Ссоры и брань до добра не доводятъ. 15 страница

— Встань, чего воешь! крикнулъ онъ на жену и
вышелъ вонъ, сильно хлопнувъ дверью.

„Видно ничего не поделаешь, придется дать сколько-нибудь, да ужъ темъ пусть и заговеется", думалъ онъ, направляясь къ Ефросиньи „занять" своихъ же денегъ. На обратномъ пути, въ голове Филата, какъ страшный проснувшiйся зверь, заворочилась преступная мысль: какъ бы совсемъ избавиться отъ жены? Но эта мысль только еще заявила о своемъ появленiи въ голове, а пока что, надо было поскорей выпроводить Лукерью въ деревню, съ глазъ долой, и онъ ее выпроводилъ съ несколькими рублями, стараясь скрыть задуманное.

I I.

— Бежимъ, ребята, мамка отъ тятьки съ гостинцами едетъ!— крикнула Аленка, завидя Лукерью издали и все трое пустились бежать на встречу мамке. Маленькiй Степка не успевалъ за старшими и Захарка, схвативъ его на руки, пустился бегомъ за Аленкой.

— Мамка, мамка съ гостинцами! кричали ребята.

228 одинъ изъ многихъ.

Гостинцы, действительно, въ котомке были, но какъ дорого достались они мамке, вернувшейся отъ мужа съ истерзаннымъ сердцемъ, дети не понимали и весело принялись тормошить суму, изъ которой торчали калачи, баранки и дешевые пряники.

— Сказала поклонъ нашъ тяти? сказала, что я теперь грамотный? — приставалъ Захарка къ матери, выбирая изъ сумы гостинцы.

— Сказала, сынокъ.

— Ну, что онъ?

— Ничего.

— Какъ ничего?

— Такъ, ничего...

Мальчикъ сдвинулъ брови и на минуту задумался, глядя на грустное лицо матери. Онъ смутно понялъ, что отецъ равнодушно отнесся и къ ихъ поклонамъ, и къ его, Захаркиной, грамотности. Это его сильно огорчило.

— Да какъ же такъ, неужто совсемъ, такъ-таки ничего и не сказалъ?

— Охъ, Захарушка, изменился нашъ отецъ, другимъ сталъ.

Мальчикъ зашевелилъ бровями, напрягая свой детскiй умъ: что означаютъ слова матери?

— Изменился, говоришь?—переспросилъ онъ серьезно.

— Совсемъ другимъ сталъ.

— Пьетъ?

— Не знаю; я его трезвымъ застала, а только одичалъ онъ въ Москве; меня словно чужую встретилъ; ласковаго слова не сказалъ, ни о чемъ не спросилъ. Наплакалась я у него вдоволь, да и въ обратный путь.

Прислушалась къ разсказу матери и Аленка, и словно остолбенела съ пряникомъ въ рукахъ, съ полуоткрытымъ ртомъ, глядя на плачущую мать.

Такъ принимаютъ весть о дорогомъ покойнике, но здесь дети теряли живого отца и стояли въ недоуменiи, пораженные неожиданнымъ известiемъ.

одинъ изъ многихъ. 229

Детская радость вдругъ сбежала съ ихъ лицъ и въ избе стало тихо, тихо; только слышались вздохи Лукерьи да сверчекъ не унывалъ подъ печкой, повторяя свое: трикъ, трикъ. Съ этой поездки жизнь Лукерьи стала еще тяжелее во всехъ отношенiяхъ. Проходили недели и месяцы, а отъ Филата въ деревню ни гроша, ни весточки. „Совсемъ отбился отъ дома", говорили соседи.

— Ты бы опять къ нему съездила, советовали крестьяне.

— Тамъ онъ веди себя какъ хошь, а о детяхъ долженъ позаботиться; не судомъ же съ него требовать, чай какую ни на есть совесть имеетъ.

Лукерья и сама также думала, да не сладки ей были эти поездки въ Москву, а, главное, не на что. Но часто бываетъ и такъ: плачешь, да идешь, пошла и она опять къ Мефодьевичу съ поклономъ. Не отказалъ трактирщикъ дать на дорогу, жалеючи ребятишекъ, и она поехала. Филатъ встретилъ ее также холодно, какъ и въ первый разъ, но сдерживался быть очень грубымъ и даже спросилъ о детяхъ.

Лукерья все разсказала, но денегъ пока не просила. Ей хотелось побыть у мужа подольше, поглядеть на его житье-бытье, но, къ несчастiю, она захворала и пришлось лечь въ больницу. Филатъ повеселелъ, думая, не умретъ-ли жена, но надежда его обманула. Мало-по-малу, начала она поправляться и хотела уже выписываться, и сказала объ этомъ Филату.

— Куда спешишь, приду я завтра и поговоримъ объ
этомъ, — сказалъ Филатъ, опуская глаза внизъ.

Лукерья не настаивала, лишь бы не раздражить мужа.

На другой день, онъ пришелъ, какъ обещалъ и уговорилъ ее остаться въ больнице еще на денекъ, хорошенько запастись силами, для чего и принесъ ей своего лекарства, которое велелъ принять потихоньку отъ всехъ, потому что доктора не любятъ, когда больные пользуютъ себя не по ихнему рецепту, а своимъ лекарствомъ. Лукерья пове-

230 одинъ изъ многихъ.

рила и выпила принесенный мужемъ ядъ, а—онъ поспешилъ уйти, якобы на дежурство. Преступленiе однако скрыть не удалось. Когда съ больной начались мучительные припадки, къ ней подошла дежурная няня и спросила: что съ нею?

— Смертушка моя пришла, помираю, — простонала больная съ пеной у рта.

— Не съела-ли ты чего вреднаго?

— Ничего кроме лекарства.

— Какого лекарства? ведь ты на выписку хотела.

— Мужъ мне принесъ, чтобы скорей поправилась; вотъ здесь, подъ подушкой осталось еще...

Достали злополучное лекарство, послали за докторомъ, но было уже поздно; ему пришлось только удостоверить смерть отъ отравленiя.

Филата немедленно арестовали. Онъ достигъ давно намеченной цели: избавился отъ немилой жены. Но что онъ прiобрелъ? Тяжелыя кандалы на ногахъ, погромыхивая при малейшемъ движенiи, напоминали ему потерянную свободу, которая казалась теперь такъ мила и дорога, что онъ отдалъ бы за нее полжизни. Сидя за железной решеткой, онъ вспоминалъ свою родную деревню, съ ветхими избушками, где хоть бедно жилось, да крепко спалось. Въ долгую безсонную ночь воображенiе его усиленно работало.

Вотъ пришло домой известiе о всемъ случившемся. Деревня всполошилась; все бегутъ къ его избе взглянуть на сиротъ; дети смотрятъ испуганно, сбившись въ уголъ, какъ овцы; имъ разсказываютъ: отецъ преступникъ отравилъ вашу мать, сидитъ въ остроге, закованный, а они, бедняжки, трясутся отъ страха и плачутъ. О комъ же они плачутъ? о немъ или о матери? О, нетъ, о немъ теперь некому плакать; о немъ не заплачутъ и родные дети. Для чего же, для кого же онъ шелъ на это страшное дело? и глухой, отчаянный стонъ вырывается изъ груди Филата. Онъ сжимаетъ кулаки, готовый раздавить своего врага, но тутъ же опускаетъ руки.

ЖЕСТОКIЙ МУЖЪ. 231

Где онъ, и кто онъ, этотъ врагъ? Не самъ ли онъ, шагъ за шагомъ пробивалъ себе тропу къ этимъ позорнымъ оковамъ? Въ открытую форточку врывался свежiй утреннiй воздухъ, слышно было щебетанье птицъ, вся природа пробуждалась и манила на просторъ, въ поле, въ лесъ, а онъ, выросшiй на этомъ просторе, долженъ сидеть въ тюрьме. „Нищiй, неимеющiй пристанища, и тотъ счастливее меня", — шепталъ Филатъ, поглядывая сквозь решетку окна. А давно-ли и онъ былъ на свободе? Спокойно стоялъ на перекрестке, поглядывая на синее небо, на ясныя звезды, высчитывая дни до получки, чтобы послать домой деньжонокъ.

Какъ хорошо и светло тогда было на душе! „Лукерьи теперь хорошо, ей Господь все грехи проститъ, а вотъ мне что будетъ?.." На этотъ вопросъ Филату отвечали только цепи глухимъ зловещимъ бряцаньемъ.

Жестокiй мужъ.

Въ одной деревне жила вдова Васена. У нея было трое уже большихъ детей: два сына и дочь Арина. Младшiй сынъ служилъ въ солдатахъ; старшiй жилъ въ городе у одного барина въ дворникахъ, а Арина жила дома вместе съ матерью. Жили они не бедно; старшiй сынъ высылалъ имъ денегъ аккуратно, а дома недостатка у нихъ не было: была и корова, и куры, и овцы.

Васена была работящая и добрая старуха; съ утра до вечера работала она съ Ариною, не покладая рукъ. Жили оне дружно и хорошо, въ доме у нихъ былъ везде порядокъ, скотина стояла напоена и накормлена. Ни одинъ нищiй или странникъ не уходилъ отъ нихъ безъ того, чтобы онъ не накормили и не напоили его. Ко всемъ они были ласковы и каждаго человека встречали радостно.

232 ЖЕСТОКIЙ МУЖЪ.

Одно только горе и было у Васены, это то, что Арина была нездоровая. Посмотритъ Васена на другихъ девокъ,— все толстыя, краснощекiя— кровь съ молокомъ, а Арина бледная, худая и все на какую-нибудь болезнь жалуется. И хороша бы была девка, и коса большая, и лицомъ красива, и нравомъ тихая, да худа была ужъ очень и хворала часто. Думала Васена, что Арину и замужъ никто не возьметъ, а вышло иначе.

Прiехалъ разъ вечеромъ къ нимъ, будто ненарокомъ, старикъ изъ сосвдней деревни, а съ нимъ парень молодой. Прiехали будто за деломъ — шерсть покупать. Лошадь у нихъ хорошая, упряжь исправная, и сами одеты хорошо. Васена гостямъ рада, ужинать ихъ съ собою пригласила. Сидятъ они все, ужинаютъ, едятъ и все на Арину посматриваютъ.

После ужина всталъ старикъ, поблагодарилъ хозяйку за хлебъ-за-соль, дождался, когда Арина зачемъ-то вышла изъ избы, и говоритъ Васене:

— Вотъ что, бабушка: прiехали мы не за шерстью,
а за дочерью твоею Ариною. Слышали мы о ней, что она
у тебя хорошая, работать любитъ и нравомъ тихая. Хо-
тимъ мы ее посватать за сына нашего Василiя. Люди мы
не бедные, неволить работой ея не будемъ. А вотъ коли
тебе подходитъ это дело, и Арине по сердцу сынъ нашъ
придется, такъ мы и сватовъ зашлемъ къ тебе.

Васена видитъ, — люди хорошiе, старикъ степенный, да и сынъ ничего себе. Поблагодарила она гостей и обещалась подумать и спросить у дочери.

Простились гости, уехали, а Васена и говоритъ Арине:

— Слышишь, дитятко, сватать тебя прiезжали. Неволить тебя я не стану, ты ведь одна у меня и есть, а
коли по сердцу тебе молодецъ этотъ, то выходи съ Бо-
гомъ замужъ. Люди, гляди, съ виду хорошiе, можетъ,
Богъ пошлетъ тебе счастье. Не весь же векъ въ девкахъ
сидеть. Хорошо тебе теперь, пока я жива, а какъ помру,

ЖЕСТОКIЙ МУЖЪ. 233

да женятся сыновья,—при чемъ ты останешься? Подумай, дитятко, а я поразузнаю, что они за люди и какъ живутъ.

Разузнала Васена, что семья Василiя живетъ хорошо и въ достатке. Кроме стариковъ, есть у Василiя братъ старшiй, женатый. Все люди не ленивые, работаютъ, не гуляютъ.

Потолковали старики между собою и порешили дело. Собрала Васена свою дочку, сыграли осенью свадьбу, и перешла Арина жить въ новую деревню, въ семью мужа.

Сначала хорошо жилось Арине. Съ мужемъ жили они ладно, свекоръ тоже полюбилъ ее и жалелъ даже больше, чемъ старшую невестку. И работой ея не неволилъ и часто даже гостинцами баловалъ. За это и не взлюбила свекровь Арину. Любила она больше старшую невестку, и обидно ей стало, что мужъ больше младшую любитъ. Старшая невестка была баба здоровая, толстая и работала много, а Арина была слабая. Бывало чуть отстанетъ она въ работе отъ невестки, а свекровь и напустится на нее:

— Ахъ ты, такая-сякая! Да за что же тебя батюшка
гостинцами балуетъ? Чтобы ты ленилась, что ли? Изба-
ловалъ, я вижу, онъ тебя только, вотъ ты и отъ работы
отбиваешься!

И пойдетъ и пойдетъ ее укорять!

А Арина все молчитъ, никому не жалуется, даже и мужу не говоритъ; поплачетъ только где-нибудь въ уголке. Заметить иной разъ свекоръ, что у Арины глаза заплаканы, и станетъ спрашивать, не обиделъ ли кто ея. Арина испугается, чтобы изъ-за нея въ семье не поссорились и не скажетъ ничего свекру, а все на свою болезнь свалитъ: „Больна, молъ, батюшка, нездоровиться мне".

Покачаетъ головой старикъ.

— Ой, Арина, не врешь ли ты?—скажетъ.

— Не старуха ли моя тебя обижаетъ? Я что-то замечаю, что она неласкова къ тебе. Лучше скажи правду,

234 ЖЕСТОКIЙ МУЖЪ.

я ее проучу, какъ больного человека до слезъ-то доводить; я ведь знаю ее!

Арина посмотритъ на старика ласково и скажетъ:

— Спасибо, батюшка, за то, что любите меня. Никто меня не обижаетъ, ни на кого не думайте и не сердитесь.

Черезъ годъ умеръ свекоръ, а у Арины родился ребенокъ. После смерти мужа свекровь еще больше стала донимать Арину. Мужа-то она своего, бывало, боялась, а какъ умерь онъ, то и доставалось же Арине! И ходитъ-то она не такъ, повернется-то не такъ и взглянетъ не хорошо. Что бы Арина ни сделала, за все свекровь кричитъ на нее. До того дошла, что и ребенка Арины не возлюбила.

Бывало, летомъ сберутся бабы жать въ поле, возьметъ Арина своего ребенка съ собою, такъ свекровь ей и покормить его не позволяла. Лежитъ ребеночекъ на меже голодный, плачетъ, надрывается, посинеетъ весь. Арина жнетъ около и слышитъ, какъ кричитъ ребенокъ, а подойти боится,—не смеетъ ослушаться свекрови.

„Господи, думаетъ, ужъ лучше бы Ты его къ Себе прибралъ! Чемъ же онъ, маленькiй, виноватъ-то, муку такую терпитъ!"

А слезы такъ и катятся у Арины изъ глазъ и капаютъ на руки.

Только и отдохнетъ Арина, когда отпустить ее свекровь къ матери погостить. Ждетъ, бывало, Арина этого дня больше, чемъ праздника какого. Соберется рано-рано поутру съ ребенкомъ, выйдетъ за деревню и повеселеетъ вся; бежитъ дорогою, не дождется, когда съ матерью увидится; а придетъ къ ней, такъ Васена отъ радости не знаетъ, куда и посадить дочку, чемъ угостить получше: смотритъ на нее, не наглядится. Станетъ спрашивать, какъ ей живется, хорошо-ли, правда-ли слухи до нея дошли, что свекровь бранитъ ее? А Арине такъ радостно, что мать весела и ничего не знаетъ, что не хочется ей

ЖЕСТОКIЙ МУЖЪ. 235

ее огорчать и ея веселья портить. И скажетъ она, что хорошо ей живется, а что свекровь хоть и поворчитъ иной разъ, такъ, молъ, и у всехъ это бываетъ; зато мужъ ее любитъ и жалеетъ.

Такъ прожила Арина еще годъ. Во все это время не унималась свекровь и затеяла еще новое дело: захотела поссорить Арину съ ея мужемъ. Стала наговаривать она Василiю, что свекоръ неспроста любилъ Арину и гостинцы ей возилъ, а что она приворожила его и его любовницей была. Сначала Василiй не верилъ матери и смеялся только на ея слова; но свекровь не унималась, каждый день она находила новыя улики противъ Арины и добилась, наконецъ, того, что Василiй поверилъ ей въ этомъ и сталъ упрекать Арину въ неверности. Какъ ни уверяла она его, что все это неправда, онъ уже не верилъ ей и вместе съ матерью принялся донимать Арину.

Тутъ уже она больше не вытерпела. Пока мужъ любилъ и верилъ ей — она все сносила отъ срекрови и отводила свою душу хоть тогда, когда оставалась съ мужемъ одна. Теперь она не видала отъ мужа ничего, кроме брани и побоевъ. Часто въ свободное время онъ уходилъ изъ дома, пропадалъ по целымъ днямъ и приходилъ домой пьяный.

Тяжело стало Арине; не было у ней никого, съ кемъ бы она могла поговорить по душе и разсказать все горе. И однажды, когда мужъ избилъ ее жестоко, вздумала Арина уйти къ матери.

„Зачемъ я буду тутъ жить,—думала она:—мужъ меня не любитъ, бранить и дерется; свекровь совсемъ поедомъ естъ. Уйду лучше къ матушке, а въ хозяйстве они и безъ меня справятся; все равно я плохая имъ работница".

Подумала такъ Арина и отпросилась разъ у свекрови сходить къ матушке. Собралась она, взяла кое-какiя свои вещи, взяла ребенка и пошла. Идетъ дорогою и плачетъ: и горько ей, что она мужа бросила, и тутъ оставаться было ужъ ей не подъ силу.

236 ЖЕСТОКIЙ МУЖЪ.

Пришла Арина къ матери. Увидала Васена, что дочка плачетъ, и стала ее разспрашивать. Не утерпела Арина и разсказала матери въ первый разъ свое горе.

Всплеснула руками старушка, обняла свою Арину, да такъ и замерла, отъ слезъ и выговорить ничего не можетъ. Наплакались они обе, Васена и говоритъ:

— Что же ты, дитятко, раньше мне этого не сказала, я поговорила бы съ нимъ... Ахъ, онъ этакой непутевый!.. Посмотри, на кого ты похожа стала? Извели они тебя, дитятко мое ненаглядное! А все-таки, доченька милая, худо ты сделала, что ушла отъ нихъ! Худо!.. Не для того ты замужъ выходила, чтобы безъ мужа жить! Не ладно, коли баба отъ мужа бегать станетъ... Воротись къ нему! Поживи, потерпи, голубушка,—авось, онъ надоумится, въ чувство придетъ...

— Я и сама мати, думаю: лучше мне воротиться къ нему... — сказала Арина. — Мне ужъ что-то и жаль его стало, хошь онъ и не любитъ меня...

А ты переночуй у меня, да завтра утречкомъ и съ Богомъ!..—говорила ей старуха.

— Ладно, мати!

Какъ сказали такъ и сделали. Поутру Арина стала собираться домой. А въ это время Василiй — пьяный — подкатилъ на телеге къ тещиной избе, сталъ ругаться и требовать чтобы старуха отдала ему дочь. Васена вышла на встречу зятю, загородила собою дочь и говоритъ:

— Не гневайся на нее, зятюшка, не серчай! Помилуй, пожалей мою доченьку... Вишь, она какая ледащая
да хворая!..

Василiй разсвирепелъ совсемъ, бросился на тещу съ кулаками и ударилъ ее такъ, что старушка только вскрикнула, упала на землю и ударилась головой объ лавку. Арина бросилась къ матери. Василiй схватилъ жену и, какъ она была въ одномъ сарафане, такъ и потащилъ ее на дворъ, а было это Великимъ постомъ; на улице стояли лужи отъ тающаго снега, и было холодно.

ЖЕСТОКIЙ МУЖЪ. 237

На дворе онъ скрутилъ Арине веревкой руки и при-вязалъ ее къ оглобле, рядомъ съ лошадью. Пока онъ все это делалъ, кругомъ собрался народъ и съ любопытствомъ смотрелъ, что будетъ дальше. Никто не вступился за Арину, и все считали, что вмешиваться въ дело мужа и жены не следуетъ.

— Значитъ, стоитъ она того; не бегала бы отъ мужа!—говорили они.

Такъ никто не остановилъ Василiя, и онъ селъ въ телегу и выехалъ на улицу.

Когда Васена очнулась и увидала, что дочери въ избе нетъ, она кинулась за нею вонъ изъ избы на улицу, Арина въ одномъ сарафане, въ худыхъ башмакахъ и въ одномъ бумажномъ платке, который сбился у нея на голове совсемъ на сторону, бежала подле лошади, а Василiй сиделъ въ телеге и подгонялъ кнутомъ лошадь и жену. Разъ ударитъ по лошади, а два по жене.

Васена увидала дочь и заголосила; бросилась было за нею, но народъ не пустилъ ея. Къ ней подошли бабы-соседки и начали увещавать, что не надо ей бежать за Ариной, что все равно она ея не догонитъ, а если и догонитъ, то ни чемъ не поможетъ; пожалуй, еще хуже разозлитъ Василiя, и Арине достанется еще больше... Васена не слушала никакихъ советовъ и увещанiй, а билась и рвалась за дочерью, пока не выбилась изъ силъ и не упала на землю. Тогда ее подняли и понесли въ избу.

А Василiй уже выезжалъ за деревню. Несчастный видъ Арины еще более растравлялъ его злость. Онъ, уже не помня себя, гналъ лошадь и билъ кнутомъ жену. Увидитъ, где на дороге больше снега и воды, туда и гонитъ лошадь. Несколько разъ Арина падала и волочилась по земле; тогда Василiй останавливался, поднималъ ее и опять гналъ лошадь дальше. Такъ онъ въехалъ въ свою деревню и поехалъ по улице шагомъ.

Тутъ тоже собрался народъ и шелъ вследъ за Василiемъ. Это дело было диковинкой для крестьянъ, и мно-

238 ЖЕСТОКIЙ МУЖЪ.

гiе изъ нихъ стали даже смеяться и поддразнивать Василiя:

— А ну-ка, Василiй, что это у тебя пристяжная
словно пристала; ты бы ее кнутикомъ подогналъ! — кричали они со смехомъ.

Некоторыя бабы съ ужасомъ крестились и говорили, что, видно, пришелъ конецъ свету, и началось светопреставленiе, но такихъ было мало, а все остальныя были на стороне Василiя и одобряли его.

Василiю такъ понравилось слышать, какъ его хвалятъ, что онъ захотелъ еще потаскать свою жену и, поровнявшись со своимъ дворомъ, поехалъ еще дальше.

У воротъ одной избы стоялъ высокiй мужикъ съ длинной рыжей, уже съ проседью, бородой. Онъ все время всматривался въ толпу, чтобы разглядеть, зачемъ они собрались и о чемъ толкуютъ и кричатъ. Когда Василiй подъехалъ ближе къ его избе, и старикъ увиделъ Арину и понялъ въ чемъ дело, онъ быстро пошелъ на встречу Василiю, сталъ на дороге и схватилъ его лошадь за узду.

Мужикъ этоть былъ товарищъ отца Василiя. Онъ зналъ Василiя и его мать и не редко увещавалъ ее не придираться и пожалеть Арину.

Василiй увиделъ, что его не пускаютъ и закричалъ:

— Пусти, дядя Андрей! Эй, пусти! А то и тебе достанется! Не посмотрю, что ты старикъ!

И Василiй ударилъ кнутомъ лошадь. Лошадь дернула, но старикъ сильною рукою осадилъ ее назадъ. Онъ молча поднялъ голову и посмотрелъ на Василiя. Лицо его побледнело и было строго.

Народъ на минуту притихъ и ждалъ, что будетъ дальше.

Старикъ не громкимъ, но твердымъ голосомъ прого-ворилъ:

— Опомнись, Василiй! будетъ грешить-то, нечистаго
радовать! Бога ты, видно, забылъ!.. Говорю тебе: уймись!
Полно!..

ЖЕСТОКIЙ МУЖЪ.239

Василiй молчалъ, а старикъ круто завернулъ лошадь и сказалъ:

— Поезжай-ка домой!

Василiй не проронилъ ни слова и поехалъ назадъ.

Когда Арину отвязали отъ телеги, на нее страшно было взглянуть. Все платье на ней было мокро и въ грязи; платокъ упалъ съ головы, волоса расплелись и висели по плечамъ. Лицо было бледно какъ полотно и все въ грязи. Она дрожала отъ холода и оглядывалась кругомъ, точно не понимая, где она, и что съ нею сделали.

Дома на нее накинулась свекровь, и на ночь, чтобы она опять не ушла, ее привязали къ лавке веревками. Но это было уже не нужно. Ночью у Арины сделался жаръ и бредъ, и она заболела горячкой. Целые дни она металась по постели и бормотала что-то про себя.

Василiй ходилъ молчаливый и ни съ кемъ не говорилъ ни слова. Свекровь тоже притихла.

Разъ передъ вечеромъ Арина пришла въ себя и открыла глаза. Въ это время Василiй былъ въ избе. Онъ взглянулъ на Арину и подошелъ къ ней.

— Ну, что, Арина, полегчало ли тебе? — спросилъ
онъ.—Ты ужъ меня, Арина, прости, я, я...

И онъ не договорилъ, отвернулся и заплакалъ.

Арина посмотрела на Василiя и протянула къ нему руки.

— Вася, родной мой...—и она что-то тихо зашептала.
Василiй нагнулся къ ней ближе, но ничего не могъ

разобрать.

Къ утру Арина умерла.

240 ДВЕ ЖЕРТВЫ.

Две жертвы.

(Изъ разсказовъ сельскаго священника).

Въ одномъ изъ селъ Тверской епархiи, было семейство, состоящее изъ мужа — Степана Иванова, жены — Александры Ивановой, сына Ивана и двухъ дочерей. Семейство это было крайне неблагоустроено, такъ что къ нимъ страшно бывало, войти въ домъ. Степанъ ругаетъ жену и детей; жена ругаетъ мужа; даже дети ругаютъ отца; точно въ какомъ аду вы находитесь. Все въ какомъ-то неестественномъ, страшномъ напряженiи и безпокойстве. Если вы вздумаете сделать вразумленiе и наставленiе отцу, какъ главе семейства, — жена и дети тутъ же при васъ начнутъ бранить его и корить всячески: „И пьяница-то ты, и воръ-то ты, и буянъ-то ты!". Если вы остановите жену и детей и скажете имъ: „Что вы! Бога не боитесь, такъ ругаете отца"! — отецъ тутъ же при васъ начнетъ такъ позорить жену, дочерей и сына, что того и гляди, дойдетъ до драки.

— Христiане ли вы? Что вы! Богъ съ вами! Перекреститесь! Образумьтесь!

— Да помилуй, батюшка! — кричитъ отецъ: отъ нихъ мне совсемъ житья нетъ. Хоть вонъ изъ дома беги!

— Нетъ, батюшка, ты постой-ка, перебиваютъ въ три голоса жена, дочери и сынъ. — Онъ ведь насъ всехъ бьетъ безъ пощады; — онъ насъ ругаетъ всячески, онъ насъ изъ дома гонитъ.

— Подождите, подождите, ради Бога, — останавливаешь этотъ потокъ речей,— куда!..

— Нетъ, ты выслушай, батюшка, — кричитъ отецъ: — сынъ, Иванъ-то, меня вчерась за бороду схватилъ.

— Когда? Я? Вчерась? Ахъ ты, старый!... начинаетъ сынъ.

— Что ты, Иванъ, въ уме ли?... скажешь Ивану.

ДВЕ ЖЕРТВЫ. 241

— Да нетъ, батюшка, кричатъ дочери, —ты спроси-ка
его (т.-е., отца), за что онъ вчерась всехъ насъ выгналъ
изъ дому?

— За что? Известно, за что, — ворчитъ отецъ.

— А за что? вступается жена и обзываетъ его пьяницею и т. п.

Настаетъ, наконецъ, минута молчанiя. Все переводятъ духъ и собираются съ силами, чтобы вновь начать.

— Послушайте-ка, Степанъ, и ты, Александра, начнешь имъ говорить. — Такъ ли живутъ въ добрыхъ семействахъ христiанскихъ? Посмотрите-ка вы на себя. Ведь, вы хуже татаръ. Вы, ведь, не молодые; ведь ужъ у васъ дочери невесты, и Иванъ на возрасте. Что вы беса-то тешите вашими ссорами и драками? Хорошее ли это дело? И дети-то, на васъ глядя, то же творятъ.

— Да ты, батюшка, поучи ихъ, чтобы они отца не ругали и не били, заговоритъ отецъ.

— Кто тебя бьетъ? кто тебя ругаетъ? закричать разомъ и жена, и дочери, и Иванъ; и перекоры другъ на друга польются неудержимымъ потокомъ. Слушаешь и ужасаешься.

— Иванъ, вспомни ты Бога, вспомни ты заповедь Господа! Ведь ты грамотный, Иванъ. Ты знаешь, что говоритъ Господь: чти отца твоего. Ты училъ священную исторiю: помнишь, что было съ Хамомъ за непочтенiе къ отцу; ты ведь знаешь, что въ Ветхомъ Завете смертная казнь назначена была за оскорбленiе отца.

— Вотъ такъ-то его! — говорить злорадостно отецъ. И противъ него снова поднимается буря. Перекорамъ конца нетъ.

— Успокойтесь ради Бога, начнешь опять говорить имъ.— Духу не можете перевести. Сядьте-ка, я съ вами потолкую.

— Нетъ, ужъ ты, батюшка, его урезонь хорошенько, чтобъ онъ насъ изъ дому не выгонялъ, начнетъ жена, не слушая никого.

242 две жертвы.

— Да ты погоди, Александра...

— Мой домъ, мой...

— Твой домъ! Где онъ твой-то? начнетъ Степанъ.

— Мой, коли я въ немъ хозяйка!

Действительно, домъ принадлежалъ Александре; она была одна только дочь у отца, богатаго крестьянина, которому полюбился Степанъ, живши у него въ работникахъ. И точно, Степанъ былъ работникъ сильный и ловкiй; только уже сердцемъ былъ — огонь. Его и приняли въ домъ къ Александре. Отецъ и мать скоро померли, осталась Александра одна съ мужемъ; но она ужъ привыкла на Степана смотреть, какъ на батрака, и ни въ чемъ ему не уступала. Зато Степанъ нередко подъ пьяную руку сильно билъ ее. Ужъ и на мiру-то они судились; и тамъ ругались и корились; и тамъ съ ними сладу никакого не было. Степана однажды и розгами наказали, да толку никакого не было. Пробовалъ и я неоднократно вразумлять каждаго по одиночке, особенно на исповеди. Говоришь, говоришь каждому, — куда! Ни съ однимъ не сладишь. Послушаешь каждаго, — каждый правъ: онъ чисть и святъ; все другiе виноваты. Никакъ не доведешь до сознанiя, что вотъ именно онъ виноватъ въ томъ и томъ. Разумеется, водка тутъ много подливала зла. Степанъ попивалъ, и Александра попивала; ну, бывало, попадетъ въ голову, и пойдетъ баталiя. Но наша речь не о нихъ, а объ Иване.

Иванъ съ самаго младенчества своего былъ баловнемъ матери, и по характеру страшно раздражителенъ, неудержимо пылокъ и крайне своенравенъ. Страху Божьяго въ немъ было мало, да и учить его дома было некому, а случаевъ и поводовъ къ нравственной порче — множество. Мать, бывало, чуть встанетъ съ постели,—начнетъ браниться съ отцомъ; не успеетъ лба перекрестить, не успеетъ умыться, — какъ ужъ заводитъ ссору; отецъ тоже. Иванъ отъ этого никогда Богу не маливался хорошенько поутру. Мать, бывало, во время ссоры сама научаетъ Ивана ругать

ДВЕ ЖЕРТВЫ. 243

отца; и Иванъ ругаетъ отца, какъ попало, не полагая въ этомъ не только греха, но и считая это деломъ добрымъ,— угожденiемъ и услугою матери. Мать прикрикнетъ на дочерей за что нибудь; Иванъ тоже кричитъ на сестеръ своихъ, хотя онъ былъ и моложе ихъ. А самъ прихотямъ своимъ и конца не знаетъ: „Того хочу, этого хочу". Ни въ чемъ не смей отказать. Иванъ и грамоте зналъ, учился у нашего отца дьякона; но, разумеется, учился недолго, кое-какъ, учился настолько, чтобы читать и писать; и наука въ прокъ не пошла ему.

Подъ крылышкомъ баловницы-матери Иванъ съ раннихъ летъ привыкалъ къ шалостямъ и дурнымъ деламъ: тамъ украдетъ что, тамъ побьетъ кого, тамъ обругаетъ. Дойдетъ слухъ до матери, — мать за негоже горой. Чемъ больше подрасталъ онъ, темъ больше делался своенравнымъ, дерзкимъ, необузданнымъ, свирепымъ; къ тому же попивать сталъ. Сладу не было съ нимъ; на отца родного сталъ руки поднимать. Сестрамъ тоже потачки не было, и матери доставалось. Не разъ приходилось и ей плакать горькими слезами изъ-за него.

Такъ дожилъ Иванъ до двадцати летъ. Къ этому времени сестры его вышли замужъ и, разумеется, сделались незавидными женами, по своей сварливости и неуступчивости;— мать Иванова умерла. Надобно женить Ивана. Иванъ былъ парень красивый собою, молодой, ловкiй, кровь съ молокомъ, и по наружности хоть кому женихъ. Ну, а про нравственность кто его зналъ, тотъ говорилъ старую поговорку: „женится, — переменится".

Я увиделъ какъ-то Ивана и сказалъ ему: „По-образумиться бы, другъ, сначала нужно, а ужъ потомъ жениться".

— Да, ведь, я не пью ужъ вотъ недель десять, — сказалъ онъ, видимо пристыженный.

— Это хорошо; да надо бы и совсемъ бросить пить-то. Ведь, у тебя характеръ-то буйный.

— Что делать, батюшка!

244 ДВЕ ЖЕРТВЫ.

— Ведь, другъ мой, женитьба-то не шуточное дело;
ты на-векъ берешь себе подругу въ жизни. Какъ ужиться-
то съ тобой!...

Иванъ молчалъ.

— Право, такъ. Тебе сколько летъ-то?

— Да двадцатый, должно быть.

— Не велики еще года!

— Да хозяйки-то нетъ въ доме.

— Можно нанять кого-нибудь.

— Кого же нанять? Кто къ намъ пойдетъ? Нетъ, ужъ надо жениться.

— Надо сначала перемениться, другъ мой. Нужно бросить пьянство и буянство, ссоры и брань. Ты съ роднымъ отцомъ ругаешься и дерешься, — хорошее ли это дело? Ну, какъ на это станетъ смотреть жена-то твоя? Сходи-ка лучше въ Тверь, да помолись усерднее Святителю Арсенiю да благоверному князю Михаилу, чтобъ они помогли тебе исправиться; да дай твердый обетъ ни капли не пить ни пива, ни вина, да быть скромнымъ въ речахъ и рукамъ воли не давать.

И самому Степану говорилъ я не разъ: „Напрасно спешишь женить сына".

— Да какъ же быть-то? Женщина нужна въ домъ; безъ того нельзя. Хозяйство некому вести; и такъ все самъ и печку топлю, и коровъ дою.

— Да характеръ-то у него, знаешь, какой!...

— Что же делать? Люди живутъ же и не съ такими мужьями.

— Да, ведь, зато векъ плачутъ, векъ страдаютъ.

Женили Ивана; нашлась невеста ему, девушка недурная собой и умная, только немножко вспыльчивая; звали Елизаветой. Матери не хотелось отдавать ее за Ивана, да и самой Елизавете было страшно идти за него; но отецъ настоялъ. „Одинъ сынъ только и есть; въ семье никого, кроме старика; сами большiе, да и солдатчины бояться нечего", говорилъ онъ. Справили свадьбу. Сначала