Коммуна и архиепископ Дарбуа

Вашей профессии и Вашим положением защитника одного из обвиняемых, чтобы добиться их предъявления суду.

Около 15 апреля одна парижская газета перепечатала написанное в «Times» письмо, в котором некий субъект заявлял, что посетил залож­ников в тюрьме Мазас, и обвинял Коммуну в варварском обращении с ними. Желая непременно проверить правдивость подобных утверждений, я отпра­вился в эту тюрьму, где мог убедиться в обратном. В тот день я побеседовал с господами Дарбуа, Бонжаном и Дегерри, а также с г-ном Пти, секретарем архиепископства, который мог бы дать Вам сведения по этому вопросу, поскольку он жив. Впоследствии я часто посещал их и за несколько дней до падения Коммуны господа Дарбуа и Бопжан вручили мне свои рукописи, приблизительное содержание которых я ниже передаю.

Вот краткое резюме документа Дарбуа. Он озаглавлен: «Мой арест, пребывание в заключении и размышления в Мазасе». Из него вытекает, что, за исключением своего ареста, в котором он винит Коммуну, всю ответ­ственность за задержание и тюрьме он возлагает на версальское правитель­ство. Он обвиняет последнее особенно в том, что оно пожертвовало залож­никами, чтобы сохранить за собой в некотором роде право на возмездие в будущем. При этом оп ссылается отчасти на свои попытки обратиться с письмами, отчасти на ходатайства своих друзей перед г-пом Тьором, хло­поты и переговоры, которые не привели ни к чему кроме отказов, особенно со стороны г-на Лагарда. Он утверждает, что речь шла об обмене заложни­ков не только на Бланки, по также на останки генерала Дюваля. Он заяв­ляет, кроме того, что с ним обращались хорошо, и подробно с похвалой отзывается о поведении гражданина Гаро, начальника тюрьмы Мазас. Он уже предвидит свою смерть и пишет в связи с этим вот что: «Известно, что Версаль не желает ни обмена, ни примирения; с другой стороны, Коммуна, обладавшая властью нас арестовать, не властна нас освободить, так как в настоящий момент наше освобождение без обмена вызвало бы в Париже революцию, которая свергла бы Коммуну».

Что касается г-на Боижана, он вручил мне пространный трактат по экономике сельского хозяйства, составленный им в тюрьме, два письма к своей семье и нечто вроде дневника о своем пребывании в тюрьме. Хотя этот документ не имеет для защиты того значения, как документ г-на Дарбуа, он доказывает, что с заложниками в Мазасе обращались гуманно.

Было бы бесполезно настаивать на важности подобных документов, поэтому я попытаюсь сейчас объяснить Вам, при каком стечении обстоя­тельств у меня их изъяли.

Вынужденный покинуть министерство общественных работ утром в понедельник 22 мая, я должен был укрыться в единственном заведении, которое оказалось открыто, на улице Тампль. Там я оставил на хранение свой чемодан и свои бумаги. В четверг 25 мая, когда версальцы уже захва­тили этот квартал, я решил, прежде чем возвратиться домой, позаботиться о том, чтобы документы были в надежном месте. Владелец отеля, на которо­го, как мне казалось, я мог положиться, уступил мне степной шкаф в одной из комнат на втором этаже, ключи от которого я взял с собой. Помимо уже упомянутых выше документов я оставил на хранение также пять писем Мак-Магона, которые были переданы мне префектурой полиции, множество официальных документов, в том числе свидетельство о том, что я являлся делегатом в Нейи во время перемирия 25 апреля, два обменных знака, одно письмо из Лондона, адресованное г-ну Тьеру, и несколько фотографий различных членов Коммуны.

27 мая я направил на улицу Тампль двух людей, которые должны были доставить мне вместе с моим чемоданом также и бумаги, находившиеся в стенном шкафу. В ответ на их требование владелец отеля сказал, что,

5*

HO

К. МАРКС

поскольку многие его соседи несколько раз говорили о том, что у него укрывается член Коммуны, он счел благоразумным взломать шкаф и сжечь бумаги.

Чемодан мне доставили, он также был взломан, и взятые мною доку­менты, также как удостоверения и другие, были похищены. Теперь, не­смотря на то, что хозяин отеля подтвердил мне лично факт уничтожения этих документов, я уверен в обратном, и известия, которые приходят ко мне из Парижа, убеждают меня, что тот, кому я доверил эти документы, все еще владеет ими или совсем недавно передал их полиции.

Далее следуют необходимые справки для розыска указанных доку­ментов и общепринятые приветствия; письмо было передано г-ну Биго 19 августа 1871 года.

Э, Фопдеви. иъ

Домовладелец в Сен-Макэро

Паписано К. Марксом 29 августа 1ST 1 г. Печатается по тексту газеты

Напечатано в газете «The Examiner» Перевод с английского и французского

2 сентября 1871 г.

На русском языке пуиликуется впервые

Подпись: Карл Маркс

[ 111

Ф. ЭНГЕЛЬС

ВЫПИСКИ ИЗ КНИГИ ПРУДОНА «ВОЙНА И МИР» ⁸³

П. Ж. ПРУДОН «ВОЙНА И МИР», ТОМ II, КНИГА А, ГЛАВА 2

«Вечной, коренной причиной войн является недостаток средств су­ществования, ил», выражаясь более высоким стилем — нарушение эко­номического равновесия... в последнем же счете — пауперизм» (стр. 98).

Прежде всего нам нужно есть — грозный закон, который преследует нас, как фурия, когда мы не умеем мудро к нему приспособиться, а также, когда, принося ему в жертву все прочие наши обязанности, мы становимся его рабами... Между тем, творец, избравший для нас этот образ жизни, имел свои цели (стр. 100). Закону еды противостоит закон труда, отрицанию — утверждение. Но каковы потребности чодоиека, сколько времени должен ои работать? Вначале, когда человечество было еще редко рассеяно по земному шару, природа без труда удовлетворяла потребности человека. Это был золотой век, век изобилия и покоя (стр. 102). Теперь же во всех климатах народонаселение значительно превышает ресурсы природы, и в эпоху цивилизации — «в поте лица твоего будешь есть хлеб твой». — В конечном счете человек на стадии цивилизации добывает своим трудом ровно столько, сколько необходимо для поддержания его тела и духов­ной культуры, ни больше, ни меньше. Это строгое обоюдное ограничение нашего производства и нашего потребления я именую скудостью {pau­vreté}, третьим из органических законов, данных нам природой (стр. 103). Даже у самых развитых в промышленном отношении пародов, как только масса промышленных продуктов хотя бы совсем немного возра­стет, нарушив пропорцию, определяемую количеством добытых средств существования, — стоимость этих продуктов тотчас же падает, и весь из­лишек становится как бы несуществующим. Здравый смысл... восстает теперь против того, чтобы производство выходило за пределы, поставлен­ные скудостью. Наконец, добавим, что если благодаря труду всеобщее бо­гатство увеличивается, то население растет еще быстрее... Так творец... за­поведал нам умеренность и порядок и заставляет нас их полюбить (стр. 104).

Если производство удваивается, то тотчас же удвоится и население, стало быть, это не даст никаких результатов (стр. 106).

Для увеличения богатств в данном обществе при сохранении неизмен­ной численности населения необходимы три вещи: 1) создать у трудящихся масс новые потребности, что возможно только путем развития ума и вкуса,

Ф. ЭНГЕЛЬС

другими словами, путем высшего образования, в результате чего они могли бы незаметным образом выйти из пролетарского состояния

(это, таким образом, Мальтус наизнанку);

2) сохранить им, все более совершенствуя организацию труда п промыш­ленности, достаточно сил и времени; 3) ради той же цели положить конец паразитизму. Эти три условия роста богатства сводятся к одной формуле: переход ко все более равномерному распределению знаний, услуг и про­дуктов. Это — закон равновесия, величайший, можно сказать единствен­ный, закон политической экономии (стр. 108).

Это смело брошенный тезис просто утверждается. — Единственное доказательство — ссылка на то,

что во Франции, несмотря на все ее преуспеяние, народу сейчас живется хуже, чем при Реставрации, и что «государственный долг удвоился, бюджет увеличился с одного миллиарда до двух, цены на жилище и на все предметы потребления возросли на 50—100%, все ведет к явному разло­жению и непрерывному кризису» (!!) (стр. 109). То обстоятельство, что в Америке земля и иные пе имевшие ранее стоимости вещи теперь ее приобрели— безошибочный признак скудости. Существовавшее в Испании на протяжении трехсот лет (от Изабеллы I до Изабеллы II) равновесие, хотя и нарушено новым подъемом — заработная плата повышается, что само собой разумеется, так как увеличиваются доходы с земли и от внешней торговли, — однако же в последующие 50 лет и население может соразмерно увеличиться. Тогда в Испании снова восстановится равновесие, то есть «скудость» (стр. 110).

Все богатство государства и имущих классов представляет собой предварительный вычет из продукта работника до установления ему зара­ботной платы (стр. 113).

Скудость означает отсутствие достатка, последний даже способство­вал бы разложению работника. Не следует, чтобы человек жил в довольст­ве — нужно, наоборот, чтобы он постоянно чувствовал колючее жало нужды (стр. 114).

Всюду — одна декламация и простое утверждение вместо доказательств и развития мысли.

Прогресс или совершенствование человеческого рода заключается целиком в справедливости и философии (стр. 116).

Факты, как я уже говорил, — это лишь условные знаки, являющие телесному оку представления разума (стр. 118).

Предназначение человека на земле — всецело духовное и нравствен­ное (стр. 116).

Совершенно очевидно.., что богатство, равно как и стоимость, означают не столько некую реальность, сколько отношение, а именно отношение между производством и потреблением, предложением и спро­сом, трудом и капиталом, продуктом и заработной платой, потребностью и деятельностью и т. д.; родовым, типичным выражением этого отношения служит средний рабочий день работника, рассматриваемый с точки зрения двух его сторон: затраты и продукта. Рабочий день — в этих двух словах заключен итог общественного богатства... Из такого определения рабочего дня вытекает, что все общественное производство — выражение коллективного труда — ни в коем случае не может сколько-нибудь ощу­тимо превысить коллективную потребность в том, что мы называем хлебом

ЁЫПИСКЙ ИЗ КНИГИ ПРУДОНА «ВОЙНА И МИР» 11.1

насущным. Желание утроить, учетверить производство страны,...абстра­гируясь от пропорционального увеличения труда, капитала, народона­селения и рынка сбыта, абстрагируясь, в частности, и от параллельного развития образования и прогресса в нравах, — эта идея, утверждаю я, более иррациональна, чем квадратура круга. Это — противоречие, неле­пость (стр. 119—120).

Откуда же берется неравенство при распределении богатства? Оно выводится отнюдь но из закона экономико-исторического развития; но, как и все остальное, вктючая и войны, из психо­логических оснований, из принципа,

который состоит в сознании нами собственной ценности и собственного достоинства — чувство, которое порождает уважение к себо подобным и к человечеству в целом и на котором основывается справедливость. Однако тот же принцип, в котором справодливость содержится как вещь в себе, до сей поры на практике являлся со отрицанием; себе и своим близким мы позволяем большее, чем другим. Преувеличенное мнение о самих себе, злоупотребление личными преимуществами, вот что заставляет нас нару­шать закон экономического распределения (равенства в вознаграждении за труд и в распределении услуг и продуктов) (стр. 123).

Здесь, таким образом, вечным законом оказывается «закон экономического распределения». (Нарушение, нарушение веч­ной справедливости! Иначе и быть не может, поскольку Прудон в качестве отправного пункта всегда берет человека как такового.

Например: Скудость — это такой закон нашей природы, который, обязыпая нас производить все, что нам нужно для потребления, не отводит нашему труду ничего сверх необходимого (стр. 123)).

Виною ли тому отдельные личности или установления, рабство или предрассудки, но пауперизм есть нарушение экономического закона, который, с одной стороны, повелевает человеку работать, чтобы существо­вать, с другой — соразмеряет его продукцию с его потребностью

(но не потребность с продукцией — это было бы историей)...

и это нарушение, повторяю, есть факт по существу психологический; его источником является, с одной стороны, идеализм наших стремлений, с другой — присущее всем нам преувеличенное чувство собственного достоинства и малое значение, отводимое нами достоинству ближнего. Это тот дух роскоши и аристократизма,...который превращает обмен продуктами и услугами в мошенническую сделку, примешивая к этому обмену личный элемент (стр. 124).

Это рожденное на свет при помощи психологии порочное рас­пределение

«в общей экономике проявляется в виде фактов)) (стр. 124). Детальный раз­бор этих фактов по существу не представляет интереса, так как «все онн постоянно сводятся к недостаточной заработной плате» (стр. 125).

Среди этих фактов фигурируют:

Ф. ЭНГЕЛЬС

«рост паразитизма, растущее многообразие занятий и промыслов, обслу­живающих потребность в роскоши,...каждый хочет жить за счет общества, занять синекуру, не заниматься никаким производительным трудом...».

Кто все это оплачивает и как это становится возможным, об этом: ни слова. Достаточно отметить одно желание (стр. 125).

Пауперизм, выразитель нарушения экономического закона, поглощает также и богача. — В силу ненасытной жадности к деньгам и наслаждениям «пауперизм полностью им (богачом) завладевает, толкает его па рискован­ные предприятия, на азартные спекуляции, па игру и мошенничества, а в конечном счете мстит ему позорнейшим разорением за неумеренность, аа попрание справедливости п законов природы» (стр. 129).

Без этой всепожирающей жадности богача пе обойтись, не будь ее, нельзя вывести войну из пауперизма.

И тут же вслед, в главе 4, на стр. 133, этот субъект имеет бесстыдство заявлять следующее:

«То, что общественный недуг... оказывает прямое влияние на прави­тельства, не нуждается, по-видимому, в доказательствах после целого ряда таких революций, как революции 1780, 1799, 1814, 1830, 1848, 1851 годов.

I Несомненно, идеи сыграли здесь свою роль; по каково значение идей?

| Что они выражают? — Интересы. Что именно определило созыв Генераль­ных штатов? — Дефицит. Для чего Учредительное собрание установило конституциопнуго монархию, как не для того, чтобы оградить себя от высоких налогов, взимаемых без согласия. Что такое гражданское устрой­ство духовенства? —Экспроприация. Что такое реформа 4 августа? —Отня­тие имущества. Итак, первопричина революции — пауперизм. Со времеп ухода римского народа на Свягцепную гору до письма Наполеона III к его будущему министру Фульду о свободе торговли ⁸⁴ — все изменения — политические, экономические, религиозные... могут быть сведены к еди­ной формуле: защита трудящихся масс от эксплуатации их паразитами и обеспечение минимального дохода» (стр. 134).

Это место приводится им для объяснения,

почему в каждой революции содержится Революция как таковая.

Написано Ф. Энгельсом в J873 г. Печатается по рукописи

Впервые опубликовано па русском языке Перевод с fl5pom}{/3CKoeo и немецкого

в «Архиве Маркса и Энгельса», т. X, 1948 г.

[ 115

Ф. ЭНГЕЛЬС

РЕСПУБЛИКА В ИСПАНИИ ⁸⁵

Трудно сказать, которая из двух — монархия или респуб­лика — больше опустилась за последние три года. Монархия — по крайней море на европейском континенте — повсюду все быстрее и быстрее переходит в свою последнюю форму — цеза­ризм. Мнимый конституционализм с всеобщим избирательным правом, непомерно разросшаяся армия, как опора правитель­ства, подкуп и взятка, как главные способы управления, обога­щение путем коррупции и надувательства, как единственная цель правительства, повсюду неотвратимо заступают место всех тех прекрасных конституционных гарантий, того искусст­венного равновесия властей, о которых наши буржуа мечтали в идиллические времена Луи-Филиппа, когда даже самые продаж­ные люди были еще ангелами невинности по сравнению с «велики­ми мужами» нашего времени. Как буржуазия с каждым днем все больше теряет характер класса, в течение определенного времени безусловно необходимого для общественного организма, отбра­сывает свои специфические социальные функции и превращается в настоящую шайку мошенников, так и ее государство превра­щается в организацию для охраны не производства, а открытого воровства продуктов производства. Это государство не только несет в себе свое собственное осуждение, оно уже было осуж­дено историей в лице Луи-Наполеона. Но оно в то же время является последней возможной формой монархии. Все другие формы монархии износились и устарели. После этого государ­ства, как государственная форма, возможна только республика.

Но с республикой дело обстоит не лучше. С 17.89 по 1869 г. она была идеалом восторженных борцов за свободу, идеалом,

Ф. ЭНГЕЛЬС

к которому всегда стремились, которого добивались тяжелой кровавой борьбой и который, едва будучи достигнут, каждый раз снова ускользал. После того как одному прусскому королю * удалось создать некую французскую республику, все это пере­менилось. С 1870 г. — и'это является прогрессом — республики создаются уже не республиканцами (ибо нет больше чистых республиканцев), а роялистами, отчаявшимися в монархии. Монархически настроенные буржуа, чтобы избежать граждан­ской войны, укрепляют республику во Франции, провозглашают ее в Испании; во Франции — потому что там слишком много претендентов на престол, в Испании — потому что последний возможный король объявил забастовку ⁸⁶.

В этом заключается прогресс двоякого рода.

Во-первых, уничтожено очарованно, которым до енх пор было окружено имя республики. После событий во Франции и Испании один только Карл Блннд может еще придерживаться суеверия относительно чудотворного влияния республики. Паконец-то и в Европе республика выступает как то, чем она является по своей сущности, а в Америке и фактически, — как наиболее законченная форма господства, буржуазии. Я говорю: наконец-то и в Европе, потому что о таких республиках, как Швейцария, Гамбург, Времен, Любек и бывший вольный город Франкфурт — царство ему небесное! — здесь не может быть и речи. Современная республика, о которой, и только о ней, мы говорим здесь, является политической организацией боль­шого народа, а не местным политическим институтом города, кантона или группы кантонов, исторически унаследованным от средних веков, принявшим более или менее демократические формы и в лучшем случае заменившим господство патрициев не намного лучшим господством крестьян. Швейцария живет наполовину милостью, наполовину соперничеством своих круп­ных соседей; каждый раз, когда эти соседи выступают в согласии между собой, она должна припрятать свои громкие республи­канские фразы и подчиняться приказам. Такие страны сущест­вуют только до тех пор, пока не пытаются вмешиваться в ход истории, поэтому им и запрещают подобное вмешательство тем, что нейтрализуют их. Эра подлинных европейских республик будет вести свое начало с 4 сентября, или вернее со дня Седана, даже, если окажется возможным короткий рецидив цезаризма, все равно, кто бы не был претендентом. И в этом смысле можно сказать, что республика Тьера является конечным осуществле­нием республики 1792 г., республикой якобинцев без самооС-

t — Вильгельму I. Ре§.

Республика в Испании

мана якобинцев. Отныне рабочий класс не может больше обма­нываться в отношении того, что представляет собой современная республика: это та форма государства, в которой господство буржуазии получает свое последнее, самое законченное выра­жение. В современной республике проводится, наконец, в чис­том виде политическое равенство, которое во всех монархиях все еще подвергалось некоторым ограничениям. А это полити­ческое равенство, что же оно представляет собой, как не заяв­ление, что классовые противоречия нисколько не касаются государства, что буржуа имеют такое же право быть буржуа, как рабочие имеют право быть пролетариями?

Но эта последняя, самая закопченная форма буржуазного господства, республика, вводится самими буржуа только в высшей степени неохотно: она навязывает себя им. Чем выз­вано это странное противоречие? Тем, что введение республики означает разрыв со всей политической традицией; тем, что в республике каждому политическому учреждению предъявля­ется требование доказать правомерность своего существования; тем, стало быть, что отпадают все традиционные влияния, поддерживающие при монархии существующую власть. Другими словами: если современная республика является самой закон­ченной формой буржуазного господства, то она вместе с тем есть та форма государства, в которой классовая борьба осво­бождается от своих последних оков и в которой подготавливается арена для этой борьбы. Современная республика является как раз не чем иным, как этой ареной. И это вторая сторона прогресса. С одной стороны, буржуазия чувствует, что ей приходит конец, как только у нее ускользает из-под ног почва монархии и с ней вся консервативная мощь, заключавшаяся в суеверном почитании необразованными народными массами, особенно в деревне, традиционной власти государя, все равно, направлено ли это суеверное почитание на королевскую власть божьей милостью, как в Пруссии, или на легендарного крестьян­ского императора Наполеона, как во Франции. С другой сторо­ны, пролетариат чувствует, что панихида по монархии является в то же время сигналом к решающему сражению с буржуазией. В том, что современная республика есть не что иное, как чисто подметенная арена для последней великой классовой битвы в мировой истории, именно в этом заключается ее огромное значение.

Но для того, чтобы эта классовая борьба между буржуазией и пролетариатом нашла свое разрешение, оба эти класса должны получить достаточное развитие в соответствующей стране, по крайней мере, в больших городах. В Испании дело обстоит

Ф. ЭНГЕЛЬС

так только в отдельных частях страны. В Каталонии крупная промышленность развита сравнительно высоко, в Андалузии и некоторых других местностях господствует крупное земле­владение и крупное земледелие — помещики и наемные рабочие. В большей части страны преобладают мелкие крестьяне в де­ревне, мелкие ремесленники в городах. Таким образом, условия для пролетарской революции здесь еще сравнительно мало раз­виты, п именно потому в Испании все еще весьма много дела для буржуазной республики. Здесь она прежде всего призвана чисто подмести арену для предстоящей классовой борьбы.

К этому в первую очередь относится упразднение армии и введение народного ополчения. Географически Испания так удачно расположена, что на нее может серьезно напасть только один сосед, да и то только на коротком фронте Пиренеев, фронте, который не составляет и одной восьмой части протяженности всех ее границ. К тому же топографические условия страны таковы, что они в такой же степени затрудняют маневренную войну больших армий, в какой облегчают нерегулярную народ­ную войну. Мы видели это во времена Наполеона, который иногда посылал в Испанию до 300 000 человек, и они неизменно терпели неудачи в результате упорного сопротивления народа. С тех пор мы видели это бесчисленное количество раз и видим еще и теперь в бессилии испанской армии по отношению к не­многим бандам карлистов в горах. У такой страны нет никакого предлога для того, чтобы иметь армию. В то же время с 1830 г. армия в Испании была только рычагом всех тех генеральских заговоров, которые каждые несколько лет свергали правитель­ство путем военного мятежа для того, чтобы поставить новых воров на место старых. Распустить испанскую армию — значит освободить Испанию от гражданской войны. Итак, это было бы первым требованием, которое испанские рабочие должны были бы предъявить новому правительству.

Если армия будет устранена, то отпадет и главная причина, почему именно каталонцы требуют федеративной организации государства. Революционная Каталония, так сказать, большое рабочее предместье Испании, удерживалась до сих пор в под­чинении при помощи сильной концентрации войск, как Бона­парт и Тьер удерживали в подчинении Париж и Лион. Поэтому каталонцы требовали разделения Испании на союзные госу­дарства с самостоятельной администрацией. Если падет армия, отпадет и главная причина этого требования. Принципиальной самостоятельности можно будет достигнуть и без реакционного раскола национального единства и без воспроизведения Швей­царии в более широком масштабе.

РЕСПУБЛИКА В ИСПАНИИ

Финансовое законодательство Испании в отношении как внутренних налогов, так и пограничных пошлин, нелепо с нача­ла до конца. Здесь буржуазная республика может очень много сделать. Равным образом и в вопросе о конфискации так часто конфисковавшейся и всегда снова приобретаемой земельной собственности церкви и, наконец, прежде всего в установлении путей сообщения, которые нигде больше не находятся в таком плохом состоянии, как именно здесь.

Несколько лет спокойной буржуазной республики подгото­вили бы в Испании почву для пролетарской революции в такой степени, которая поразила бы даже самых передовых испан­ских рабочих. Вместо того чтобы повторять кровавый фарс прошлой революции ^8?, вместо того чтобы устраивать отдельные, всегда легко подавляемые восстания, испанские рабочие исполь­зуют, надо надеяться, республику для того, чтобы теснее сомкнуть свои ряды и организоваться с учетом приближения революции, в которой они будут господствовать. Буржуазное правительство новой республики ищет только предлога, чтобы подавить революционное движение и расстрелять рабочих, как это сделали в Париже республиканцы Фавр и компания. Пусть же испанские рабочие не дают им этого предлога!

Написано Ф. Энгельсом в феврале 1873 г. Печатается по тексту газеты

«Volhsstaat»

Перевод с немецкого На русском языке публикуется впервые

Напечатано в газете «Volksstaat» M 18,

1 марта 1873 г., а также в газетах

«La Emancipation» 7 марта

и «О Pensamento Social»

S3 марта 1873 г.

120 ]

Ф. ЭНГЕЛЬС

ЗАМЕТКА ПО ПОВОДУ РЕЦЕНЗИИ НА КНИГУ Э. РЕНАНА «АНТИХРИСТ» ⁸⁸

В связи с рецензией на новую ренаповскую книгу «Антихрист», опубли­кованной в № 181 «Kölnische Zeitung*, нам пишет г-н Фридрих Энгельс из Лондона:

«Мнимые открытия Ренана, касающиеся, например, опреде­ления — с точностью до месяца — времени появления так называемого Откровения Иоанна, или решения загадки мисти­ческого числа 666 = Népiov Katoap и подтверждения этого реше­ния с помощью варианта 616 = Nero Caesar и т. д. и т. д., я слышал уже в зимнем семестре 1841/42 года в Берлине на лекциях профессора Фердинанда Бенари об Апокалипсисе. С тем только отличием, что Бенари, действительно расшифро­вавший мистическое число, был достаточно честен, чтобы при­знавать, как много он был обязан своим предшественникам, в то время как г-н Ренан здесь, как и в других случаях, попросту присваивает себе результаты, являющиеся итогом длительного развития немецкой науки».

Написано Ф. Энгельсом между 5 и 15 июля 1873 0.

Напечатано в «Kölnische Zeitung» M 197, Erstes Blatt, 18 июля 1873 г.

Печатается по тексту газеты

Пер<ьод с пемецкого

На русском языке публикуется впервые

[ 121

Ф. ЭНГЕЛЬС

ЗАМЕТКИ О ГЕРМАНИИ

1789-1873 ⁸⁹

Пруссия — «und sint Wcletabi tie wir Wilzè heizzèn» * ⁹⁰ и т. д.

Прусская армия — голодная испокон веков. Гепфнер о 1788—1806 годах. — Истощение казны при Фридрихе-Виль­гельме III. Мошенничество (1 и 9 гарнизонные рабочие роты — поставка шинелей, 1842 г.). Старый хлам в цейхгаузе. Фрид­рих-Вильгельм III способен даже проявить миролюбие — из-за необходимости в случае войны созывать всякий раз сосло­вия — 1. Поворотный пункт — 1848 г., Вальдерзее и игольча­тое ружье. 2. Поворотный пункт — мобилизация 1850 г. ^п и, наконец, итальянская война, реорганизация армии, отказ от рутины. С 1864 г. серьезная самокритика и чисто деловой подход. Тем не менее — полное непонимание характера органи­зации прусской армии. — Трагикомический конфликт: прусское государство вынуждено вести политические войны во имя дале­ких от народа интересов, которые никогда не могут вызвать национального воодушевлепия, а для этого нуждается в армии, пригодной только для национальной обороны и непосредственно обусловленного ею наступления (1814 и 1870 гг.). — В этом конфликте прусское государство и прусская армия потерпят крах, вероятно, в войне с Россией, — в войне, которая может длиться четыре года и доставит Пруссии только болезни и про­стреленные кости.

Еврейский элемент абсолютно необходим для Германии; евреи — класс, который даже при крепостном строе, не имея

* — и живут там велетабы, которых мы называем вильцами. Ред.

Ф. ЭНГЕЛЬС

ни родины, ни прав (сравни у Гюлиха о Фридрихе-Вильгельме II) ⁹², сохранил свободу и, — в силу того, что был обречен заниматься торговлей, — явился носителем элемента будущего; отсюда их способность к противодействию там, где масса неспо­собна реагировать на гнет; к тому же они по природе более деятельны и активны, чем немцы. Пережитый ими во время наполеоновского господства подъем (Ротшильд и курфюрст Гессенский ⁹³) был в Северной и Западной Германии достаточно сильным, чтобы вскоре после 1815 г. преодолеть ограничения гетто там, где оно было восстановлено (Франкфурт); Берне и Гейне; проникновение в литературу, особенно в публицистику; для еврейского литератора характерна погоня за непосредст­венной практической выгодой; характерная для еврейского купца польско-немецкая традиция грязного мелкого надува­тельства, исчезающая лишь во втором и третьем поколениях. Сливаясь в конечном счете друг с другом все больше и больше, немцы приобретают еврейские черты, а евреи онеме­чиваются.

Немецкие торговые колонии за границей существовали еще до 1789 г., но приобрели значение только с 1814 г. и лишь с 1848 г. стали действительно рычагом вовлечения Германии в ми­ровую торговлю, но затем чрезвычайно эффективны. Посте­пенный рост. Характер торговых колоний до 1848 г. — куп­цы в большинстве случаев необразованны, стыдятся своей национальности (в Манчестере говорили на английском языке с примесью десятка немецких диалектов). Отсутствие правовой защиты (мексиканская история Веерта и вообще его опыт обще­ния с немецкими дипломатами в Южной Америке) ⁹*. Немецкий язык становится языком мировой торговли благодаря торговым колониям и евреям в Восточной Европе (об этом подробнее) и в Скандинавии благодаря гамбургской почте. Следует отметить, что в торговле немецкий язык, — не считая стран романской Европы и, разумеется, Леванта, — получил большее распростра­нение, чем французский, итальянский, испанский, португаль­ский, короче говоря, чем все прочие языки, за исключением английского. В настоящее время быстрое развитие немецких колоний — сравни беспокойство, охватившее англичан в самом Лондоне.

Эпигонская литература начинается уже с Гейне; ее призва­ние в том, чтобы отшлифовать язык, который в этом весьма нуждался. В поэзии это было достигнуто, проза же — хуже, чем когда бы то ни было.

ЗАМЕТКИ О ГЕРМАНИИ 1789—1873

Общее настроение жителей левого берега Рейна в 1859 — 1863 гг. — уверенность, что снова станут французскими под­данными. — Не проявляя желания и не протестуя, они отно­сились к этому с покорностью и даже признали бы это как нечто неизбежное. Насколько лучше эльзасцы! — Полное отсутст­вие доверия к Пруссии из-за ее поведения и беспомощности в 1859 году. А наряду с этим немецкая националистическая {deutschtümliche} реакция против бонапартовских притязаний на Рейн: Эльзас и Лотарингия немецкие!

Шлезвиг-Гольштейн для Англии играет роль Ирландии на Востоке в отношении ввоза оттуда скота и масла; здесь также скотоводство развивается за счет гибели земледелия, эмиграция, которая еще только начинается; прочие местности Северо-Германской низменности в перспективе ожидает та же участь.

Золотые и серебряные предметы, ювелирные изделия в зна­чительном количестве экспортируются из Ганау, Пфорцгейма, Гмюнда, Берлина и т. д. (К. Z. *).

Не забыть прусский устав о челяди {Gesindoordnung}! А также о добровольцах — одногодичниках {einjährige Frei­willige} во Франции.

Во время гугенотских войн уважение к королевской власти как представителю нации уже настолько велико, что лишь заключенные королем союзы с иностранцами и договоры о воен­ной помощи считаются законными и признаются общественным мнением. Все прочие лица в глазах последнего — мятежники и предатели. Всего яснее это обнаруживается после смерти Ген­риха III, когда Генриху IV удалось одержать окончательную победу только благодаря влиянию королевского титула.

Окончательное подавление протестантизма во Франции не было для нее бедой — teste ** Бейль, Вольтер и Дидро. Подоб­ным же образом его подавление в Германии было бы несчастьем не для Германии, по для всего мира. Германии была бы навя­зана католическая форма развития романских стран; поскольку же английская форма также носила полукатолический и средне­вековый характер (университеты и т. п., колледжи, средние школы — все это {по существу} протестантские монастыри), то отпали бы все виды немецкого протестантского образования (домашнее воспитание, частные пансионы, проживающие вне университетских стен студенты, которые сами выбирают себе

* Возможно, ссылка на «Kölnische Zeitung». Ред. ** — свидетели тому. Рев.

Ф. ЭНГЕЛЬС

курс), и духовное развитие Европы сделалось бы бесконечно однообразным. Франция и Англия разрушили предрассудки по существу, Германия отделалась от их формы, от шаблона. Это отчасти причина бесформенности всего немецкого, что вплоть до настоящего времени сопряжено еще с большими минусами, вроде раздробленности на мелкие государства, но в отношении способности нации к развитию представляет огромное преиму­щество; это даст зрелые плоды только в будущем, когда будет преодолена и эта, сама по себе односторонняя стадия.

К тому же немецкий протестантизм — единственная сов­ременная форма христианства, которая достойна критики. Католицизм уже в XVIII веко был ниже критики, был просто предметом полемики (что за ослы все-таки эти старокатолики ⁹⁵!); английскому протестантизму, распавшемуся на бесконечное множество сект, не было свойственно развитие теологии, разве только такое ее развитие, каждый этап которого фиксировался в виде основания новой секты. Только немец обладает теоло­гией и в силу этого имеет объект для критики — исторической, филологической и философской. Эта критика является про­дуктом Германии, она была бы невозможна без немецкого протестантизма, и тем не менее она абсолютно необходима. С такой религией как христианство нельзя покончить только с помощью насмешек и нападок, ее нужно также преодолеть научно, то есть путем исторического объяснения, а с этой задачей не в состоянии справиться даже естествознание.

Голландия и Бельгия, отделенные от Германии между Рейном и Северным морем — болотами, на юге — Арденнами и Фенном, играли по отношению к Германии ту же роль, какую по отно­шению к Палестине играла Финикия; и в Германии повсюду такие же причитания по этому поводу, как у древних пророков.

Фландрия от Вердеиского раздела ⁹⁶ до 1500 г. была частью Франции, поэтому там укоренился фрапцузский язык; этому во многом способствовала фламандская торговля в средние века, так как купцы тогда объяснялись с итальянскими и другими купцами, конечно, не по-фламандски. И вот «тевтоманы» тре­буют теперь возрождения фламандского языка, который даже у голландцев не пользуется полным признанием; фламандское поповское движение! Не пора ли, наконец, фламандцам начать употреблять один язык вместо двух, а этим языком может быть только французский.

После открытия Америки земледелие, промышленность и торговля Германии — одно сплошное терпеливое эксперимент-

Заметки о Германии 1789—187.3

рование. О многочисленных неудачных опытах в земледелии см. у Лангеталя ⁹⁷. В промышленности повсюду и всегда только наладится производство каких-либо изделий, как они оказыва­ются вытесненными с мирового рынка. Примером в большом масштабе является полотняное производство, в малом — вуппер-тальская промышленность. То же — в торговле 1820—1860 го­дов. Только сейчас она становится на ноги.

Еще в 1848 г. главный предмет вывоза из Германии — люди. 1) Эмиграция в обычном смысле; 2) проституция: в Восточной Пруссии — целые заведения высшего и низшего ранга, где девушек готовили в проститутки всякого сорта и пригодных ко всему — от девок матросского дома терпимости до «образован­ных» любовниц для светских кавалеров. Под всякими фальши­выми предлогами их отправляли за границу, где большинство из них впервые узнавали об уготованной им судьбе. Многие, кому удалось устроиться получше, оказались вполне довольны своей участью и писали сводницам нежные благодарственные письма, всегда скрывая при этом свое положение проституток и выставляя себя гувернантками, компаньонками, а подчас и дамами, сделавшими блестящую партию. Бергенрот был того мнения, что все это было бы невозможно, если бы власти — за вознаграждение? — не смотрели на подобные вещи сквозь пальцы. При судебных расследованиях всегда было весьма трудно напасть на какой-либо след. Восточная Пруссия снаб­жала проститутками всю прибрежную полосу Балтийского и Северного морей, от Петербурга и Стокгольма до Антверпена. 3) Занимавшиеся бродяжничеством женщины из (горного рай­она} Фогельсберг в Гессене и Нассау. Они шатались в Англии по ярмаркам в качестве broomgirls ⁹⁸, кто постарше — с шар­манкой. А особенно часто их отвозили в качестве шармапщиц на пароходах в Америку, где они пополняли собой низший слой проституток. 4) Молодые купцы из ганзейских и- рейн­ских фабричных городов, впоследствии также из Саксонии и Берлина, и 5) химики — {эта эмиграция} впоследствии очень усилившаяся, тогда уже начиналась — (школа Либиха в Ги-сене) наряду с проститутками — главный предмет вывоза из великого герцогства Гессенского). —Жители Вестфалии, отправ­лявшиеся на заработки в Голландию {Hollandgänger}. В на­стоящее же время можно часто встретить голландских рабочих в вестфальских промышленных округах.

Скряжничество немецкого правительства, в особенности в период 1815— 1870 гг., выступает во всем: плохие, грязные деньги, — это относится и к бумажным деньгам, — грубая

Ф. ЭНГЕЛЬС

канцелярская бумага, песочницы (на все официальные доку­менты прямо страшно смотреть!), топорно сделанные печати, марающие бумагу, — все грубо, не в меньшей степени и сами чиновники. Французские, английские, бельгийские деньги, почтовые печати, банкноты — все это уже с первого взгляда производило впечатление превосходства.

Неуклюжесть немецкого языка в обиходе и в то же время чрезвычайная гибкость его при разработке труднейших тем, — частично причина (или же проявление?) того, что в большинстве отраслей немцы имеют крупнейших представителей, но зато массовая продукция немцев — необыкновенная дрянь. В лите­ратуре: множество серьезных второстепенных поэтов в Англии, блестящие посредственности, которые заполняют почти всю французскую литературу, почти полностью отсутствуют в Гер­мании. Наших второстепенных поэтов спустя одно поколение почти невозможно читать. То же в философии: наряду с Кан­том и Гегелем — Гербарт, Круг, Фриз и, наконец, Шопенгауэр и Гартман. Гениальность великих уравновешивается скудостью мысли образованной массы, поэтому нет более неправильного обозначения, чем характеристика немцев, как «народа мысли­телей». То же о миллионах литераторов. Только в областях, которые более или менее независимы от языка, дело обстоит иначе, и люди второго ранга в Германии представляют опре­деленную ценность: естествознание и, в особенности, музыка. Нашу историческую литературу невозможно читать.

Нынешняя так называемая Германская империя. Действие «Нибелунгов» разыгрывается на берегах двух крупнейших не­мецких рек, Рейна и Дуная. Нам показалось бы противоестест­венным, если бы Вормс, родина Кримхильды, место, где Зигфрид совершал свои подвиги, стал французским. Но разве менее противоестественно, что Дунайская область находится за преде­лами империи, что Вальтер Рюдегер фон Бехеларен, так сказать снова становится вассалом Атиллы, мадьярского Этцеля? А как описывал Вальтер фон дер Фогельвейде Германию? «От Эльбы и до Рейна и снова назад до страны венгров» — древ­ненемецкая Австрия осталась за пределами Германии, а в те времена еще не немецкая остэльбская земля является ее центром и основой! И эта империя называет себя германской!