Относительная религиозная свобода греков соответствует иному, нежели в Риме, способу бытования "идеальных норм" культуры, -если у римлян они определялись историческим преданием, то у греков были включены в мифопоэтическое пространство, где легендарные герои действовали непосредственно рядом с богами. "История" благодаря этому приобретала другое измерение, выходя за рамки общины и полиса в сферу "космического".
Укорененность идеальных норм в мифологической традиции - черта большинства архаических обществ, но у греков непосредственно слитая с мифологией легендарная история начиная с VIII в. до н. э. передается не в виде фольклора, а в форме авторского поэтического творчества: сгустком культурного самосознания греков становится гомеровский эпос, из которого черпаются религиозные, этические, эстетические представления.
У римлян "национальный" мифологический эпос, ставший осмыслением судьбы Великого Города, - "Энеида" - появляется только в эпоху Августа, будучи своего рода итогом предшествующего развития римской культуры; у греков эпос - не итог, а исток. Основа гомеровских поэм - героические сказания и фольклор микенских и послемикенских времен; однако они переплавлены в "Илиаде" в уникальное художественное целое, сильно отличающееся от известной нам фольклорной эпики.
Гомер - фигура легендарная, но убеждение древних греков в существовании этого "божественного поэта", единолично создавшего великие эпопеи, говорит о стремлении эллинов поставить Гомера над сферой безличной устной традиции. Эпос Гомера называли впоследствии "Библией греков", он представлял собой нечто вроде "священного текста", - однако эту аналогию можно провести только в связи с огромным влиянием "Илиады" и "Одиссеи" на всю область греческой культуры. Если сравнивать роль гомеровского эпоса в Элладе со статусом "священных текстов", например, в Древней Индии, то отличия очень велики. В Индии существовали собственно священные тексты, Веды, предназначенные для жрецов-брахманов; к поздневедической литературе относятся религиозно-философские тексты Упанишад, само формальное построение которых обнаруживает их главную цель - передачу священного знания от учителя к ученику. В Греции таких "теоретических" жреческих текстов не было.
Гомеровский эпос сопоставим не с этими собственно религиозно-философскими священными текстами, наиболее древние части которых принадлежали исключительно жреческой традиции, а с эпическими поэмами "Рамаяна" и "Махабхарата", в которых соседствуют рассказы о мифических и легендарных событиях, приключенческие сюжеты, любовные истории, дидактические поучения.
Здесь в описываемых событиях наряду с героями-людьми непосредственно участвуют мифологические и божественные персонажи - и это способствует сакрализации повествования.
Такая "двойственность" текстов, или, говоря языком современной теории культуры, "двойное кодирование", подразумевает обращенность культурного феномена к двум слоям воспринимающих: тем, кто обнаруживает в нарративе скрытые сакральные смыслы, и тем, кто видит в нем прежде всего занимательные приключения или конкретные этические примеры2. Ауробиндо Гхош пишете значении эпоса для индийской культуры следующее:
""Махабхарата" и "Рамаяна" - на санскрите ли, или переведенные на региональные языки, или доносимые до масс через катхаков - чтецов, рассказчиков, - стали и остаются до сих пор одним из главных средств массового образования и культурного просвещения; они формировали мысли, характеры, эстетическое и религиозное сознание людей, привнося даже в умы неграмотных толику философских, этических, социальных и политических идей, эстетических эмоций, поэзии, литературы и романтики"3.
То же самое можно сказать о воздействии поэм Гомера на греческую культуру.
Платон в "Государстве" приводит распространенную точку зрения на гомеровский эпос как на "жизненное руководство": "...поэт этот воспитал Элладу, и ради руководства человеческими делами и просвещения его стоит внимательно изучать, чтобы согласно ему построить всю свою жизнь..."4. Примерно до середины V в. до н. э. воспитание юношества строится на основе образа "идеального героя", выводимого из поэм Гомера: образованный благородный молодой человек должен, помимо
физического совершенства, обладать знанием поэзии и определенными "мусическими" навыками, т. е. умением играть на музыкальных инструментах. Образовательная и воспитательная программа, сформировавшаяся благодаря Гомеру, сильно отличается от способов воспитания римских "добродетелей": римская молодежь заучивает наизусть не поэмы, а "Законы XII таблиц" (составлены в 450 г. до н. э.) - основу римского законодательства и одновременно нравственности.
Итак, в Греции был Гомер, но отсутствовали свои "Веды", т. е. канонические сакральные тексты с философско-теологическим содержанием.
Подобная ситуация способствовала усилению сознательного "двойного кодирования" определенных групп читателей по отношению к эпосу: по Гомеру учились, воспитывались, в его тексте находили нормы греческих "добродетелей", - но в то же время обнаруживали и "теологию", и скрытые аллегорические смыслы, представляя Гомера в качестве "божественного учителя", передающего через рассказы о легендарных событиях стройную концепцию мироздания.
Так, уже в VI в. до н. э. появляется аллегорическая трактовка гомеровских поэм пифагорейцем Феагеном Регийским, считавшим, что гомеровские боги и герои - это иносказательное описание космических сил и "состояний души".
Следующие известные нам представители аллегорической трактовки Гомера - Анаксагор и его ученик Ме-тродор из Лампсаки (конец V в. до н. э.). По Метродору, описанные Гомером боги означают части человеческого тела, а люди - элементы природы; помимо этого, он, вслед за Анаксагором, говорил о поэзии Гомера как о нравственной аллегории5.
Позднее близкое аллегорическое истолкование Гомера предложили стоики, которые видели в гомеровских богах элементы природы или природные силы, действующие и на уровне "психики" отдельного человека. Свой вклад в аллегорический метод внесли пергамские грамматики: один из них, Кратет из Маллоса (Н в. до н. э.), считал Гомера астрономом и географом; он полагал, что в "Илиаде" зашифровано сообщение о том, что земля имеет сферическую форму.
В первые века нашей эры аллегорическая интерпретация Гомера приобретает все большее распространение и, например, неоплатоники, занимавшиеся "расшифровкой" гомеровских "символов", считают, что Гомер "объял в своем творчестве все области человеческого знания и человеческого опыта, особенно философию в самом широком и глубоком понимании этой самой величайшей... науки"6.
Позднеэллинистическое отношение к Гомеру как хранителю "священного знания" на новом уровне и с новой степенью осмысления возвращалось к архаическим истокам восприятия великого поэта. В VI в. до н. э. Гомер для большинства греков был "воспитателем Эллады", создавшим своего рода "практическое руководство по этике", а для "философского" меньшинства - эзотерическим учителем, символически передающим тайное знание о божественных силах.
Однако этими смыслами - "мудрец-практик" и "философ" - не исчерпывалось значение образа Гомера; легендарный "великий слепец" был еще и образцом поэта.
Образ Гомера как "идеального поэта" способствовал оформлению и закреплению в культуре идеи божественности поэзии. Архаическое представление о том, что исполняемая коллективом торжественная песнь может служить жертвой богу, получает в подобных легендах новый обертон: "жертвенным" оказывается индивидуальное "поэтическое служение", а сам поэт, не являясь по официальному статусу жрецом, как бы выполняет его функции, "прислушиваясь к Музам" и выражая своей поэзией "божественное видение" мира.
Мысль о том, что посредством поэзии передает свою волю само божество, необычайно усиливала роль поэта и поэзии в греческой культуре; одновременно идея божественности поэзии укрепляла вообще статус слова, "логоса", что своеобразно отразилось в V в. до н. э. в феномене риторики.
В Риме же идея воли божества, высказывающегося в слове, бытовала и долгое время сохранялась только в виде практического использования божественных пророчеств, собранных в жреческих "Сивиллиных книгах", - толкование их было исключительно прерогативой сакральной коллегии, специально созданной для перевода и экзегезы написанных греческими гекзаметрами оракулов.
Сам "механизм" получения божественных указаний - через перевод сакрального текста с чужого языка - характерный пример отношения римской официальной религии к "словесному откровению". Обратная связь - человека с богом - осуществлялась, как было сказано, с помощью упорядоченных словесных магических формул, исключающих всякую возможность "вдохновенного безумия".
Образ вдохновенного поэта-пророка становится частью культурного сознания в Риме только во времена императора Августа, когда под воздействием эллинизации изменяется отношение к "слову" вообще и поэтическому слову в частности.
