стоимостей? Одна форма этого орудия обмена или этого эквивалента может быть более удобной, более подходящей, связанной с меньшими затруднениями, чем другая. Однако затруднения, проистекающие из существования особого орудия обмена, особого, но тем не менее всеобщего эквивалента, должны были бы все снова и снова возникать при всякой форме, хотя и различным образом. Конечно, от самого этого вопроса Даримон с энтузиазмом уходит. Отмените деньги и не отменяйте их! Отмените исключительную привилегию, которой обладают золото и серебро благодаря своей исключительности в качестве денег, но сделайте все товары деньгами, т. е. дайте им всем вместе такое свойство, которое не может существовать, будучи отделено от этой исключительности.
При отливах драгоценного металла действительно обнаруживается некоторое противоречие, которое Даримон преодолевает так же поверхностно, как и понимает. Оказывается, что золото и серебро не являются такими же товарами, как все другие, и современная политическая экономия внезапно и с ужасом замечает, что она время от времени все снова и снова возвращается к предрассудкам меркантилистской системы. Английские экономисты пытаются преодолеть трудность при помощи разграничения. В моменты таких денежных кризисов, говорят они, требуется не золото и серебро как деньги, не золото и серебро как монета, а золото и серебро как капитал. Они забывают добавить: как капитал, но капитал в определенной форме золота и серебра. Если бы капитал мог быть вывезен в любой форме, то отчего же происходит отлив именно этих товаров, в то время как большинство других товаров обесценивается из-за недостатка отлива?
Возьмем определенные примеры: отлив драгоценного металла вследствие неурожая внутри страны какого-нибудь основного продукта питания (например, хлеба), из-за неурожая за границей, вызывающего вздорожание какого-нибудь импортируемого предмета широкого потребления (например, чая); отлив драгоценного металла вследствие неурожая решающих видов промышленного сырья (хлопок, шерсть, шелк, лен); отлив драгоценного металла, обусловленный чрезмерным импортом (вследствие спекуляции, войны и т. д.). В случае неурожая внутри страны возмещение внезапных или длительных потерь какого-нибудь продукта (хлеба, чая, хлопка, льна и т. д.) наносит нации двойной ущерб. Часть ее вложенного капитала или труда не воспроизведена; это — действительные потери для производства. Часть воспроизведенного капитала должна быть отдана для того, чтобы заполнить образовавшиеся бреши, и притом такая часть, которая не находится в простой арифметической пропорции к потерям, так как на мировом рынке дефицитный продукт, вследствие уменьшения предложения и увеличения спроса, повышается в цене и не может не повышаться.
Необходимо точно исследовать, как выглядели бы такого рода кризисы, если отвлечься от денег, и какую определенность в рамках данных здесь отношений вносят деньги. (Основные случаи — это неурожай хлеба и чрезмерный импорт. Война разумеется сама собой, так как в непосредственно экономическом отношении это то же самое, как если бы нация кинула в воду часть своего капитала.)
В случае неурожая хлеба. Если рассматривать данную нацию по отношению к другой нации, то ясно, что ее капитал (а не только ее действительное богатство) уменьшился; это так же ясно, как и то, что крестьянин, у которого сгорело тесто и который теперь вынужден купить хлеб у пекаря, стал беднее на величину стоимости своей покупки. Что же касается отношений внутри страны, то кажется, что, поскольку речь идет о стоимости, повышение цены хлеба оставляет все по-старому (мы отвлекаемся от того, что произведение уменьшившегося количества хлеба на повысившуюся цену при действительных неурожаях никогда не равняется произведению нормального количества хлеба на меньшую цену).
Предположим, что в Англии произведен лишь 1 квартер пшеницы и что цена этого квартера достигает такой величины, какую прежде имели 30000000 квартеров. В этом случае нация (мы отвлекаемся от того, что у нее не было бы средств для воспроизводства как жизни, так и хлеба), если мы примем, что рабочее время, необходимое для воспроизводства 1 квартера, равно а рабочим дням, должна была бы ах30 000 000 рабочих дней (издержки производства[37]) обменивать на axl рабочий день (продукт); производительная сила ее капитала уменьшилась бы в миллионы раз, и сумма имеющихся в стране стоимостей уменьшилась бы, ибо каждый рабочий день обесценился бы в 30 000 000 раз. Каждая доля капитала представляла бы теперь только 1/ 30,000,000 своей прежней стоимости, своего эквивалента в издержках производства, хотя в приведенном случае номинальная стоимость национального капитала не уменьшилась бы (если не считать обесценения земли), потому что уменьшение стоимости прочих продуктов как раз компенсировалось бы повышением стоимости одного квартера пшеницы. Повышение цены пшеницы в 30 000 000 раз было бы выражением точно такого же обесценения всех остальных продуктов.
Впрочем, это разграничение внешнего и внутреннего рынков совершенно иллюзорно. Каково отношение между нацией, пострадавшей от неурожая хлеба, и другой нацией, у которой она закупает хлеб, таково же отношение между каждым индивидом этой нации и фермером или хлеботорговцем. Та добавочная сумма, которую он должен израсходовать на закупку хлеба, есть прямое уменьшение его капитала, находящихся в его распоряжении средств.
Чтобы не запутывать вопроса влиянием несущественных обстоятельств, следует предположить, что пострадавшая от неурожая нация имеет свободную торговлю хлебом. Даже если бы импортируемый хлеб был так же дешев, как и хлеб отечественного производства, нация все же стала бы беднее на сумму капитала, не воспроизведенного фермерами. Однако при допущенной нами предпосылке нация всегда ввозит лишь такое количество хлеба из-за границы, какое можно ввезти при нормальной цене. Рост ввоза предполагает, таким образом, рост цены.
Повышению цены на хлеб соответствует падение цены всех прочих товаров. Повышению издержек производства (выраженных в цене), в которые обходится квартер хлеба, соответствует уменьшение производительности капитала, существующего во всех других формах. Добавочной сумме, расходуемой на закупку хлеба, должно соответствовать уменьшение закупок всех других продуктов и уже поэтому — падение их цен. Как при наличии, так и при отсутствии металлических или каких-либо иных денег нация оказалась бы в состоянии кризиса, который охватил бы не только хлеб, но и все другие отрасли производства не только потому, что положительно сократилась бы их производительность и упала бы цена их продукции по сравнению со стоимостью, определяемой нормальными издержками производства, но и потому, что все контракты, обязательства и т. д. покоятся на средних ценах продуктов. Так, например, в счет уплаты государственного долга должно быть поставлено х шеффелей зерна, но издержки производства этих х шеффелей в определенной пропорции увеличились.
Таким образом, совершенно независимо от денег в стране [I—8] наступил бы всеобщий кризис. Даже если отвлечься не только от денег, но и от меновой стоимости продуктов, продукты обесценились бы, производительность нации уменьшилась бы, между тем как все ее экономические отношения основаны на некоторой средней производительности ее труда.
Итак, кризис, вызванный неурожаем хлеба, никоим образом не порождается отливом драгоценного металла, хотя и может быть усилен вследствие преград, которые этому отливу ставятся.
Во всяком случае, нельзя сказать вместе с Прудоном, будто кризис проистекает от того, что аутентичной стоимостью обладают только благородные металлы в противоположность другим товарам; ибо повышение цены на хлеб означает при более близком рассмотрении лишь то, что приходится давать больше золота и серебра в обмен на определенное количество хлеба, т. е. что цена золота и серебра упала по сравнению с ценой хлеба. Золото и серебро, следовательно, обесцениваются по отношению к хлебу так же, как и прочие товары, от этого их не спасает никакая привилегия. Обесценение золота и серебра по сравнению с хлебом тождественно с повышением цены на хлеб. {Это не совсем правильно. Допустим, что квартер зерна повышается в цене с 50 до 100 шиллингов, т. е. на 100%, а хлопчатобумажные товары дешевеют на 80%. В этом случае серебро подешевело по сравнению с хлебом лишь на 50%, а хлопчатобумажные товары (вследствие сокращения спроса и т. д.) по сравнению с серебром подешевели на 80%. Другими словами, цены всех других товаров падают в большей степени, чем возрастает цена на хлеб. Имеет место, однако, и обратное явление. Так, например, за последние годы, когда цены на хлеб временами поднимались на 100%, цены на промышленные товары не падали в той же пропорции, в какой золото, таким образом, падало в цене по отношению к хлебу. Это обстоятельство, однако, непосредственно не нарушает общего положения.} Нельзя сказать также, что золото обладает привилегией благодаря тому, что в форме монеты его количество точно и аутентично определено. Талер (серебром) при всех обстоятельствах остается талером. Но точно так же и шеффель пшеницы остается шеффелем, а аршин холста — аршином.
В случае значительного неурожая хлеба обесценение большинства товаров (включая труд) и вытекающий отсюда кризис нельзя, стало быть, приписать вывозу золота как первичной причине, так как обесценение и кризис имели бы место и в том случае, если бы отечественное золото совсем не вывозилось из страны, а хлеб совсем не ввозился бы из-за границы. Кризис сводится здесь просто к закону спроса и предложения, который, как известно, в сфере предметов первой необходимости — рассматривая дело в масштабе нации, — действует несравненно резче и сильнее, нежели во всех остальных сферах. Не вывоз золота — причина хлебного кризиса, а хлебный кризис — причина вывоза золота.
Если рассматривать золото и серебро сами по себе, то можно утверждать, что лишь в двух направлениях они влияют, со своей стороны, на кризис и усиливают его симптомы: 1) поскольку вывоз золота был бы затруднен в силу условий металлического покрытия, которыми связаны банки; поскольку те меры, которые банк поэтому принимает против этого вывоза золота, отрицательно влияют, в свою очередь, на обращение внутри страны; 2) поскольку вывоз золота становится необходимым потому, что другие нации согласны принимать капитал лишь в форме золота, а не в какой-либо иной форме.
Затруднение № 2 может оставаться в силе даже тогда, когда затруднение № 1 устранено. Английский банк испытывал подобное затруднение именно в тот период, когда он получил законное право на выпуск необратимых банкнот. Банкноты обесценились по сравнению с золотом в слитках, но упала также и монетная цена золота по сравнению с ценой золота в слитках. По отношению к банкнотам золото стало товаром особого рода. Можно сказать, что банкнота оставалась еще постольку зависимой от золота, поскольку она номинально представляла определенное количество золота, которое за нее фактически нельзя было получить. Золото оставалось ее наименователем, хотя ее уже нельзя было по закону обменять в банке на это количество золота.
Не подлежит никакому сомнению (?) (это должно быть исследовано в дальнейшем и не относится непосредственно к рассматриваемому вопросу), что пока бумажные деньги получают свое наименование от золота (т. е., например, банкнота в 5 фунтов стерлингов есть бумажный представитель 5 соверенов [xviii]), обратимость банкноты в золото остается для нее экономическим законом, существует ли этот закон политически или нет. Банкноты Английского банка и в период 1799—1819 гг.[38] продолжали утверждать, что они представляют стоимость определенного количества золота. Как же иначе проверить это утверждение, если не путем констатации того факта, что банкнота действительно распоряжается таким-то количеством золота в слитках? С того момента, как за банкноту в 5 фунтов стерлингов уже нельзя было получить стоимость в слитке, равную 5 соверенам, банкнота была обесценена несмотря на свою необратимость по закону. Равенство стоимости банкноты и стоимости определенного количества золота, объявленное в ее наименовании, тотчас же вступало в противоречие с фактическим неравенством между банкнотой и золотом.
Таким образом, спор среди англичан, сохраняющих золото в качестве наименователя банкноты, в сущности вращается не вокруг обратимости банкноты в золото, — эта обратимость выражает на практике лишь то равенство, которое теоретически объявлено в наименовании банкноты, — а вокруг того, как обеспечить эту обратимость: обеспечивается ли она путем установленных для банка законодательных ограничений или же ее следует предоставить самой себе. Сторонники последнего взгляда утверждают, что в эмиссионном банке, дающем ссуды под векселя, банкноты которого имеют, стало быть, обеспеченный возврат, эта обратимость в среднем гарантирована и что их противники все равно никогда не добиваются чего-либо большего, чем эта средняя обеспеченность. Последнее — факт. Этим средним уровнем, между прочим, вообще не приходится пренебрегать; средние вычисления так же должны составлять основу банков, как и всех страховых учреждений и т. д. Этой точки зрения придерживаются прежде всего шотландские банки, которые справедливо приводятся в качестве образца.
Строгие буллионисты [xix], со своей стороны, говорят, что они принимают [1—9] обратимость всерьез, что именно обязанность банка обменивать банкноту на золото сохраняет ее обратимой, что необходимость этой обратимости дана самим наименованием банкноты и образует барьер против чрезмерной эмиссии, что их противники являются всего лишь мнимыми сторонниками необратимости. Между этими двумя направлениями существуют различные промежуточные оттенки, множество мелких «разновидностей».
Наконец, защитники необратимости, решительные антибуллионисты, сами того не зная, являются всего лишь мнимыми сторонниками необратимости точно так же, как их противники — всего лишь мнимыми сторонниками обратимости; ибо антибуллионисты сохраняют наименование банкноты, т. е. делают мерой полноценности своих банкнот практическое приравнивание банкноты определенного наименования к определенному количеству золота.
В Пруссии существуют бумажные деньги с принудительным курсом. (Обратный приток их обеспечен постольку, поскольку известная доля налогов должна быть уплачена бумажками.) Эти бумажные талеры не являются чеками на серебро, они по закону не обмениваются ни одним банком на серебро и т. д. Они выдаются не коммерческим банком при учете векселей, а правительством, которое оплачивает ими свои расходы. Однако их наименование выражено в серебре. Бумажный талер своим наименованием утверждает, что он представляет ту же стоимость, что и серебряный талер. Если бы основательно поколебалось доверие к правительству или же если бы бумажные деньги были выпущены в больших количествах, нежели требуется для потребностей обращения, то на практике бумажный талер перестал бы стоять на одном уровне с серебряным талером и был бы обесценен, ибо он упал бы ниже той стоимости, которая показана в его наименовании. Он обесценился бы и без наступления вышеназванных обстоятельств, если бы особая потребность в серебре, например для вывоза, поставила бы серебро в привилегированное положение по сравнению с бумажным талером.
Итак, обратимость в золото и серебро на практике является мерой стоимости всяких бумажных денег, получающих свое наименование от золота или серебра, независимо от того, будут ли бумажные деньги обратимыми по закону или нет. Та или иная номинальная стоимость — это всего лишь тень, сопровождающая то, тенью чего она является; совпадают ли они друг с другом или не совпадают, должна показать их действительная обратимость (обмениваемость). Падение реальной стоимости ниже номинальной стоимости есть обесценение. Действительное параллельное движение, взаимообмениваемость есть обратимость. При необратимых банкнотах обратимость обнаруживается не в кассе банка, а в повседневном обмене между бумажными деньгами и металлическими деньгами, наименование которых они носят. Обратимость свободно обмениваемых банкнот по сути дела ставится под угрозу уже тогда, когда она удостоверяется не повседневным обменом во всех частях страны, а посредством больших специальных экспериментов, организуемых у кассы банка.
В Шотландии бумажные деньги в деревне даже предпочитаются металлическим. Шотландия до 1845 г., когда ей был навязан английский закон 1844 г.[39], конечно, переживала все английские социальные кризисы, а некоторые кризисы — даже в более сильной степени, так как «очистка» земли [40] проводилась здесь более беззастенчиво. Тем не менее Шотландия не знала ни собственно денежных кризисов (то, что в виде исключения некоторые банки обанкротились, так как они легкомысленно предоставляли кредиты, сюда не относится), ни обесценения банкнот, ни жалоб, ни расследований того, достаточна ли масса обращающихся денег или нет и т. д.
Пример Шотландии важен здесь потому, что он показывает, каким образом денежная система может быть полностью урегулирована на нынешней основе — с устранением всех тех зол, на которые жалуется Даримон, — без ликвидации нынешней социальной основы и притом даже в том случае, если присущие этой социальной основе противоречия, антагонизмы, противоположность классов и т. д. одновременно с этим достигают еще более высокой степени, чем в какой-либо другой стране мира.
Характерно, что как Даримон, так и его покровитель, написавший предисловие к его книге, Эмиль Жирарден, который свое практическое мошенничество дополняет теоретическим утопизмом, — находят противоположность монопольных банков, таких как Английский банк и Французский банк, не в Шотландии, а ищут ее в Соединенных Штатах, где банковская система, в результате требующихся правительственных разрешений, свободна лишь номинально, где нет свободной конкуренции банков, а существует федеральная система монопольных банков.
И действительно, шотландская банковская и денежная система — опаснейший подводный камень для иллюзий фокусников обращения. Про золотые или серебряные деньги (там, где нет узаконенного биметаллизма) не говорят, что они обесцениваются, всякий раз как изменяется их относительная стоимость по сравнению со всеми другими товарами. Почему же нет? Потому что они образуют свой собственный знаменатель, потому что их наименование не есть наименование какой-либо стоимости, т. е. они не оценены в каком-нибудь третьем товаре, а выражают лишь соответствующие доли своей собственной материи: 1 соверен равняется такому-то количеству золота такого-то веса.
Таким образом, золото номинально не может быть обесценено не потому, что только оно выражает подлинную стоимость, а потому, что оно в качестве денег выражает вовсе не стоимость, а определенное количество своей собственной материи, выражает, несет на своем челе свою собственную количественную определенность. (Позднее следует исследовать более детально, является ли этот отличительный признак золотых и серебряных денег в конечном счете имманентным свойством всяких денег.)
Введенные в заблуждение этой номинальной необесценивае-мостью металлических денег, Даримон и К° видят лишь одну сторону дела, проявляющуюся в кризисах: повышение ценности золота и серебра по отношению почти ко всем остальным товарам; они не видят другой стороны — обесценения золота и серебра или денег по отношению ко всем остальным товарам (за исключением, быть может, труда, но не всегда) в периоды так называемого процветания, в периоды временного всеобщего повышения цен. Так как это обесценение металлических денег (и всех видов денег, покоящихся на них) всегда предшествует повышению их ценности, то Даримон и К° должны были бы поставить свою проблему наоборот: предотвратить периодически повторяющееся обесценение денег (на их языке — отменить привилегии товаров по отношению к деньгам). В последней формулировке задача тотчас же свелась бы к следующему: прекратить повышение и падение цен, т. е. уничтожить цены. Следовательно: упразднить меновую стоимость. Стало быть: отменить обмен в том его виде, в каком он соответствует буржуазной организации [I—10] общества. Эта последняя задача означает: экономически революционизировать буржуазное общество. Тогда с самого начала обнаружилось бы, что болезнь буржуазного общества нельзя вылечить «преобразованием» банков или учреждением рациональной «денежной системы».
[2) СВЯЗЬ ТЕОРИИ ОБРАЩЕНИЯ ПРУДОНА С ЕГО ОШИБОЧНОЙ ТЕОРИЕЙ СТОИМОСТИ. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ДЕНЕГ КАК НЕОБХОДИМЫЙ РЕЗУЛЬТАТ РАЗВИТИЯ ОБМЕНА]
[а) Иллюзия прудонистов о возможности устранить пороки буржуазного общества посредством введения «рабочих денег»]
[α) Несовместимость «рабочих денег» с ростом производительности труда]
Итак, обратимость — узаконенная или нет — остается требованием, предъявляемым любым деньгам, наименование которых делает их знаком стоимости, т. е. приравнивает их к известному количеству какого-нибудь третьего товара. Приравнивание уже включает противопоставление, возможное неравенство; обратимость включает свою противоположность, необратимость; повышение ценности включает обесценение δυνάμει [xx], как сказал бы Аристотель.
Предположим, что, например, соверен назывался бы не только совереном, — что является лишь почетным наименованием для определенной доли унции золота (счетное название) подобно тому, как метр является наименованием для определенной длины, — а что он назывался бы, скажем, «х часов рабочего времени». Упомянутая доля унции золота действительно есть не что иное, как материализованные, овеществленные х часов рабочего времени. Но золото, это — прошлое рабочее время, определенное количество рабочего времени. Его наименование «х часов рабочего времени» сделало бы вообще определенное количество труда его масштабом. Фунт золота должен был бы тогда быть обратимым в некоторое определенное количество часов рабочего времени, он должен был бы иметь возможность купить их в любой момент: как только он мог бы купить их больше или меньше, это означало бы повышение его ценности или его обесценение; в последнем случае прекратилась бы его обратимость.
Стоимость определяется не рабочим временем, воплощенным в продуктах, а рабочим временем, требующимся в данный момент. Возьмем фунт золота как такового: пусть он будет продуктом 20 часов рабочего времени. Предположим, что в силу тех или иных обстоятельств впоследствии для производства фунта золота потребуется только 10 часов. Фунт золота, наименование которого показывает, что он равен 20 часам рабочего времени, равнялся бы теперь лишь 10 часам рабочего времени, так как 20 часов рабочего времени равны 2 фунтам золота. 10 часов труда фактически обмениваются на 1 фунт золота; значит, 1 фунт золота не может больше обмениваться на 20 рабочих часов.
Золотые деньги с плебейским наименованием «х рабочих часов» были бы подвержены большим колебаниям, чем какие-либо иные деньги, и в особенности чем нынешние золотые деньги; ибо золото по отношению к золоту не может ни повышаться, ни падать (оно равно самому себе), а содержащееся в определенном количестве золота прошлое рабочее время должно беспрестанно повышаться или падать по отношению к живому рабочему времени данного момента. Чтобы сохранить его обратимость, пришлось бы сохранять неизменной производительность рабочего часа. В силу всеобщего экономического закона, по которому издержки производства постоянно падают, а живой труд постоянно становится производительнее и, стало быть, овеществленное в продуктах рабочее время постоянно обесценивается, — неизбежной судьбой этих золотых рабочих денег было бы постоянное обесценение. Чтобы предотвратить это зло, можно было бы сказать, что наименование рабочих часов должно получить не золото, а — как предлагал Вейтлинг [41], до него англичане и после него французы, в том числе Прудон и К°, — это наименование должны получить бумажные деньги, простой знак стоимости. Рабочее время, воплощенное в самих бумажках, при этом столь же мало принималось бы в расчет, как и стоимость бумаги, на которой напечатаны банкноты. Эти бумажки были бы лишь представителями рабочих часов, подобно тому как банкноты являются представителями золота или серебра. Если бы производительность рабочего часа повысилась, то возросла бы покупательная сила бумажки, являющейся его представителем, и наоборот; совершенно так же, как теперь на 5-фунтовую банкноту можно купить большее или меньшее количество предметов, смотря по тому, возрастает или падает относительная стоимость золота по сравнению с другими товарами.
В силу того же закона, по которому золотые рабочие деньги подвергались бы постоянному обесценению, бумажные рабочие деньги постоянно повышались бы в цене. Но это, говорят социалисты, и есть как раз то, чего мы хотим: рабочий радовался бы росту производительности своего труда, между тем как он теперь пропорционально росту производительности труда создает чужое богатство и свое собственное обесценение. Так говорят социалисты. Однако, к несчастью, тут возникают некоторые небольшие сомнения.
Прежде всего: если уж мы допускаем деньги, хотя бы это были только часовые боны, то мы должны предположить и накопление этих денег, а также контракты, обязательства, отчисления и т. д., которые фиксировались бы в этих деньгах. Накопленные бумажки постоянно повышались бы в цене точно так же, как и вновь выпускаемые, и, таким образом, с одной стороны, рост производительности труда шел бы на пользу нерабочим, а, с другой стороны, вместе с ростом производительности труда росли бы и обязательства по ранее заключенным контрактам. Падение и повышение стоимости золота или серебра не имели бы никакого значения в том случае, если бы мир в каждый данный момент мог начинаться сызнова и если бы заключенные обязательства об уплате определенного количества золота не сталкивались с колебаниями в стоимости золота. Точно также обстоит здесь дело с часовым боном и производительностью одного часа труда.
Вопрос, подлежащий здесь исследованию, это — обратимость часового бона. Мы достигнем той же цели, если сделаем некоторое отклонение в сторону. Хотя это и преждевременно, но можно кое-что сказать о заблуждениях, лежащих в основе часового бона; это даст нам возможность заглянуть в ту глубочайшую тайну, которая связывает прудоновскую теорию обращения с его общей теорией — его теорией определения [1—11] стоимости. Такая же связь имеет место, например, у Брея и Грея. Лежит ли в основе этого что-либо верное, мы выясним ниже (предварительно заметим еще мимоходом: если рассматривать банкноты только как чеки на золото, то их никогда нельзя выпускать на сумму, превышающую то количество золотых денег, которое они должны заменить, не обесценив их. Если я выдаю три обязательства по 15 ф. ст. трем различным кредиторам на одни и те же 15 ф. ст. золотом, то каждое обязательство в сущности представляет собой обязательство лишь на 15: 3 ф. ст. = 5 ф. ст. Таким образом, каждая из этих банкнот была бы уже заранее обесценена до 33г/3%).
[β) Несовместимость «рабочих денег» с реальным различием между стоимостью и ценой товаров]
