Структура, функции и уровни политической идеологии

XX в. не случайно называют “веком идеологий”. Никогда прежде в истории преобразовательные идеи и теории не оказывали такого огромного влияния на общественное сознание в сфере политики, приучая воспринимать ее сквозь призму мыслительных стереотипов. Апогея эта тенденция достигла в тоталитарных диктатурах первой половины нашего столетия. Но следует иметь в виду, что тоталитаризм был порожден особенным идеологическим характером современной политики, который впервые проявился в период французской революции. Полтора столетия спустя человечество столкнулось с феноменом тоталитаризма, важнейшим отличительным признаком которого является такая степень идеологизации политики, когда сама идеология превращается в политическую религию по своему всеохватывающему проникновению и милленарист-скому обоснованию.

Политическая идеология как ориентированный на практическую реализацию комплекс идей, система взглядов на власть, государственное устройство и способы их регулирования может рассматриваться в качестве своеобразной формы интеграции политического сознания на уровне групповых, классовых, национальных и межнациональных интересов, т.е. формы специализированного, интегрированного сознания или в качестве “надстройки” над общественной психологией.

Резкое усиление идеологической конфронтации в период “холодной войны” между СССР и странами Запада в 40-80-е гг. вызвало вполне естественное стремление более глубоко понять особенности идеологии, выявить и сформулировать основные механизмы воздействия идеологических систем на общественное сознание.

Понятие “идеология” было введено в научный оборот в 1796 г. Французским философом и экономистом А. Деспотом де Траси в Докладе “Проект идеологии”. В этом докладе и в появившемся позднее четырехтомном исследовании “Элементы идеологии” де Траси стремился разработать методологию систематизации идей выдающихся мыслителей Нового времени - Бэкона, Локка, Кондильяка, Гельвеция и создать общую “теорию идей”, или науку об идеологии. Успех этой затеи был кратковременным. Пришедший к власти Наполеон назвал идеологию демагогией и болтовней, придав тем самым термину резко отрицательное значение пустой идейной спекуляции, не имеющей подсобой ничего конкретного.

С аналогичным предубеждением относился к идеологии К. Маркс, рассматривая в своих ранних работах это понятие в противоположном наполеоновскому (но столь же негативном) смысле, как обозначение различного рода идей, существующих не в пустом пространстве, а коренящихся в классовых интересах. Последователи Маркса (Ленин в том числе), хотя и признавали значение “социалистической идеологии” как фактора мобилизации массового пролетарского движения, сохраняли вместе с тем и отрицательный смысл самого понятия в его применении к “буржуазной идеологии”.

В XX в. эта изначальная двойственность всегда сохранялась. Например, гитлеровская пропагандистская машина, раскручивая в массовом сознании миф об исторической миссии “арийской расы”, противопоставляла этот миф капиталистической, демократической и большевистской идеологии и т.д.

Большое влияние на формирование различных подходов к идеологии в современной науке оказала концепция немецкого социолога К. Маннгейма, разработанная им в книге “Идеология и утопия” с близких к марксизму позиций. Идеология рассматривалась Маннгеймом как разновидность ложного, “апологетического” сознания, которое, будучи “трансцендентным” по природе, играет по отношению к действительности роль стабилизирующего, охранительного фактора. Напротив, утопия, по Маннгейму, является “трансцендентной ориентацией” сознания, переходящей в действие и стремящейся взорвать существующий в данный момент порядок вещей.

Такое противопоставление “консервативной идеологии” и “революционной утопии” оказалось в конечном итоге несостоятельным. В дальнейшем сам Маннгейм был вынужден говорить о невозможности в принципе заранее предвидеть - какую идею “следует рассматривать в качестве истинной (т.е. реализуемой также в будущем) утопии восстающих классов” и какую - “в качестве чистой идеологии господствующих (но также и восстающих) классов”.

Неимоверно разросшаяся в XX в. литература, посвященная идеологии, способствовала тому, что этим понятием стали называть различные системы философии, социальные^теории, учения, различные типы верований, социальных мифов, придав ему тем самым чрезвычайно неясный, запутанный смысл.

Разумный методологический подход к конституированию точного смысла и структуры идеологии как социального явления был в разное время предложен А. Грамши, Д. Беллом, К. Фридрихом, Р. Лейном, Д. Сартори, А. Зиновьевым и др. Для правильного определения необходимо прежде всего установить, что не является идеологией, постепенно приводя саму концепцию в соответствие с элементарными, прошедшими эмпирическую проверку утверждениями. Например, термин “идеология” не может заменить термина “идея”, поскольку его целесообразнее использовать для обозначения “превращения идей в рычаги социального действия” (Д. Белл).

Точно также идеология не может отождествляться с философией, отражая, скорее, процесс популяризации философских концепций или “философских вульгаризации, подводящих массы к конкретному действию, к преобразованию действительности” (А. Грамши). Идеологии отличаются от различных идей, теорий и философских систем тем, что они всегда ориентированы на действие, на соединение с практикой, тяготея таким образом к сфере политики.

Нельзя, вместе с тем, утверждать, как это делают некоторые ученые, что идеология и политика вообще неразделимы. Такое представление, сложившееся в XX в. под влиянием ожесточенной идеологической конфронтации различных социальных систем, ставит под сомнение возможность существования вполне прагматической, идеологически не ангажированной политики. Например, М. Дюверже в своем классическом исследовании “Политические партии” (1951), характеризуя природу партийной борьбы и партийных конфликтов, выделяет три различных типа: конфликт, без принципов, конфликт по второстепенным принципам и конфликт вокруг основополагающих принципов. Первый тип конфликтов характерен для политики в США. Две основные политические партии республиканская и демократическая - представляют собой команды соперников, борющихся за места в кон-Фессе и президентский пост. Политическая борьба никогда не приобретает фанатического характера, не порождает глубоких расколов в стране. “Провинциализм” американской политики является, прежде всего, следствием отсутствия у соперничающих партий каких-либо доктринальных принципов. Поэтому на выборах в конгресс преобладают местные интересы. На президентских выборах на передний план выступают фигуры и личные качества самих претендентов на этот пост.

Великобритания и страны Северной Европы относятся ко второй категории. Различия между консервативной и лейбористской партиями в Англии, отражая социальные неравенство и конфликты, имеют доктринальный характер, связанный со способом производства и характером распределения общественного богатства. Тем не менее, партии постоянно приходят к согласию в отношении основополагающих принципов существующего политического режима: они не ставят под сомнение демократическую систему, гражданские права и сам принцип многопартийности.

Напротив, в 50--70-е гг. политическая борьба в Италии и во Франции затрагивала основания государственного устройства и природу демократического политического режима. Коммунистические партии не разделяли ценностей политического плюрализма и свободы, рассматривая другие политические партии в качестве своих классовых противников. В свою очередь, партии, не разделявшие взглядов коммунистов, отвергали тоталитарный подход к государству и подавление политических свобод. Поэтому борьба между партийными группировками принимала крайне ожесточенный характер.

Разумеется, не существует социально-политических систем, в которых идеология и политика представлены в чистом виде, а политический процесс лишен каких-либо мировоззренческих оснований. В связи с этим вполне последовательным выглядит стремление современных ученых представить ясные критерии для различия понятия “идеология”, с одной стороны, и понятий “наука” и “мировоззрение” - с другой. “Если мы взглянем, - отмечает Л. фон Мизес в работе “Человеческое действие”, - на все теоремы и теории, руководящие поведением определенных индивидов и групп как на связный комплекс и попытаемся сорганизовать их, насколько это возможно, в систему, то есть во внятную структуру знания, мы можем говорить о ней как о мировоззрении. Мировоззрение как теория является интерпретацией всех вещей. Как руководство к действию, оно является мнением относительно наи-лучших средств для устранения по возможности любого неудобства. Мировоззрение, с одной стороны, представляет собой объяснение всех явлений, а с другой - оно является технологией... Религия, метафизика, философия стремятся обеспечить мировоззрение. Они интерпретируют мир и они дают людям совет как им действовать. Понятие “идеология” является более узким, чем мировоззрение. Говоря об идеологии, мы имеем в виду только человеческое действие и общественное сотрудничество и не обращаем внимание на проблемы метафизики, религиозные догмы, естественные науки и выводимые из них технологии. Идеология это целостность наших учений об индивидуальном поведении и социальных отношениях. И мировоззрение, и идеология выходят за пределы, которые навязывает чисто нейтральное и академическое исследование вещей такими, как они есть. Они являются учениями о высших целях, к которым человек, озабоченный земным, должен стремиться”.

Таким образом, наука и идеология имеют разные мировоззренческие и практические цели. Наука имеет целью достижение достоверных знаний о мире, идеология - формирование сознания людей и манипулирование их поведением путем воздействия на сознание (А. Зиновьев). В этом смысле цели идеологии и политического действия могут выступать как тождественные, поскольку они определяются эффективностью.

Разумеется, манипулятивная техника идеологического воздействия должна опираться на определенную интеллектуальную базу, систему теоретических построений, которые могут даже претендовать на определенный ценностный статус, включая в себя и научные истины. Тем не менее, главным отличием политической идеологии от сугубо научных построений и даже от ценностно окрашенных политических теорий (с которыми у нее имеется множество точек соприкосновения) является используемые ею языковые конструкции,:°стоящие из расплывчатых, нарочито туманных, как правило, не Дающихся научной проверке терминов типа “пролетарский ин-ернационалнзм”, “свободный рынок”, “народный дух”, “арийская раса” и т.п.

Данные социальной психологии свидетельствуют о том, что тенденциозность и расплывчатость идеологического языка является фактором усиления воздействия, отвечая свойственной массовым движениям потребности в стереотипных лозунгах, в облеченной в яркую словесную форму догматической символике.

В конечном итоге “различие ориентации (целей, установок, заданий) науки и идеологии имеет... противоположные результаты. Наука создает понимание реальности, а идеология принципиальное непонимание, лишь принимающее видимость понимания” (А. Зиновьев).

Современная политическая идеология является многоуровневой. Обычно выделяют три уровня функционирования идеологических систем: теоретико-концептуальный (элитарный), программно-политический (пропагандистски-просветительный) и актуализированный (житейский).

На первом уровне научные открытия синтезируются с идеологическими догмами, разрабатываются политические теории, обосновываются идейные принципы политических групп, партий и движений.

На втором уровне теории и идейные принципы трансформируются в программы и политические лозунги. Идеология становится политической пропагандой, проникает в школы и университеты, газеты и журналы, кинофильмы, телевизионные передачи и рекламу.

Третий уровень выявляет степень эффективности идеологической пропаганды, которая, проникая в общественное и индивидуальное сознание, выражается в различных формах политического участия. Именно на этом уровне развертывается идеологическое пространство (дискурс) с такими его элементами, как идеологические политические культуры, идеологическая агрегация (Г. Алмонд, Г. Пауэлл), идеологические требования, идеологическая цензура, идеологическая борьба, сопровождаемая разного рода побочными явлениями “идеологическими диверсиями” или “идеологическими инсинуациями” (И. Ильин) и т.п.

Идеологической политической культурой специалисты называют специфическую структуру индивидуальных и групповых ориеь таций, вырабатываемых в процессе перехода от традиционных оо ществ к секуляризированным общественным формам, в рамках которых политика постепенно становится результатом переговоров и рационально обоснованных проектов, не испытывая потребности в иррациональных стимулах. Идеологии выполняют на этой стадии функцию квазирелигиозных регуляторов социального поведения, создающих четко фиксированные образы политической жизни и предлагающих целый ряд альтернативных “поведенческих кодов”. XX в. дал множество образцов идеологических культур: от радикальных - коммунизма и нацизма - до вполне умеренных, например, культура клерикального типа в Италии, голлизм во Франции и др.

Постоянное взаимодействие трех уровней политической идеологии становится важнейшей составной частью “стиля агрегации интересов” (Алмонд и Пауэлл). Этим понятием обычно обозначают специфический характер, способ функционирования политической системы, определяющие внешние ее проявления в политических культурах.

Алмонд и Пауэлл выделяют три основных стиля агрегации интересов, строго соответствующих степени прогрессирующей секуляризации различных политических субкультур: прагматически-компромиссный, ориентированный на абсолютные ценности и традиционалистский.

Каждому стилю присущи собственные идеологические стереотипы, но только второй из них может быть с полным основанием отнесен к “идеологическому стилю”. Например, в политических системах Великобритании и США агрегация политических интересов при всем их многообразии осуществляется в рамках строго ограниченных (конституционно закрепленных) типов политического участия и действия. Идеологическая перспектива политической деятельности определяется весьма общими положениями, не препятствующими созданию “атмосферы рыночной площади”, на которой политические партии, законодатели и правительственные чиновники заключают выгодные для себя сделки.

Традиционалистский стиль политики ориентируется на прошлое с целью определения альтернатив для будущего. Главное место в артикуляции интересов больших социальных групп принадлежит немногочисленным (нередко замкнутым) элитам, опирающимся на освященные стариной представления о смысле существования, в которых религия играет определяющую роль.

Ориентированный на абсолютные ценности стиль политической жизни и сознания отвергает принцип компромисса, имеющий целью согласование многообразных интересов. Этот стиль может определяться системой жестких, рационально выверенных принципов, в соответствии с которыми правители устанавливают нормы политической жизни. То, что представляется им совершенным решением, закрепляется соответствующими предписаниями.

Такой тип агрегации интересов не может существовать вне определенной политической культуры с господствующей идеологией в качестве ядра. Эта идеология обычно рисует дихотомическую, контрастную картину мира, разделенного на “своих” и “чужих”, “друзей” и “врагов”. Врагами могут стать “бывшие”, “иностранные интервенты” (эпоха якобинской диктатуры), “капиталисты-эксплуататоры” и “империалисты”, “красно-коричневые”, “жидо-масоны” и т.п.

Коммунистическая и фашистская идеологии являются наиболее контрастным выражением политической системы, внутри которой правящая элита стремится к реализации своих целей, используя прямое насилие и подвергая систематической идеологической обработке основную массу населения. Такой режим ученые нередко называют идеократией.

Специфический тип идеократии проявился в тоталитарных государствах, когда обществу навязывается при помощи насилия и манипулирования сознанием система воспитания, основанная на официальной идеологии при строгом запрете любых других альтернативных идеологий. Идеократия в этом смысле является синонимом политического режима, при котором идеология выступает в качестве важнейшего средства легитимизации государственной власти.

Следует отметить также, что понятие “идеократия” иногда используется в более общем смысле для того, чтобы показать, какое значение приобрел идеологический стиль политики для формирования современных политических систем вообще и современной демократии, в частности (Д. Сартори). Действительно, только с эпохи европейского Ренессанса возникает тот особенный духовный климат, когда человеческие судьбы во многом начинают зависеть от искусственно созданных идей и, следовательно, от способности людей производить такие идеи, создавая символический мир, который, как показало время, обладает мощной способностью воздействовать на мир политических отношений.

В научной литературе до сих пор не прекращается дискуссия о том, является ли идеология исключительной характерной приметой Нового времени, т.е. рождающегося индустриального общества, массовых революционных движений, или же она имманентно присуща любой цивилизации, включая самые древние.

Как уже отмечалось выше, одним из важнейших признаков цивилизации является государство. С его возникновением мы связываем существование особых общественных групп (слоев, классов, страт), монополизирующих не только право на легитимное насилие, но и на производство идей, которым в древнейших цивилизациях обычно занимались “религиозные эксперты” - жрецы. Зародыши “официальной идеологии” отчетливо просматриваются в мифах, рисующих стереотипные для большинства древних обществ образы вечного космического порядка, порождением которого являются царская власть, справедливость, правосудие и закон. Возникнув в русле традиционных древних религий, эти идеи получили огромный преобразовательный импульс в I тыс. до н.э. (период “осевого времени”). В философских школах Индии, Китая и Греции создаются теории, призванные ответить на вопрос, как наилучшим образом устроить совместную жизнь людей и управлять ими.

Именно в этот период можно различить ростки тех представлений, из которых тысячелетия спустя будут возникать различные идеологические системы. Например, отвечая на вопрос, какое средство следует изобрести для того, чтобы обеспечить продолжительность идеального правления и внушить гражданам необходимость повиноваться, Платон в “Государстве”, в частности, утверждал: “Я попытаюсь внушить сперва самим правителям и воинам, а затем и остальным гражданам, что все то, в чем мы их воспитали, представилось им во сне как пережитое, а на самом-то деле они тогда находились под землей и вылепливались и взращивались в ее недрах... Хотя все члены государства - братья (так скажем мы им, продолжая этот миф), но бог, вылепивший вас, в тех из вас, кто способен править, примешал при рождении золота, и поэтому они наиболее Ценны, в помощников их - серебра, железа же и меди - в земледельцев и разных ремесленников. Все вы родственны, но большей частью рождаете себе подобных...” (Платон. Государство. 414d - 415b).

Придуманный Платоном миф, долженствующий навечно закрепить установленный философами-правителями порядок, сопоставим с современными идеологическими конструкциями первого уровня. Отличительной чертой древних и средневековых протоиде-ологчий является отсутствие возможностей воздействия на массовое сознание в силу того, что еще не существовало соответствующих материальных предпосылок, например разветвленного пропагандистского аппарата и т.д. Без этих предпосылок идеологии первого уровня обречены на вымирание или на прозябание в качестве так называемых “кабинетных теорий”.

Важнейшим историческим водоразделом являются грандиозные социальные сдвиги XVI • XVII вв., вызванные европейской Реформацией, революциями в Нидерландах и Англии и Тридцатилетней войной. Развернутая памфлетами Лютера и его сторонников пропаганда, взрастившая в Германии крестьянскую войну 1525 г., и “контрпропаганда” католиков уже напоминают идеологические баталии последующих веков. В этот период проявляется и важнейшая особенность европейских идеологических систем тенденция к универсализму. Эта особенность уходит корнями в универсальную христианскую традицию, распад которой в Новое время, собственно, и породил многочисленные прототипы современных идеологий.

Анализ универсалистских тенденций в сфере идеологии хорошо представлен в работах американского футуролога Э. Тоффлера, особенно в книге “Третья волна”. Характеризуя столкновение возникшей в XIX в. новой промышленной цивилизации с ценностями традиционного, основанного на аграрной экономике, общества, он подробно описывает происшедший во всех сферах жизни переворот, который затронул основополагающие представления о времени, пространстве, материи и причинности.

В духовной сфере каждой втянутой в процесс индустриализации европейской страны выделились два мощных идеологических течения, вступившие между собой в противоборство, - либерализм с его защитой индивидуализма и свободного предпринимательства и социализм, выдвигавший коллективистские ценности.

. Эта борьба идеологий, первоначально ограниченная промышленными странами, вскоре распространилась по всему земному шару. Революция 1917 г. в России, создавшая гигантскую пропагандистскую машину, придала борьбе социалистических и либеральных принципов новый импульс. После окончания Второй мировой войны мир оказался разделенным на две противоположные системы, возглавляемые СССР и США, расходовавшие в своем стремлении к экспансии и интеграции мирового рынка огромные средства на пропаганду своих целей в отсталых странах.

Столкновение просоветских режимов с западными либеральными демократиями напоминало своей ожесточенностью борьбу протестантов и католиков. Но при всех внешних различиях, сторонники марксизма и его противники были выразителями вполне однотипной суперидеологии индустриализма, в основе которой лежали три фундаментальные цели:

1) оба направления, решительно расходясь во взглядах на способы производства и распределения материальных ресурсов иблаг, рассматривали природу как объект безудержной эксплуатации;

2) обе идеологии в различных формах разделяли социал-дарвинистские теории, оправдывающие идею превосходства сильных,промышленно развитых наций над слаборазвитыми народами, которая лежала в основе политики гегемонизма и империализма;

3) и либералы, и социалисты в равной мере были ревностнымисторонниками утопической идеи неудержимого прогресса цивилизации, развивающейся от низшего, примитивного состояния общества к всеобщему расцвету.

Весьма характерно, что многие теоретики и пропагандисты либерального и социалистического направлений в 50-60-е гг. были склонны рассматривать приближение этого “завершенного состояния” цивилизации как “конец идеологии”.

Сам термин “конец идеологии” был впервые сформулирован Ф. Энгельсом, полагавшим, что идеология отомрет вместе с порождающими ее материальными интересами. В начале XX в. М. Вебер Указывал на упадок “тотальных идеологий” как на следствие постепенного разрыва европейского общественного сознания с ценностными ориентациями и его эволюции в направлении целевой или Функциональной” рациональности, основанной на непредвзятом поиске наиболее эффективных средств для достижения поставленных целей.

Концепция М. Вебера была систематически разработана К. Маннгеймом в уже упоминавшейся книге “Идеология и утопия” в которой “упадок идеологии” также связывался с преобладанием “функциональной рациональности”, свойственным бюрократическому индустриальному обществу.

Расцвет этой теории наступил после Второй мировой войны, вызвавшей в умах западной либеральной интеллигенции эйфоричес-кие, почти эсхатологические ожидания. Тема конца идеологии в этот период становится важнейшим элементом теорий “нового индустриального общества”, “конвергенции” и др.

Еще в 1944 г. П. Сорокин выдвинул в книге “Россия и Соединенные Штаты” прогноз, в соответствии с которым “американский капитализм и русский коммунизм в настоящее время являются не более чем призраками своего недавнего прошлого”, постепенно превращаясь в “общество интегрального типа”. Появившиеся в конце 50-х начале 60-х гг. концепции Р. Арона, Д. Белла, С.М. Липсета, К. Поппера и многих других ученых, которые предвещали наступление эпохи деидеологизации, основывались, прежде всего, на крахе идеологий нацизма и фашизма, стремительном распространении ревизионистских версий марксизма в Западной Европе.

Утверждая, что западным либеральным демократиям удалось решить наиболее фундаментальные проблемы промышленной революции со свойственным ей социальным неравенством и, в частности, включить организации рабочих в систему гражданского общества, заставить консерваторов принять принципы “государства благоденствия”, а социалистов отказаться от идеи всеобъемлющего государственного вмешательства, сторонники “конца идеологии”, в конечном счете, разработали теоретические основы нового варианта интегральной идеологии, которую А. Зиновьев называет “идеологией западнизма”. Последующие десятилетия показали, что возникший на основе этой новой идеологической конструкции пропагандистский аппарат оказался способным не только смягчить и абсорбировать внезапный взрыв левых экстремистских идеологии на Западе в 60--70-е гг., но и успешно бороться с пропагандистскими машинами, созданными в этот период в СССР и маоистском Китае.

Опыт второй половины XX в. вполне подтвердил уже неоднократно высказывавшуюся в научной литературе мысль о том, что развитие идеологий в различных цивилизациях подчиняется общим закономерностям: периоды формирования суперидеологий сменяются периодами их фрагментации, раскола на ряд сложных систем, внутри которых происходит напряженная борьба многочисленных идеологических течений, направлений, фракций и сект, продолжающаяся до наступления новой стадии кристаллизации, на которой образуются новые макроидеологические структуры. Так, на протяжении всего XIX и XX вв. становление основных политических идеологий - социализма, либерализма и консерватизма - сопровождалось многочисленными расколами внутри каждого из этих течений, конфликтами между различными партиями и политическими группировками, которые продолжались до тех пор, пока очередные мировые кризисы и войны не порождали тенденции к слиянию идеологических потоков, казавшихся прежде несоединимыми. Например, один из теоретиков “конца идеологии” С.М. Липсет, предвещая в работе “Революция и контрреволюция” (1963) наступление нового периода идеологической интеграции, в частности, отмечал: “Примирение фундаментальных принципов, идеологический консенсус западного общества в настоящее время постепенно приводит к взаимопроникновению позиций по вопросам, которые когда-то резко отделяли “левых” от “правых”. Это идеологическое соглашение, которое, возможно, лучше всего назвать “консервативным социализмом”, стало идеологией ведущих партий в развитых государствах Европы и Америки”.

Последующие стадии идеологического цикла студенческие выступления 60-х гг., экономический кризис 1974 г., похоронивший либеральные и социал-демократические теории “государства всеобщего благоденствия” и способствовавший подъему “консервативной волны” конца 70-х - начала 80-х гг., • показали, что подобные пророчества являются только моментом постоянного изменения мирового идеологического пространства (дискурса).

В настоящее время крах советского коммунизма, рост напряженности в Центральной и Восточной Европе и странах СНГ, неизбежный в период экономических и политических реформ, взрыв исламского фундаментализма, бросающего вызов “благополучному Западу”, стремительное развитие коммунистического Китая создают принципиально новую политическую и идеологическую ситуацию в мире. Анализ новых процессов должен осуществляться с постоянной опорой на предшествующий опыт эволюции идеологических процессов и циклов.

К числу политических идеологий макроуровня обычно относят идеологические образования, имеющие, на первый взгляд, неопределенные наименования и смысл, например, идеология капиталистическая, экстремистская, радикальная и т.п. По мнению многих ученых, современное восприятие идеологии в образе некоей универсальной идеи, основным опорным элементом которой является символ определенного общественного устройства, например, “капитализм”, “социализм”, “русская идея”, выглядит архаичным и неэффективным. Постмодернистская трактовка идеологии рисует картину распада большого порядка на множество фрагментов, символизирующих крушение монолитного образа в эпоху постиндустриальной цивилизации. Идеологические процессы на Западе демонстрируют появление многочисленных “малых идеологий” пацифистской, экологической, феминистской, идеологии “сексуальных меньшинств” и т.д.

Вместе с тем, сложившаяся в России после распада СССР политическая и экономическая ситуация, сопровождающаяся появлением огромной массы люмпенизированного населения, ростом при-ватизма (уход в частную жизнь) создает впечатление о наступившей эпохе “деидеологизации”.

В действительности, и в том, и в другом случае речь идет о своеобразном переходном периоде, за которым может последовать стремление к новым формам идейной консолидации (в первом случае) и к обретению новой национальной идентичности (во втором).

Вопрос о причинах идеологических ориентации и переориентации в политике, возникающих под влиянием множества факторов внешнего и внутреннего порядка, не может решаться в отрыве от проблемы “носителей идеологии”, которая, в свою очередь, неотделима от проблемы субъекта и объекта идеологии.

На теоретическом, доктринальном уровне идеологии разрабатываются “религиозными экспертами”, философами, учеными, далеко не всегда сознательно стремящимися навязывать свои идеи другим людям. По тем или иным причинам отдельные идеи или учения могут не дойти до массового сознания, оставить его равнодушным или враждебным. Идеология не может, з* исключением единичных случаев, целиком определять волю, сознание, настроения абсолютного большинства. Правильность этого наблюдения продемонстрировал уже крах одного из самых ранних экспериментов, проводимых революционерами-жирондистами и якобинцами.

В коммунистических странах, отмечает А. Зиновьев, где официальная идеология внедрялась в сознание, начиная со школьной скамьи, она все же “четко отличалась от прочих явлений культуры, не растворялась в них. Она была заметна, бросалась в глаза, вызывала раздражение и насмешки. Она вообще выглядела как нечто чужеродное и ненужное, хотя на самом деле ее организующая и воспитательная роль была огромна”.

В западных странах, напротив, многие люди вообще не знают что такое идеология, хотя и находятся под ее влиянием (то же можно сказать и о молодом поколении в современной России). Одиозная практика тоталитарных диктатур порождает резко отрицательное отношение к идеологии, ее стараются не замечать или игнорировать.

Такое отношение следует отличать от вполне идеологической по своей направленности установки на отрицание. Как отмечает, например, М. Паренти - один из наиболее проницательных исследователей американских средств массовой информации, большинство газет, журналов и телеведущих в США “действуют в рамках установленной идеологии, состоящей в том, что они не имеют никакой установленной идеологии, никаких расовых, половых или классовых предпочтений. Не приверженные никаким внушениям, они просто дают представления о вещах так, как они их видят”.

Сам факт отсутствия на Западе единой государственной идеологии, аналогичной марксизму-ленинизму или маоизму, никогда не препятствовал возникновению, развитию и совершенствованию огромного аппарата идеологической пропаганды, в котором заняты сотни тысяч специалистов, осуществляющих систематическую обработку идей и учений, их “ретрансляцию” через каналы СМИ. Эта новая социальная группа, выполняющая функцию, которую в древности выполняли жрецы, входит (преимущественно в “верхнем эшелоне”) в правящую элиту и поэтому кровно заинтересована в том, чтобы поддерживать и наращивать свое влияние.

После крушения коммунизма в России и странах Центральной и Восточной Европы роль идеологических экспертов взяла на себя “новая медиакратия” группы либеральной интеллигенции, “приватизировавшие” СМИ и пытавшиеся разрабатывать и пропагандировать либеральную реформаторскую идеологию. Экономический кризис и отсутствие средств на поддержание собственных изданий постепенно привели к подчинению этих групп крупным банковским, а иногда и криминальным структурам. Поскольку либеральная интеллигенция в этом регионе всегда сохраняла психологическую предрасположенность к авторитаризму и экстремистским формам мысли в соединении с конформизмом, вновь возникший пропагандистский аппарат стал очень напоминать старый, коммунистический назойливостью лозунгов и крайне низкой эффективностью своих методов. Основное различие между западной и новой российской официальной идеологией состоит на сегодняшний день в том, что в западноевропейских странах и в США идеология является одним из средств интеграции и самосохранения общества, в то время как в России она, будучи средством самосохранения правящей олигархической элиты, выполняет, скорее, деструктивную функцию, отрицательно воздействуя на массовое сознание своей бессодержательностью и полным несоответствием политическим и экономическим реалиям.

Для понимания особенностей функционирования идеологических систем в различных обществах большое значение имеет конкретный анализ взаимосвязи определенных видов идеологии с теми социальными слоями, в которых они получают наибольшее распространение. Изучение этой проблемы современной наукой постоянно приводит ученых к заключению, согласно которому эффективность идеологии определяется ее соответствием жизненному опыту всего населения или его отдельного слоя, сложившимся традициям, нравам, привычкам, долговременным интересам и непосредственным ожиданиям. Методология анализа, при помощи которой выявляются интересы социальных слоев в различных идеологических системах, а также степень эффективности их воздействия на политическое сознание была разработана на теоретическом и эмпирическом уровнях Г. Моска, В. Парето, М. Вебером, С.М. Липсетом, р. Лейном, Г. Алмондом, Дж. Скоттом и др.

Многообразие научных методик, применяемых в этой сфере, показывает, что выбор наиболее предпочтительной из них, равно как и использование различных определений и научных критериев выбора, нередко зависит от исторического и социального контекста, обусловливающего не только особенности идеологий, но и специфику позиций самих ученых. Например, наблюдения за современной российской политикой нередко заставляют предполагать, что концепция “нелогического действия” и “деривации” Парето является наиболее подходящей для ее анализа. Наличие в политических процессах посткоммунистической России огромного количества иррациональных и алогичных элементов делает привлекательной попытку объяснить эту нелогичность “врожденными психическими предиспозициями лидеров”, маскирующих свои истинные мотивы при помощи псевдоаргументов. Когда Парето писал о том, что любые общественные теории и идеологические системы призваны служить только оправданием действий с целью придания этим действиям логического характера, он основывал свои выводы не только на изучении итальянской политики эпохи Рисорджименто, но и европейской политики начала нашего века, оказавшейся прелюдией к мировой войне и господству тоталитарных диктатур.

Для современной науки характерно многообразие подходов, связанных с решением проблемы взаимодействия идеологий с “массовым субстратом”. Одни авторы склоняются к сближению (иногда к отождествлению) идеологии с политической культурой. Носителями идеологий объявляются социальные группы или нации, для которых характерен определенный тип культуры. Другие авторы считают идеологию атрибутом борьбы политических партий. Марксистский анализ отдает предпочтение социальным классам.

Распространенным является также рассмотрение идеологий сквозь призму дихотомии “демократия - авторитаризм”, наряду с использованием традиционных категорий - “левые”, “правые” и “Центр” как для характеристики идеологических ориентации в рамках определенной политической системы, так и для определения степени приверженности экстремистским или, наоборот, умеренным формам политического поведения и партиям.

Разумеется, стремление того или иного социального слоя поддерживать экстремистские или демократические партии и соответствующие идеологии нельзя предсказать с абсолютной точностью, даже если выводы основываются на данных социологических опросов/Так, изучение политических ориентации различных классов в западных странах осуществлялось на основе исходной предпосылки, согласно которой классы, стоящие на более низких ступенях социальной лестницы по уровню доходов и образованию, более склонны к авторитаризму и поддержке экстремистских движений по сравнению с более образованными и зажиточными слоями общества (от “среднего класса” и выше), которые традиционно занимают умеренно-демократические позиции.

Эту тенденцию, однако, нельзя абсолютизировать и считать в настоящее время непреложной даже для западных стран. Многие дополнительные факторы изменяют ее, причем, иногда до неузнаваемости. В XIX в. рабочие организации и партии были основной силой, которая боролась за политическую демократию, преодолевая ожесточенное сопротивление крупных предпринимателей, правых партий и традиционных консервативных сил. До 1914г. классическое разделение между левыми и правыми силами основывалось не только на различиях в доходах, социальном статусе и возможностях получить образование. Левые социалистические партии были основной опорой политической демократии, религиозной и гражданской свободы, мирной внешней политики. Правые партии, опиравшиеся на консервативно настроенное крестьянство, мелких ремесленников и, конечно, крупную буржуазию и землевладельцев, прибегали к экстремистским формам защиты своих привилегий, препятствуя введению всеобщего избирательного права и проводя империалистическую политику колониальных захватов.

Окончание Первой мировой войны, наступление экономических кризисов и рост фашистских движений в Западной и Восточной Европе привели к расколу рабочего движения, по крайней мере, на три направления - социал-демократическое, коммунистическое и фашистское, причем лидеры двух последних стали открыто использовать экстремистские методы политической борьбы. Возникли коммунистические и фашистские профсоюзы. Участие рабочих в движениях с явно выраженной националистической идеологией становится с 30-х гг. элементом повседневной жизни в Европе и Америке.

Но даже в этот период кризиса демократических ценностей и традиционной либеральной и социалистической идеологии различия между европейскими странами были весьма значительны. Например, авторитарные тенденции индивида могут быть приглушены приверженностью большинства партий конституционным принципам и процедурам. В Великобритании, в которой терпимость является характерной чертой политического поведения и сознания, низшие классы в абсолютном измерении являются менее “авторитарными”, чем образованные слои в странах, не имеющих прочных демократических традиций.

Французские, итальянские и немецкие рабочие-католики, среди которых были повсеместно распространены антикапиталистические настроения, постоянно голосовали за сравнительно консервативные христианские партии, поскольку их приверженность католицизму могла в определенных случаях перевешивать их классовые симпатии.

Члены радикальных левых профсоюзов поддерживали умеренные либеральные партии, выступавшие против фашизма. И, наоборот, в 30-е гг. избиратели, настроенные отнюдь не радикально, поддерживали коммунистов из-за их радикальных антифашистской программы и лозунгов и т.д.

Идеологические ориентации могут значительно отличаться друг от друга и внутри однородного социального слоя, представители которого имеют высокий уровень образования и профессиональной подготовки. Американские социологи К. Мейер и Л. Нигро, иссле-АУя в середине 70-х гг. идейные позиции нескольких групп чиновников федерального уровня, установили, что социальное происхождение обусловливает взгляды только пяти процентов выбранных Для анализа групп, в то время как занимаемые ими посты имеют в этом плане гораздо большее значение. Другой американский социолог Б. Меннис, сравнивая ориентации офицеров, служивших во внешнеполитическом ведомстве, со взглядами армейских офицеров, выполнявших аналогичную работу, установил, что для первой

группы характерны либеральные взгляды, а для второй - консервативные.

В современной России чиновники высшего ранга - выходцы из номенклатуры, всегда отличавшиеся догматизмом и консерватизмом взглядов, предпочитают ныне исповедовать официальную либеральную идеологию, способствуя возникновению нового идеологического феномена - консервативного номенклатурного либерализма.

После Второй мировой войны развитие стабильных демократий в Западной Европе и США позволило многим ученым делать вывод о возникновении новой “постполитической” фазы развития в этих регионах. Решающую роль в этом процессе сыграло полное включение рабочего класса в структуры западного гражданского и политического сообществ. Социалисты заняли более умеренные позиции по отношению к “капиталистическим ценностям”, консерваторы поддержали идею “государства всеобщего благосостояния”.

Этот периодически разрушаемый леворадикальными движениями (студенчество в Западной Европе, национальные меньшинства в США и др.) консенсус существовал до конца 70-х гг., когда нарастание кризисных процессов в экономике привело к переориентации консервативных партий и отказу от социалистических методов регулирования (“неоконсервативная волна”).

В этот же период антиколониальная борьба в Азии и Африке, обретение большинством государств этого региона независимости привели к устойчивой идентификации консерватизма с компрадорской ориентацией высших слоев, в то время как происходил процесс слияния (особенно под влиянием китайской революции) националистических леворадикальных идеологий с марксизмом в его ленинском и маоистском вариантах.

В структуре обозначенных выше политических и идеологических процессов Латинская Америка занимала промежуточное положение. Большинство латиноамериканских стран завоевало политическую независимость еще до развития промышленного переворота и распространения марксистского социализма. В условиях экономической отсталости в этих странах господствовал традиционалистский консерватизм, питаемый косностью и аполитичностью деревни. Левые идеологии развивались в городской среде, причем возникшие коммунистические и социалистические партии ориентировались на западноевропейские методы экономической и политической борьбы за права рабочих.

С конца 80-х гг. в странах Восточной Европы и России разрыв с коммунистическим прошлым происходил в рамках весьма своеобразного процесса, когда разрушение экономической базы социализма, сопровождаемое ростом всеобщей бедности, социальной необеспеченности и нестабильности, сделали крайне непрочной и новую демократическую политическую систему, которая, особенно в России, стала ширмой для “новых русских” и новой бюрократии, прикрывающих конвертацию власти в собственность и борьбу за раздел государственного имущества псевдолиберальными лозунгами.