Методологическая и логическая критика

Один из наиболее часто высказываемых критических аргументов (см., например, Abrahamson, 1978; Mills, 1959) — утверждение, что структурный функционализм имеет преимущественно смутный, неясный и двусмысленный характер. Напри­мер: как можно точно определить структуру? Что такое функция? Социальная система? Как соотносятся друг с другом и более крупной социальной системой элементы социальных систем? Частично двусмысленность связана с тем, что в качестве своего предмета структурный функционализм выбирает абстрактные социальные системы вместо реально существующих обществ.

С этим связан следующий критический довод: несмотря на то что ни одна крупная схема не была никогда использована для анализа всех обществ на протя­жении истории (Mills, 1959), структурных функционалистов вдохновляло убеж­дение, что существует одна теория или, по крайней мере, набор концептуальных категорий, которые могут быть использованы с этой целью. Многие критики счи­тают эту «большую» теорию иллюзией, полагая, что лучшее из того, на что может рассчитывать социология, — это более исторически-конкретные теории «средне­го уровня» (Merton, 1968).

Среди прочей методологической критики присутствует вопрос о том, суще­ствуют ли адекватные методы изучения проблемы, относящиеся к структурным функционалистам. Перси Коэна (Cohen, 1968), например, интересует, какие ин­струменты можно использовать для изучения вклада части системы в систему в целом. Еще один критический аргумент методологического плана заключается в том, что структурный функционализм затрудняет сравнительный анализ. Если предполагается, что системный элемент приобретает смысл только в контексте со­циальной системы, в которой он существует, как мы можем сравнивать его с по-

[141]

добным элементом другой системы? Коэн, например, вопрошает: если английская семья имеет смысл лишь в условиях английского общества, как мы можем срав­нивать ее с семьей французской?

Телеология и тавтология. Перси Коэн (Cohen, 1968) и Тернер и Мариански (Turner and Maryanski, 1979) считают, что телеология и тавтология — важнейшие логические проблемы, с которыми сталкивается структурный функционализм. Некоторые рассматривают телеологию как внутренне присущую теории пробле­му (Abrahamson, 1978; P. Cohen, 1968). Но по моему мнению, Тернер и Мариански (Turner and Maryanski, 1979) правы, считая, что проблема структурного функцио­нализма — это не телеология как таковая, а неправомерная телеология. В данном контексте телеология определяется как точка зрения, заключающаяся в том, что об­щество (или другие социальные структуры) имеет цели, или, направленность. Что­бы достичь этих целей, общество создает или способствует созданию определенных социальных структур и социальных институтов. Тернер и Мариански не считают такой взгляд обязательно неправомерным; фактически, они утверждают, что соци­альная теория должна принимать во внимание телеологические отношения между обществом и его элементами.

Проблема, по мнению Тернера и Мариански, состоит в неприемлемом расшире­нии телеологии. Неправомерная телеология подразумевает, «что цель или конечное состояние руководит человеческими делами, хотя на самом деле она не является при­чиной» (Turner and Maryanski, 1979, p. 118). Например, неправомерно предположе­ние о том, что из-за потребности общества в воспроизводстве и социализации оно создаст институт семьи. Эти потребности могут удовлетворить различные альтерна­тивные структуры; общество не «нуждается» в создании семьи. Структурный функ­ционалист должен определить и доказать, как, фактически, цели приводят к созда­нию конкретных подструктур. Было бы также полезно, если бы он мог показать, почему те же потребности не могли бы удовлетворять другие подструктуры. Право­мерная телеология смогла бы эмпирически и теоретически определить и продемон­стрировать связи между целями общества и различными существующими в обществе подструктурами. Неправомерная телеология довольствовалась бы слепым утвержде­нием, что связь между социальной целью и конкретной подструктурой должна суще­ствовать. Тернер и Мариански признают, что функционализм зачастую преподносит неправомерную телеологию: «Мы можем заключить, что функциональные объясне­ния часто представляют собой неправомерную телеологию, что серьезно мешает пользе функционализма в понимании моделей человеческой организации» (Turner and Maryanski, 1979, p. 124).

Другой серьезный критический довод относительно логики структурного функ­ционализма заключается в утверждении его тавтологичности. Тавтологический аргумент — это аргумент, в котором вывод просто содержит то, что подразумева­ется в предпосылке или же просто эту предпосылку перефразирует. В структур­ном функционализме такие круговые доводы зачастую принимают форму опре­деления целого с точки зрения частей, а затем определения частей с точки зренш целого. Таким образом, можно оспаривать, что социальная система определяете* отношениями ее элементов, а элементы системы определяются их местом в более

[142]

крупной социальной системе. Поскольку одно определяется через другое, факти­чески вовсе не определяются ни социальная система, ни ее части. Мы на самом деле ничего не узнаем о системе или ее частях. Структурный функционализм был особенно склонен к тавтологии, хотя возникает вопрос: присуща ли данная склон­ность теории или просто характерна для способа использования, или неправиль­ного использования, теории большинством структурных функционалистов?

Неофункционализм

Под огнем критики структурный функционализм, начиная с середины 1960-х гг. по сей день, утратил свое значение. Но в середине 1980-х была предпринята серьезная попытка возродить эту теорию под именем «неофункционализма». Термин «нео­функционализм» использовался для обозначения продолжения структурного фун­кционализма, а также демонстрации попытки развития структурного функциона­лизма и преодоления его основных трудностей. Джеффри Александер и Пол Коломи определяют неофункционализм как «самокритичное направление функцио­нальной теории, которое стремится расширить интеллектуальные горизонты функ­ционализма, сохраняя его теоретическую основу» (1985, р. 11). Таким образом, ка­жется очевидным, что Александер и Коломи считают структурный функционализм чересчур узким направлением и видят свою цель в создании более целостной тео­рии, которую они предпочитают именовать «неофункционализмом».¹

Следует заметить, что хотя структурный функционализм в целом и теории Тол-котта Парсонса в частности, приобрело крайнюю направленность, в начале развития теории она была сильна с точки зрения синтеза. С одной стороны, в течение своей научной деятельности Парсонс стремился к интеграции большого ряда теоретических концепций. С другой стороны, его интересовали взаимоотношения основных обла­стей социального мира, особенно культурной, социальной и личностной систем. Но, в конце концов, Парсонс стал придерживаться узкой структурно-функционалистской ориентации и рассматривал систему культуры как определяющую другие системы. Таким образом, он отказался от своей ориентации на синтез, и неофункционализм можно считать попыткой вновь использовать этот подход.

Александер (Alexander, 1985a, р. 10) перечислил связанные со структурным функ­ционализмом проблемы, которые следует преодолеть неофункционализму, в том числе «антииндивидуализм», «антагонизм к изменениям», «консерватизм», «идеа­лизм» и «антиэмпирический уклон». Предпринимались попытки преодолеть эти про­блемы планомерно (Alexander, 1985a) и на более конкретных теоретических уровнях, например, Коломи (Colomy, 1986; Alexander and Colomy, 1990b; Colomy and Rhoades, 1994) попытался усовершенствовать теорию дифференциации.

Несмотря на свое увлечение неофункционализмом, в середине 1980-х гг. Алек­сандер был вынужден заключить, что «неофункционализм следует признать ско­рее тенденцией, чем разработанной теорией» (1985а, р. 16). Всего пять лет спустя

¹ Тернер и Мариански (Turner and Maryanski, 1988a) подвергали концепцию неофункционализма сомнению, утверждая, что по своей направленности неофункционализм на самом деле не функцио­нален, поскольку отказался от многих базовых принципов структурного функционализма.

[143]

после признания Александером несовершенства неофункционализма Коломи по­пытался укрепить общетеоретический статус неофункционализма и заявил, что это направление уже достигло больших успехов:

В течение следующих пяти лет эта тенденция оформилась в самостоятельное научное течение. Ему принадлежат важные достижения на общетеоретическом уровне и ве­дущая роль в развитии синтетического направления социологической метатеории... неофункционализм отвечает по своим долговым обязательствам. Сегодня неофунк­ционализм — больше чем обязательство; он стал областью интенсивного теоретиче­ского анализа и развивающихся эмпирических исследований (Colomy, 1990b, p. xxx).

Хотя неофункционализм, конечно, имел некоторые достижения, сомнительно, что он достиг столь многого, как пытался убедить нас Коломи.

Несмотря на то что неофункционализм, возможно, остается мало разработан­ной теорией, Александер (Alexander, 1985a; см. также Colomy, 1990b) обозначил некоторые его базовые принципы. Во-первых, неофункционализм оперирует опи­сательной моделью общества, рассматривающей последнее состоящим из элемен­тов, которые, взаимодействуя друг с другом, образуют структуру. Благодаря этой структуре система отделена от внешней среды. Элементы системы «символически связаны», и их взаимодействие не определяется некоторой всеобъемлющей силой. Таким образом, неофункционализм отвергает любой однофакторный детерми­низм и имеет открытый и плюралистический характер.

Во-вторых, Александер утверждает, что неофункционализм уделяет приблизи­тельно одинаковое внимание действию и упорядоченности. Таким образом, он из­бегает свойственной структурному функционализму тенденции почти исключи­тельно заниматься макроуровневыми источниками упорядоченности социальных структур и культуры и мало внимания уделять микроуровневым моделям действия (Schwinn, 1998). Неофункционализм также заявляет о своем широком понимании действия, включающем не только рациональное, но и экспрессивное действие.

В-третьих, неофункционализм сохраняет присущий структурному функциона­лизму интерес к интеграции, не как к совершившемуся факту, а скорее как к социаль­ной возможности. Он признает, что отклонения и социальный контроль — реалии социальных систем. Неофункционализм заботит проблема равновесия, но этот инте­рес шире, чем структурно-функционалистский, включающий частичное и динамиче­ское равновесие. Присутствует нежелание рассматривать социальные системы с точ­ки зрения статического равновесия. В широком смысле равновесие рассматривается как точка отсчета для функционального анализа, а не как описательная характери­стика существования индивидов в реальных социальных системах.

В-четвертых, неофункционализм перенимает традиционный парсоновский упор на личность, культуру и социальную систему. Помимо значения для соци­альной структуры, взаимопроникновение этих систем также создает конфликт, являющийся постоянным источником как изменений, так и контроля.

В-пятых, неофункционализм рассматривает социальные изменения в процес­сах дифференциации в социальной, культурной и личностной системах. Таким образом, изменения создают не согласие и гармонию, а скорее «индивидуальные и институциональные искажения» (Alexander, 1985a).

[144]

Наконец, Александер утверждает, что неофункционализм «подразумевает при­верженность независимым от других уровней социологического анализа концеп­циям и теориям» (Alexander, 1985a, р. 10).

Александер и Коломи (Alexander and Colomy, 1990a) предъявили к неофунк­ционализму очень амбициозное требование. Они не рассматривали неофункци­онализм как скромную «разработку» или «пересмотр» структурного функциона­лизма, а скорее как его гораздо более серьезную «перестройку», в которой четко признаются расхождения с основателем (Парсонсом) и ясно высказывается отно­шение к другим теоретикам и теориям.¹ Предпринимались попытки объединить в неофункционализме концепции мэтров, как, например, посвященные материаль­ным структурам работы Маркса и воззрения Дюркгейма на символизм. В попыт­ке преодолеть идеалистический уклон парсоновского структурного функциона­лизма, особенно его акцент на таких макросубъективных явлениях, как культура, приветствовались более материалистические подходы. Структурно-функциональная тенденция делать упор на упорядоченность была встречена призывом к возобновле­нию связей с теориями социальных изменений. Что более важно, чтобы компенси­ровать макроуровневый уклон традиционного структурного функционализма, предпринимались попытки объединения представлений теории обмена, символи­ческого интеракционизма, прагматизма, феноменологии и т. д. Другими словами, Александер и Коломи попытались соединить структурный функционализм с ря­дом других теоретических традиций. Считалось, что такого рода перестройка воз­родит структурный функционализм и обеспечит основу для развития новой тео­ретической традиции.

Александер и Коломи признавали важное различие между неофункционализ­мом и структурным функционализмом:

Ранние функциональные исследования соответствовали... единственной, всеохватыва­ющей концептуальной схеме, которая связывала области специальных исследований в компактную совокупность. Эмпирические работы неофункционалистов, напротив, ука­зывают на свободно организованную совокупность, пронизанную общей логикой и об­ладающую рядом достаточно автономных «ответвлений» и «вариаций» на разных уров-. нях и в разных эмпирических областях (Alexander & Colomy, 1990a, p. 52).

Воззрения Александера и Коломи означают движение от парсоновской тенден­ции рассматривать структурный функционализм как большую всеобъемлющую теорию. Взамен они предлагают более ограниченную, более синтетическую, но при этом целостную теорию.

Однако, как отмечалось в начале главы, будущее неофункционализма было поставлено под сомнение тем, что его основатель и ведущий представитель, Джеф­фри Александер, объявил, что перерос неофункционалистскую ориентацию. Эта перемена мнения очевидна в заглавии его последней книги «Неофункционализм и после него» (Alexander, 1998a). В этой работе Александер утверждает, что одной

¹ Представляется, что эта точка зрения, по крайней мере отчасти, соответствует заявлению Тернера И Мариански (1988а) о том, что нсофункционализм имеет мало общего со структурным функцио­нализмом.

[145]

из его основных целей было (вос)создание легитимности и значимости парсоновской теории. В той степени, в какой неофункционализм преуспел в этом, Александер считает программу неофункционализма выполненной. Таким образом, он готов к тому, чтобы двигаться дальше Парсонса, дальше неофункционализма, хотя поясняет, что будущие его теоретические направления будут многим обязаны обеим теориям. Неофункционализм стал для Александера слишком ограничива­ющим, и теперь он считает его, как и собственное творчество, частью того, что он назвал «новым теоретическим движением». Он формулирует это следующим об­разом: «Я говорю о новой волне теоретического творчества, идущей дальше важ­ных достижений неофункционализма» (Alexander, 1998a, р. 228). Такая теорети­ческая перспектива, возможно, по сравнению с неофункционализмом будет иметь более синтетический характер, будет более эклектичной, заимствуя обширный набор теоретических ресурсов, и будет использовать эти синтетические и эклек­тичные ресурсы более подходящими способами. В частности, Александер стре­мится гораздо больше заниматься разработками в области микросоциологии и теории культуры.

Стоит заметить, что Александер (1998) стал больше интересоваться вопросом «гражданского общества», несмотря на то что данный вопрос не входит в сферу неофункционализма. Этот интерес Александера имеет значение как таковой, рав­но как и потому, что этот вопрос все более занимает социологию в целом (напри­мер, см. Cohen and Arato, 1992; Hearn, 1997; Seligman, 1993b). Для наших целей мы можем работать с данным Александером (1993, р. 797) определением гражданско­го общества как «сферы интеракции, институтов и солидарности, которая под­держивает жизнь обществ вне областей экономики и государства». В отличие от преобладающего интереса социологов здесь упор делается не на социальных инсти­тутах, а на том, что происходит вне этих институтов. По Александеру, гражданское общество содержит в себе как индивидуальный волюнтаризм, так и коллективную солидарность. С учетом угроз современного мира, а также широко распространен­ной несостоятельности различных институтов, многие теоретики социологии об­ратились к вопросу гражданского общества.

Несмотря на то что Александер стал развивать это направление недавно, его взгляд на гражданское общество представляет собой значительный шаг за преде­лы неофункционализма. Явно заимствуя структурнофункционалистские и нео-Функционалистские традиции, Александер в своей работе на тему гражданского общества также движется к новому теоретическому обоснованию. Независимо от судьбы этой работы, смена Александером теоретического направления ставит во­прос о будущем неофункционализма. В современной социологии изменения про­исходят быстро и, возможно, то, что было всего десять лет назад новым ярким Движением, сегодня становится частью нашей недавней истории.

Теория конфликта

Теорию конфликта можно рассматривать как созданную, по крайней мере отча­сти, в ответ на структурный функционализм и как следствие критики, которую мы обсуждали выше. Однако следует заметить, что теория конфликта имеет и другие

[146]

Джеффри Аллександер: автобиографический очерк

С самого начала моей научной жизни меня занимали проблемы социального действия и социального порядка, а также возможности таких подходов к этим проблемам, которые позволили бы избежать крайностей одномерного мышления. Я всегда был убежден, что жесткие дихотомии, важные как идеологические течения в демократическом обществе, можно преодолеть в теоретической сфере.

Мои теоретические убеждения впервые оформились в конце 1960-х-начале 1970-х гг., когда я участвовал в студенческих движениях протеста, будучи студентом Гарвардского колледжа и выпускником Калифорнийского университета в Беркли. Новый левый марк­сизм представлял собой интеллектуально привлекательную попытку преодолеть эконо­мизм вульгарного марксизма, пытаясь поместить современного человека в предше­ствующую эпоху. Поскольку он описывал взаимопроникновение материальных структур и культуры, личности и повседневной жизни, новый левый марксизм, которому мы на сча­стье или на беду во многом научились, обеспечил мне первый серьезный опыт на пути к теоретическому синтезу, отметившему мою научную карьеру.

В начале 70-х гг. меня перестал удовлетворять новый левый марксизм, отчасти из по­литических и эмпирических причин. Поворот нового левого марксизма к сектантству и насилию пугал и угнетал меня, в то время как Уотергейтский кризис продемонстрировал способность Америки к самокритике. Я решил, что капиталистические демократические общества обеспечивают возможности для принятия, плюрализма и реформ, которые не рассматривала даже новая левая версия марксистской мысли.

За этим стояли также более абстрактные теоретические причины отказа от марксист­ского подхода к синтезу. По мере того как я более глубоко стал заниматься классической и современной теорией, я понял, что синтез достигается скорее созданием составных терминов — психоаналитический марксизм, культурный марксизм, феноменологический марксизм, чем раскрытием центральных категорий действия и порядка. Фактически, нео­марксистские категории сознания, действия, общности и культуры были черными ящи­ками. Это понимание привело меня к традициям, обеспечившим теоретические ресурсы для создания нового левого марксизма. Мне повезло, что в выпускной работе мной руко­водили Роберт Белла и Нейл Смелзер, чьи идеи о культуре, социальной структуре и со­циологической теории произвели на меня неизгладимое впечатление и до сих пор про­должают меня интеллектуально подпитывать.

В «Теоретической логике в социологии» (1982-1983) я опубликовал результаты этой ра­боты. Идея этой многотомной работы начала зарождаться в 1972 г., после того как не­обычайная встреча с шедевром Толкотта Парсонса «Структура социального действия» по­зволила мне увидеть марксизм в новом свете и усомниться в нем. Позже под руководством Белла, Смелзера и Лео Лоуенталя я изучал классическую и современную теорию с уче­том этого нового подхода.

В «Теоретической логике» я стремился показать, что Дюркгейм и Вебер создали развер­нутые теории культуры, чем пренебрегал Маркс, и что Вебер фактически разработал пер-

источники, как, например, марксистскую теорию и работы Зиммеля в области социального конфликта. В 1950-х и 1960-х гг. теория конфликта обеспечила аль­тернативу структурному функционализму, но была вытеснена рядом неомаркси­стских теорий (см. главу 4). Действительно, одним из важнейших вкладов теории конфликта было создание основы для более промарксистских теорий, теорий, которые привлекли к социологии широкую публику. Основная проблема заклю­чается в том, что теории конфликтов никогда не удавалось достаточно дистанци­роваться от структурно-функциональных корней. Это скорее, структурный функ" ционализм, поставленный с ног на голову, нежели действительно критическая теория общества.

[147]

Джеффри Александер: автобиографический очерк (окончание)

вый социологический синтез. Однако я сделал вывод, что Дюркгейм в конце концов стал двигаться в идеалистическом направлении и что Вебер развил механистическое понима­ние современного общества. Я предположил, что следует рассматривать творчество Парсонса скорее как современную умелую попытку синтеза, а не теорию функционали-стского толка. В то же время Парсонсу также не удалось достаточно определенно следо­вать синтезу, из-за чего его теория стала чрезмерно формальной и нормативно обуслов­ленной.

В своей работе последнего десятилетия я попытался вновь создать схему синтеза, кото­рую считаю невыполненным обещанием раннего творчества. В работе «Двадцать лекций: социологическая теория после Второй мировой войны (Alexander, 1987) я утверждал, что различия, проводимые в постпарсоновской социологии — между теориями конфликта и порядка, микро- и макроподходами, структурными и культурными воззрениями — не пло­дотворны. Эти классификации заслоняли основные социальные процессы, как, напри­мер, постоянная игра упорядоченности и конфликта и двойственные измерения обще­ства, которые всегда переплетены.

Моей реакцией на эту тупиковую ситуацию был возврат к идеям Парсонса (Alexander, 1985b; Alexander & Colomy, 1990a) и к ранней классике (Alexander, 1988a).

В то же время, пытаясь продвинуть теорию в новом, «постпарсоновском» направлении, я стремился выйти за пределы классической и современной теории. Встречи с сильной группой феноменологов на моем родном отделении в университете Лос-Анджелеса, осо­бенно с Гарольдом Гарфинкелем, стали важным стимулом. В работе «Действие и его окру­жение» (Alexander, 1987), которую я до сих пор считаю своей самой важной теоретической работой, я изложил принципы нового объединения микро-макросвязей..

Я также сконцентрировался на разработке новой теории культуры. Раннее знакомство с работами Клиффорда Джитца убедило меня в том, что традиционные соционаучные под­ходы к культуре имеют слишком ограниченный характер. С тех пор на мой подход сильно повлияли семиотика, герменевтика и постструктуралистская мысль. Включая несоциоло­гические теории, я пытался выработать теории о символических кодах и значениях, раз­личными способами пронизывающих социальную структуру (см. Alexander, 1988a).

Я считаю, что движение к теоретическому синтезу подталкивается событиями мирового масштаба. В посткоммунистическом обществе представляется важным разработать мо­дели, помогающие нам понять наши сложные, многообразные и все же хрупкие, демо­кратии. В настоящее время я работаю над теорией демократии, акцентирующей обще­ственное измерение, которое называется «гражданским обществом». Я публикую ряд очерков, критикую растущий релятивизм человеческих исследований. Хотелось бы ве­рить, несмотря на множество свидетельств обратного, что прогресс возможен не только в обществе, но и в социологии. Такого прогресса можно достичь, лишь придерживаясь многоразмерного и синтетического взгляда на общество.