Смерть Мэри потрясла Энгельса. Он чувствовал, что с этой горячо любившей его женщиной хоронит последнюю частицу своей молодости. Мэри Бернс была добродушна, остроумна и на редкость приветлива. С ней Фридрих отдыхал и чувствовал себя освеженным и набравшимся сил. Она никогда ничего не требовала и ни о чем не расспрашивала.
С тех пор как судьба свела их в этом же Манчестере почти двадцать лет назад, Мэри привязалась к Фридриху всем своим простым, бесхитростным сердцем и через всю свою жизнь пронесла непрерывно возраставшее беспредельное чувство. Она нашла в Фридрихе свое счастье и благодарила случай, давший ей, маленькой скромной работнице из порабощенной Ирландии, такого необыкновенного, доброго, чуткого мужа и друга. Энгельс понял возле ее гроба, какой любви он лишился. Мир для него, казалось, опустел. Сердцу стало холодно, одиноко.
Всегда мысль о ее огромном чувстве вызывала в Энгельсе нежность. Но, только потеряв жену, он понял, как она была ему дорога и сколь велика была и его привязанность к ней.
Огромная выдержка помогла Фридриху внешне не выразить своего смятения и отчаяния. В поисках душевной опоры он тотчас же написал Карлу. Тяжесть свалившегося неожиданно горя была так сильна, что нужно было плечо друга, чтобы устоять.
Письмо Энгельса, однако, попало в накаленную другими бедами атмосферу. Когда Карл, вскрыв конверт из Манчестера, сообщил о смерти Мэри, вся его семья была вначале потрясена этим неожиданным известием. Но в тот день до вечера в рабочей комнате Карла просидел судебный пристав, присланный домовладельцем. Перехватив на крыльце Женни, мясник представил ей опротестованный вексель. В нетопленной комнате верхнего этажа уже несколько дней лежала в постели больная Лаура. Женнихен и Тусси давно не выходили из дому, так как не имели ни одежды, ни обуви.
Оставшись только поздно вечером один, Карл взялся за перо.
«С моей стороны, – писал Карл в Манчестер после нескольких слов соболезнования по поводу смерти Мэри и описания подробностей своего критического положения, – ужасно эгоистично, что я в такой момент занимаю тебя такими horrurs[14]… у себя дома я играю роль молчаливого стоика, чтобы уравновесить бурные взрывы с другой стороны».
Прочитав письмо Карла, Фридрих почувствовал себя глубоко обиженным и огорченным. Мэри еще не была похоронена, а друг не нашел для него слов утешения и сочувствия. Впервые омрачилась светлая дружба этих людей.
Энгельсу было особенно больно оттого, что в эти тяжелые дни Карл не проявил к нему достаточно участия. Он высказал это в письме.
Глубоко огорченный Маркс поспешил объяснить, как сложившиеся неудачно обстоятельства привели их к тяжелому недоразумению, и просил извинить и понять его. Одновременно он сообщал о своем решении резко изменить образ жизни, объявив себя банкротом и несостоятельным плательщиком, чтобы избавиться от кредиторов и судебного преследования. Он намеревался также уговорить Ленхен Демут поступить на другое место и хотел подыскать места гувернанток старшим своим дочерям. Сам Карл с Женни и Тусси думал переселиться в один из казарменных домов, построенных для бедняков столицы.
«В школу я на новую четверть послать детей не могу, так как я не уплатил еще по старому счету, да и кроме того, они в недостаточно презентабельном виде.
Благодаря изложенному плану я надеюсь, по крайней мере без всякого вмешательства третьих лиц, вновь иметь покой», – писал Карл в своем исповедальном письме и, верный себе, своей постоянной жажде знаний и творчества даже в столь мрачных обстоятельствах, заканчивал:
«В заключение нечто с предыдущим не связанное. Подходя к главе своей книги, трактующей о машинах, я оказался в большом затруднении. Мне никогда не было ясно, в чем сельфакторы изменили процесс прядения, или, точнее, так как применение пара уже давно было известно, в чем выражается вмешательство движущей силы прядильщика, помимо силы пара? Был бы рад, если бы ты мне это разъяснил».
В другом письме по поводу размолвки Карл подробно объяснил, как могло возникнуть это тягостное недоразумение.
«Могу тебе теперь также прямо сказать, что, несмотря на весь тот гнет, под которым я жил все последние недели, ничто меня и в отдаленной степени так сильно не угнетало, как боязнь, что в нашей дружбе образовалась трещина…»
Письма Маркса полностью устранили то, что причинило боль обоим друзьям. Фридрих, однако, признался, что его мучила мысль о возможности потери вместе с Мэри также и самого лучшего друга.
Эта печальная размолвка была единственной во всей истории дружбы Карла и Фридриха.
С помощью сложной и необыкновенно рискованной деловой комбинации Энгельс собрал 100 фунтов и отправил их в помощь Марксу. Одновременно Эрнст Дронке, бывший член редакции «Новой Рейнской газеты» и многолетний друг Маркса, ставший ныне богатым купцом в Ливерпуле, согласился под поручительство Энгельса ссудить ему 250 фунтов стерлингов. Деньги эти впоследствии выплатил также Фридрих.
С 350 фунтами на руках Карл, наконец, смог расплатиться с долгами, закупить для семьи необходимое и приняться за работу над «Капиталом».
В конце 1862 года прекратилась переписка между Лассалем и Марксом. Лассаль продолжал упорно внушать рабочим мысль о возможности мирного преобразования прусского юнкерского государства в свободную, управляемую народом Германию. Для этого он рассчитывал договориться с королем о всеобщем избирательном праве и организации производственных товариществ.
Фердинанд Лассаль, как никогда, обольщался собственными успехами. В Берлине, в Ораниенбургском предместье, в квартале машиностроительных рабочих он выступил с речью, которую горячо одобрила графиня Софи фон Гацфельд, сидевшая в первом ряду в шляпе, утыканной страусовыми перьями. Она не опускала лорнета, любуясь своим другом, защитником, своим «Буддой» – Фердинандом.
Лассаль держался важно и самоуверенно.
Все, что он говорил в лекции, названной им «Программой работников», было грубой вульгаризацией «Манифеста Коммунистической партии» и других произведений Маркса и Энгельса, ставших к этому времени широко известными. Погоня за красивостями речи была так велика у Лассаля, что ради цветистости фразы он, сам того не замечая, часто лишал ее смысла и говорил смешные и нелепые вещи.
Лассаль оглушал красноречием, лишенным вкуса и нередко – ума. Не мысль, а слова пленяли его. Он жаждал славы. Быть первым повсюду и во всем – таков был девиз этого не лишенного дарований и, главное, обладавшего великолепной памятью человека. Не будучи по рождению ни богатым, ни знатным, он должен был пробиваться в жизни без чьей-либо поддержки- и делал это мастерски.
Бракоразводный процесс графини Гацфельд, который Лассаль, не будучи юристом, вел много лет с необычайной изворотливостью и упорством, принес ему знакомства в среде немецкой знати и репутацию неподкупного защитника слабых. Выиграв, дело, он получил большие деньги и вечную преданность влиятельнейшей придворной дамы. Ловкий, пронырливый, болтливый, чрезвычайно суетливый, он возомнил себя способным возглавить германское рабочее движение, грозившее власть имущим. С азартом игрока бросился Лассаль к намеченной цели. Графиня Гацфельд помогала ему во всем и прощала ему многочисленные измены.
Лассаль оценивал людей часто только по тому, как они относятся к нему. Хорошими были те, кто восхищался им. Беспристрастье было ему чуждо. Он враждовал с каждым, кто его критиковал и осуждал.
Лассаль решил возглавить движение по организации Всеобщего германского рабочего союза. В мае 1863 года во Франкфурте-на-Майне он выступил на собрании членов и делегатов многочисленных рабочих союзов. Он использовал для своей речи громадный литературный и статистический материал и забросал слушателей бесчисленными цитатами. Речь его длилась более четырех часов и подавила слушателей.
Он подчеркнул, что не собирается основывать какой-либо особой классовой партии рабочих, но хочет развернуть знамя демократии, под которое одинаково призывает и буржуа и рабочих. Но рабочие в силу своего классового положения призваны быть главной опорой демократии.
Эти слова, сказанные Лассалем с большим жаром, привлекли на его сторону значительную часть тех слушателей, которые до этого не были его сторонниками.
Через три дня после этого в Лейпциге, в зале Пантеона, состоялось основание Общегерманского рабочего союза. Одиннадцать городов были представлены двенадцатью делегатами. Союз был организован на строго централистских началах. Произошло это отчасти потому, что немецкие законы не допускали сношений между политическими союзами. Руководство принадлежало председателю, каким на пять лет был избран Фердинанд Лассаль. Мечта его стала, наконец, явью. С Лассалем теперь нельзя было не считаться даже таким всесильным в Германии лицам, как сам «железный канцлер» Отто Бисмарк.
Благодаря связям графини Гацфельд он был представлен одним из генералов канцлеру Бисмарку, сумел понравиться, стал часто бывать в его доме, где они часами дружелюбно беседовали. Все это Лассаль держал в глубокой тайне, понимая крайнюю двусмысленность своего поведения. Он старался убедить Бисмарка, что, несмотря на все различия их точек зрения, оба они одинаково заинтересованы в том, чтобы заменить трехклассную избирательную систему всеобщим избирательным правом.
Но не столько Лассаль был нужен Бисмарку, который в любой момент мог сменить милость на гнев, сколько Бисмарк стал основной надеждой честолюбца в его стремлении возвыситься.
Желание упрочить свое положение, сознание политической непорядочности, страх, что будет разоблачен, побудили Лассаля добиваться, чтобы союз был в безусловной зависимости от своего председателя. Он резко восставал против того, чтобы какое-либо из отделений союза решало вопросы без его позволения и указаний, переданных им лично через уполномоченных. Деспотически, единовластно вторгался он, несмотря на очень короткий срок пребывания на посту главы Рабочего союза, во все поступки его членов. Стоило кому-нибудь возразить ему, как Лассаль требовал его исключения и преследования.
Со времени вступления в тайный союз с Бисмарком Лассаль резко изменился. Он боялся, что связь эта станет известной, и уже подумывал о том, чтобы отойти от рабочего движения. Прежде всегда рвущийся к деятельности, он начал искать путей, чтобы отступить в сторону от опасной политической игры. В это время Лассаль встретил на курорте Елену фон Деннигес, в первый же вечер знакомства влюбился в нее и со своей обычной быстротой действий решил жениться.
У Елены был жених, богатый молодой аристократ фон Раковиц, но, увлекшись Лассалем, она согласилась стать его женой.
Однако брак так и не состоялся. Родители Елены были в высшей степени предубеждены против Ласки саля. Не только его политическая деятельность казалась- им двусмысленной, но и личная репутация сомнительной. Елена убежала из дому и заявила Фердинанду, что отдает себя и свою судьбу в его руки и предлагает, не дожидаясь согласия родителей, обвенчаться или бежать за границу. Лассаль категорически отказался действовать таким образом. Его испуг, колебания поразили девушку. Быстро разочаровавшись в Лассале, она решительно порвала с ним.
Лассаль послал оскорбительное письмо и вызов отцу Елены. Старик фон Деннигес почел за лучшее скрыться, но Янко фон Раковиц заменил его на дуэли.
Лассаль был смертельно ранен пулей в живот и через три дня после тяжких страданий скончался.
В слякотный февральский день 1863 года в Варшаве вспыхнуло восстание. Маркс и Энгельс с горячим сочувствием отнеслись к повстанцам. Они придавали исключительное значение этому событию и решили выступить от имени Лондонского просветительного общества немецких рабочих с воззванием. Подробно изложить свои взгляды они намеревались в брошюре «Германия и Польша». Маркс готовил политическую часть этого произведения, а Энгельс – военный разбор. Так как Фридрих знал лучше русский язык, то Карл просил его в связи с событиями в Польше следить за тем, что печатает орган русской революционной эмиграции в Лондоне – «Колокол».
Маркс писал в Манчестер:
«Теперь Герцену и К° представляется случай доказать свою революционную честность».
Еще в период подготовки восстания осенью 1862 года Герцен уже вел переговоры с представителями польских революционных организаций. Он требовал, чтобы поляки в своей программе оговорили право крестьян на землю и право каждого народа решать вопрос о своем государственном устройстве. «Колокол» напечатал обращение Центрального народного комитета в Варшаве к издателям газет и затем ответ на него.
«Да воздвигнется Польша, – писали Герцен и Огарев в этом заявлении, – независимая, искушенная в несчастьях, окрепшая в бою, да воздвигнется она бессословная, отбросив средневековые доспехи, без кольчуг и аристократического щита, пусть явится славянским поюневшим атлетом, подающим одну руку – бедному холопу, а другую – равноправному соседу. Во имя их примите нашу дружескую руку… мы ее подаем вам, как русские, мы любим ваш народ, мы веруем в него и его будущность и именно потому подаем ее вам на дело справедливости и свободы».
Герцен постоянно защищал Польшу. Он не раз обращался к русскому войску, призывая его не поднимать оружия против поляков в защиту царского правительства, которое является несчастьем не только Польши, но и России. Герцена не смутило, что в связи с этим вся орава русских либералов отхлынула от «Колокола». Он до конца мужественно отстаивал свободу поляков и бичевал карателей, палачей и вешателей.
– Мы с Польшей оттого, что мы за Россию, – говорил Герцен. – Одна цель сковывает нас, и мы можем рука об руку идти одной дорогой к свободной жизни.
Маркс и Энгельс напряженно собирали необходимые сведения для предполагаемой брошюры. В подготовительных набросках Карл подробно прослеживал захватническую политику не только царской России, но и Пруссии по отношению к Польше. Ради самого незначительного факта или возникшего у него сомнения он мог перерыть десятки книг и провести в Британском музее без перерыва десять часов в день. Ни один его противник не мог обличить его в опрометчивости или искажении.
Научная совесть Карла была чрезвычайно сурова. Он никогда не позволял себе говорить о предмете, покуда досконально не изучил его, и не публиковал ничего до тех пор, пока не добивался ясности, точности, наибольшего совершенства формы изложения. Он не выносил на люди незаконченных произведений и, покуда не сверял всего до последней запятой и точки, прятал рукопись от постороннего ока.
«Лучше сжечь свой труд, нежели издать его недоделанным», – считал он. Добросовестный в мелочах, как и во всем значительном, Маркс тщательно вписывал в свои книги имена тех, чьими мыслями или цитатами воспользовался.
– Я воздаю каждому по его заслугам, – любил он повторять.
Постоянно неудовлетворенный тем, что сделал, и потому заново отчеканивающий тексты, Маркс летом 1863 года решает опять иначе изложить теоретическую часть своего экономического труда в более, как ему казалось, систематизированном виде и приступает к новому варианту. Так, в ходе работы он постепенно создавал новую трехтомную рукопись о капитале.
Маркс почти неотрывно проводит дни в тиши читального зала Британского музея либо в своей комнате, где работать, однако, ему труднее. То одна, то другая дочь отрывает его от занятий.
Маркс был кротким отцом и тщетно пытался иногда прибегнуть к отцовской власти.
– Тусси, милочка, сделай одолжение и дай мне дописать эту страницу, – упрашивал он дочь, примостившуюся на подлокотнике его кресла.
– Мавр, не ты ли говорил, что дети должны воспитывать своих родителей? – следовал ответ. – Посмотри, какой беспорядок на камине. Чего только там нет: какие-то свертки бумаг, книги, сигары, табак, пресс-папье и горы спичечных коробков. За всем этим совсем не видны наши фотографии. Ты, наверно, сам не можешь тут разобраться. Помочь тебе расставить все это в порядке?
– О нет! Вещи, что здесь, являются ко мне по первому слову, как по мановению волшебной палочки.
– Да ты колдун! – смеялась Тусси.
Старый мавр, старый мавр,
Мавр с пушистой бородой, –
запевала она испанскую песенку, которой научил ее Энгельс, и вдруг, свистнув, через окно выскакивала в палисадник.
– Вот уж действительно тебе следовало, как всегда говорит об этом наша мэмхен, родиться не девчонкой, а мальчишкой! – кричал Маркс вдогонку дочери.
Война северных и южных штатов Америки, проходившая с переменным успехом, неудача польского восстания чрезвычайно волновали Маркса. По поручению Просветительного общества немецких рабочих он обратился. с призывом собрать средства в пользу участников польского восстания. Маркс подчеркивал в этом документе, что без независимости Польши не может быть независимой и единой Германии. Воззвание, подписанное также Вильгельмом Вольфом, Лессером, Эккариусом и другими, было издано отдельной листовкой и разослано р разные страны мира.
В 1863 году умерла престарелая Генриетта Маркс, и Карл поехал в Трир на похороны матери. Стояли холодные декабрьские дни. Город утонул в снегу. Маркс был болен карбункулезом и с трудом двигался из-за незажившей еще раны. Тем не менее он вопреки уговорам родных ежедневно выходил из дома и писал об этом в письмах к Женни:
«Каждый день хожу на поклонение святым местам – старому домику Вестфаленов (на Римской улице): этот домик влечет меня больше, чем все римские древности, потому что он напоминает мне счастливое время юности, он таил когда-то мое самое драгоценное сокровище. Кроме того, со всех сторон, изо дня в день, меня спрашивают, куда девалась первая красавица Трира и царица балов. Чертовски приятно мужу сознавать, что жена его в воображении целого города продолжает жить, как зачарованная принцесса».
На обратном пути из Трира в Лондон Карл заехал в Зальтбоммель к дяде и вынужден был задержаться там на два месяца ввиду резкого обострения болезни. Только в конце февраля очутился он, наконец, снова дома.
Получив небольшое наследство, Маркс решил переменить квартиру, где столько раз находился под угрозой долговой тюрьмы и пережил много горя.
Дом Модена-Вилла в Мэйтленд-парке был большой, вместительный, удобный и примыкал к тенистому парку. Рабочая комната Карла помещалась во втором этаже. В широкие окна врывался чистый воздух, напоенный ароматом деревьев и трав. Вдоль стен стояли шкафы, полные книг. До самого потолка лежали на них свертки газет, рукописей и стопки тетрадей в черных клеенчатых переплетах. На камине Карл Поставил в рамках под стеклом портреты дорогих ему людей: жены, дочерей, Энгельса и Вольфа. Посреди комнаты находились небольшой стол и деревянное кресло. Напротив окна был кожаный диван. С тех пор как Карл вот уже более года не переставал болеть, он вынужден был в течение дня ложиться, чтобы дать отдых истомленному телу.
В комнате повсюду лежали табак, трубки, сигары и десятки спичечных коробок.
– Мои книги не вернули мне даже тех денег, которые я прокурил, работая над ними, – посмеивался Маркс.
Ни одна вещь в его комнате не стояла без определенного назначения. Книги в шкафах он расставил отнюдь не в соответствии с их форматом или переплетом. Брошюра прижималась к тяжелому объемистому фолианту, если это определялось ее содержанием, маленькая книжка подпирала большую.
– Они мои рабы и служат мне так, как я этого хочу, – шутил Карл.
Память Маркса постоянно приходила ему на помощь, когда он искал ту или иную выписку в своих тетрадях или нужную страницу в книге. Он не напрасно изощрял ее всячески с самых юных лет, выучивая, как это делал Гегель, наизусть стихи на незнакомом ему языке. Читая книгу, Карл, чтобы вернуться к чему-либо снова, загибал углы страниц, покрывал поля карандашными пометками и подчеркивал строчки. Его вопросительные и восклицательные знаки бывали красноречивее всяких слов.
В большом светлом кабинете мужа Женни покрыла пол недорогим зеленым ковром, и вскоре на нем от дверей до окна пролегла узкая полоса. Это Карл вытоптал ее, ибо, подобно Аристотелю, он часто, прежде чем присесть к рабочему столу, обретал искомые мысли, расхаживая по комнате. И, как на Графтон Террас, из соседней гостиной, где стоял теперь хороший рояль, часто в рабочую комнату Карла доносился нежный голос поющей Лауры. Отец широко открывал дверь и слушал. Особенно большое удовольствие доставляли ему песни на слова поэта Бернса, которого он очень любил.
Женни-младшей исполнилось уже двадцать лет; более хрупкая, чем Лаура, она была очень хороша собой. Обе старшие дочери Маркса вступали в жизнь цельными, широко образованными, самоотверженными людьми. Как и их отец и мать, они были чужды эгоизму и всякой фальши, в чем бы она ни проявлялась. Смысл жизни обе девушки видели в духовном совершенстве, в борьбе за счастье наибольшего числа людей. Вырастая в атмосфере большой любви родителей друг к другу, с детства вплетая в речь мысли и строки Шекспиру, Данте, Шелли, Гейне, зачитываясь Бальзаком и Диккенсом, юные девушки мечтали о том времени, когда и в их жизнь войдет таинственное и вечное чувство.
Возле дома Женнихен устроила прекрасную оранжерею. Таким же страстным цветоводом, как и она, был Фридрих Энгельс. Нередко Женнихен посылала ему семена особо редких растений и давала советы, как следует их выращивать. Каждое утро спешила она в свой застекленный чудесный сад, волнуясь и радуясь. И всегда находила что-либо новое. То, наконец, расцвели долгожданные розовые азалии, то вьющиеся розы, то лиловый гелиотроп.
1864 год был омрачен для Маркса и Энгельса смертью их любимого друга Вильгельма Вольфа. Люпус умер, не достигнув и пятидесяти пяти лет, от кровоизлияния в мозг. Более месяца до того страдал он бессонницей и тяжелейшими головными болями. Врачи не знали, чем ему помочь, и путались в определении болезни.
Энгельс не отходил от ложа больного и сообщил об опасном положении Карлу, который тотчас же приехал в Манчестер. Кончина Люпуса повергли обоих его друзей в глубокую печаль. Маркс произнес на могиле Вольфа речь, вылившуюся из любящего сердца. Вместе с Фридрихом он задумал написать биографию покойного и решил посвятить его памяти самое значительное из своих произведений. Когда удрученный Карл вернулся в Лондон, он узнал, что Вольф завещал ему все свое небольшое, скопленное тяжелым трудом состояние.
Маркс смог отныне без помех отдаться работе. Главный труд его жизни – «Капитал», над которым он работал вот уже 20 лет, поглотил всю его душу и время. Он считал, что завершение этого произведения более важно именно для рабочих, нежели что-либо другое им совершенное. Все написанное прежде казалось ему всего только мелочью. Однако до окончания работы было еще далеко. Безжалостная придирчивость и необычайная добросовестность непрерывно толкали его к новым исследованиям, аналитическим проверкам, размышлениям. Увещевания Фридриха работать, не возводя столько барьеров и препятствий на своем творческом пути, не возымели никакого действия. Маркс был верен себе. Рукопись росла неимоверно и была далека от намеченной цели. То одна, то другая ее часть подвергались коренной переделке. Работоспособность Карла была поистине титанической. Чтобы написать одно какое-либо теоретическое положение, он перечитывал десятки, а то и сотни книг, отчетов и углублялся в длиннейшие статистические справочники и таблицы. Цифры были для него нередко полны особого магического смысла, и за их простой изгородью он открывал картины целой эпохи в жизни людей или народа во всей неприглядности и значительности. Маркс творил.
Многолетняя убийственная каждодневная война с нищетой временно кончилась. Но ничто уже не могло вернуть ему потерянного, некогда могучего, здоровья. Сопротивляемость организма была утрачена. Помимо хронической мучительной болезни печени, он часто простуживался и вынужден был лежать в постели. Даже в жаркие летние дни 1864 года его снова как-то свалила изнурительная инфлюэнца. Но и во время болезни вопреки указаниям врача и просьбам родных он не переставал читать. Что только пе привлекало его! Несмотря на головную боль, озноб, он зачитывался книгами по физиологии, увлекался учением о тканях и клетках, а также анатомией мозговой и нервной системы.
Когда Карл выздоровел, то часто в перерыве между работой, под вечер, уходил один гулять.
Вернувшись однажды с прогулки, он застал у себя гостей. Французы – чеканщик Толен, учитель Ле Любе и несколько незнакомых англичан-рабочих дожидались его в столовой, где Женни и Ленхен хлопотали, радушно угощая их чаем.
– Привет и братство, отец Маркс, – сказали они чинно.
– Очень, очень рад вам, друзья. Что привело ко мне?
Толен заговорил первым:
– Мы приехали на переговоры по приглашению английских тружеников, чтобы, наконец, объединиться.
– В добрый час. Давно пора, – ответил Маркс.
– Я Оджер, – сказал один из англичан – сапожник, секретарь Лондонского совета тред-юнионов, – и пришел, чтобы пригласить тебя, Маркс, выступить на митинге от имени немецких рабочих. Мы сняли под собрание большой Сент-Мартиис-холл. Помимо войны в Северной Америке и дел в Италии, рабочие – англичане, французы, итальянцы и немцы – имеют много болячек, к которым давно следует совместными усилиями приложить лечебный пластырь. Дальше нам жить так на свете нельзя. Мы знаем тебя, Маркс, и ждем твоего слова.
Карл дал согласие прийти на митинг. Однако он решил, что с речью в этот раз выступит не он, а портной, коммунист Эккариус.
(слева направо) Михаил Бакунин, Фердинанд Лассаль, Поль Лафарг.
28 сентября 1864 года в Сент-Мартинс-холле собрались тысячи рабочих.
Подперев голову кулаками, Маркс внимательно слушал Эккариуса. Лицо его просветлело. Портной чуть глуховатым, низким голосом толково говорил о том, как после мирового экономического кризиса обострились отношения между капиталистами и людьми труда. Рабочие защищались стачками. Фабриканты отвечали на это ввозом иностранной рабочей силы.
– У нас, пролетариев, одни судьбы и страдания, кто бы мы ни были, к какой бы расе ни принадлежали, – продолжал Эккариус.
Он подошел к краю рампы. Свет круглых керосиновых ламп осветил худую сутулую фигуру оратора в поношенном костюме, простершего вперед большие, темные, исколотые руки.
– Во всех европейских странах рабочие стремятся к солидарности в борьбе за свои права.
– И в Америке тоже! – крикнул кто-то из зала.
– В этом наше спасение и сила, – продолжал Эккариус.
– Да здравствует интернациональное соединение, – ответили десятки голосов. – Продолжай, старина, ты говоришь дело.
– Английские рабочие прошли суровую, трудную школу чартизма. Они знают, где зарыта собака. Это они помешали старому ненасытному хищнику Пальмерстону ввязаться в войну па стороне рабовладельцев Юга и напасть с ними на северян, которые не хотят торговать людьми, как скотом, и дают неграм свободу. Борьба за освобождение, где бы она ни велась, вызывает горячий отклик и сочувствие в наших пролетарских сердцах. Слава отважным братьям – польским повстанцам, восемнадцать месяцев боровшимся за свободу! Мир меняет, наконец, свою шкуру. Французские рабочие вновь начали политическую борьбу. В Германии организовались профессиональные союзы. Участились забастовки. И наш великий огневой призыв «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» снова звучит над землей.
На митинге в Сент-Мартинс-холле было решено создать Международное Товарищество Рабочих. В организационный комитет вошли от немецких тружеников Карл Маркс и Эккариус.
Спустя некоторое время на дому у Карла собралась комиссия, чтобы составить Учредительный манифест и Временный устав Международного Товарищества. После долгих обсуждений Марксу было поручено составить их одному. В письме в американскую действующую армию подполковнику Иосифу Вейдемейеру Маркс сообщал:
«Только что созданный Международный рабочий комитет… не лишен значения. Его английские члены являются по большей части вождями здешних тред-юнионов, т.е. настоящими рабочими королями Лондона; это те самые люди, которые устроили грандиозную встречу Гарибальди и, организовав огромный митинг в Сент-Джемс-холле… помешали Пальмерстону объявить войну Соединенным Штатам, которую он готов уже был начать. Французские члены Комитета – незначительные фигуры, но они являются непосредственными представителями руководящих «рабочих» Парижа.
Существует связь также и с итальянскими обществами, Конгресс которых состоялся недавно в Неаполе. Хотя я систематически в течение ряда лет уклонялся от какого-либо участия во всяческих «организациях», тем не менее на этот раз я принял предложение, так как в данном случае дело идет о такой организации, в которой можно провести большую работу».
Революционер, каким всегда и прежде всего был Маркс, отдал все силы нелегкому делу укрепления Международного Товарищества Рабочих. Надо было объединить рабочее движение весьма разнородных по уровню развития стран, преодолевая при этом много неожиданных препятствий.
Всего шесть дней составлял Маркс Временный устав и Учредительный манифест интернационального товарищества.
Учредительный документ не был прямым продолжением «Коммунистического манифеста». Основные положения научного коммунизма были изложены в Учредительном манифесте Международного Товарищества Рабочих в самой общей, приемлемой для всех тружеников форме. Рассказывая Энгельсу о своей работе над Уставом новой международной рабочей организации, Маркс писал: «Было очень трудно изложить эту вещь так, чтобы наши воззрения приняли форму, приемлемую для нынешней стадии рабочего движения. Необходимо время, чтобы вновь возродившееся движение сделало возможным прежний смелый язык».
