от Силистрии? Ничуть не бывало. Итак, «Еще» должно было бы обозначать «Уже». Наше высказанное «уже» в апреле, до наступления события, утверждение подтвердилось в марте. Но оно скорее не подтвердилось. Итак, не «уже», а «еще» с добавлением, благодаря которому эта фраза становится грамматически невозможной. «Мнение, которого я придерживался еще в апреле, осуществилось в марте». Но Критика не говорит, что ее «высказанное еще в апреле утверждение» уже в марте «получило свое подтверждение». Никоим образом. Новый «поворот событий» придал скорее и ее утверждению новый «поворот», о котором в апреле «еще» и не подозревали. Последующие события не «подтвердили» утверждение Критики, хотя и оно «нашло полное осуществление». Very well *. Это проливает новый свет на отношение событий к Критике. Если события не оправдывают на практике утверждений Критики, то они, по крайней мере, способствуют дальнейшему «осуществлению» этого утверждения и обнаруживают скрытое достоинство Критики, о котором она сама до сих пор не подозревала. Не только Критика относится теоретически к событиям, но и события также практически относятся к Критике. А как же обстоит теперь дело с «полным осуществлением», которое апрельское утверждение «получило» благодаря мартовским событиям?
«Европа разыгрывает действительно и совершенно конституционную по своему характеру драму!»
Действительно и совершенно! Разве слово «совершенно» придает новое определение слову «действительно»? Оно ослабляет и опошляет его. Этим все исчерпывается. Но этот тяжеловесный стиль, это выражение «действительно и совершенно», как и прежнее злополучное «еще», свидетельствует лишь о той же жалкой беспомощности. В апрельском утверждении, во-первых, «пассивное сопротивление» национальных собраний 1848 и следующих годов неправильно отождествлялось с «конституционной практикой» и, во-вторых, восточная коллизия была превращена в «конституционную» драму, в которой западные державы сравнивались ввиду их «пассивного сопротивления» с национальными собраниями 1848 и следующих годов, а Россия — с правительствами, совершающими coup d'état. В действительности же это отнюдь не было конституционной драмой, так как конституционный образ действий имел место лишь со стороны национальных собраний, а правительства занимались только уничтожением конституций.
• — вчевь хорошо. Ред,
К. МАРКС
Теперь же, после того как Россия получила взбучку, вооруженная агрессия отражена силой оружия и она начала «вести переговоры», теперь драма, которая прежде была конституционной лишь «не по-настоящему», стала «по-настоящему» и «совершенно конституционной». Но с того момента, как правительство становится «конституционным», как например в Англии или в Бельгии, или во Франции Луи-Филиппа, оно перестает походить на национальные собрания 1848 и следующих годов и на противостоящие им правительства. Но мало того! Когда Россия начала «вести переговоры» и поэтому, по Бруно Бауэру, стала играть роль «конституционного правительства», тогда, с другой стороны, западные державы перестали оказывать «пассивное сопротивление» и перешли к активным военным действиям, к вторжению. Если прежде слово «конституционный» не подходило к России, то теперь оно больше не подходит к западным державам. И это, считает Критика, «полное осуществление» ее апрельского утверждения! Но таким образом все же с одной стороны остается «осуществление» выражения «конституционный», которое находилось в апрельском утверждении. Очевидно, что пророчества Критики столь же двусмысленны, как изречения древних оракулов. Если ее утверждения, по-видимому, опровергаются событиями, то * — это одна лишь видимость. Как только наступает прямо противоположное, то оказывается, что первоначальное утверждение Критики скорее означает его собственную «противоположность», а события лишь выявляют его диалектический характер. Посредством такого рода диалектики, которая исполнение предсказания доказывает наступлением противоположного, пророчества Критики при всех обстоятельствах оказываются неуязвимыми. Уркарт придерживается другого метода. Если его предсказания оправдываются, то их справедливость подтверждается их исполнением. Если же они не сбываются, то само пророчество воспрепятствовало их осуществлению. В первом случае воплотилась теоретическая истина, в последнем — практическая цель пророчества.
Критика упрекает ежедневную печать в том, что она слишком отдается интересам данной минуты. Критика же, напротив, воспринимает данную минуту лишь в связи с целым, то есть в общей форме. В действительности же оказывается, что если события дня практически господствуют над ежедневной печатью, то Критика терпит такой же провал в области теории. Отдель-
* Далее у Маркса зачеркнуто: «эти утверждения подтверждаются лишь постольку, поскольку теперь получают новый, совсем другой смысл и значение», JVÔ,
