Virtanen R. French national character in the twentieth century // The Annals of the American Academy of Political and Social Science. March 1967. P. 89. 10 страница

Таким образом, родительские чувства, роли и поведение, каковы бы ни были их «естественные» предпосылки, требуют конкретно-исторического исследования, которое несовместимо с пошлым морализированием на тему об «извращении» «естественных норм» родитсльства в одну эпоху и об их «возрождении» или «очищении» в другую историческую эпоху.

Еще раз напоминаю: в этой книге не идет речь о том, были ли «прежние» (где, когда и какие?) родители добрее, лучше или хуже «нынешних». То, что в прошлом многие женщины-матери были вынуждены убивать или бросать

♦

новорожденных детей, так как не имели материальных и социальных возможностей прокормить и вырастить их, не объясняет и не оправдывает поведение современных «кукушек», которые оставляют детей сиротами при живых родителях, не испытывающих никакой материальной нужды. Это разные явления, имеющие разные причины. Но чтобы понять современные проблемы, их нужно рассматривать не изолированно, а в широкой сравнительно-исторической перспективе.

*

Материнство и отцовство: роли,

чувства, отношения

. - - • * ■

Нет картины более прелестной, чем картина семьи; но недостаток одной черты портит все остальные.

Ж.-Ж. Руссо. Эмиль

*

■ До сих пор я говорил о родительских чувствах и поведении «вообще». Но фактически мы имеем дело с двумя разными социальными институтами — отцовством и материнством. В чем же состоят и чем детерминируются их различия и специфические функции?

Соотношение отцовства и материнства — один из аспектов более общей полоролевой дифференциации, имеющей, как было показано выше, не только социальные, но и биологические предпосылки, И поскольку речь идет о про-креативном поведении, логично предположить, что роль биологических факторов будет здесь значительно выше, чем во многих других сферах полового разделения труда, не связанных с репродуктивной функцией. Недаром традиционная модель половой дифференциации, подчеркивающая имманентную «инструментальность» мужского и «экспрессивность» женского поведения, покоилась в первую очередь на разделении внесемейных и внутрисемейных, а также отцовских и материнских функций. Биосоциальный подход кажется в данном случае более плодотворным, нежели чисто социологический, особенно если формулировать его достаточно осторожно, как это делает известный американский социолог А. Росси50. Биосоциальный подход, по словам Росси, не утверждает генетического предопределения полового разделения труда, он указывает лишь, что биологические предпосылки формируют

то, чему мужчины и женщины учатся и насколько легко они овладевают той или иной деятельностью. Иными словами, врожденные свойства формируют рамки, в которых происходит социальное научение, и влияют на легкость, с какой мужчины и женщины обучаются (или разучиваются) поведению, которое общество считает нормативным для их пола.

Если рассматривать отцовские и материнские функции чисто биологически, в свете общей логики полового диморфизма, то генетическая функция самца в том, чтобы оплодотворить как можно больше самок, тогда как самка обеспечивает сохранение потомства и унаследованных качеств. По данным репродуктивной биологии, самец обладает почти неограниченным запасом семени, тогда как количество яиц, которым располагает самка, строго ограничено. Сексуальная активность самок большинства млекопитающих также лимитируется определенным периодом, позволяя им выносить, выкормить и вынянчить потомство.

У человека и его ближайших родственников такого биологического сезонного ограничения нет. Но поскольку выкармливание и уход за маленькими детьми повсеместно Составляет обязанность женщины, составляя самую сущность материнства, не только биологи, но и многие социологи и психологи склонны подчеркивать его биологические детерминанты.

Прежде всего женщина теснее мужчины вовлечена в репродуктивный процесс. В мужском жизненном цикле нет аналога такому событию; как роды, хотя некоторые культуры создают его искусственно (кувада).

Женщина-мать значительно теснее отца связана со своим ребенком. Их контакт, имеющий первоначально характер симбиоза, начинается уже в утробной фазе развития и закрепляется в дальнейшем. В одном психологическом эксперименте 27 матерей должны были отличить по магнитофонной записи голос своего 3—7-дневного ребенка от голосов четырех других младенцев; 22 матери сделали это безошибочно^!. В свою очередь, новорожденные (однодневные) младенцы обнаруживают способность отличать и предпочитать голос собственной матери другим женским голосам^.

■ Идея имманентной экспрессивности материнской роли находит подтверждение в психологических данных, со-

4

457.

гласно которым женщины в среднем эмоционально чувствительнее и отзывчивее мужчин53. Новорожденные девочки, слыша плач другого младенца, обнаруживают более острый эмпатический дистресс, чем мальчики. Женщины во всех возрастах превосходят мужчин по способности к эмпатии и самораскрытию, передаче другим более интимной, личностно-значимой информации о себе и своем внутреннем мире.

Еще Ж. Пиаже обратил внимание на то, что мальчики и девочки неодинаково относятся к правилам групповой игры. Мальчики, с их предметным и инструментальным мышлением, придают больше значения соблюдению общих правил, нарушение которых всегда вызывает в мальчишеской среде конфликт. Девочки в этом вопросе более терпимы, личные отношения для них важнее формальных правил; это отражается и в структуре их морального сознания: мужские рассуждения и оценки выглядят более безличными и жесткими, чем женские. При оценке человеческих качеств для женщин наиболее значимы свойства, ^проявляющиеся в отношении к другим людям, а для муж-|чин — деловые качества, связанные с работой. Люди, нуждающиеся в эмоциональной поддержке, значительно чаще ищут и находят ее у женщин, нежели у мужчин, и т. д.

Однако различие прокреативных функций самца и самки еще не означает, что те же различия будут существовать и в выращивании потомства, которое в первую очередь ассоциируется с материнством. Данные о психофизиологической связи матери с ребенком пока малочисленны, тут могут сказываться и другие неучтенные факторы54. Что касается женской теплоты и отзывчивости, то они могут быть результатом разной социализации мальчиков и девочек, о которой говорилось в предыдущей главе. Эти различия, относительны, индивидуально-вариабельны, и не всегда женская нежность бывает направлена на ребенка. Само понятие «материнского инстинкта» не следует понимать однозначно и буквально. Советский цитохимик и педиатр Р.П. Нарциссов, изучающий, как влияют на эмоциональное состояние матери и ребенка роды и грудное кормление, справедливо замечает, что «материнство эволюционирует с развитием человечества. Материнство женщины имеет меньше общего с материнским инстинктом, чем любовь — с половым»55.,

■ ■

В привычной нам культурной среде материнство — одна из главных ипостасей женского стереотипа, а социальные характеристики материнской роли очерчены гораздо определеннее, чем отцовской, и ей приписывается большее значение в деле первичной социализации. • О тесной близости и решающей роли матери в выхаживании и воспитании ребенка до пяти-семилетнего возраста единодушно свидетельствуют как этнографические, так и исторические данные. Это зафиксировано у народов Африки, в древнем Китае, средневековой Японии, древнем Египте, Индии, в иудаизме, средневековом исламе и в феодальной Европе. Даже если мать заменяется нянькой или кормилицей, что бывало довольно часто, это не меняет принципиального различия мужских и женских функций. Роль отца всюду выглядит более проблематичной57.

Однако соционормативные предписания разных культур неоднозначны.

Во многих простейших обществах Австралии, Америки, Азии и Африки темы материнства и репродуктивности не занимают того центрального места в образе женщины, какое мы привыкли ожидать. Противопоставление образа женщины-матери как воплощения плодородия и источника жизни образу агрессивного мужчины-охотника не характерно для этих культур, в которых обоим полам приписываются и репродуктивные, и социально-производственные функции57.

В некоторых обществах Полинезии отцовская роль, ассоциирующаяся с властью и статусом вождя, структурируется и символизируется детальнее и тщательнее, нежели материнская; рождение ребенка здесь большей частью не ритуализовано и не дает женщине особого престижа, а генеалогические и личные связи ребенка с отцом социально более значимы, хотя они выглядят психологически более. напряженными, нежели его отношения с матерьк>58.

Теоретическая интерпретация этих фактов, как и вообще полового символизма и репродуктивных табу, остается спорной. Свидетельствует ли ритуально-символическое возвеличение материнства о повышении социального статуса женщин или, напротив, об ограничении их социальных возможностей, которые сводятся теперь к продолжению рода? Считать ли неопределенность и диффузность отцовской роли по сравнению с материнской следствием того, что отцовство, как и прочие мужские характеристи-

ки, немаркированная категория, так как отражает социальное господство мужчины, или это результат того, что отцовские функции «объективно» менее значимы и их трудно сколько-нибудь четко описать? Этнографические теории на сей счет столь же противоречивы, как и эмпирические данные.

Характерно, что многие народы различают физическое и условное, социальное родство не только применительно к отцу, но и применительно к матери. Так, у африканцев моей существует несколько разных терминов для обозначения материнства: «мать, которая родила», «мать, которая выкормила» и «мать, которая воспитала»59.

Демаркация и фактическое содержание отцовских и материнских ролей тесно связаны как с общим половым символизмом (например, космогоническими представлениями), так и с половой стратификацией, включая дифференциацию супружеских ролей, — статусы матери и отца невозможно понять отдельно от статусов жены и мужа. Слабость биологических теорий родительства — в их чрезмерной абстрактности. Для сторонников таких концепций «проблема состоит в том, насколько легко им удается связать разрозненные факты, касающиеся пола, с общими положениями биологии. Открыв такие предположительно универсальные факты, как брак и материнство, они упустили из виду качественные различия в социальном контексте и смысле того, что является, разумеется, социальными связями. Отправляясь от функциональной логики пола и репродуктивного поведения, они сочли вопрос о социальном использовании этих явлений вторичным и поэтому не исследовали способов, которыми социальный порядок обусловливает взаимоотношения женщин и мужчин, Они забыли спросить, какими специфическими способами факты брака и материнства организуют ответственность и привилегии»бО.

Написать всеобщую историю материнской любви так же трудно, вернее, невозможно, как и историю половой любви, — эти понятия не просто эволюционируют, а наполняются в разных обществах качественно различным содержанием. Характерна в этом смысле полемика, вызванная книгой французской исследовательницы Элизабет Бадинтер. Проследив историю материнских установок на протяжении четырех столетий (XVII-XX вв.), Бадинтер пришла к «убеждению, что материнский инстинкт — это

миф. Мы не обнаружили никакого всеобщего и необходимого поведения матери. Напротив, мы констатировали чрезвычайную изменчивость ее чувств в зависимости от ее культуры, амбиций или фрустраций. Материнская любовь может существовать или не существовать, появляться или исчезать, быть сильной или слабой, избирательной или всеобщей. Все зависит от матери, от ее истории и от Истории... Материнская любовь — не объективная данность, а нечто сверхнормативное («en plus»)»6l.

До конца XVIII в. материнская любовь во Франции была, по мнению Бадинтер, делом индивидуального усмотрения и, следовательно, социально случайным явлением. Во второй половине XVIII в. она постепенно становится обязательной нормативной установкой культуры. Общество не только увеличивает объем социальной заботы о детях, но и ставит их в центр семейной жизни, причем главная и даже исключительная ответственность за них возлагается на мать. Отсюда — идеальный образ нежной, любящей матери, находящей свое высшее счастье в детях.

«Новая мать» и вправду начинает больше, а главное, иначе заботиться о детях. В конце XVIII в. начинается кампания за то, чтобы матери сами выкармливали младенцев, не доверяя их ненадежным кормилицам. Требуют (и добиваются) освобождения ребенка «от тирании свивальника». Растут гигиенические заботы о детях (Людовика XIII регулярно пороли с двух лет, а впервые выкупали почти в семилетнем возрасте). Возникает специальный раздел медицины — педиатрия. По мере индивидуализации внутрисемейных отношений каждый ребенок, даже новорожденный, к которому еще не успели привыкнуть, становится принципиально единственным, незаменимым, его смерть переживается и должна восприниматься как невосполнимая горькая утрата. Интенсифицируется материнское общение с детьми, матери больше не хотят отдавать детей в интернаты и т. д.

Однако эволюция нравов была медленной. «Новые матери» первоначально появлялись главным образом в среде состоятельной и просвещенной средней буржуазии. Аристократкам времен Стендаля и Бальзака было недосуг заниматься своими детьми. По совсем другим причинам этого не могли позволить себе пролетарские и мелкобуржуазные семьи. Что же касается деревни, там дольше сохранялись старые, довольно-таки грубые, нравы.

Тем не менее длительная кампания в защиту прав матери и ребенка принесла вполне ощутимые социальные и моральные плоды. Поскольку не любить детей стало стыдно, «плохие» матери были вынуждены притворяться «хорошими», симулировать материнскую любовь и заботу. А внешнее проявление чувства способствует тому, что человек и вправду начинает его испытывать,

Книга Бадинтер вызвала бурную полемику. Профессиональные историки упрекали автора, философа по специальности, в упрощении и «выпрямлении» картины исторического прошлого, а также недооценке индивидуальных различий. Считать материнскую любовь «изобретением» Руссо так же наивно, как думать, что половая любовь появилась лишь во времена трубадуров. Княгиня Талейран де Перигор не любила сына, зато маркиза де Севинье столетием раньше — в 1672 г. — писала, что не понимает, как можно не любить свою дочь. Французские богословы XVI—XVII вв. осуждали не только недостаток материнской любви, но и ее избыток, отвлекающий женщину от бога. И можно ли забыть воспитательное воздействие образа Мадонны с младенцем?

Тем не менее речь идет о серьезных вещах. Во второй половине XX в. явственно обнаружились тенденции, враждебные «детоцентр'изму». Социально-политическая эмансипация женщин и все более широкое их вовлечение в общественно-производственную деятельность делает их семейные роли, включая материнство, не столь всеобъемлющими и, возможно, менее значимыми для некоторых из них. Современная женщина уже не может и не хочет быть только «верной супругой и добродетельной матерью». Ее самоуважение вдлеет кроме материнства много других оснований — профессиональные достижения, социальную независимость, самостоятельно достигнутое, а не приобретенное благодаря замужеству общественное положение. Некоторые традиционно-материнские (хотя и в прошлом их нередко выполняли другие женщины) функции по уходу и воспитанию детей ныне берут на себя профессионалы — детские врачи, сестры, воспитательницы, специализированные общественные учреждения — ясли, детские сады и т. д. Это не отменяет ценности материнской любви и потребности в ней, но существенно изменяет характер материнского поведения.

462,

Как сказал незадолго до смерти Ф. Ариес, «похоже на то, что наше общество перестает быть «детоцентриче-ским», каким оно стало только с XVIII века. Это значит, что ребенок, к добру или к худу, утрачивает свою запоздалую и, может быть, чрезмерную монополию и занимает менее привилегированное место. XVIII—XIX века заканчиваются на наших глазах»б2,

Обсуждая будущее американской семьи, социологи А. Черлин и Ф. Фурстенберг замечают, что, какие бы формы ни приняла она к 2000 году, удельный вес семейного ухода и воспитания детей, безусловно, снизится, тогда как роль внесемейнвдх факторов возрастетбз,

Это не значит, что современное общество, может позволить себе ослабить внимание к интересам семьи, матери и ребенка. Наоборот! В докладе А.А. Лиханова на учредительной конференции Советского детского фонда имени В.И. Ленина подчеркивалось, что нужно повернуть к детству духовное самосознание народа, мобилизовав для этого все материальные и духовные силы. Однако повышение социально-педагогической эффективности семьи и семейного воспитания возможно только в рамках успешного со-> четания материнства с активным участием женщин в трудовой и общественной деятельности. Это требует не только материальной и нравственной помощи, но и трезвого социологического реализма в понимании проблем и тенденций развития современного родительства.

Если неправомерна биологизация материнства, тем более историческим является институт отцовства. Хотя в последние годы ему посвящено немало специальных исследо-ваний64, социологи, этнографы и психологи солидарны в

том, что наши знания на сей счет поразительно скудны. Броская формула М. Мид: «отцы — это биологическая необходимость, но социальная случайность»б5 — не просто

юмористическое высказывание.

Если материнство, как правило, предполагает не только зачатие и рождение, но и выкармливание, выращивание потомства, то отцовский вклад у многих видов сводится практически к акту оплодотворения. Как уже говорилось выше, участие самцов в выращивании потомства и дифференциация отцовских и материнских функций тесно связаны с'видовыми особенностями, в частности, с длительностью периода роста и созревания и экологическими условиями. Однако родительские вклады самца и самки

следует сравнивать не столько количественно, сколько качественно. У высших животных, если самцы вообще участвуют в выращивании потомства, то, в отличие от матерей, осуществляющих физический уход, выхаживание и заботу о детенышах, делортцов — защита от внешних опасностей и, в большей или меньшей степени, жизнеобеспечение. Но и это правило не является всеобщим; даже у разных видов обезьян отцовские функции и характер поведения существенно различны.

У человека различие отцовства и материнства и специфический стиль отцовства зависят от множества социокультурных условий и существенно варьируют от культуры к культуре. К числу элементов, от которых зависит содержание отцовской роли, по мнению М. Уэст и М. Кон-.нерабб, относятся:

1) количество жен и детей, которых имеет и за которых

ответствен отец;

2) степень его власти над ними;

3) количество времени, которое он проводи? в непос-редственной близости с женой (женами) и детьми в разном возрасте и качество этих контактов;

4) то, в какой мере он непосредственно ухаживает за детьми;

5) то, в какой мере он ответствен за непосредственное и опосредованное обучение детей навыкам и ценностям;

6) степень его участия в ритуальных событиях, связанных с детьми;.

7) сколько он трудится для жизнеобеспечения семьи или общины;

8) сколько ему нужно прилагать усилий для защиты или увеличения ресурсов семьи или общины.

Соотношение и значимость этих факторов зависят от целого ряда условий — преобладающего вида хозяйственной деятельности, полового разделения труда, типа семьи и т. д. При всех кросс-культурных различиях, первичный уход за маленькими детьми, особенно младенцами, всюду осуществляет мать или какая-либо другая женщина (тетка, старшая сестра и т. п.). Физический контакт отцов с маленькими детьми в большинстве традиционных обществ незначителен, хотя в моногамных семьях и с возрастом ребенка он увеличивается. У многих народов существуют строгие правила избегания, ограничивающие контакты

■

между отцом и детьми и делающие их взаимоотношения чрезвычайно сдержанными, суровыми, исключающими проявления нежности.

Вспомним еще раз традиционный этикет кавказских горцев. Обычай требовал, чтобы при посторонних, и особенно при старших, отец не брал ребенка на руки, не играл с ним, не говорил с ним и вообще не проявлял к нему каких-либо чувств. По свидетельству К. Хетагурова, «только в самом интимном кругу (жены и детей) или с глазу на глаз позволительно отцу дать волю своим чувствам и понянчить, приласкать детей. Если осетина-отца в прежние времена случайно заставали с ребенком на руках, то он не задумывался бросить малютку куда попало... Я не помню, чтобы отец назвал меня когда-нибудь по имени. Говоря обо мне, он всегда выражался так: «Где наш сын? Не видал ли кто нашего мальчика?»б7

Культ мужчины был всегда культом силы и суровости, а «невостребованные», подавленные чувства сплошь и рядом атрофируются.

Ныне картина меняется. Как правило, больше трети отцов у кабардинцев и балкарцев ух<е берут детей на руки при старших родственниках или появляются с ними в общественных местах. В младших возрастных группах отход от традиции избегания наблюдается вдвое чаще, чем в старших, хотя самые молодые отцы еще стесняются такого поведениябв.

Как влияют исторические и социокультурные вариации на реальную величину отцовского вклада в воспитание детей? Ответить на этот вопрос нелегко.

Мысль о слабости и неадекватности «современных отцов» — один из самыми распространенных стереотипов общественного сознания второй половины XX в., причем этот стереотип является в известной степени транскультурным, «перекидываясь» с Запада на Восток и игнорируя различия социальных систем.

Представления о положении и функциях отца в сегодняшней советской массовой и профессиональной литературе мало чем отличаются от представлений, существующих в США. В обеих странах ученые и публицисты констатируют:

1) рост безотцовщины, частое отсутствие отца в семье;

2) незначительность и бедность отцовских контактов с

детьми по сравнению с материнскими;

3) педагогическую некомпетентность, неумелость отцов;

4) незаинтересованность и неспособность отцов осуществлять воспитательные функции, особенно уход за маленькими детьми.

Сходные тенденции отмечают многие западноевропейские и японские авторы. Но интерпретация этих фактов (или того, что принимается за факты) бывает разной. Одни полагают, что происходит быстрое, неуклонное и чреватое опасными последствиями ослабление отцовского начала, т. е. налицо некая историческая тенденция. Другие (меньшинство) склонны думать, что так было всегда, что отцы никогда не играли важной роли в воспитании детей и сегодняшние тревоги отражают только сдвиги в акцентах и стереотипах массового сознания.

Чтобы корректно поставить эти вопросы, их нужно предварительно дифференцировать:

1. Чем отличается «современное» положение и поведение отцов от «традиционного»?

2. Чем отличается «современный» стереотип, нормативный образ отцовства от «традиционного»?

3. Какова степень совпадения стереотипа отцовства и реального поведения сегодняшних отцов?

4. Является ли степень совпадения стереотипа и реального поведения отцов «здесь и теперь» такой же, большей или меньшей, чем «там и прежде»?

5. Как связаны эти реальные и воображаемые различия с исторической эволюцией половой стратификации и стереотипов маскулинности и фемининности?

6. Каковы психологические последствия предполагаемых сдвигов в характере отцовства и материнства, как они влияют на личность и психологические качества ребенка?

Из всех перечисленных выше элементов стереотипной модели «ослабления отцовского начала» единственной безусловной и грустной реальностью является рост безотцовщины, связанный в первую очередь с динамикой разводов и увеличением числа одиноких матерей. Абсолютное число и удельный вес детей, воспитывающихся без отцов, в большинстве индустриально-развитых стран неуклонно растет.

По подсчетам В.И. Переведенцева, в 1979 г. в СССР было около 10 млн. «материнских семей», в которых проживало приблизительно 14 млн. детей. Если же учесть детей, живущих вообще вне семьи, то без участия отцов и отчимов воспитывается не менее одной пятой всех детейб9.

Остальные утверждения гораздо более проблематичны. Верно, что отцы проводят со своими детьми значительно меньше времени, нежели матери, причем лишь незначительная часть этого времени расходуется непосредственно на уход и общение с детьми70. Но мужчины никогда сами не выхаживали детей. Современные отцы в этом отношении не только не уступают прежним поколениям, но даже превосходят их тем, что особенно в нетрадиционных семьях, основанных на принципе равенства полов, берут на себя гораздо больший круг таких обязанностей, которые раньше считались исключительно женскими. Например, обследование 231 канадской семьи показало, что при выравненных социальных факторах, таких, как количество внерабочего времени, отцы проводят с детьми столько же времени, сколько и матери71.

Почему же людям кажется, что отцовский вклад в воспитание снижается? Помимо других причин сказывается ломка традиционной системы половой стратификации. Если пренебречь частными межкультурными различиями, в традиционной патриархальной семье отец выступает как а) кормилец, б) персонификация власти и высший дисциплинатор и в) пример для подражания, а нередко и непосредственный наставник во внесемейной, общественно-трудовой деятельности. В современной городской семье эти традиционные ценности отцовства заметно ослабевают под давлением таких факторов, как женское равноправие, вовлечение женщин в профессиональную работу, тесный семейный быт, где для отца не предусмотрено пьедестала, и пространственная разобщенность труда и быта. Сила отцовского влияния в прошлом коренилась прежде всего в том, что он был воплощением власти и инструментальной эффективности.

В патриархальной крестьянской семье отец не ухаживал за детьми, но они, особенно мальчики, проводили много времени, работая с отцом и под его руководством. В городе положение изменилось. Как работает отец, дети не видят, а количество и значимость его внутрисемейных обязанностей значительно меньше, чем у матери.

По мере того как «невидимый родитель», как часто называют отца, становится видимым и более демократичным, он все чаще подвергается критике со стороны жены, а его авторитет, основанный на внесемейных факторах, заметно снижается.

Эта тенденция ощущается не только в Европе и в США, но и в Японии72. Традиционная японская семья, основанная на принципах конфуцианства, была последовательно патриархальной и авторитарной. Интересы «дома» (ие) ставились неизмеримо выше интересов отдельных членов семьи, а власть отца как главы «дома» была исключительно велика. Он мог «исключить» из списка членов семьи любого нарушителя семейных правил, расторгнуть брак сына (до 30 лет) или дочери (до 25 лет). В традиционных описаниях и обыденном сознании отец обычно изображается «строгим» и «грозным», а мать нежной и «любящей».

В послевоенные годы положение японских отцов существенно изменилось. Ведущие японские этнографы, соц-¹ иологи и психологи — Тие Накане, Такео Дои, Сигеру Мацумото, Кацуо Аои, Хироси Вагацума и другие — единодушно отмечают падение отцовского авторитета и рост материнского влияния. Недаром японский перевод книги известного западногерманского психоаналитика А. Мичер-лиха «На пути к обществу без отца» сразу же стал в стране бестселлером.

Но, как и в Европе, японские эмпирические данные выглядят не столь однозначно. С одной стороны, налицо замет-нос ослабление поляризации мужских и женских, отцовских и материнских ролей и образов. Почти половина опрошенных в 1973 г. 1500 взрослых японцев убеждены, что в последние десятилетия отцовская власть и авторитет существенно ослабели. По данным проведенного в 1969—70 г. массового опроса молодежи (160тыс. опрошенных), родители и другие члены семьи как источник информации отодвинулись на шестое место, существенно уступая в этом отношении средствам массовой информации, друзьям, учителям и старшим по работе. Ослабела и мужская гегемония в семье, особенно городской; Оценивая в середине 60-х гг. стиль отношений супружеских пар в городе Кобе, японские социальные психологи разделили их на 4 типа:

1. Сотрудничество мужа и жены — 16 % •

2. Независимость мужа и жены — 70%

3. Господство мужа — 4%

4. Господство жены — 10%

Это отражается и на воспитании детей. Ответы взрослых городских и сельских жителей (13 631 отец и 11 590 матерей) на вопрос, кто является главным авторитетом в семье — отец или мать, — в 1969—70 г, разделились при-

мерно поровну. Однако другие исследования показывают, что роль матери в деле дисциплинирования детей, особенно младших, значительно выше, чем роль отца; ей отдают предпочтение от 65 до 73%, а отцу от 14 до 18% опрошенных взрослых, хотя детям отцы по-прежнему кажутся более строгими, нежели матери. Здесь наблюдается типичное и для Европы расхождение нормативных ролевых ожиданий и реального ролевого поведения. Из 542 городских подростков, отвечавших в 1973 г. на вопрос: «Говорит ли ваш отец, какой образ жизни вы должны вести сейчас и в будущем?» — только четверть (25,4%) ответили «да», почти три четверти (74,6%) респондентов сказали, что не говорят с отцами о подобных вещах и не следуют отцовским советам. Свыше 12 тыс. супружеских пар в середине 60-х годов отвечали на следующие вопросы: «Если ребенок не слушается, кто, по-вашему, должен делать ему замечание?», «Кто в вашем доме фактически делает это в подобной ситуации?» Оказалось, что от отца этого ожидают значительно чаще (53,8%), чем он фактически делает (30,8%), с матерью же дело обстоит наоборот (46,3% против 36,3%). Хотя матери чаще отцов наказывают своих детей, последние гораздо интенсивнее общаются (разговаривают) с ними, нежели с отцами. По данным опроса молодежи от 15 до 23 лет (октябрь 1980 г.), с матерью свои дела обсуждают 85,9%, ас отцом — только57,7% опрошенные; 34,7% опрошенных вообще не советуются и не делятся своими проблемами с отцами, хотя отцы у них есть?³-