Вариации Перевод Г. Шмакова

Ты здесь, со мной, и вновь в твоем дыханье

я чую воскурений древний дым,

я слышу лиру, и в воспоминанье

опять встают Париж, Афины, Рим.

Дыши в лицо, пусть кружат роем пчелы,

сбирая с кубков олимпийских дань,

полны нектара греческие долы,

и Вакх, проснувшись, будит смехом рань.

Он будит утро золотой Эллады,

сжимая тирс, увенчанный плющом,

и славят бога пляскою менады,

дразня зубами и карминным ртом.

Вакханки славят бога, тают росы

вокруг костра, рассвет жемчужно-сер,

и от огня румяней рдеют розы

на пестрых шкурах бархатных пантер.

Ликуй, моя смешливая подруга!

Твой смех — вино и лирные лады,

у Термина он треплет ветром юга

кудель длинноволосой бороды.

Взгляни, как в роще бродит Артемида,

сквозя меж листьев снежной наготой,

как ищет там Адониса^[18] Киприда,

с сестрою споря нежной белизной.

Она как роза на стебле, и нарды

в себя вбирают пряный аромат,

за нею мчатся свитой леопарды,

за ней голубки белые летят…

* * *

Ты любишь греков? Ну, а я влюбленно

смотрю в таинственную даль веков,

ищу галантных празднеств мирт зеленый,

страну Буше^[19] из музыки и снов.

Там по аллеям шествуют аббаты,

шепча маркизам что-то на ушко,

и о любви беспечные Сократы

беседуют лукаво и легко.

Там, в изумрудных зарослях порея,

смеется нимфа уж который год

с цветком аканта, мрамором белея,

и надпись Бомарше^[20] на ней живет.

Да, я люблю Элладу, но другую,

причесанную на французский лад,

парижскую нескромницу, живую,

чей резвый ум на игры тороват.

Как хороша в цветах, со станом узким

богиня Клодиона^[21]! Лишь со мной

она лопочет тихо по-французски,

смущая слух веселок болтовней.

Без размышлений за Верлена разом

Платона и Софокла б я отдал!

В Париже царствуют Любовь и Разум,

а Янус власть отныне потерял.

Прюдомы и Омé^[22] — тупы и грубы,

что мне до них, когда Кинрида есть,

и я тебя целую крепко в губы

и глаз не в силах от тебя отвесть…

* * *

Играет мандолина, звуки, плача,

влетают в флорентийское окно…

Ты хочешь, как Панфило^[23] у Боккаччо,

тянуть глотками красное вино,

шутя, внимать соленым разговорам

поэтов и художников? Смотри,

как сладко слушать ветреным сеньорам

о шалостях Амура до зари.

* * *

Тебе милей Германии просторы?

Песнь соловья, луны белесый свет?

Ты будешь Гретхен, чьи лазурны взоры, —

навеки ими ранен твой поэт.

И ночью, волнами волос белея

в лучах сребристых, на крутой скале,

красавица русалка Лорелея

нам пропоет в сырой туманной мгле.

И Лоэнгрин предстанет перед нами

под хмурым сводом северных небес,

и лебедь, по воде плеща крылами,

напомнит формой шеи букву «S».

Вот Генрих Гейне; слышишь, как в дремоте

о берег трется синеглазый Рейн,

и, с белокурой гривой, юный Гете

пьет чудо лоз тевтонских — мозельвейн…

* * *

Тебя манят земли испанской дали,

край золота и пурпурных цветов,

любовь гвоздик, чьи лепестки вобрали

пылающую кровь шальных быков?

Тебе цветок цыган ночами снится?

В нем андалусский сок любви живой, —

его дыханье отдает корицей,

а цвет — багрянец раны ножевой.

* * *

Ты от востока не отводишь взора?

Стань розою Саади^[24], я молю!

Меня пьянят шелка и блеск фарфора,

я китаянок, как Готье, люблю.^[25]

Избранница, чья ножка на ладони

поместится! Готов тебе отдать

драконов, чай пахучий, благовонья

и рисовых просторов благодать.

Скажи «люблю» — у Ли Тай-бо^[26] немало

подобных слов, его язык певуч,

и я сложу сонеты, мадригалы

и, как философ, воспарю меж туч.

Скажу, что ты соперница Селены,

Что даже небо меркнет пред тобой,

что краше и милей богатств вселенной

твой хрупкий веер, снежно-золотой.

* * *

Шепни «твоя», явясь японкой томной

из сказочной восточной старины,

принцессой, целомудренной и скромной,

в глазах которой опочили сны,

той, что, не зная новшеств Ямагаты^[27],

под пологом из пышных хризантем,

сидит недвижно в нише из агата,

и рот ее загадочен и нем…

Или приди ко мне индусской жрицей,

справляющей таинственный обряд,

ее глаза — две огненные птицы,

пред ними даже небеса дрожат.

В ее краю и тигры и пантеры,

там раджам на разубранных словах

все грезятся плясуньи-баядеры

в алмазах и сверкающих камнях.

Или явись смуглянкою, сестрою

той, что воспел иерусалимский царь,^[28]

пускай под нежной девичьей ступнею

цикута с розой расцветут, как встарь…

Любовь, ты даришь радости любые!

Ты скажешь слово — зеленеет дол,

ты чарами заворожила змия,

что древо жизни некогда оплел.

Люби меня, о женщина! Какая

страна твой дом — не все ли мне равно!

Моя богиня, юная, благая,

тебя любить мне одному дано.

Царицей Савской^[29], девой-недотрогой

в моем дворце, где розовый уют,

усни. Рабы нам фимиам зажгут,

и подле моего единорога,

отведав мед, верблюды отдохнут.