В широком смысле детерминизм – философское понятие, в основе которого лежит латинское слово determinare – определять. Оно означает закономерную взаимосвязь, взаимозависимость и причинную обусловленность различных явлений. Наряду с другими науками детерминизм широко используется и в географии. Более того, идеи детерминизма, можно сказать, пронизывают всю географическую науку, для которой взаимозависимость между многообразием различных явлений и процессов особенно важна.
Однако, когда говорят о географическом детерминизме, обычно имеют в виду особый аспект такой взаимозависимости – преувеличение роли географической среды, географического фактора (географического положения, рельефа, климата, гидрографии, почв, растительности) в развитии человеческого общества. При таком подходе, – отмечает Ю. Г. Липец, – своеобразие демографических, экономических, социальных, этнических, политических процессов, бытовые привычки и трудовые навыки, стереотипы поведения и стили жизни находили свое истолкование как производные тех или иных естественных условий и природных ресурсов.
Исторически географический детерминизм (Н. Н. Баранский называл его географическим фатализмом) зародился еще на заре развития географии и затем на протяжении почти двух с половиной тысяч лет был едва ли не господствующей идеей. По отношению к древнему миру и средним векам объяснить это не составляет большого труда. Но живучесть географического фатализма ярко проявилась и в новое время, т. е. в XVIII и XIX вв.
В XVIII в. во Франции, уже в эпоху Просвещения, Шарль Монтескье писал, что «власть климата сильнее всех властей». В XIX в. в той же Франции Элизе Реклю говорил о зависимости общества – вплоть до форм государственной власти – от определяющего влияния природы. В Германии в XIX в. географический фатализм нашел отражение в произведениях видных ученых-географов Карла Риттера, Фридриха Ратцеля (автор «Антропогеографии»), Альфреда Геттнера. В значительной мере под влиянием французской и немецкой географических школ он получил распространение и в России. В США уже в XX в. большую дань географическому фатализму принесли теоретики географии Ричард Хартшорн и Элеворт Хантингтон. Для последнего было характерно столь сильное преувеличение роли климата, что Ю. Г. Саушкин метко назвал его концепцию климатическим детерминизмом.
С течением времени, по мере развития и углубления научного знания, позиции географического фатализма стали ослабевать. Еще в конце XIX в. во французской школе географии человека (Видаль де ла Блаш, Эмманюэль Мартонн, Альберт Деманжон) зародился так называемый поссибилизм (от франц. possibilitg – возможность), отрицавший крайние формы фатализма и исходивший из того, что природная среда действительно создает возможности, предпосылки для формирования культурных ландшафтов как определенного итога человеческой деятельности, но их использование зависит в первую очередь от самого человека. Поссибилизм распространен и в наши дни.
И тем не менее еще шире распространено другое течение географического фатализма, которое получило наименование инвайрон-ментализма (от англ. environment – среда, окружение). Оно по-прежнему ставит развитие и размещение хозяйства в сильную зависимость от природных условий и ресурсов.
Характерно, что географический фатализм в наши дни особенно чувствуется в школьных учебниках географии Запада, многие из которых возвращают нас прямо-таки к временам откровенного «климатического детерминизма». Например, в большинстве учебников США Советский Союз и Россию (по крайней мере, до недавнего времени) обычно представляли как страну вечного холода – какое-то подобие Гренландии или Аляски. Суровым климатом и капризами природы объясняли многие наши трудности, недостатки и просчеты, например, неурожай и недостаток зерна. И уж конечно победителем фашистских войск под Москвой в 1941 г. оказывался «генерал Зима».
Недооценку влияния географической среды на жизнь и деятельность людей в научной литературе обычно называют географическим индетерминизмом (по Н. Н. Баранскому, это географический нигилизм). Недооценка, недоучет роли природных условий и ресурсов имели и имеют место в географических школах стран Запада. Но, пожалуй, особенно сильно они проявились в отечественной географии, в течение десятилетий исходившей из широко известного постулата: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача». Вспомним хотя бы научно-популярные книги о своей стране, где постоянно повторялось, скажем, что наши леса так обширны, что на их пространстве можно уместить 20 Италий и 200 Бельгий, или что наши черноземы занимают территорию, в четыре раза превышающую площадь Франции.
Теперь уже хорошо известно, к каким поистине устрашающим последствиям привели подобные взгляды. Хорошо, что многое уже сделано и делается для преодоления географического нигилизма в сознании и действиях миллионов людей. Однако нельзя забывать и о том, что в условиях фактического господства этой концепции выросло не одно поколение наших сограждан, переориентацию которых на новые человеческие ценности нельзя осуществить в очень короткие сроки. Тем более важно воспитание молодежи уже в новом «ключе».
В свое время Н. Н. Баранский написал: «Практически же географический фатализм вреден тем, что, придавая абсолютное, решающее значение природным условиям, создает такое умонастроение, что судьба каждого народа раз и навсегда предопределена природными условиями его страны».[22] Здесь же он писал и о географическом нигилизме, который теоретически неправилен тем, что, отрицая какое бы то ни было значение природных условий и вырывая человеческое общество из материальной среды его существования и развития, неминуемо ведет к идеализму. Можно сказать, что фатализм и нигилизм – это две крайности, которых нужно стараться избегать.
