И он же – Нефер-Хеперу-Ра Уен-Ра

Вот что рассказал мне наш известный египтолог профессор Ю. Я. Перепелкин:

– … Вы смеетесь, а я спрашиваю: что есть археология в ряду других наук? Тоже наука? Неоспоримо. Как дважды два – четыре? Вроде бы и – да, и – нет. Нам, египтологам, далеко ходить за странными примерами и не надо. Извольте…

В начале нашего века в Долине царей – близ Фив – был обнаружен тайник. Здесь, под землей, был установлен саркофаг. На саркофаге – как обычно это было принято у древних египтян – надписи, надписи… Много надписей. Из этих надписей мы узнаем, что люди, похоронившие того, кто лежал в саркофаге, думали, что похоронили царя Наф-Хуру-Ра, он же – Эхнатон и он же – Нефер-Хеперу-Ра Уен-Ра… Верно, это супруг повсеместно знаменитой царицы Нефертити, как называют ее на университетских скамьях, а точнее – Нафтиты, а еще точнее – Нефрэт…

Кроме саркофага, в тайнике находился катафалк царицы Тии – матери Эхнатона, точнее – Ахнаяти, а еще точнее – Эхнайота.

Итак, в тайнике только два имени: царицы Тии – на катафалке и четырех заупокойных кирпичах – и царя Наф-Хуру-Ра – на саркофаге. Значит, царь был погребен здесь после его безвременной кончины?

Мумия сильно испорчена водами, проникшими в тайник. Однако четко выделялся затылок, как и на его скульптурных изображениях. Все могли убедиться также в том, что и таз соответствует описаниям (широкий, почти женский), и рост небольшой, и конечности тонкие… Словом, настоящий Эхнатон, настоящий Ахнаяти, Эхнайот. О чем и свидетельствует надпись! Надпись на саркофаге. Археология как бы говорит: да, здесь лежит Эхнатон, Ахнаяти, Эхнайот!

Но вот является медицина – и рушится явное. Медицина утверждает: нет, это не Эхнатон, ибо, судя по суставам, этому всего двадцать три – двадцать четыре года. Сколько же было лет Эхнатону, когда он умер? Лет тридцать пять. Это вполне вероятно, если учесть, что он мог воцариться лет семнадцати, а царствовал он столько же. Куда же девать разницу в десять с лишним лет?

Суставы, выходит, против Эхнатона. Суставы за то, чтобы мумию приписать фараону Сменхкара, точнее – Семнех-ке-рэ. А надпись в тайнике гласит: здесь почиет Эхнатон. И люди, захоронившие мумию, видимо, не сомневались в том, что это – Эхнатон. Именно Эхнатон… Умерший на радость своим врагам…

Я понимаю, что ни у вас, ни у меня не возникает мучительная дилемма: археология или медицина? Но в случае с мумией, найденной в тайнике, где имеется вывеска «Эхнатон», вдруг встает вопрос: медицина или археология? На чьей стороне правда?

Какова, по-вашему, альтернатива?

Или ее нет вовсе?

Тогда позволительно спросить: что же есть?

 

Исторические рассказы

 

Фараон и воры

 

Вот небольшая история, почти в том виде, как сообщил ее фиванский писец, «весьма ловкий пальцами» Хемаус-Инени. Свиток его папируса, покрытый письменами за четырнадцать веков до нашей эры, был обнаружен египетским археологом Абд-эль-Даудом.

Шел четвертый год правления живого божества Аменхотепа Четвертого, более известного под именем Эхнатона – жизнь, здоровье, сила!

Вскоре после того, как великий Нил вернулся в свои пределы, к землепашцу Тхутинахту явился его друг Певеро.

Был этот Певеро и высок, и костляв. На висках у него треугольные впадины. Под глазами два углубления. Взгляд его блуждал, точно взгляд одержимого. Можно было подумать, что его преследуют стражники номарха, у которого Певеро состоял чеканщиком по золоту, серебру и меди.

Певеро торопился, точно бегемот на водопой. Он торопился и поэтому отказался даже от пива.

Он сказал так:

– Тхутинахт, ты мой друг. И ты знаешь, что я один. Совсем один, как оазис в великой пустыне запада.

Он говорил эти слова, а взгляд его блуждал, как взгляд раба, бежавшего из нубийских золотых копей. Певеро говорил так:

– Тхутинахт, друг мой, я должен показать тебе нечто. И тогда ты поймешь, кто такой Певеро, высохший от горя и слез.

Тхутинахт едва доставал головой до плеч Певеро. Был землепашец этот слаб телом – вместилищем Ба, ибо жилось ему не слаще, чем перепелу в когтях у сокола, рыболову под брюхом крокодила, охотнику в объятиях льва. С восхода и до захода солнца месил он грязь на поле. Он был опален зноем, и лицо его превратилось в подобие жареного мяса. Семья его жила в бедности. А сам он жевал кожу. Всего сорок разливов пережил Тхутинахт, но казался старцем: волосы его стали серебром, мускулы – золотом, и высохло тело его, как рыба на солнце.

Землепашец внимательно слушал своего друга и говорил про себя:

«Певеро теряет разум. Боги разгневались на него».

А Певеро говорил так:

– Ты не знаешь меня, Тхутинахт. Ты не знаешь меня. Поднялся я выше пирамиды Хуфу. Ибо успокоилась душа моя, жаждавшая отмщения. И стал я повелителем мертвого божества.

Тхутинахт разинул рот и усиленно прочищал мизинцем уши от грязи. Певеро говорил так:

– Я покажу тебе нечто. И ты увидишь себя как бы в сказке. И ты сможешь взять столько золота, сколько нужно.

Землепашец прочищал свои уши, дабы не пропустить ни единого слова. Певеро спросил:

– Тхутинахт, желаешь ли увидеть нечто такое, что удивительно?

Тхутинахт затрепетал от страха и все-таки сказал «да», потому что был беден и жаждал золота, много золота.

Тогда Певеро сказал так:

– Принеси клятву.

– Какую, Певеро?

– Если разгласишь мою тайну, пока я жив, пусть постигнет тебя… пусть постигнет…

– Что, Певеро?

– Мор! И тебя, и твою семью. Мор! И всех твоих близких до седьмого колена. Мор! Но это не все: пусть и ты и твоя семья лишитесь вечного блаженства на полях Иалу, если разгласишь мою тайну, пока я жив.

Землепашец вскрикнул, точно ухватил его за ногу прожорливый крокодил.

– Только не поля Иалу, Певеро! – взмолился он.

– Нет, только поля Иалу, Тхутинахт!

Землепашец дрожал и, дрожа, повторил клятву – всю, от слова до слова. Тогда Певеро сказал так:

– Я приду за тобой. Я приду сегодня. Приду, когда свет луны падет на вершину Рог.

И он оборотился спиной к своему другу и пошел от него прочь.

Когда стало совсем темно и свет луны упал на вершину Рог, Певеро явился к Тхутинахту. И повел он его на север, а потом на запад. Хотя и светила луна, а все-таки было темно и страшно.

Землепашец испуганно озирался вокруг. Ему мерещились тени великих фараонов. И он сказал так:

– Певеро, кости мои словно вода…

Ремесленник даже не обернулся. Он продолжал идти. Он двигался так уверенно, точно ему был знаком каждый локоть этой дороги…

Вот они миновали Долину великих храмов и усыпадьниц. Дважды обходили спящих стражников, охранявших некрополь. Певеро со своим другом направлялся в сторону Долины царей, но, не достигнув ее, свернул влево, к крутой и безжизненной горе.

– Мои кости как вода, – говорил дрожащий Тхутинахт.

– Не скули, словно пес! – прикрикнул на него Певеро. – Мы уже на месте.

И стал он возле белого камня.

Вокруг было тихо. Мерцали сонные звезды. Сонно светила луна. Спали даже боги во всем Верхнем и Нижнем Египте.

Певеро навалился на камень и сдвинул его в сторону. Зияющая дыра открылась под камнем, дыра чуть пошире мужских бедер.

– Ползи за мной! – приказал Певеро. И, улегшись на землю, превратился в большого червя. И червь этот пополз в дыру, что была чуть пошире мужских бедер.

Касаясь носом потрескавшихся пяток Певеро, Тхутинахт последовал за ним в дыру.

Долго ползли они. Казалось, остановится дыхание, потому что со всех сторон подступала земля. Она охватывала человека объятиями льва. Но вот стало просторно, можно было и вытянуться во весь рост.

Певеро пошарил рукой, нашел на положенном месте сверло, лучок и трут для добывания огня. Вскоре запылал факел. И землепашец увидел то, что увидел: обиталище усопшего бога, о котором слышал только краем уха. Тхутинахт упал наземь, потрясенный видом священных предметов.

– Встань! – приказал Певеро.

Тхутинахт подергал себя за нос, а потом поглядел на Певеро, чтобы удостовериться, что оба живы, что великий Ра не убил их в своем неистощимом гневе.

Певеро поднял факел, и глаза увидели то, что они увидели: позолоченную колесницу фараона; множество посуды из серебра и золота; множество сосудов из чистого алебастра и ляпис-лазури – вместилища для благовоний антиу и шасас, иуденеб и хасаит; носилки из эбенового дерева, инкрустированные золотом и разноцветным финикийским стеклом. И статуэтки стояли здесь из золота и электра – статуэтки Осириса…

Все это было подобно сну, подобно тому, как если бы житель Дельты вдруг увидел себя в горах далекой Нубии.

– А теперь, – сказал Певеро, – пройдем туда…

И Тхутинахт увидел пролом в стене. Землепашец колебался. Тогда первым пролез Певеро с факелом в руке, который чадил. А за ним Тхутинахт.

И здесь увидели глаза землепашца то, что увидели: в просторной усыпальнице стоял ковчег. Весь он был желтый, потому что был выкован из золота. Занимал ковчег почти все помещение в высоту, и в длину, и в ширину. И был Тхутинахт вдвое ниже ковчега.

Певеро зашел с правой стороны и толкнул ногою золотую дверь. И Тхутинахт упал на камни, потрясенный величием Вечного Покоя. И он запричитал:

– О бог наш Осирис! О владыка владык, покоривший мир!

И не скоро осмелился землепашец поднять глаза на золотые саркофаги, безжалостно вывороченные ломом Певеро.

Мумия великого божества валялась на полу, и золотой урей украшал ее лоб. Золотая маска божества была помята, словно старый медный таз.

– Что это? Что это? – в страхе вопрошал Тхутинахт.

Но Певеро молчал.

Золотой Осирис смотрел на Тхутинахта. Соколы из электра обратили свои клювы к Тхутинахту. Мумия великого божества, униженная до предела, скалила серые зубы, словно улыбалась Тхутинахту.

Певеро стал ногою на спеленатую грудь великого божества.

– Смотри, Тхутинахт, – сказал дерзкий Певеро, – это владыка Верхнего и Нижнего Египта, который поднялся к своему горизонту. Это то, что осталось от его величества фараона Аменхотепа – жизнь, здоровье, сила!.. Теперь он под моей ступней, и я, Певеро, топчу его!

Тхутинахт слушал его, раскрыв глаза выше бровей.

– Возьми, Тхутинахт, это золото, что вокруг, возьми электра, что вокруг, возьми все, что пожелаешь. И пусть мы будем могильными ворами!.. Возьми и этот великий знак – золотой урей. И соколов не оставляй – они пригодятся детям. Возьми и маску его величества – жизнь, здоровье, сила! И ты перестанешь есть кожу. Ты будешь питаться ягодичной частью барашков… Распеленай это мертвое божество и возьми себе все, что увидишь на нем.

Тхутинахт мучительно колебался. Пальцы его дрожали, подобно пальмовым листьям в вечерний день. Но взгляд его сделался жадным, и казалось, вот-вот набросится он на несметное богатство, лежащее вокруг.

Певеро сорвал золотой урей со лба мумии и бросил его к ногам землепашца.

– Ты трус! – вскричал разгневанный Певеро. – Все, что видят глаза, добыто моим трудом, Тхутинахт. Твоим трудом, Тхутинахт. Бери без страха все, и благо тебе будет.

– Я сделаюсь вором, я сделаюсь вором, – сказал Тхутинахт. – А я никогда не крал.

Певеро успокоил его:

– Ты возьмешь только свое. Это все наше, Тхутинахт. Этот человек, который подо мной, умертвил моего брата. По слову его сгноили в нубийских копях отца моего. По велению его отсекли мечом голову дяде моему. Он был лютым шакалом. Божественным шакалом. Он утопал в роскоши. А я ел кожу. И ты ел кожу. Так зачем ему эта роскошь и там, на полях Иалу?

Тхутинахт все еще колебался.

Певеро влез на опрокинутую крышку саркофага.

– Смотри, Тхутинахт, – говорил он, – этот мертвый бог так же сух, как и я, как и ты. По одному слову его сожрали брата моего крокодилы. Так зачем возлежать ему среди этой роскоши?

Тхутинахт понемногу приходил в себя. Он уже полагал, что надо унести с собою и золотой урей, и золотого Осириса, и соколов из электра…

– Слушай, брат мой, – говорил Певеро, возвышая голос, – я приходил сюда каждую ночь с тех пор, как прорыл этот ход. Я потешался над этой божественной мумией. Однако же надо, чтобы кто-нибудь знал, что я похитил. Прорыв ход, я выпустил на свободу Ка. Повернув мумию, я лишил своего вместилища Ба.

Тхутинахт принялся собирать разбросанные драгоценности. Он поспешно прятал их в кунжутовый мешок, что принес с собой Певеро. А Певеро тем временем, схватив свободной рукой тяжелый лом, долбил кварцитовый саркофаг. Он уже ничего не видел и не слышал. Он остервенело бил ломом, намереваясь превратить камень в мелкую пыль. Вдруг он обратил свой взор к алебастровым сосудам и ларцам из эбенового дерева. И он ринулся на них, как фараон на врагов.

Тхутинахт попытался унять Певеро, терявшего разум. Он попытался уговорить его покинуть это обиталище божества. Однако Певеро продолжал свое. А когда же Тхутинахт приблизился к нему, то чуть было не лишился головы – тяжелый лом просвистел на волосок от виска.

Тхутинахт схватил мешок и бросился к пролому в стене. С трудом обнаружил он в смежном покое подземный ход. И, вдохнув свежий воздух, текущий снаружи, пополз, словно червь, помогая себе носом, животом, ногами и пальцами рук. И он тащил за собой мешок. И уж не слышал ругательств помешавшегося Певеро…

Вот уже и звезды блеснули. Проглянуло ночное небо величиной с ладонь.

Тхутинахт задыхался. Он обливался потом. И прежде, чем высунуть голову из земли, внимательно прислушался. Все было тихо и там, внизу, в усыпальнице, и здесь, наверху, под небом…

На этом кончается свиток папируса, повествующий о двух, но далеко не единственных, могильных ворах древности, постоянно тревоживших царские усыпальницы Египта.

Что стало с Певеро? Разбогател ли Тхутинахт или же был схвачен фараоновой стражей? Об этом умалчивает история, изложенная нами так, как записал ее от начала и до конца фиванский писец, «весьма ловкий, пальцами» Хемаус-Инени…

1960

 

Тайна пирамиды Сехемхета

 

Несколько лет тому назад египетский археолог Мохаммед Закария Гонейм под толщей песка обнаружил пирамиду. Это было в Саккара, на виду величественной ступенчатой громады фараона Джосера.

Найденное каменное сооружение относилось к эпохе третьей династии египетских царей. Однако оно было не достроено; но что самое удивительное – алебастровый саркофаг Сехемхета, преемника Джосера, запечатанный по всем правилам, покрытый погребальными венками и в свое время установленный в каменной усыпальнице глубоко под основанием пирамиды, оказался пуст. Обследование показало, что гробница не пострадала от могильных воров. Так куда же девалась мумия?

Ответ на этот вопрос дает новый Саккарский папирус, найденный уже после трагической гибели М. 3. Гонейма.

Ниже приводится дешифрованный текст свитка, возраст которого равен четырем тысячам семистам годам. Я позволил себе сделать лишь небольшие вставки там, где значительно пострадали письмена.

Мудрейший Ненеби – царский зодчий и главный надсмотрщик над парасхитами, великий звездочет и певец – стоял перед храмом Ра, недалеко от пирамиды Джосера. Бескрайняя Западная пустыня, не успев еще накалиться ввиду раннего утра, была милостива к плодородной долине Хапи и не дохнула еще на нее смертоносным дыханием зноя.

Ненеби смотрел на творение зодчего Имхотепа, а слух его был поглощен криками надсмотрщика и посвистами кнутов, которые доносились оттуда, где сооружалась новая красавица, готовая затмить пирамиду Джосера. Фараон Сехемхет, что значит Могучий Телом, – жизнь, здоровье, сила! – поручил величайшему после Имхотепа зодчему Ненеби строительство своего горизонта, в который готовился подняться, подобно Осирису.

Ненеби был и плечист, и высок. На лбу его множество морщин – одна из них находила на другую. Но глаза ученого сияли, как у молодого воина, точно обсидиановые глаза у золотой птицы Нехебт в храме Ра.

Здесь в состоянии созерцания и глубокого раздумья и застал его царский скороход по имени Ха. Это был сильный человек. Ноги его, словно крылья сказочной птицы. Ха не шагает, а летит.

И сказал Ха, поклонившись мудрейшему Ненеби:

– Его величество фараон Сехемхет – жизнь, здоровье, сила! – повелел передать тебе свое благоволение и пожелание львиного здоровья.

– Жизни ему, здоровья ему, сил ему! – воскликнул ученый.

– Ненеби, великий Сехемхет – жизнь, здоровье, сила! – желает видеть тебя и говорить с тобой.

Ненеби был удивлен.

Что случилось?

Почему в такой ранний час понадобился он его величеству фараону?

И спросил Ненеби:

– Не болен ли великий владыка?

– Болен, – ответил Ха. – Он не спал эту ночь, – ответил Ха. – Кожа его сделалась совсем как золото, – ответил Ха.

Ученый задумался. Он думал так крепко, что казалось, не здесь он, а очень далеко, в стране нубийцев или стране шумеров. Пока он думал, бойкий Ха вытащил занозу из ноги. Была та заноза с мизинец, и ни один из царских скороходов не смог бы стерпеть ее.

– Я иду, – сказал Ненеби, точно просыпаясь ото сна.

– Он ждет, – ответил Ха. – Он желтый, как золото, в своем золотом зале, высоком, как небо.

– Иду, – сказал Ненеби.

И он заторопился вместе с Ха.

Ненеби предстал перед живым богом. И сказал ему фараон.

– Я звал тебя, Ненеби. Я ждал тебя, Ненеби. Я думал над твоими словами, Ненеби. Ты говорил, Ненеби, очень резко. Но ты не лгал, Ненеби?..

И ответил Ненеби так:

– Великий царь, я положил себе за твердое правило не лгать. Не лгать, даже если это неприятно тебе, божественному владыке. Правило это весьма обременительное. С ним трудно. С ним очень трудно жить.

Его царское величество выглядел изнуренным. Он выглядел весьма изнуренным. Ему приходилось делать большое над собой усилие, чтобы уловить хотя бы малейшее несоответствие между словами придворного ученого и выражением его лица. Красноватые глаза фараона еще больше покраснели после бессонной ночи. Он был как золото, а глаза точно сгустки крови…

Ненеби говорил:

– Мы, твое величество, живем не во времени Нармера. Миновали и годы Небка. Фараон Джосер пронесся по земле на своей золотой колеснице к долине Иалу. Мы живем в просвещенный век твоего величества. Мы научились считать звезды, как никогда раньше. Мы проникли в тайны великой Хапи и точно определяем день ее разлива. Строение человеческого тела открыто для нас, как небо перед очами. Мы достигли совершенства в бальзамировании. Даже шумерам далеко до нас!.. И вот я спрашиваю твое величество: неужели подобает нам строить громады никому не нужных пирамид? Разве воскреснет когда-нибудь тот, кто пролежал семьдесят дней в растворе чистого натрона, чьи внутренности, высушенные и набальзамированные, лежат в конопах? Рэзме мумия способна ожить, подобно Осирису?

– Я думал об этом, – сказал фараон, морщась, как от зубной боли. – Я думал все время после нашей беседы.

Ученый продолжал:

– Человеческое тело, великий царь, исполнено величайшей гармонии. Его Ка живет в нем же. Ка словно вода в сосуде. Когда человек умирает, его Ка испаряется, будто водяной пар. И пропадает. Никто не видел, твое величество, чтобы пыль обретала душу. Душа умирает вместе с живым существом. Разве ты можешь опровергнуть эту истину?

Фараон колебался. Он не мог сказать ни «да», ни «нет».

– Нет! – ответил за него ученый. – Вот нагляднейший пример. Фараон Джосер приказал зодчему Имхотепу соорудить пирамиду, равной которой нет в подлунном мире. Его божественная мумия была перенесена в вечную усыпальницу. Несметная толпа народа исполнила священный танец May. Чем все это кончилось? Джосер не только не воскрес, но мумия его бессовестно ограблена и уничтожена могильными ворами. Подумай над этим, твое величество.

Фараон сказал:

– Если послушать тебя, Ненеби, то египтяне должны бросать своих покойников шакалам.

Ненеби вздохнул:

– Разве шумеры выбрасывают мертвецов?

– Не знаю, – ответил фараон. – Ты, кажется, забываешь, Ненеби, что Египет один в подлунном мире.

Ученый воскликнул:

– Тем более! Тем более не следует нам подавать пример невежества. Когда в человеке прекращается борьба огня с водою, он умирает. И Ка его тоже умирает. И всего справедливее предавать его земле или воде. Твое величество обессмертит свое имя в веках, если откажется от дорогостоящей пирамиды и подаст великий пример просвещенного погребения. А иначе – подумать только, великий царь! – мы обратим Египет в страну сплошных пирамид и великих мертвецов. Разумно ли это? Надо, чтобы кто-нибудь подал пример! Надо, чтобы кто-нибудь стал наимудрейшим! Пусть Джосер не понял этого. Но ты – великий царь! Ты живешь в просвещенный и великий век! Не надо оглядываться назад, на царственных предков. Надо смотреть вперед, где зарождаются новые поколения и жизнь, полная неведомых тайн. Человек живет в своих подвигах, а не в высохшей мумии с золотой маской.

Фараон по юношеской привычке грыз ногти.

– Ты забываешь, Ненеби, – произнес живой бог, – что фараоны происходят от Ра. И они не подвластны земным законам.

Ненеби беззвучно рассмеялся. Фараон насупился.

– Ты разговариваешь с владыкой Египта, – сказал он грозно.

Ненеби пал к его ногам.

– Ты очень умен, твое величество, – сказал ученый, не поднимая глаз. – Ты очень мудр. И мне трудно спорить с тобой. Я твой раб, и мой долг – наблюдать за строительством пирамиды. Я клянусь, что она затмит громаду Джосера. Она будет красивее шумерских девушек.

Фараон улыбнулся. Ученый продолжал:

– Я возвел четыре ступени над фундаментом. Рабы и днем, и ночью ставят камень на камень. И днем, и ночью скрежещут полозья и мычат быки. Несметное число мер песка подвезено к пирамиде. Когда будет убрана эта песчаная насыпь, перед взором откроется нечто, по сравнению с чем померкнет гробница Джосера. Мы затмим ее пропорцией форм. Все это будет сделано. Но я еще и еще раз спрашиваю тебя: во имя чего? Чтобы и тебя постигла участь Нармера, Небка, Джосера? Чтобы шарили по твоей божественной мумии грязные руки грабителей?

Его величество сжался, точно ему стало холодно. Он молчал. Он долго молчал.

Ненеби говорил:

– Я не хочу убеждать тебя. Я все сказал еще в прошлом году, когда твое величество изволило беседовать со мной в продолжение долгих ночей. Я, твое величество, продиктовал писцу завещание. Я наказываю своим сыновьям предать меня великому, жизнетворному Хапи.

Фараон сказал:

– И ты станешь добычей крокодилов?

– Я избегну грабителей!

Фараон сказал:

– Ненеби, я позвал тебя не ради новой беседы. Во мне созрело твердое решение, и я желаю довести его до твоего слуха. У меня болит правый бок. Горькая желчь на языке моем. И тело мое желтеет и холодеет. Врачи не в состоянии исцелить меня. Я повелел главному жрецу храма Ра предать мое тело Хапи. Он очень недоволен этим. Однако он не смеет ослушаться. Я повелел своему писцу написать мою волю на папирусе и высечь такие же письмена в храме Ра.

Фараон умолк. Он был в поту. Он был мокрый от пота.

Ученый благоговейно опустился на колени и поцеловал край одеяния живого бога.

Он был очень рад. Он был очень рад.

…И все-таки вышло все не совсем так, как завещал фараон Сехемхет, повелитель Верхнего и Нижнего Египта.

Саккарский папирус, известный теперь под номером 768, следующим образом излагает заключительную часть истории, раскрывающей тайну пирамиды Сехемхета:

«И вот живой бог покинул землю. Угас золотой урей на его царственном лбу. И как повелел он, был обернут в широкие пелены. Тело его, не испытавшее бальзамирования, было тайно предано великой реке Хапи.

Рабы, опускавшие усопшего фараона в холодную Хапи, были приведены к вечному молчанию. Вскоре пустой алебастровый саркофаг, запечатанный всеми печатями, был перенесен в погребальную камеру, вырытую в скале под недостроенной пирамидой. И был исполнен священный танец May. Главный жрец храма Ра освятил вход в камеру и запечатал его царскими печатями…»

Пирамида так и осталась недостроенной. Тайна ее теперь уже не тайна. Однако стараниями жрецов, верных своему делу, выросли новые громады – пирамиды Хуфу и Хефра, Сахура и Ниуссера, Нефериркара и Неферефра идругие.

1961