Е виде отдельной брошюры в Берлине в 1S42 г

248 ]

СЕВЕРОГЕРМАНСКИЙ И ЮЖНОГЕРМАНСКИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ ¹⁷⁰

Берлин, март. Еще не так давно юг нашего отечества слыл единственной его частью, способной на решительный полити­ческий образ мыслей; Баден, Вюртемберг и Рейнская Бавария были, казалось, теми тремя единственными алтарями, где могло 'бы возгореться пламя единственно достойного, независимого патриотизма. Север, казалось, погрузился в состояние вялого безразличия, и если не раболепия, то все же дряблой и безна­дежной расслабленности. В ней он искал отдыха от действи­тельно великого и необычного напряжения освободительных войн, в которых юг никакого участия не принимал. Казалось, север удовлетворился своим деянием и теперь претендовал на некоторый покой, так что юг уже начал глядеть на него сверху вниз, обличать его безразличие, насмехаться над его терпением. События в Ганновере ^ш были опять-таки в полной мере использованы югом для оправдания своего высокомерного отношения к северу. В то время как север внешне держался более спокойно, более бездеятельно, юг торжествовал, кичился своей развивавшейся парламентской жизнью, своими речами в палатах, своей оппозицией, которая должна-де служить под­держкой северу, тогда как сам юг мог обеспечить свое существо­вание и без содействия севера.

Все это переменилось. Движение на юге заглохло, зубцы колес, которые раньше так крепко сцеплялись между собой и поддерживали вращение, постепенно стерлись и потеряли нуж­ное сцепление, уста замолкают одни за другими, и молодое поколение не имеет охоты идти по стопам своих предшествен­ников. Напротив, север, хотя внешние обстоятельства ему далеко не столь благоприятствуют, как югу, хотя трибуна

сёверогерманский и южно германский либерализм 249

там, где она не совсем отсутствует, никогда не могла получить такого значения, как в Южной Германии, — север, тем не менее, за последние несколько лет обнаружил такой запас настоящей политической зрелости, стойкой, живой энергии, таланта и публицистической деятельности, каких юг не обнаруживал даже в лучшую пору своего расцвета. К тому же северогерман­ский либерализм обладает, бесспорно, более высокой степенью развития и разносторонности, более прочной как исторической, так и национальной основой, чем того могло когда-либо достичь свободомыслие юга. В этом отношении север далеко опередил юг. Отчего же это произошло? История обоих течений разре­шает вопрос самым убедительным образом.

Когда с 1830 г. во всей Европе стала пробуждаться полити­ческая мысль, когда государственные интересы стали выдви­гаться на первый план, из событий и волнений этого года, в результате их столкновений с вновь оживающими мечтами тевтономанов, развился новый продукт — южногерманский ли­берализм. Порожденный непосредственной практикой, южно­германский либерализм остался ей верен и в области своей теории примкнул к ней. Но практика, на основе которой он построил себе теорию, состояла, как известно, из многих на­слоений французской, германской, английской, испанской прак­тики и т. д. Отсюда получилось, что и теория, подлинное содер­жание этого направления, целиком вылилась в нечто всеобщее, неопределенное, туманное, что она не была ни германской, ни французской, ни национальной и никак не космополитиче­ской, но именно абстрактной и половинчатой. Ставили себе об­щую цель, законную свободу, но для достижения имелись обычно два прямо противоположных средства. Так, для Герма­нии хотели конституционных гарантий и, чтобы добиться этого, предлагали сегодня большую независимость князей от Союзного сейма ¹⁷, завтра большую зависимость, но рядом с Союзным сей­мом — народную палату, — два средства, из которых при суще­ствующих условиях одно было так же непрактично, как другое. Сегодня для достижения великой цели желали большего единства Германии, завтра — большей независимости мелких князей от Пруссии и Австрии. Таким образом, при полном единодушии относительно цели и при постоянных разногла­сиях относительно средств правительство вскоре одержало верх над значительно более могущественной партией, которая слиш­ком поздно убедилась в своем неразумии. К тому же, сила ее коренилась в мгновенной вспышке, в отраженном действии чисто внешнего события, июльской революции, и когда послед­няя утихла, то должна была захиреть и партия.

Ф. ЭНГЕЛЬС

В это время в Северной Германии все было гораздо спокойнее и на вид более бездеятельно. Лишь один человек излучал тогда весь жар своей жизненной силы в живом пламени, и он имел больше значения, чем все южногерманцы, взятые вместе, — я имею в виду Берне. В Берне, который со всей энергией своего характера поднялся над их половинчатостью, эта односторон­ность в результате внутренней борьбы полностью сама себя преодолела. Теория у него пробилась на свет из практики и рас­крылась как прекраснейший ее цветок. Так он решительно стал на точку зрения северогерманского либерализма и явился его предтечей и пророком.

Это направление, господство которого в Германии сейчас неоспоримо, уже приобрело в своей основе более полное содер­жание и обеспечило себе более продолжительное существова­ние. Оно заранее связало свою судьбу не с единичным фактом, но со всей мировой историей, и в особенности с германской. Источником его возникновения был не Париж, оно зародилось в сердце Германии; это была новейшая германская философия. Отсюда и происходит то, что северогерманский либерал отли­чается решительной последовательностью, определенностью в своих требованиях и точным согласованием средств и цели, к чему до сих пор южногерманский либерал тщетно стремился. Отсюда и происходит то, что его образ мыслей является необ­ходимым продуктом национальных стремлений и потому сам является национальным, что он хочет видеть Германию зани­мающей одинаково достойное положение как внутри, так и вовне, и не может впасть в комическую дилемму, следует ли быть сна­чала либералом, а потом немцем, или сначала немцем, а потом либералом. Поэтому он и сознает себя одинаково обезопасенным от односторонностей той или другой партии и свободен от хитро­умных тонкостей и софистики, к которым эти партии были при­ведены своими собственными внутренними противоречиями. Поэтому он может начать такую решительную, такую жи­вую, такую успешную борьбу против всей и всяческой реакции, какая никогда не будет по силам южногерманскому либерализму, и потому за ним в конце концов обеспечена победа.

Однако не следует считать южногерманский либерализм потерянным передовым постом, неудавшимся экспериментом; мы с его помощью добились результатов, которыми, поистине, нельзя пренебречь. Прежде всего, именно он заложил осно­вание германской оппозиции и, таким образом, сделал воз­можным появление в Германии политического образа мыс­лей и пробудил парламентскую жизнь, он не дал захиреть и