Глава 10. Понятие движения

 

Освоение любого другого дела, но особенно боевых искусств, позволяет очень глубоко заглянуть в себя. Особенно, если дойти в этом до мастерства.

Мастерство для человека самопознания — не самоцель, но прекрасное средство погружения в собственные глубины. Думаю, из предыдущих глав уже ясно, какого рода это погружение, и какие ступени удается преодолеть с его помощью. Боевые искусства, в частности, Любки, позволяют пройти от мышления, через разум и тело до стихийного состояния сознания. И мышление, и разум воплощены в разные «тела», составленные из образов, но задача пройти за них, чтобы открылось видение.

Видение — вот то орудие, что поведет нас дальше, в стихе существует лишь оно. Но чтобы к нему дойти, надо освоить первую ступень самопознания, которая ведется с помощью понимания, то есть разума. Поэтому, пока мы познаем себя как мышление и разум, мы изучаем не действительный мир, а собственные понятия о нем. Так же мы поступим и с движением. Именно оно открывается нам в боевых искусствах, а через себя показывает душу. Мы начнем с понятия о движении.

Что такое понятие? Все знают: это то, с помощью чего мы знаем что-то или о чем-то. Нет понятия — и ты не имеешь даже представления о вещи или явлении. Чтобы освоить движение, надо понять его, надо обрести понятие движения. Это абсолютно верно, и это абсолютная ловушка. Вдумайтесь. А лучше всмотритесь.

Понятие — это всего лишь образ созданный нашим разумом. Это всего лишь лестница, которую перекинули через неведомое. Вот только что было нечто стремительное и неуловимое, для чего мы придумали имя Движение. Раз имя придумано, значит, в действительности нет никакого движения, потому что слово «движение» лишь имя, а вещь не может быть равна своему имени. Имя обозначает нечто, но именно в силу своей способности быть знаком, оно никак не может соответствовать вещи, оно может лишь указывать на неё. И значит, то, что мы называем движением, не есть движение, потому что «движение» — не больше, чем восемь букв и примерно столько же звуков. Мы могли бы назвать его как угодно, скажем movement, Bewegung. Movement и Bewegung не есть движение, даже если они обозначают одинаковое нечто. Следовательно, нет никакого movement, и нет никакого движения, и есть нечто, которое мы можем называть по-разному хоть до посинения.

Оно за именем, и оно за понятием о себе. Понятие во мне, вещь снаружи, они не могут быть едины. Вещь никогда не соответствует понятию, понятие не передает вещи. Оно позволяет нам понимать, о чем идет речь, в сущности, подсказывает, куда глядеть. Но при этом именно это, на что надо глядеть, понятие и закрывает от нас. Мы глядим туда, куда указывает понятие, и видим лишь его, потому что для того, чтобы понять, что мы видим именно то, о чем говорим, его надо узнать. А узнать мы можем только одним способом — накинуть на вещь узнавание, то есть имеющийся у нас образ этой вещи.

В итоге, мы глядим на вещь лишь миг, затем мы рассматриваем её сквозь образ, а значит, видим его…

Чтобы понять движение надо суметь пройти за понятие о движении. А откуда мы знаем, что есть движение? Из жизненного опыта. Мы договорились некие узнаваемые явления называть движением. И теперь, когда обнаруживаем признаки, соответствующие нашему понятию о движении, мы узнаем, что перед нами движение.

Но каковы эти признаки?

Главный, если не единственный из них — вещь перемещается в пространстве. Вот поэтому мы и судим, решая, что в наличии есть движение. Но где оно? Разве движение скрывается внутри перемещения?

Нет, перемещение вполне самодостаточно, это самостоятельное явление, лишь сопутствующее движению. Почему я могу это утверждать? Да потому что, если вспомнить физику, предмет физической вселенной не может начать самостоятельного движения. Он либо будет бесконечно пребывать в покое, либо его нужно вывести из покоя внешним воздействием, толчком. Но это значит, что в самом предмете движения не было, оно не было ему свойственно. А если оно не свойственно ему, то его нет и когда покой утерян.

Движение могло быть в том, что вывело предмет из покоя, и оно могло передаться предмету после воздействия. Однако, после воздействия предметы лишь перемещаются строго в соответствии с законами механики из точки покоя в точку покоя. Изменить скорость или направление этого перемещения они не могут, что свидетельствует, что в них нет собственного источника движения.

Это всё становится очевидно при сравнении с живыми существами. Одушевленные существа с очевидностью обладают источниками движения. Они могут его начинать, менять и прекращать. На то они и одушевленные. Иначе говоря, этим источником в человеке является душа, которая и отличает его от предметов ньютоновской механической вселенной.

Но как увидеть движение в себе самом? Оно тоже не на поверхности. На поверхности тело, которое, если убрать душу, есть лишь вещь, предмет. И значит, предметом является каждая его часть. Поэтому, если приглядеться к собственным движениям, можно увидеть, что тело совершает множественные перемещения. Поведите рукой. Сначала вам покажется, что рука движется, но скоро вы поймете, что это перемещается вещь-рука. Пошевелите ногой, и увидите тоже самое. Даже когда вы пойдете, это будет всего лишь перемещение вещи-тела.

Движение было где-то раньше, там, где вещь получила толчок, пустивший её в перемещение сквозь пространство. Чтобы его рассмотреть, надо вспомнить выражение: родилось движение.

Движение рождается где-то в глубине меня. Родившись, оно бурлит и клокочет, пока я не создам образ, по которому хочу пустить свое тело в перемещение. Но как только он создан, движение выплескивается из его источника и толкает тело, тело перемещается по образу до тех пор, пока не исчерпается. Не исчерпается что? Отнюдь не движение. Его уже нет. Пока не исчерпается образ. Тогда нужно создать новый, и сделать еще один выплеск движения, который и даст новый толчок вещи. Если толчки будут частыми, а образы малыми, перемещения станут точней. Внешне такой человек будет казаться мастером движения. У него будут учиться.

Но, даже считаясь мастером, он не будет хозяином собственному движению. За него кто-то будет управлять им. Кто-то в нем, кто-то, кого не найти без самопознания.

Как увидеть движение? Надо научиться получать наслаждение от того, что не выпускаешь его. Лучшим упражнением является русская пляска, когда от звучания песни и ударов ног, что-то вдруг начинает гулять и играть в теле, и ноги, как это называется, рвутся в пляс.

Вот именно такое состояние и надо поймать своим созерцанием, и не выпускать его из себя, пока не станет уж совсем невмоготу. Именно на овладении им строились чародейские приемы вроде гусель-самогудов. С их помощью движение отрывается от одного человека и передается другому. В определенной мере этим чародейством владеют все. Но чтобы сделать его по-настоящему, надо стать хозяином собственному движению. И начать надо с того, чтобы научиться его видеть.

 

Глава 11. Устойчивость

 

Через движение можно познать собственную душу. Но чтобы понять движение, начать надо с того основания, без которого вообще нельзя было бы понять, что оно существует. В бесконечно текучем мире невозможно осознать, что все находится в движении, просто потому, что не с чем сравнить, ведь ничего иного и не существует. Это как с воздухом, который мы замечаем лишь тогда, когда его не хватает.

Конечно, наблюдательный человек мог бы заметить движение и по каким-то косвенным признакам, но начать лучше с самого простого и очевидного. С нашей способности стоять.

Все течет, все изменяется, все вокруг — лишь сетка узнавания, наброшенная нашим разумом на клубящееся нечто, текущее в бесконечность. И посреди этого моря изменений человек вдруг обнаруживает себя стоящим…

Как это возможно? Что это за чудо такое — человек, способный утвердить себя посреди безтвердия?!

У меня нет определенных и однозначных ответов. Я всего лишь познаю себя и исследую, исходя из подсказок, что давали мазыки. Когда-то я безоговорочно верил им, сейчас хочу видеть и понимать. Даже если их учение было верным, я не могу быть уверен, что понял их, а не узнал что-то свое. Поэтому я буду думать, смотреть и рассуждать. Хорошо бы уже иметь некую исходную теорию, позволяющую рассуждать верно, но я не могу создать ее до того, как наберу необходимый объем наблюдений над действительностью и опишу достаточно большую часть мира, относящуюся к моему собственному устройству. Таким образом, именно в этом исследовании я собираю исходный материал для создания теории прикладной культурно-исторической психологии.

Итак, я умею двигаться. Это чудо. Но я умею стоять, я могу не просто останавливаться в пространстве, но и быть устойчивым. И это не меньшее чудо. Ни один "объект механической вселенной" не может быть устойчивым. У него есть масса инерции, но даже крошечное воздействие извне перемещает его. Пусть чуть-чуть, но неизбежно. Я же могу выдерживать очень большие воздействия, и оставаться на месте, гася их.

Как возможна устойчивость?

Не думаю, что многие из бойцов задумывались над этим, но при этом все они не только умом, но и самим телом знают, как она важна. Этим люди боевых искусств отличаются от остального человечества — их частенько считают не очень далекими, даже туповатыми, поскольку они плохо осваивают сложные понятия, вроде научных или культурных. Но при этом они в своем развитии доходят до того, что недоступно сложным людям современной цивилизации. Они доходят до простого, а в силу этого философского.

Боец, как и ребенок — не человек культуры или технологии, он — философ. Даже если с трудом может сложить пару слов о философии. Он философ-прикладник. То, что он осваивает — так трудно и так велико, что он вынужден отдать его пониманию все силы своей души, для чего отымает их у других способностей. В итоге многое проходит мимо. Но если в боевом искусстве удается достичь мастерства, прорвавшись сквозь начальные сложности, все наверстывается, поскольку обретается понимание мира большей глубины, чем доступно обычному человеку, то есть человеку, идущему обычными путями, созданными для него обществом.

Возрастная и детская психология внушает нам, что ребенок начинает с освоения самых простых понятий, которые постепенно складываются у него в сложные и все более сложные, которые однажды путем такого усложнения превращаются в философские категории. Детские психологи, похоже, никогда не наблюдали за детьми, о которых пишут. А если и наблюдали, то строго по методикам, созданным их незрячими предшественниками.

Дети начинают свое развитие с освоения самых сложных понятий, вроде плотности, движения, пространства, света… Затем они осваивают телесность вообще и тело, как орудие выживания на Земле. А потом они учатся превращать себя в существа, принадлежащие разным мирам, к примеру, людскому обществу или сообществам зверей. Не думаю, что кто-то из профессиональных философов в состоянии объяснить значение этого упражнения по превращению себя в существо определенного мира. Факт таков: всегда происходит превращение, но зачем, как, почему?

Профессиональные философы современности просто не в состоянии рассмотреть за этим движение духа, потому что они даже не заметили, как предали философию и сделали ее служанкой естествознания, когда-то выделившегося из философии. А естествознание утверждает: превращение человечка в человека — "естественный процесс", вроде биологического вызревания организма. Человек — существо общественное, следовательно, ему и свойственно превращаться не просто во взрослую особь, а именно в члена общества… Дух же — понятие идеалистическое, значит, не то, чтобы отсутствующее или неверное, но нежелательное и даже запретное для приличных людей!

Однако все люди воинских искусств живут ради обретения ратного духа, все они постоянно заняты воспитанием своего духа, он смысл их жизни, а при этом его нет… И нет его лишь потому, что кто-то решил его запретить и изгнать из нашей жизни!

Естественная наука отбросила слишком много важных философских вопросов. В итоге люди, вынужденные выживать в естественнонаучном обществе, теряют возможность говорить о том, что выходит за рамки дозволенного. И если они при этом заняты чем-то, вроде движения, устойчивости, ударов, взаимодействий, то выглядят неспособными связать двух слов, а остальные, кто предпочел подчиниться обществу, смеются над ними.

Однако отсутствие языка для описаний не означает отсутствие понятий и уж тем более видения. Я ощущаю себя именно таким уродом, которого общество, решив двигаться дорогой в ад цивилизации, лишило даже языка для рассуждения о том, что меня занимает. Я мычу, шевелю губами и пальцами, и не могу высказать то, что вижу. Но я не сдамся, и попытаюсь описать мир таким, как он открывается человеку, познающему себя через воинские искусства. В частности, через способность стоять на своих ногах, через устойчивость.

Пойду просто, как вижу. В бою устойчивость проявляется в нескольких видах. В борьбе она позволяет не попадаться на броски, в рукопашной — не падать от ударов. Но еще важней устойчивость при перемещениях: переместился — утвердил себя, сделал боевое действие, опять переместился…

Пожалуй, я могу выделить три вида устойчивости: при перемещении я утверждаю себя, при ударе, когда я удерживаю себя от падения, и в броске, когда меня тянут или толкают. Это разные виды воздействий, а значит, я по-разному проявляю устойчивость.

Но ими не исчерпываются все возможности для исследования устойчивости. Когда меня отрывают от земли при броске, а я не даюсь, — это уже не устойчивость, а нечто иное. Скорее, способность воздействовать на противника, выводя из устойчивости его. Следовательно, я вижу устойчивость не только в себе, но и в другом.

Кстати, как и тогда, когда поддерживаю кого-то — просто так или в пляске.

Что же я при этом такое вижу, что заставляет меня почти непроизвольно бросаться, подхватывая себя, либо другого? Очевиден ответ: тело. Я вижу, как падает тело. Ответ этот не просто очевиден, он излишне очевиден. И я бы не смог преодолеть этой очевидности, если бы однажды мой учитель любков Поханя не сказал мне, что я не умею стоять на ногах.

Это было, кажется, в мой первый или второй день в гостях у него. Я знал, что пришел к мастеру боевых искусств, но не верил, что русский деревенский дед может действительно знать что-то такое, что меня удивит. И я держал себя с внутренним самоуважением — все-таки за мной были бокс, самбо и карате!

— Ты меня не поймешь, — вдруг сказал он. — Ты на ногах не стоишь. У тебя устойчивости нет…

— Как нет устойчивости?! — внутренне возмутился я — меня ни разу не сбили с ног ударом за все мои драки. И вообще в драках я побывал на земле только три раза, когда меня просто сваливали толпой, вцепившись в руки и ноги.

Но он предложил мне:

— Вот, давай поборемся. Встань крепенько, как если бы боролся.

Я встал, он протянул руки, как будто бы мы сцепились в захвате за руки, и подергал меня взад-вперед. Я стоял крепко и был вполне уверен в себе. А потом он сказал:

— А вот теперь смотри… — и неуловимым движением освободив свои руки, подхватил меня указательными пальцами под кисти возле запястий. В первый миг я думал, что сейчас перехвачу захват, но вдруг почувствовал, что цепляюсь за его пальцы своими кистями, точно крюками… У меня по телу прошла оторопь, точно внутренняя вспышка: это было невозможно! Невозможно, но я висел на его пальцах и не мог оторваться.

В следующие мгновения до меня начало доходить, что я очень плохо стою.

— Давай, давай, встань покрепче, — тут же подхватил он мою мысль.

Каким-то непонятным мне самому способом я все-таки восстановил жесткость моей стойки. Только руки почему-то по-прежнему цеплялись за его пальцы, и я никак не мог высвободить их, чтобы вцепиться в его руки своими. Так и висел на кистях как на крюках.

— Стоишь? — спросил он. — Крепко стоишь? Тогда смотри.

И начал мягко двигать пальцами то в одну сторону, то в другую. И я забегал…

Я бегал за его пальцами, семеня ногами, будто воздушный шарик, за которым волочатся мокрые ленты, липнущие к полу… Иногда я резко присаживался, чтобы уцепиться за пол, тогда Поханя делал круговое движение пальцами, и я бежал в другую сторону. А иной раз он мне улыбался, велел сопротивляться как можно сильней… и сдвигал меня прямо против моего усилия, будто не было моего веса и напряжения мышц…

— У тебя корешков нет, у тебя одни опоры… — сказал он и убрал пальцы.

И я остался один на один с плывущими под моими ногами облаками, похожими на крашеный пол деревенской избы…

Не знаю, сколько я так простоял, восстанавливая себя, помню только, что постепенно пол перестал подо мной плавать и стал управляемым. И помню, что мне этого не хотелось, потому что пока он плавал, был я, собранный Поханей в одинокую цельность посреди неведомого… А потом мир всосал меня в себя, и остались только тоска и жажда самопознания…

 

Глава 12. Упругость

 

За счет чего мне удается сохранять устойчивость? Вероятно, причин много. Возможно, их можно назвать моими способностями. Способностями чего? Кажется, что тела. Ведь я вижу тело, вижу, как оно стоит, вижу, как падает. Но если вдуматься, тело вообще не может стоять…

Без сознания тело — не более, чем мешок с жидкостью, которое не складывается комком только потому, что ему мешают кости. Это значит, что стоим мы вовсе не из-за телесной способности стоять. Да и чего тут говорить, просто стоит вспомнить маленьких детей и становится понятно, что стоит не тело. Стоит, да еще и держит тело стоящим, нечто, что я воспитываю в себе годами усилий и упражнений. Наверное, некий образ.

Что позволяет ребенку однажды встать и удержать себя на хлипких опорах его суставов? Неимоверное усилие овладеть этим сложнейшим орудием выживания на земле, порыв, устремленность вверх. Если вдуматься, то стоим мы исключительно на одной охоте летать. Не стоять же! Стоять — это немножко летать, насколько позволяет само тело. И если для тела это все то же стояние, то для того, что несет в себе охоту, порыв и движение, это полет внутри мешка по имени тело.

Душа парит в теле над землей. Для этого она обучает его совершать многочисленные движения и усилия, позволяющие ему извиваться вверх. И вот тело вьется и колышется, словно водоросль, удерживаемая душевным порывом и бесконечно сложными образами, приводящими все телесные составы во взаимодействие. Иногда мне кажется, что ноги — это не опоры, позволяющие стоять, а якоря, не дающие оторваться и полететь. Они цепляются за землю, тем самым удерживая и мировоззрение, позволяющие жить и решать задачи земного воплощения…

Нарисованная мною картина, скорее всего, неверна. Но она дает возможность взглянуть на устойчивость с иной точки зрения. И главное здесь — понять, что устойчивость — это чудо!

Мазыки научили меня видеть человека чем-то вроде пузыря на тонких отростках, завершающихся пушистыми кисточками. Этими кисточками он и держится за землю. Именно про них Поханя и сказал, что у меня нет корешков, а есть только опоры. Когда начинаешь видеть человека таким, становится возможно сдвигать его пальцами, потому что при этом испытываешь удивление не от собственной силы, а от того, что ЭТО вообще может хоть как-то цепляться за землю. К тому же, оно цепляется и не за землю…

Цепляемся мы за то, что течет и изменяется под нашими ногами. А это значит, что цепляться-то и вообще невозможно. Так как же мы можем стоять? Тем более, выдерживать толчки, давления, удары?

Как это ни странно, но эта мыслящая водоросль умеет пускать корни и быть упругой. Вот за счет упругости мы и удерживаемся в потоке, который стремится смыть всю грязь с лица земли. Мы постоянно движемся под его воздействием, уклоняясь от давления тока жизни. Если вы приглядитесь, то начнете замечать эти бесчисленные движения в самом неподвижном человеке. Таким образом мы преодолеваем давление, пытающееся обрушить нас на землю. И так же мы сопротивляемся любым боковым давлениям.

Без упругости мы бы вообще не могли бы ни стоять, ни ходить. Упругость — это основа, одна из основ нашего существования на Земле. И опять возникает вопрос: что упруго? С очевидностью отвечается: тело. И это тем очевидней, что мы прекрасно различаем упругие и рыхлые тела. Тело безусловно несет в себе упругость… но оно ли упруго?

Почему не является упругим тело ребенка? Почему упругость обретается по мере взросления? Похоже, и упругость относится не к телу, а к образам, которыми мы заставляем свое тело действовать в ответ на давление тока жизни.

Если это так, то упругость — тоже свойство души? Это странно, и не вяжется с нашими представлениями о душе. И хочется сказать, что упругость — не свойство души, а ее пожелание. Она вкладывает охоту в то, чтобы научить тело быть упругим. Ей это нужно, чтобы тело обучилось выживать на планете, и она его обучает.

Иными словами, душа лишь видит упругость, для тела же ее созерцание становится приобретенным свойством. Тонкое правит грубым, а образы воплощаются в вещество, наполняясь телью…

Возникает вопрос: можно ли в таком случае воспитывать в себе упругость? И нужно ли это?

Любой боец однозначно скажет: чем выше устойчивость и упругость — тем лучше. Но для чего? Кажется, для того, чтобы побеждать других. Вот такая ловушка ума.

Но зачем побеждать других? Для бойца, чаще всего, это вопрос без ответа, это само собой разумеется, потому что он создавал себя как машину для побед. Так ему кажется. Но вот победы свершились или стали невозможны, что тогда? Тогда жизнь разрушена, и можно спиваться…

Но есть другой взгляд на вещи, любошный: не упругость и устойчивость нужны для побед, а победы для того, чтобы проверить, насколько ты освоил эти душевные способности. Победы преходящи, а вот способность обучать тело, воспитывать его и взращивать так, как задумал, останется с твоей душой навсегда. И в следующем воплощении ты уже не будешь так стремиться к победам, потому что они потеряют смысл, поскольку ты научился быть естественно упругим и устойчивым. И ты посвятишь жизнь чему-нибудь еще, в чем твоя душа еще несовершенна.

Если взглянуть с этой точки зрения, то становится ясно, что упругостью надо заниматься. Хотя бы затем, чтобы понять собственную душу. Но как можно ее изучать? Как можно развивать в себе?

Лично мне для этого не нужно ничего, кроме любков и обычного труда. Но они ничего не дадут для понимания, если не научиться видеть саму упругость. А для этого придется стать очень внимательным к собственному телу. Боевые искусства — лучший способ обрести такую внимательность, потому что они обучают с помощью средств, от которых нельзя отмахнуться. Они просто вынуждают познавать себя.

 

Глава 13. Удар

 

Упругость, когда о ней задумываешься, высвечивает следующий ряд вопросов. Их множество, поэтому ограничусь пока лишь одним. Когда понимаешь, что упругость лишь видна сквозь тело, но не является телесным качеством, возникает недоумение: чем же тогда я отражаю удары?

Любой боец-кулачник, особенно тот, что бился на соревнованиях или улице, знает выражение: держать удар. Оно обозначает искусство принимать удар на тело и не падать, не прекращать бой. Удержаться на ногах после пропущенного сильного удара не просто, и кажется, что удается это как раз за счет упругости тела. Но это лишь на первый взгляд. Уже в следующее мгновение вспоминаешь, что держаться приходится на "силе воли". Это понятие тоже заслуживает изучения, потому что у воли никакой силы быть не может. Но пусть пока звучит так.

Главное, что даже при наличии "силы воли", пока ты борешься с последствиями удара, нужно, чтобы тело продолжало работать и уходило от следующих ударов. Именно в это время особенно заметно, упруго ли оно, гасит ли оно удары, или же оно окостенелое и принимает их на себя с предельным ущербом.

Упругое тело "гасит силу ударов", как это говорится. Оно двигается под ударами, слегка отклоняясь, когда получает их, и возвращаясь в удобное для моих боевых действий положение, как только обретает такую возможность. Если тело умеет это делать, я ощущаю себя уверенно. Если же оно способно еще и упруго пропускать удары, уклоняясь от них, я неуязвим! Упругость чрезвычайно важна в бою, но как тело может быть упругим или не упругим? Чем отличаются разные тела в этом смысле и как обучить свое тело упругости?

Ясно одно: тело обучается. Это видно по тому, что мы все приходим к боевым искусствам с разным уровнем телесной упругости. Значит, наша предшествующая жизнь по разному воспитывала нас. Если бы этого не было, мы бы все обладали одинаковой упругостью, каковой и обладаем при рождении. Но те, кто больше упражнял тело, воспитывают в себе и большую упругость. Или можно сказать: обретают ее. За счет чего?

Сначала кажется, за счет большого количества различных телесных нагрузок. Однако в боевых искусствах не считается полезной «перекаченность» — именно от нее и теряется упругость. Тело становится жестким и неподатливым. Следовательно, вопрос не в количестве и тяжести упражнений. Вопрос в их подборе. Определенные упражнения воспитывают упругость, другие — не дают ее или даже портят.

Попробую понять это на примере главного упражнения для бойца — умения бить и держать удары. Для борца это было бы лучше всего рассмотреть на умении проводить броски и сопротивляться их проведению. Но пока я ограничусь только ударами.

Чтобы понять, как взаимодействуют тела через удары, придется всмотреться в сам удар. Что это такое?

Это так понятно, что вовсе не просто дать определение. Поэтому воспользуюсь для начала толковыми словарями. Как раз на примере Даля лучше всего видно, насколько непросто это понятие. Даль просто расписывается в своей беспомощности:

Удар — действие по глаголу ударить.

Ударить, ударять кого, что, по чём, чем; бить, разить, колотить, стучать, поражать, толкать, наносить удар, ушибать.

И дальше — примеры.

Это не определение, это подсказка, как понять слово через сходные понятия. Но определения нет не потому, что Даль слабый языковед, а потому, что он честный языковед. И над ним не висит обязательство выглядеть знающим всё. Поэтому он не может просто предложить отписку вместо действительного определения.

Академический словарь русского языка дает четыре значения:

1. Резкий сильный толчок, производимый кем-либо, чем-либо с размаху; резкое столкновение предметов, лиц при движении.

2. Какое-либо несчастье, неожиданная неприятность, жизненная невзгода, вызывающие сильное душевное потрясение у кого-либо или ведущее к очень дурным последствиям для кого-либо, чего-либо.

3. Стремительное нападение, внезапная и решительная атака.

4. Кровоизлияние в мозг или закупорка мозгового сосуда, сопровождающиеся внезапной потерей сознания, параличом.

Это очень хорошее для языковедов определение, академики постарались. Глубже должны идти только те, кто изучает сам удар. И самое важное, что в этих четырех значениях просматривается возможность понять действительную природу удара, разрушив обычное понимание, обретенное еще очень детским умом. В детстве мы не пытались думать о таких понятиях, как удар. Мы просто запоминали, что называют ударом старшие.

И мы все отчетливо знаем, что удар не есть толчок, просто потому, что толчок нельзя нанести с размаху. Толчок тем и отличается от удара, что для него надо сначала положить руки на человека. И даже если мы говорим: толкнуть с разбегу, то добавляем: ударившись о то, что толкаем. Иными словами, толчок с разбегу, с расстояния не есть толчок, но называется так, потому что решает задачу «столкнуть» нечто с места. А удар решает совсем другую задачу. Какую?

Давайте вглядимся в остальные значения этого слова.

В них описано именно то, что делает это явление нашей вселенной тем, что мы используем как удар. И, возможно, нам станет ясно, что удар мы освоили не больше чем микроскоп, если забиваем им гвозди.

Удар — это не бросок кулака с расстояния в лицо противнику. Это не перемещение физического объекта «рука» для столкновения с физическим объектом «голова». Удар — это то, после чего предмет начнет перемещение в пространстве, а человек либо испытает боль, либо прекратит свои действия, либо потеряет сознание. В худшем случае, умрет.

Бойцовский удар — есть лишь одно воплощение Удара, как действия или Явления. То есть облечение себя плотью, в частности, бойцовских тел. Поскольку бойцов слишком много обучают нанесению телесных ударов, эта грань понятия «удар» вытесняет из их внимания все остальные грани. Боец как бы «зацикливается» только на нем, и так сужает себя даже в бою. Не говорю уж про жизнь. Но в итоге, как это ни странно, усложняется освоение и телесных ударов.

Народ всегда видел понятие удара гораздо шире. Даже бойцы в старину начинали либо с кобений, либо со словесного поединка. Доходило до того, что когда русские города осаждали иноземцы, на стены городов выходили полураздетые женщины и показывали врагам срамные места, чтобы вывести их из себя. И это тоже были удары, оказывающие вполне определенное воздействие.

Мы утратили широту понимания самих себя очень во многом. В том числе и в боевых искусствах. Но при этом мы все понимаем: если дома у бойца случилось несчастье, на ответственные соревнования его лучше не выпускать. Он выйдет на ринг или ковер как бы после пропущенного удара и будет заранее слабее противника. То же самое с ним может сделать слабая и нежная девушка. Достаточно, чтобы она перестала его любить. И это будет удар, пострашнее лошадиного копыта.

Чтобы понять, что такое удар, нужно вспомнить, что Словарь прямо говорит о душевном потрясении и потере сознания. Вот суть и основной смысл действия по имени удар. Для кого-то это может быть неочевидно, но это так.

Бойцам только кажется, что они бьют по телам. Возьмите тело, потерявшее сознание, и попробуйте его бить. В этом не будет никакого смысла, если только вы не хотите переломать ему кости, чтобы оно не могло ходить или шевелить руками. Но это уже совсем другая задача по сравнению с той, что решает удар в бою, которым мы ограничились. Для решения задачи избиения проще бросить такое бессознательное тело под грузовик. И он поломает и порвет его без ударов, просто давлением, которое разрывает ткани и крошит кости.

Тем не менее, многие считают, что удар должен повреждать тело и причинять боль. Иногда бьют именно с этой целью — нанести как можно больше повреждений телу. Такое использование удара возможно. Но в бою оно ведет к тому, что ты устаешь, а противник звереет и не сдается. И однажды побеждает тебя.

Бойцовский удар должен приносить победу. Если рассматривать его в рамках этого ограничения, описание исследуемого явления сужается, но зато высвечивается его суть. Хороший удар завершает бой мгновенно, мастеру, обладающему таким искусством, бывает достаточно одного удара, чтобы завершить схватку. Что он при этом делает?

Он лишает противника сознания. Без сознания боец — не противник. Более того, как раз такой удар чаще всего не причиняет телесных повреждений, он наименее разрушителен. В итоге у противника не держится боль, а с ней и злость на тебя. Именно после того, как я завершал свои уличные схватки таким образом, мы становились друзьями с моими противниками. Им не за что было меня ненавидеть — на драку они напросились сами, вызвав меня на поединок, но жестокости я не проявлял, и их беспомощностью не пользовался. Я достойный человек в бою, меня можно уважать, со мной можно дружить…

Но что значит "лишить человека сознания"?

В жизни-то все это видели, но все ли задумывались? Я довольно много писал о природе сознания, изучая, что об этом думали самые разные ученые. Исследовал я это явление и самостоятельно. И пока могу сказать лишь одно: единственно правильным мне кажется понимание мазыков, которые считали сознание тонкоматериальной средой, создаваемой душой человека. Именно в ней творятся образы, с помощью которых движутся наши тела, включая и образы тех крошечных движений, которые мы не замечаем, но узнаем как упругость.

Лишение сознания с помощью любого удара — это действительно лишение тела сознания. Чтобы тело упало, нужно удалить все те образы, с помощью которых оно движется. А это возможно только если оторвать хранящую их среду, то есть сознание. Мазыки называли ее Парой, так показывая отличие разных способностей сознания, — в частности, способности хранить образы от способности их создавать, то есть сознавать.

Чтобы человек потерял сознание, то есть способность понимать, что с ним происходит, нужно удалить саму среду, в которой у него живут образы, и которая позволяет понимать и двигаться. Удалить Пару.

Очевидно, что хороший удар делает это. Если ударить правильно, человек теряет сознание и падает. Но мы знаем, что можно потерять сознание и от сильной боли или от удушения. Последнее особенно показательно и важно для понимания происходящего.

Удушение ведет к смерти быстро и легко. Почему? Потому что мы задыхаемся, нам не хватает воздуха и мы умираем от удушья или удушения. Вслушайтесь в эти слова. В них ответ.

Мы умираем потому, что уходит душа. Именно поэтому некое действие, скажем, перекрывающее дыхательные пути, было названо У-ДУШ-ием, то есть исторжением ДУШИ.

Когда мы хватаем кого-то за горло, нам кажется, что мы душим, всего лишь душим… А в действительности мы делаем обрядовое действие по изгнанию души из тела. И видим это, если нам хватает смелости наблюдать за удушаемым. Мы вполне способны видеть, как меняется человек, как уходит из него жизнь вместе с душой, и как в наших руках остается только тело…

И то же самое происходит и при ударе.

Настоящий удар — это действие направленное на быстрое исторжение души из тела. Пара покидает тело вместе с душой, унося и образы движения, и упругость. И остается только мешок с жидкостью и костями, который можно теперь беспрепятственно порвать, а можно использовать для того, чтобы вглядеться в себя.

 

Заключение

 

Нельзя объять необъятное. Я показал пример того, как с помощью любимого дела или ремесла можно познавать себя, углубляя свое видение привычного. Я не могу в этой небольшой книге заниматься этим исследованием подробней. Поэтому я завершаю этот раздел, в сущности, лишь поставив вопросы.

Мне важно показать, что вопросы эти существуют и с неизбежностью всплывают, стоит только действительно постараться достичь мастерства в избранном деле. И чем сильнее такое усилие, тем выше сопротивление того, что ты осваиваешь, и тем красивей и интересней становится жизнь. В ней появляется большой, если не великий смысл, и становится ясно, зачем ты столько лет отдал освоению того, чем жил. Еще точнее, зачем твоя душа жила этим…

Дальше я поведу исследования разными путями, и потому завершаю этот совместный для двух книг раздел. В книге о Любках я подробней расскажу о том, что такое боевое искусство с точки зрения русского народа. А в Учебнике самопознания попробую в самом общем виде описать приемы исследования самого себя. Они приемлемы и для бойца, но это уже дело личного выбора, использовать ли их. Поэтому в этом учебнике я больше не буду учитывать бойцов и буду писать для тех, кто избрал достигать мастерства совсем в иных делах.

Для меня же было важно в этом разделе, чтобы стало понятно, как неведомо и глубоко то место, в котором я вдруг обнаруживаю однажды себя — мое тело. И как оно прекрасно! Мы любуемся миром, в котором живем, но тело полностью ему соответствует, оно — часть этого волшебного мира, который мы не сумели рассмотреть, потому что не научились видеть. Изучить тело, значит, научиться видеть. Мир, себя, душу…

Изучение тела, которое обладает только зрением и лишено видения, как ни странно, открывает видение, без которого невозможно ни одно искусство и ни одно мастерство. Думаю, одно это оправдывает существование Класса телесного самопознания в нашей Академии.

 

 

Раздел 3. Искусство боя