Глава IV. Внутригрупповой конфликт и структура группы

Тезис 6: Чем теснее отношения, тем напряженнее конфликт

Враждебность должна возбуждать сознание тем глубже и тем сильнее, чем больше сходство сторон на фоне тех условий, которые порождают вражду... Люди, имеющие много общего между собой, часто причиняют друг другу большее и худшее зло, чем совсем чужие... Того, кто нам чужд, с кем у нас нет ни общих интересов, ни близких черт, мы воспринимаем объективно; свои личные пристрастия держим при себе... Однако чем больше общего мы имеем с другим человеком как личностью в целом, тем легче мы будем целиком вовлекаться в любое отношение с ним... Поэтому если ссора возникает между людьми, находящимися в таких близких отношениях, она нередко протекает бурно и страстно...

Другой относящийся сюда случай... это ситуация вражды, глубина которой коренится в чувстве общей принадлежности, единства... [что объясняет] особенности социальной ненависти. Это ненависть к члену группы не по личным мотивам, а потому, что он представляет опасность с точки зрения сохранения группы... Две конфликтующие стороны ненавидят друг друга не только по какой-то конкретной причине, породившей конфликт, но также по социологической причине — как врагов самой группы... Типичным случаем здесь является ненависть ренегата и ненависть к ренегату. Память о прежнем согласии действует так сильно, что возникшая вражда оказывается гораздо резче и непримиримее, чем в случае, если бы ранее не было вообще никаких отношений... "Уважения к врагу" обычно не бывает, когда вражда возникает на основе прежней солидарности. И если сохраняющееся сходство приводит к путанице и смешению границ, подчеркивание различий становится необходимым не по содержательным причинам, а просто во избежание путаницы[131].

Зиммелевский тезис о том, что близкие отношения с глубокой вовлеченностью значительно обостряют конфликт там, где до него вообще доходит дело, прямо следует из выводов, сформулированных выше. Амбивалентность, обычно присутствующая в этих отношениях, проистекает, как сказано, из подавления враждебных чувств (которые в свою очередь коренятся в частых поводах для конфликта, присущих таким отношениям), проявления которых стороны избегают из-за боязни разрушительных последствий. Если "объект любви" есть в то же время и "объект ненависти", то понятно, что конфликт мобилизует все силы страсти и что в результате такого острого конфликта отношения могут быть разорваны; отсюда и тенденция к подавлению.

Напомним, что рассуждения об усиливающем воздействии нереалистических элементов в ситуациях реалистического конфликта привели нас к гипотезе о том, что напряженность конфликта вследствие такого смешения должна усиливаться. Таким образом, конфликта большей интенсивности надо ожидать в таких отношениях, где участникам приходится подавлять враждебные чувства. Поэтому боязнь острого конфликта может вести к подавлению враждебных чувств, и, в свою очередь, накопление таких чувств, скорее всего, приведет к обострению конфликта, если он произойдет.

В группах, которые затрагивают лишь периферические интересы их членов, то есть где отношения, по терминологии Парсонса[132], функционально специфичны и аффективно нейтральны, конфликты будут менее жесткими, чем в группах, где отношения диффузны и аффективны и предполагают полную личностную вовлеченность. Отсюда можно заключить, что в группах типа Ротари-клуба или Торговой палаты конфликты будут менее жесткими, чем в таких группах, как религиозные секты или радикальные партии коммунистического толка. Организации последнего типа стремятся захватить человека целиком, поэтому связь между членами там гораздо сильнее, чем в группах с сегментарным типом отношений. Если личность вовлечена целиком, существует большая вероятность включения в конфликт нереалистических элементов. Поэтому такие группы будут стараться подавить конфликт, а если он все же произойдет, то будет напряженным и страстным. Этим, как мы увидим из дальнейшего, объясняется частота расколов и разрывов отношений в подобных группах.

Индивиды, активно участвующие в жизни группы, заинтересованы в ее сохранении. Если они видят, как уходит кто-то, с кем они разделяли заботы и ответственность за жизнь группы, они склонны реагировать на "предательство" более жестко, чем менее активные участники. Так мы приходим ко второму пункту зиммелевского тезиса: закрытая группа воспринимает ренегатство как угрозу ее единству.

В дальнейшем мы рассмотрим, каким образом угроза со стороны других групп заставляет группу "сплотиться". Здесь же отметим, что такую же реакцию закрытая групп демонстрирует по отношению к внутренней угрозе. На самом деле, как отмечает Зиммель, в таких условиях реакция может быть еще сильнее, потому что "враг" внутри — ренегат или еретик — не только ставит под вопрос ценности и интересы группы, но и угрожает самому ее единству. Ренегатство демонстрирует и символизирует отказ от тех ценностей и норм, что считаются жизненно важными для благополучия группы, если не для самого ее существования[133].

Как было показано выше, конфликт с внешней группой служит определению групповых границ. Ренегатство же, наоборот, грозит разрушить границы утвердившейся группы. Поэтому группа должна бороться с ренегатом всеми возможными способами, поскольку он представляет собой символическую, если не фактическую, опасность для ее существования. В религиозной сфере, например, вероотступничество наносит удар по самой церковной жизни, поэтому страстные разоблачения вероотступников постоянно присутствуют в писаниях отцов Церкви со времени ее зарождения, в постановлениях раббината начиная со времен Маккавеев[134].

Ренегат усиливает внешнюю группу, на которую он теперь переносит свою лояльность, не только потому, как отмечает Зиммель[135], что у него нет пути назад и он будет более предан ей, чем те, кто принадлежали этой группе с самого начала, но и потому, что сам его переход придает его новой группе еще большую уверенность в правоте своего дела. Все это само по себе делает его в глазах бывших соратников более опасным, чем любой другой член соперничающей группы. Более того, ренегат будет не только демонстрировать свою лояльность новой группе, защищать ее ценности и интересы, — он, как отметил Макс Шелер, будет считать своей главной целью "постоянную месть собственному духовному прошлому"[136]. Таким образом, критика ренегатом ценностей своей бывшей группы не закончится с его уходом, но будет еще долго продолжаться и после разрыва всех отношений. Группа, которую ренегат покинул, считает его символом той угрозы, которую несет само существование враждебных групп.

Еретик представляет собой для группы несколько иную проблему, чем ренегат. Порой реакция на еретика еще более враждебна, чем на отступника. Если последний покидает группу, чтобы перейти на сторону врага, то еретик являет собой скрытую опасность: сохраняя верность главным ценностям и целям, он угрожает расколоть группу на фракции, различающиеся по выбору путей достижения этих целей. В отличие от ренегата еретик претендует на защиту групповых ценностей и интересов, предлагая только иные способы достижения основных целей или иные интерпретации официального учения. Слово "ересь" происходит от греческого глагола, означающего "выбирать", "брать для себя". Еретик предлагает альтернативы там, где группа исключает их существование вообще[137]. По словам Роберта Михельса, "ненависть партии направлена в первую очередь не на противников ее точки зрения на мировой порядок, а против внушающих страх соперников на политическом поле, против тех, кто борется за те же самые цели" [138]. В этом смысле еретик вызывает тем большую ненависть, что у него много общего с бывшими соратниками, разделяющими те же цели.

Для группы меньшую опасность представляет человек, порвавший с ней и перебежавший к противнику, нежели еретик, создающий собственную соперничающую группировку (отсюда попытки клеймить диссидентов как "агентов врага"). Еретик продолжает бороться за членов своей прежней группы даже после того, как ее покинул. Ренегат будет воевать против них, еретик — обращать их в свою веру. Более того, заявляя о приверженности групповым ценностям, еретик порождает смуту и разногласия, и его действия воспринимаются как попытки разрушения границ. В этом одна из причин того, почему Троцкий был для Сталина опаснее, чем генерал Власов, и почему с наибольшим гневом Ленин обличал не какого-нибудь капиталиста, а Карла Каутского.

Однако подобная борьба необязательно приводит к ослаблению группы. Напротив, восприятие остальными членами группы этой внутренней "опасности" способствует их "сплочению", усиливает осознание того, что поставлено на карту, повышает их активность; короче, сигнал опасности мобилизует все защитные механизмы группы[139]. Именно потому, что борьба концентрирует групповую энергию на задачах самозащиты, она крепче привязывает членов группы друг к другу и способствует групповой интеграции. Своей доктринальной и организационной мощью католическая церковь в значительной мере обязана борьбе с гностической и манихейской ересями, а позднее — противодействию протестантским реформаторам.

Перефразируя зиммелевский тезис, скажем, что конфликт бывает радикальнее и острее, когда он возникает из близких отношений. Особую остроту ему придает совмещение единства и противостояния в таких отношениях. Враждебность порождает тем более глубокие и острые реакции, чем глубже взаимная вовлеченность враждующих сторон.

В конфликтах внутри закрытой группы одна сторона ненавидит другую тем сильнее, чем больше она видит в ней опасность единству и идентичности группы[140].

Чем выше степень участия и личностная вовлеченность членов группы, тем выше напряженность конфликта и, следовательно, острее реакция на нарушение групповой лояльности. Именно в этом смысле острота конфликта и лояльность по отношению к группе — две стороны одного и того же явления.

В последнем тезисе утверждалось, что враждебные чувства скорее возникают в близких отношених и что, если конфликт возникает в рамках этих отношений, он, вероятнее всего, будет носить острый характер. Это однако необязательно означает, что в близких отношениях конфликты возникают чаще, нежели в любых других. Мы уже сталкивались с ситуациями, где накопленная враждебность не выливается в конфликтное поведение. В следующем тезисе мы продолжим рассмотрение этой проблемы.

 

Тезис 7: Функция и проявление конфликта в групповых структурах

Противоречие и конфликт не только предшествуют единству, но присутствуют в нем в каждый момент его существования... Возможно, не существует социального образования, где не были бы неразрывно сплетены центростремительные и центробежные течения...

Конфликт предназначен для преодоления разрушительных дуализмов; это способ достижения некоторого рода единства... Грубо говоря, это наиболее острый симптом болезни, представляющий собой усилие организма освободиться от повреждений и расстройств, вызванных ею... Конфликт сам по себе снимает напряжение между контрастами[141].

В двух предыдущих тезисах мы проанализировали некоторые связи между враждебными чувствами, конфликтом и структурой отношений, в которых они возникают. Мы пришли к выводу, что чем теснее отношения и чем больше вовлеченность участников, тем больше возможностей для конфликта. Чем чаще взаимодействия, тем больше возможностей для враждебного взаимодействия.

И тем не менее частота возможностей конфликта необязательно выливается в частые конфликты. Именно близость отношений и сильная эмоциональная привязанность участников могут заставлять их избегать конфликтов. Но такое их подавление в состоянии вызвать конфликт большей напряженности, когда он все же происходит.

Близость и, следовательно, относительно высокая личностная вовлеченность обусловливают вероятность того, что конфликт, возникнув, приобретет более острый характер. Обсуждая положение евреев после достижения ими эмансипации, Курт Левин, в полном согласии с Зиммелем, приходит к выводу, что по мере интеграции евреев напряженность конфликта с другими группами возрастает в силу повышения уровня взаимодействия[142].

Теперь можно прослеживать далее взаимосвязь между структурой группы и конфликтом. В приведенном тезисе, как и в эссе в целом, Зиммель настаивает на том, что конфликт является составляющей всех социальных отношений и выполняет позитивные функции, поскольку ведет к восстановлению единства и равновесия группы.

Но всегда ли конфликт восстанавливает единство или это случается лишь в особых обстоятельствах? Мы вынуждены задать вопрос: если конфликт объединяет, то что разъединяет? Отсюда возникает следующий вопрос: можно ли считать, что конфликты по поводу разных проблем будут одинаково влиять на данное отношение и что структуры любого типа одинаково выиграют от конфликта?

Думается, Зиммелю не удалось провести различие между конфликтами, затрагивающими самые основы отношений, и конфликтами по поводу менее важных проблем. Конфликты, возникающие в рамках базового консенсуса, скорее всего приведут к иному результату, чем те, что ставят под вопрос сами эти рамки. Так, в браке спор о том, иметь или не иметь детей, — это спор относительно цели брачных отношений, то есть о самой основе согласия. Можно предположить, что такой конфликт окажет на эти отношения более глубокое воздействие, чем споры по поводу планов проведения отпуска или распределения семейного бюджета.

Различие между конфликтами по поводу общих базовых принципов и конфликтами при наличии общих базовых принципов давно уже проводится в политической теории, хотя в изучении других сфер человеческих отношений ему уделяется сравнительно мало внимания. Испанский философ Ортега-и-Гассет писал, комментируя "Республику" Цицерона:

Далекий от того, чтобы превозносить миролюбие или оценивать общественную жизнь с точки зрения мягкости нравов, Цицерон считал dissensiones civilis тем самым условием, на котором основывается и из которого проистекает благосостояние государства... Внутренние раздоры, как прочел Цицерон у Аристотеля, возникают, когда члены общества имеют разные мнения по политическим вопросам — в некотором роде банальное утверждение. Тем не менее разве не наблюдали мы совсем недавно, что разногласие может также придать импульс дальнейшему развитию и совершенствованию государства? С другой стороны, очевидно, что общество основывается в своем существовании на общем согласии в отношении некоторых исходных принципов. Подобное единогласие Цицерон называл concordia и определял его как "лучшее средство обеспечения постоянного единства в любом общежитии". Как же одно соединяется с другим? Довольно просто, если представить совокупность мнений, на которых держится нация, как состоящую из различных слоев. Разногласия в поверхностных слоях вызывают полезный конфликт, ибо развертывающаяся борьба ведет к большему согласию на глубоком уровне. Сомнения в некоторых вещах, но не во всем, небольшие расхождения как раз утверждают и консолидируют основополагающее единство коллективного существования. Но если раскол затронет базовые слои общих верований, на которых зиждется солидарность общественного организма, то государство станет разделенным домом, общество разобщится, распадется на два общества, то есть на две группы с фундаментально разными взглядами[143].

Такого же взгляда держится современная политическая мысль. Дж. С. Милль говорил, что бурные времена можно преодолеть без особых потерь для политической структуры только в том случае, когда, "какими бы важными ни были интересы, относительно которых происходит разлад, конфликт не затрагивает фундаментальные принципы системы социального единства"[144].

Различие между конфликтами, касающимися основ консенсуса, и конфликтами вокруг проблем в рамках консенсуса — это один из общих принципов политической науки от Аристотеля до современной политологии. Хотя, как было сказано, в других социальных науках это различие не стало общепринятым, некоторые социологи его признают. Дж. Симпсон в одной из немногих современных дискуссий о позитивных и интегративных функциях конфликта провел различие между тем, что вслед за Р. Макайвером он называет коммунальными и некоммунальными конфликтами:

"Некоммунальный конфликт возникает при отсутствии общности целей между сторонами или если стороны считают, что невозможно найти эту общность целей, на основе которой можно было бы достичь компромисса".

"Некоммунальный конфликт является разрушительным и диссоциативным. Коммунальный конфликт, т. е. конфликт на основе общепринятых базовых ценностей, напротив, является интегративным".

"Когда люди утверждают свои различия на основе единства, налицо коммунальный конфликт; когда они утверждают свои различия ценой единства, налицо некоммунальный конфликт"[145].

И тем не менее различие, проводимое Ортегой-и-Гассетом, Миллем и Симпсоном, немногим поможет нам, если мы не сможем указать, при каких условиях конфликты приобретают экстремальный характер, о котором у них идет речь.

Сама взаимозависимость групп и индивидов в современном обществе в некоторой степени сдерживает тенденции к глубинным расколам. То, что сказано Дюркгеймом об индивиде в обществе органической солидарности, равным образом применимо и к группам: точно так же, как индивид "зависит от общества, потому что он зависит от частей, его [т. е. общество] составляющих"[146], группы в силу их взаимозависимости способствуют сохранению той системы, в которой они функционируют. В целом разделение труда порождает взаимозависимость и, следовательно, ограничивает возможности радикальных расколов системы.

Как указал У. Мур[147], большинство американских профсоюзных объединений осознают свою зависимость от развития бизнеса. Сходное осознание зависимости, по его словам, лежит в основе всех конфликтных отношений — церкви и государства, семьи и школы, т.е. везде, где имеются раздельные и взаимозависимые функции.

И все же взаимозависимость, сдерживающая тенденции к радикальному расколу системы, не исключает различий интересов, ведущих к конфликтам; напротив, чем больше взаимозависимость, тем острее встает вопрос об относительных преимуществах. По словам И. Т. Хиллера: "Кооперация создает зависимость, и отказ от кооперирования дает каждой из сторон средства принуждения и сопротивления по отношению к другой"[148].

Таким образом, взаимозависимость одновременно и препятствует нарушению базового согласия, и служит основой для конфликтного поведения, которое не должно вести к разрушительным последствиям.

Взаимозависимость сдерживает базисные расхождения. Отсюда не следует, что близость отношений тоже обеспечивает механизмы сдерживания, поскольку функциональная взаимозависимость не связана с близостью отношений. Думается, что как раз наоборот. Как было отмечено, в близких отношениях существует тенденция к конфликту, который, если происходит, оказывается особенно острым. Можно теперь добавить, что такой острый конфликт, вероятнее всего, затронет сам базовый консенсус. И действительно, именно так часто бывает в закрытых группах. В таком случае разве нельзя предположить, что в свободно организованных группах, в жизнь которых индивиды вовлечены не полностью, а лишь сегментарно, менее вероятно возникновение острых конфликтов, ведущих к расколу? В условиях сегментарного участия само многообразие конфликтов становится фактором, предотвращающим нарушение консенсуса. Э. Э. Росс, например, предполагал, что один вид социального конфликта в жизни общества препятствует другому виду... за исключением тех случаев, когда линии конфликтов совпадают; в этом случае они усиливают друг друга... Эти разные оппозиции в обществе похожи на ряды волн, катящихся от разных берегов озера, которые нейтрализуют друг друга, если гребень одной волны наталкивается на подошву другой, или взаимно усиливаются, если гребни волн совпадают... Таким образом, обществу, разрываемому множеством противоречий в разных направлениях, может на самом деле грозить меньшая опасность насильственного разрушения или распада, чем в случае одного раскола по одной линии. Поскольку каждый новый разлом суживает другие, с которыми пересекается, то можно сказать, что общество сшивается в целое внутренними конфликтами[149].

Этот фрагмент заслуживает дальнейшего обсуждения, поскольку, как можно судить, в нем содержится идея, расширяющая зиммелевское представление о том, что конфликт обладает позитивными функциями. Стабильность в свободно структурированном обществе, часто неправильно отождествляемую с отсутствием конфликтов, можно отчасти считать продуктом постоянного пересечения разнообразных и разнонаправленных конфликтов. Например, стабильность бюрократических структур можно отчасти объяснить тем фактом, что множественность конфликтов (между различными бюро и офисами, а также между различными должностными лицами по самым разнообразным причинам и вопросам) препятствует образованию какого-нибудь единого фронта (например, низкостатусных против высокостатусных членов иерархии). Если же, наоборот, один конфликт раскалывает группу на два враждующих лагеря — а это представляется вероятным прежде всего в закрытых группах, — то единственная трещина в отношениях может поставит под вопрос сам базовый консенсус, создав реальную угрозу дальнейшему существованию группы[150].

Возможно, одной из причин относительной нераспространенности "классовой борьбы" в Америке является тот факт, что американский рабочий отнюдь не отождествляет себя только с классовыми группами и ассоциациями, но участвует во многих ассоциациях и группах, представляющих его интересы в разнообразных конфликтах со множеством религиозных, этнических, статусных и политических группировок. Поскольку линии конфликтов между этими разнообразными группами не совпадают, раскол по классовой линии не приводит к тотальной вовлеченности рабочего в единственную конфликтную область. Относительная стабильность американской классовой структуры (по сравнению с классовыми структурами европейских стран) и провал попыток марксистов (или синдикалистов сорелевского толка) отделить американских рабочих от неклассовых организаций, пожалуй, подтверждают это наблюдение.

Подобным же образом большинство профессиональных сообществ обязаны своей структурной стабильностью отчасти тому факту, что, хотя в них может циркулировать множество крайне разноречивых взглядов, эти противоречия "нейтрализуют" друг друга, поскольку не концентрируются вокруг одной центральной проблемы. Если бы американские генетики должны были разделиться на последователей Менделя и Вейсманна, с одной стороны, и сторонников Лысенко — с другой, вряд ли можно было бы поручиться за стабильность их профессиональной организации!

Одно из традиционных обвинений со стороны протестантов в адрес католиков, равно как и одно из традиционных обвинений против коммунистов, состоит в том, что их организации стремятся к достижению полной и безоговорочной лояльности своих членов, тем самым выводя их за рамки обычной для американского общества кросс-конфликтности[151].

Теперь можно уточнить главную идею Росса. Индивиды включены в разнообразные группы в обществе, где, как утверждает Росс, перекрещивающиеся конфликты выполняют стабилизирующую функцию. Но множественная групповая принадлежность сама по себе не может дать тех последствий, которые отметил Росс. Если члены общества будут обладать взаимно дополняющими интересами, их членство во множестве групп вместо взаимной нейтрализации может привести к консолидации [групп] по линии некоторых базовых различий. И только в ситуации, когда существует множество антагонистических, но при этом разнонаправленных интересов, может быть исключена вероятность консолидации групповых принадлежностей в единые кластеры и обеспечено сегментированное участие в разнообразных группах. Так возникает проблема, практически полностью игнорируемая современной социологической теорией. Множественная групповая принадлежность и конфликтующие роли рассматриваются прежде всего, если не исключительным образом, как источник психологических конфликтов в индивидах, которые, как принято говорить, разрываются между несовместимыми союзами и ценностями. Эти внутренние конфликты, возникающие, например, из участия в церковной общине и в деловой корпорации, в первичных группах и в бюрократических организациях, исследованы весьма подробно. Однако социологический (в отличие от социально-психологического) анализ должен быть направлен не на внутренние проблемы индивида — члена многих групп, но прежде всего на значение групповых и ролевых конфликтов для структуры в целом. Эту модель множественной принадлежности к группам с конфликтующими интересами и ценностями полезно проанализировать с точки зрения ее функционального значения для структуры общества. Развивая идеи, выдвинутые Зиммелем и Россом, мы увидим, что множественная групповая принадлежность индивидов порождает множественность пересекающихся общественных конфликтов. В этом случае сегментарная вовлеченность в группы становится своего рода балансировочным механизмом, предотвращающим возникновение раскола по какой-то одной оси. Взаимозависимость конфликтующих групп и множественность неаккумулирующихся конфликтов представляют собой один (хотя, конечно, не единственный) из механизмов, предотвращающих нарушение базового консенсуса в открытом обществе.

Жесткие системы типа современных тоталитарных обществ могут, как было показано выше, частично преуспеть в деле канализации враждебных чувств посредством институтов, выполняющих роль "защитных клапанов", — таких, как институционализированный антисемитизм или ксенофобия. Однако отсутствие механизмов адаптации к меняющимся условиям ведет к накоплению оснований для конфликтов и, следовательно, враждебных чувств, представляющих собой реальную угрозу базовому консенсусу.

Гибкие системы, наоборот, допускают проявления конфликта, отдаляя тем самым опасность разрушения базового консенсуса. В таком случае выражение и освобождение враждебных чувств посредством конфликта ведут к взаимной и односторонней аккомодации и адаптации составных частей системы.

Институционализированные каналы реализации таких конфликтов представляют собой важный "балансировочный механизм" общества. Изменения в соотношении сил, обнаруживающиеся в ходе и посредством конфликтов между разными группами, можно регулировать путем постоянной реадаптации таким образом, чтобы базовая структура оставалась достаточно подвижной и могла выдерживать внутренние напряжения. Следовательно, в таких гибких системах опасность конфликтов, нарушающих базовый консенсус, сведена к минимуму.

Таким образом, наши выводы относительно функций конфликта в обществе и в менее сложных системах отношений, по сути, дела одинаковы. Близкие отношения, хотя и создают частые поводы для конфликтов, обнаруживают тенденцию к подавлению этих конфликтов. Если, однако, несмотря на подавление, конфликты прорываются, они могут вести к распаду отношений, ибо проявляются обычно крайне остро по причине тотальной личностной вовлеченности индивидов и накопленной скрытой враждебности. Подобным же образом общества, требующие полной самоотдачи своих членов, страшатся конфликтов и стараются их подавить, находясь поэтому под угрозой разрушительных взрывов. В свою очередь, плюралистические общества, основанные на множественности групповых принадлежностей, "сшиты воедино" многообразными конфликтами между группами, для которых характерна сегментарная вовлеченность индивидов.

Теперь мы можем сказать, что для сохранения группы или общества враждебные чувства не всегда должны подавляться или канализироваться. Прямое выражение враждебности может не только не затрагивать основ отношений, но и быть средством их упрочения, если личностное участие в них имеет сегментарный, а не тотальный характер. Амбивалентность или замещение чаще возникают при близких отношениях, когда стороны боятся, что любое разногласие поставит под угрозу саму основу этих отношений. Недовольство, которое сразу находит выражение, а не накапливается и не канализируется по одной только основной линии раскола, способствует сохранению общества или группы.

Теперь можно следующим образом переформулировать тезис Зиммеля: конфликт может служить устранению разобщающих элементов отношений и восстановлению единства. Поскольку конфликт ведет к разрядке напряженности между сторонами, он выполняет стабилизирующие функции и становится интегральной частью отношений. Однако позитивную функцию выполняют не все конфликты, а лишь относящиеся к целям, ценностям или интересам, не затрагивающим основ, на которых строятся отношения. Свободно структурированные группы и открытые общества, в целом допуская конфликты, создают защиту против тех из них, которые угрожают базовому консенсусу и тем самым сводят к минимуму опасность разногласий, затрагивающих коренные ценности. Взаимозависимость антагонистических групп и пересечение конфликтов, нейтрализующих друг друга, в обществах этого типа "сшивают социальную систему воедино" и таким образом предотвращают ее распад по одной линии раскола.

В следующем тезисе вновь рассматривается взаимосвязь конфликта и структуры группы, но с учетом дополнительного фактора, а именно: стабильности отношений.

 

Тезис 8: Конфликт как показатель стабильности отношений

Это ни в коем случае не признак настоящих и глубоких отношений — никогда не подавать повода для конфликта... Напротив, такое поведение часто характеризует отношения, в которых отсутствует подлинная и безусловная привязанность... Ощущение непрочности отношений часто заставляет нас в стремлении сохранить их любой ценой действовать с преувеличенной самоотверженностью, почти механически сохраняя отношения путем принципиального избегания любого возможного конфликта. Если же, напротив, мы уверены в искренности и неизменности наших чувств, подобный мир любой ценой не нужен. Мы знаем, что никакой кризис не затронет основ этих отношений[152].

Зиммель, таким образом, утверждает, что отсутствие конфликтов в отношениях не является свидетельством их глубинной стабильности. Заметим, он не говорит, что наличие конфликта с необходимостью указывает на такую стабильность, но лишь утверждает, что при возникновении враждебных чувств эти чувства должны выразиться в конфликте, если отношения стабильны.

Таким образом, предполагается, что враждебные чувства, зародившись, скорее всего, найдут свое выражение, если стороны уверены в стабильности отношений, поскольку в этом случае люди обычно свободно выражают свои чувства. Однако, если отношения таковы, что участники боятся их разрыва в результате конфликта, они будут стараться подавить или заместить эти враждебные чувства.

Главная посылка зиммелевского тезиса касается центральной проблемы социологического метода. Зиммель утверждает, что для раскрытия полного содержания социальной реальности необходимо проникнуть за поверхность поведенческих проявлений. Так, по Зиммелю, отсутствие конфликтов в отношениях не может считаться показателем их стабильности и прочности или свидетельствовать об отсутствии в них потенциально разрушительных напряжений. Для того, чтобы аналитически вскрыть полный смысл отношений, надо уделять внимание как их явным, так и латентным составляющим[153].

Итак, если мы заняты оценкой стабильности отношений, то, как полагает Зиммель, мало зафиксировать отсутствие элементов конфликта, ибо отсутствие конфликтного поведения само по себе не свидетельствует об отсутствии напряженности и враждебных эмоций.

Возьмем конкретный пример: было бы неосторожно из отсутствия расовых конфликтов сделать вывод об урегулированности расовых отношений. Отсутствие конфликтов между неграми и белыми на Юге в противоположность частым конфликтам на расовой почве в северных городах часто рассматривается как показатель стабильности расовых отношений на Юге. Такой вывод представляется неверным. Отсутствие конфликтов само по себе не означает отсутствия враждебных чувств и антагонизма и, следовательно, отсутствия элементов напряженности и слабой интеграции.

Но Зиммель не ограничивается констатацией различия между социальной видимостью и социальной реальностью. Он указывает, каким образом из поведения дедуцируются его базовые основания. Вопреки тому, что мог бы подсказать здравый смысл, Зиммель утверждает, что при близких отношениях, где, как мы видели, весьма вероятно присутствие враждебных чувств, отсутствие конфликта уже может рассматриваться как признак скрытых элементов напряженности. Он утверждает, что если стороны считают отношения слишком непрочными, чувствуют, что близость между ними не выдержит выражения враждебности, и опасаются разрыва, то они постараются избегнуть проявления враждебных чувств.

В предыдущих тезисах указывалось, что близкие отношения подают множество поводов для конфликта. Тогда мы решили, что сравнительная редкость действительных конфликтов объясняется тем, что стороны подавляют их проявление, опасаясь, что конфликт приобретет слишком острый характер в силу их глубокой личностной вовлеченности.

Теперь мы можем считать вероятность возникновения конфликтов показателем стабильности отношений. Если отношения стабильны, если, другими словами, стороны чувствуют, что конфликт не представляет для них особой опасности, то конфликты, скорее всего, будут иметь место.

Особая острота конфликтов при близких отношениях объясняется, как мы говорили, накоплением враждебности. Теперь можно добавить, что если в близких отношениях каждая возможность конфликта сразу же реализуется, а не подавляется, то накопления враждебных чувств не происходит, а в самих отношениях не проявляется ни амбивалентность, о которой говорилось в пятом тезисе, ни напряженность, обсуждавшаяся в тезисе шестом.

Идею Зиммеля можно проиллюстрировать, сославшись на новейшие исследования семейных отношений. Современное брачное консультирование в значительной мере основывается на изучении частоты и характера конфликтов (по свидетельствам супругов или внешних наблюдателей) как критерия определения успеха или неудачи брачного союза[154]. Обычно такого рода исследования приходят к выводу о том, что брак, сопровождаемый множеством конфликтов, менее перспективен, чем тот, в котором конфликты отсутствуют. Следуя методу Зиммеля, мы должны адресовать этим исследователям два вопроса. (1) Можно ли считать, что отсутствие конфликтного поведения с необходимостью свидетельствует об отсутствии враждебных чувств и, следовательно, указывает на стабильную адаптацию супругов друг к другу? (2) Не может ли супружеский конфликт в некоторых ситуациях ввиду вероятности возникновения враждебных чувств в близких супружеских отношениях свидетельствовать скорее о силе, чем о слабости супружеских уз? Иными словами, нельзя ли предполагать более стабильные супружеские отношения там, где некоторые конфликты имеют место? Ведь наличие конфликтов может свидетельствовать о том, что стороны не скрывают враждебных чувств и не опасаются, что конфликтное поведение поставит под угрозу прочность их отношений[155].

Обратившись теперь к вторичным отношениям, отметим, что все, сказанное относительно первичных групп применимо к ним a fortiori. Во вторичных отношениях также возникают конфликтные ситуации, но поскольку вовлеченность участников носит там скорее сегментарный характер, то конфликты протекают, как правило, менее остро и не угрожают существованию базового консенсуса. Как уже отмечалось, общества, состоящие из множества самых разнообразных групп, только выигрывают от многочисленных пересекающихся конфликтов. Если принять это утверждение, нужно согласиться с выводом о том, что конфликт в подобных обществах, отнюдь не являясь показателем нестабильности, свидетельствует скорее о действии механизма балансировки интересов.

Рассмотрим для иллюстрации возникновение конфликтов между расовыми группами. Такие конфликты при определенных условиях можно считать показателем удачной интеграции малой группы в основное сообщество. Малая группа, хотя она и связана с обществом в целом, может чувствовать, что эта связь нестабильна, и потому ей будет недоставать уверенности, необходимой для реализации враждебных чувств в конфликте. В отношении к основной группе она будет стараться скрыть амбивалентность, где уважение и восхищение перемешаны с отвращением и ненавистью[156]. По тому, что члены малой группы все-таки вступают в конфликт с основной группой, можно судить, что они достаточно уверены в прочности отношений и могут пойти на риск прямого выражения враждебных чувств; они ощущают, что связующие узы достаточно прочны, чтобы выдержать проявления антагонистизма[157].

Исследование отношения негров к армейской службе во время последней войны показало, что именно те негры, которые проявили наибольшую непримиримость в расовых конфликтах, были позитивно мотивированы на защиту страны и готовы идти добровольцами[158].

Возьмем другой пример. Изучение добровольных организаций показывает, что члены групп, более других приверженные групповым целям и ценностям, наиболее активны в групповой деятельности и именно они, обладающие самой прочной связью со своими группами, легче всего вступают в конфликт с лидерами групп[159].

Частота конфликтов в этих группах необязательно указывает на их нестабильность; напротив, она свидетельствует об относительно высокой активности членов групп в групповой жизни и деятельности.

Теперь можно следующим образом переформулировать зиммелевский тезис: отсутствие конфликтов нельзя рассматривать как показатель прочности и стабильности отношений. Для стабильных отношений может быть характерным именно конфликтное поведение. Близость отношений создает почву для частых конфликтных ситуаций, но, если стороны чувствуют напряженность своих отношений, они будут избегать конфликтов, опасаясь полного разрыва. Поскольку близкие отношения характеризуются скорее частыми конфликтами, чем накоплением враждебности и амбивалентности, частоту конфликтов, (если, конечно, они не затрагивают базового консенсуса) можно считать показателем стабильности этих отношений.

Во вторичных отношениях, где изначально в силу сегментарной вовлеченности участников можно ожидать относительно меньшей напряженности конфликтов, наличие конфликта может рассматриваться как показатель действия балансировочного механизма.