Замечания на отзыв журнала «Колокол» к Кавказскому епископу Игнатию

Издатель «Колокола» в отзыве своем Кавказскому епископу Игнатию прежде всего произносит имя Христа, Спасителя человеков, с насмешкою. Достоин глубокого сожаления тот человек, который питает в себе такого рода чувство к своему Искупителю и Богу. Тот, кто приемлет наругание близ Искупителя своего и Бога, должен считать себя счастливцем в духовном отношении (Мф. 5. 11). Господа современные Ему ругатели называли плотником и сыном плотника: отчего ж епископу Игнатию не выслушать с христианским расположением духа название «сапер»? У сапера главное орудие — топор, а занятие — по преимуществу занятие плотника.

Биографические сведения, доставляемые «Колоколом» о епископе Игнатии, вполне ложны. Игнатий не служил в саперах. По получении образования в Инженерном училище, он только в течение шести месяцев находился в числе Инженерных офицеров при постройке Динабургской крепости; затем, уволившись от службы, обратился в монастырь, будучи 20 лет от роду, в 1827 г. Добровольно вступая в монастырь, он вместе с этим добровольно отказался от права иметь крестьян по наследству и от права приобретать их. Игнатий никогда не был настоятелем московской Сергиевской Лавры и не был знаком с московскими набожными дамами, а в течение 24-х лет был настоятелем Сергиевой пустыни [е] близ Петербурга. Быв настоятелем пустыни, Игнатий доставил многим лицам крестьянского и мещанского сословия переход в свободное сословие, — доставил при посредстве ходатайства и при посредстве своих денег: значит, тратя деньги и усилия на такой предмет, Игнатий фактически доказывал свое сознание, что свобода, правильно понимаемая и употребляемая, есть благо для человека. На такие издержки израсходовано несколько тысяч рублей. Когда Игнатий вступил в управление Кавказскою епархиею, то одним из первых его действий было соглашение с Палатою Государственных Имуществ о замене штатных служителей при Кавказском Архиерейском доме денежным взносом. Игнатий согласился принять за каждого служителя половину той годичной цены, за которую нанимается рабочий в Ставрополе. Это дело было представлено Князем наместником Кавказским Государю Императору и удостоено Высочайшего утверждения.

Издатель «Колокола» столько же несправедлив к статье епископа Игнатия, сколько несправедлив к лицу. Статья Епископа — не что иное, как воззвание к Кавказскому духовенству, домашний епархиальный документ, неизвестный публике. Осыпая Епископа ругательствами, «Колокол» осыпает Воззвание клеветами. Неосновательность этих клевет тотчас обнаружилась бы для каждого, если б Воззвание было известно. Такое поведение «Колокола» — не новость в церковной истории. Так, например, партия папистов осыпала клеветами поведение и писания Константинопольского патриарха Фотия [ж] за то, что он с энергиею действовал против папистов; не забыто в числе порицаний, что Фотий был до патриаршества придворным сановником: почему ж представителю якобинскому не осыпать ругательствами и клеветами епископа Игнатия за то, что он осмелился отверсть уста свои против партии и замыслов якобинских?

«Колокол» говорит, что «Архиерей Игнатий восстает против прогресса, глумится над тем, что академия употребляет это слово, и оканчивает апологией рабства, доказывая, что нет счастливее состояния, как крепостное право» [1247]. В Воззвании епископа слово «прогресс» вовсе не упомянуто. Если под именем прогресса разумеется преуспеяние человечества в христианстве, в добродетели, в науках, в искусствах, то Игнатий сочувствует от души такому прогрессу. Но он враг якобинского прогресса, который стремится к преуспеянию в безбожии, безнравственности, к отвержению всех властей и законов, к гибели человечества нравственной и гражданской.

О крепостном праве обстоятельно изложено в Воззвании, что крепостное право несовременно, что уничтожение его есть совершенная необходимость. Правда, в Воззвании выражено желание, чтоб уничтожение крепостного права совершено было правительством, при сохранении спокойствия в государстве, а не народным бунтом вследствие якобинских возгласов. Это-то и не нравится партии, которой представитель заграничный звонит в возмутительный колокол и призывает крестьян к топорам.

«Колокол» называет Воззвание Епископа доносом. Донос делается о чем-либо неизвестном. Но воззвание сделано тогда, когда якобинская статья была перепечатана в С.-Петербургских и Московских «Ведомостях», огласилась, следовательно, по всей России. «Воззвание» сделано по настоятельной местной потребности и, как выше сказано, единственно к духовенству Кавказской епархии. Епископ сердечно желает, чтоб события доказали, что такое Воззвание было лишним, а якобинские статьи безвредны. Надо дождаться, что скажут события [1248]. Между сеятвой и жатвой проходит известное время. В Воззвании имя архимандрита Иоанна вовсе не упомянуто: его оглашает издатель «Колокола» и, может быть, несправедливо, потому что статьи «Собеседника» не подписаны сочинителем [1249]. — Статья «Колокола» есть, в полном смысле донос и ябеда на епископа Игнатия.

«Колокол», доказав решительное невежество епископа Игнатия именно потому, что он был сапером, принимает на себя скромную обязанность быть его наставником и научает Епископа, как ему следовало объяснить 20–23 стихи 7-й главы из Первого послания к Коринфянам святого апостола Павла. Дивное явление! Ругатель Христа и враг Его принимается объяснять учение Христово. Примером ему, конечно, послужила дерзость того врага Божия, который осмелился Самому Вочеловечившемуся Слову Божию объяснять Слово Божие (Мф. 4. 6). В Воззвании показаны различные переводы текста с объяснением текста святым Иоанном Златоустам. Из этого объяснения видно, что славянский перевод со всею точностию выражает мысль Апостола. Епископ Игнатий, признавая совершенною обязанностию своею последовать правилу Православной Церкви, воспрещающему объяснять Писание по произволу и повелевающему неуклонно держаться объяснения, сделанного Писанию святыми Отцами [1250], считает непременным долгом своим последовать объяснению упомянутого текста св. Иоанном Златоустам и потому отказывается от внимания объяснению и наставлению, которые предлагает «Колокол». Если б издателю «Колокола» были известны греческий и латинский языки, то он увидел бы, что при объяснении приняты в соображение греческий текст с переводом латинским весьма точным (смотр. Novum Testamentum Graece et Latine. Parisiis MDCCCXLII); он остановился бы дать совет о совещании с французским переводом Нового Завета, так как французский язык по своей конструкции никак не может удовлетворить потребности точнейшего перевода, а по необходимости должен прибегать к парафразу. В немецком переводе Нового Завета Лютером в точности передана мысль греческого текста [1251].

«Колокол» обвиняет Игнатия в том, что он признает якобинское учение подкапывающим Престол (Государя), Алтарь (т. е. Церковь) и проч. Это вполне справедливо: Игнатий имеет эти убеждения и останется при них и на Кавказе, и в Камчатке, и на Алеутских островах. Крестьянский вопрос в системе якобинцев только стоит на первом плане, служа ширмою, за которою скрываются другие вопросы. Якобинцы домогаются захватить в свои руки верховную власть, чего они домогались во Франции и достигли. На клич о свободе обольстились многие добрые люди, многие аристократы: узнали свою ошибку уже на эшафоте. На эшафот, сверх чаяния своего, должны были вступить и жирондисты. События, допущенные произвольно, влекут за собою насильно другие события, на которые не рассчитывали и которых не предвидели зачинщики первых событий. Таков закон последовательности фактов.

«Колокол» называет Воззвание епископа Игнатия памфлетом. Это наименование никак не может принадлежать Воззванию. Воззвание написано в самом серьезном тоне, испещрено, так сказать, цитатами из Священного Писания и святых Отцов. Отзыв «Колокола» к Епископу должен неотъемлемо носить имя памфлета, как представляющий собою сплошные ругательство и клевету. «Колокол» справедливее бы поступил, если б назвал учение, изложенное в Воззвании, учением решительно противоречащим учению и целям якобинцев. А в этом-то и заключается существенная причина колокольного гнева! Тут не сапер виноват! Не беседы на французском языке с дамами неприятны для господ строжайшей нравственности! Тут виноват обличитель якобинской системы, якобинских намерений. Якобинцы особенно не терпят обличения. Они любят действовать втихомолку, под личиною и личинами, убаюкивая и усыпляя свои жертвы. При таком образе действия они рассчитывают на верный успех, и тот — преступник, достойный всех казней, кто заметил бы и открыл их действия. Издатель «Колокола» говорит о себе в множественном числе, как бы невольно изобличая партию: «Мы никогда не имели большого доверия к архиереям из саперов!», называет их «скверными понтифексами». Всякий может ясно видеть, что тут ложь, а не истина, — не недоверие, а исступленная ненависть: в России не было архиерея из саперов, а были из военных людей самые достойные святители: Митрополит Киевский Петр Могила вступил в монашество, оставя военную службу. Святой апостол славянский, Мефодий епископ, провел молодость в военной службе. Святой Димитрий Ростовский — сын сотника, дворянин. Они с ревностию противостояли современным, враждебным Церкви, учениям. Не указал, впрочем, «Колокол», к кому из современных епископов он имеет доверенность.

На столбцах громкого журнала обильно расточаются ругательства на Митрополитов Филарета, Григориям и других иерархов Русской Церкви. Какая бы тому была причина? Они не были саперами! Причина ругательств заключается в том, что эти пастыри — глубокие христиане, произносящие учение, вполне противоположное учению «Колокола», учение, которое действует на умы и сердца, оставляя за «Колоколом» одно поверхностное действие на слух. Как не приходить в негодование звонящему без умолку в «Колокол» и нетерпеливо ожидающему последствий звона! Христианское учение благонамеренных пастырей обличает пустоту звона, может сделать тщетным самый звон. Звон сначала заинтересовал новостию своею; но вскоре явилось общее сознание, что «Колокол» пустейший журнал. Кто знаком с петербургскими сплетнями якобинского кружка, тот найдет их напечатанными в «Колоколе». Начало журнала, как и якобинства, есть ложный образ мыслей; оружие его — софизмы, ирония, ругательство; характер — исступленная дерзость, отвержение правды, любви, приличия, благопристойности. Он может действовать увлечением на слабоумных: силы убеждения в нем нет. Напротив того, всякий основательный человек тотчас поймет, как «Колокол» понимает свободу и как пользуется ею, — поймет, что народ, руководимый таким исступленным руководителем, непременно должен прийти в смятение, взяться за топоры и ножи. «Колокол» — открытый враг и ругатель Христа и христианства. Ненависть «Колокола» к христианскому пастырю есть величайшая похвала для пастыря; напротив того, похвала «Колокола» пастырю была бы величайшим для него бесчестием. Христианский пастырь не иначе может заслужить одобрение «Колокола», как изменою Христианству.

«Колокол» обвиняет Игнатия в том, что он уподобляет академию, преимущественно же автора «Слова о освобождении крестьян», «волкам, являющимся в одежде овчей». Игнатием приведены слова Евангелия и объяснение их святыми Отцами в том святом смысле, какой слова имеют в Евангелии, которым всякое лжеучение и все лжеучители, прикрывающиеся личиною истины, именуются волками, одеянными в овечью кожу, а не в том характере безумного ругательства, направленного будто бы на лице, который дает им «Колокол». О лице нет ни одного слова в Воззвании, а указывается единственно на журнал — «Собеседник», в который ворвались якобинского направления статьи. Игнатий изложил учение святых Отцов Православной Церкви о различении ложных и пагубных мыслей от мыслей правильных и добрых. При этом изложении не упомянуты им ни академия, ни автор «Слова», а сказано вообще о лжеучении и указано на статьи, написанные в направлении якобинском, что они принадлежат к пагубному лжеучению и, в смысле Евангелия, суть волки хищные, одеянные в овечью кожу [1252]. Игнатий и теперь остается при этом убеждении.

«Колокол» выставляет себя защитником Духовной академии и автора статей, а Игнатия врагом их. Справедливо ли то и другое? Может ли «Колокол» быть защитником Духовной академии, когда академия старается упрочить и развить христианство в отечестве, а «Колокол» старается уничтожить христианство? Это коварная увертка, посредством которой «Колокол» усиливается восстановить академию против епископа Игнатия. Напротив того, епископ Игнатий ревностно сочувствует преуспеянию духовного образования и источникам его, Духовным академиям; он до шестнадцатилетнего возраста обучался Закону Божию, русской словесности, латинскому языку у профессоров Вологодской семинарии, воспитанников Московской академии. Игнатий, практически знакомый с состоянием христианства в России, ревностно желает, чтоб Духовные академии преуспевали, совершенствовались, процветали более и более: на них основано духовное благосостояние Церкви; на них лежит обязанность противостать бесчисленным современным лжеучениям, обличать их, охранять от них Церковь. Современная ученость мира требует непременно соответствующей учености в главном духовенстве. Этой церковной потребности никак не могут удовлетворить наши монастыри, в которых преобладает элемент подвижничества, почти исключительно в простейшей его форме. Игнатий в сане епископа оказывает особенное внимание лицам, получившим образование в академии, как лицам, могущим быть особенно полезными для Церкви. Он и то знает, что якобинская партия желала бы вторгнуться в Духовные академии, новостию идей подействовать на молодых и неопытных. Известно, что увлеченные в якобинство духовные лица, как это видно во Франции, могут очень сильно действовать в видах партии. Итак, вот в чем дело: «Колоколу» искренно желалось бы, чтоб академия, уловленная его удивительною логикою, его неподражаемою добросовестностию, поверила ему на слово: склонилась на его сторону, сделалась его орудием, сочла Игнатия врагом своим, и ненавистного для якобинцев Игнатия помогла сбыть на Алеутские острова согласно предложению «Колокола» и давнишнему общему желанию якобинцев.

«Колокол» усиливается доказать, что мнения якобинских статей, вкравшиеся в журнал Казанской академии, принадлежат академии. Несправедливо! Появление этих статей было только следствием случая; едва они явились, как и перестали являться. Постоянно в Церкви возникали ложные учения, во главе которых часто были высшие лица иерархии, самые Патриархи. Ужели по этой причине ложные учения сделались неотъемлемой принадлежностию Церкви, ее учением? Церковь, отвергши их, доказала, что они ей чужды, а они, проповедуя чуждое Церкви, доказали о себе, что они чужды Церкви (1 Ин. 2. 19). Так и академия, отвергши статьи якобинского направления, доказала, что и статьи и направление их ей чужды. Ложные учения являлись и будут являться: таково свойство падшего духа человеческого. Столкновение ложных мнений с истинными должно быть и в настоящее время. Академии суть арены столкновения мнений, произвольного и невольного. По этой причине на них преимущественно обращено внимание высшего духовного начальства. Видим из церковной истории, что многие достопочтенные и ученые люди ошибались, принимали или и изобретали лжеучение. Когда же они, будучи обличены, отказывались от своих неправильных мнений, то временное уклонение их от истины не ставилось Церковию им в вину. Одно упорство в ложных мнениях влекло за собою отсечение от Церкви. Но и такое отлучение продолжалось только до времени раскаяния: нераскаянность делала отлучение решительным.

Епископ Игнатий должен отдать справедливость единодушию и единомыслию партии, к которой принадлежит издатель «Колокола». Издатель из Англии требует для Игнатия ссылки на Алеутские острова: то же самое Игнатий слышал в последние дни своего пребывания в Петербурге от якобинцев и от глупцов, увлеченных якобинцами. Это желание выражали ему в глаза: «Вас бы, — сказал ему некоторый добрый, давнишний знакомый, — на Кавказ или в Камчатку!» (Судьба избрала для Игнатия Кавказ). Он отвечал: «С большим удовольствием поехал бы в Камчатку, если б не препятствовало расстроенное здоровье».

Окончим эти печальные замечания искренним сердечным желанием, чтоб крестьянский вопрос решился благополучно к радости и счастию народа и Царя, без беспорядков, без потрясений государственных, чтоб звон заграничного якобинского колокола и других якобинских колоколов и колокольчиков не возмутил спокойствия народного, чтоб свобода помещичьих крестьян была для них и для всей России даром Царя, а не следствием замыслов, планов, возгласов якобинских.

 

1860-го года, февраля __ дня.

Ставрополь Кавказский.

 

Заметка А. И. Герцена «Во Христе сапер Игнатий» была опубликована в «Колоколе» 15 авг. 1859 г.; включена также в его собр. сочинений (М., 1958. Т. 14. С. 140–141).

В настоящем издании заметка Герцена, так же как и «Замечания на отзыв журнала «Колокол» к Кавказскому епископу Игнатию» публикуются по рукописи (беловой автограф) владыки Игнатия, находящейся в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинского Дома): РАН, ф. 34, ед. хр. 307, л. 1–12 (далее — РО ИРЛИ). Примечания к заметке Герцена — по изданию: Богословский вестник. Сергиев Посад, 1913. Т. 1. № 2. С. 196–198.

Цифрами обозначаются примечания, принадлежащие святителю Игнатию, буквами — примечания комментатора.

Впервые весь комплекс этих материалов был опубликован в указанном выпуске «Богословского вестника» (с. 196–207). Анонимный публикатор (возможно, редактор журнала П. А. Флоренский) во вступительной заметке сообщал, что материалы были обнаружены иеромонахом Игнатием Садковским в бумагах святителя Игнатия, доставшихся Сергиевой пустыни. Хотя они не имели подписи, у публикатора авторство владыки Игнатия не вызывало сомнения — его подтверждают «датировка рукописей, решительное изъявление в них мыслей и чувств епископа Игнатия, сообщение разных частных обстоятельств жизни, известных лишь самому Игнатию… точный и тонкий характерный «игнатиевский» язык… безупречно благородная манера возражать противнику» (с. 195–196).

 

Заметка Герцена и «Замечания», находящиеся в РО ИРЛИ в архиве религиозного публициста С. О. Бурачка (1800–1876), представляют собой ту же редакцию, что представлена в «Богословском вестнике». Текст «Замечаний…» в журнальной публикации отличается от текста ИРЛИ пропуском строки («…близ Петербурга быв настоятелем пустыни…»), ошибочным написанием «Казанской» вместо «Кавказской», отсутствием одного абзацного отступа и заменой в ряде случаев прописных букв на строчные. Текст заметки Герцена (без указания автора и источника) полностью идентичен опубликованному в «Богословском вестнике», однако отсутствуют подстрочные примечания к ней святителя Игнатия. Следует заметить, что данный текст заметки отличается в свою очередь от опубликованного в «Колоколе» перестановкой двух слов («слово это» вместо «это слово»), изменением формы («нет счастливее» вместо «нету счастливее») и многочисленными заменами строчных букв на прописные. Частое употребление прописных букв в начале слов свойственно и для стиля самого святителя Игнатия, и это может служить подтверждением того; что заметка переписана самим епископом.

Текстологические наблюдения позволяют утверждать, что рукопись ИРЛИ — окончательный, беловой вариант, написанный рукой святителя Игнатия.

Заметка Герцена и «Замечания…» написаны одним почерком на больших листах, сложенных в виде тетради, на обложке которой имеется надпись (другим почерком): «Статья Игнатия, Епископа Кавказского (в мире Брянчанинова). Написана рукою автора»; выше — карандашная надпись: «Апология». Почерк прямой, крупный, близкий к каллиграфическому, но характерные написания ряда заглавных букв, более мелкий и «быстрый» почерк двух примечаний подтверждают, что это — автограф владыки Игнатия. В конце «Замечаний…» написано (также рукой Владыки): «1860-го года, февраля __ дня. Ставрополь Кавказский».

Ход работы святителя Игнатия представляется нам следующим образом:

1) познакомившись в 1859 г. с заметкой Герцена, епископ Игнатий пишет краткие подстрочные примечания к ней;

2) на основе этих примечаний создает в феврале 1860 г. статью «Замечания на отзыв журнала «Колокол» к Кавказскому епископу Игнатию»;

3) после опубликования Манифеста и «дела Щапова» (т. е. после апреля 1861 г.) пишет касающиеся этих событий дополнительное примечание 4 к заметке, а также примечания 1 и 3 к «Замечаниям…» (нумерация примечаний наша, в рукописи они обозначены крестиками. — АЛ.);

4) создает беловой автограф, переписывая заметку Герцена (уже без примечаний к ней) и свои «Замечания…» вместе с примечаниями (кроме 2 и 6) к ним, помещенными на специально отведенных местах внизу страниц;

5) вписывает мелким почерком примечания 2 и 6.

Вопросы о том, делались ли копии с «Замечаний…» и о том, какой рукописью пользовался публикатор «Богословского вестника», остаются открытыми.

Примечания

А. Слово «pontifex» в латинском языке имеет значения «верховный жрец» и «строитель мостов».

Б. Об авторстве статей «Православного собеседника» см. с. 451 настоящего издания.

В. Ржевусский Генрик (1791–1866) — польский писатель и издатель, отстаивавший позиции церкви и аристократии. В 1850 г. получил должность чиновника особых поручений при Наместнике Царства Польского князе И. Ф. Паскевиче.

Г. Подготовленный русским Библейским обществом (в котором преобладали антиправославные и антицерковные тенденции) перевод Нового Завета с двумя параллельными текстами — церковнославянским и русским — вышел в свет в 1821 г., выдержал ряд переизданий, но был затем запрещен, причем главной причиной запрета был русский перевод именно данного места (1 Кор. 7. 21), где была заметна «диаметральная противоположность смысла славянского и русского переводов <…> Очень возможно, что переводчик отступил от славянского перевода не без задней мысли провести либеральную тенденцию. Во всяком случае начальство заподозрило в этом явный умысел возмутить крестьян против помещиков, и издание было прекращено» (Скабичевский А. М. Очерки истории русской цензуры: (1700–1863). СПб., 1892. С. 209). См. детальный анализ переводов этого места святителем Игнатием в публикуемом выше «Воззвании…» от 6 мая 1859 г. В Синодальном переводе второй половины XIX в. данное место читается так: «Рабом ли ты призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся».

Д. Ростовцев Я. И. (1803–1860) генерал-адъютант, один из руководителей Комитета по подготовке крестьянской реформы.

Е. Троице-Сергиева пустынь, основанная в 1734 г., находится под Петербургом неподалеку от Стрельны; 4 декабря 1993 г. в ней возобновлено богослужение.

Ж. Фотий — патриарх Константинопольский в 858–867 и 878–886 гг. Угрозы и насилие его противников не смогли заставить его добровольно отречься от сана.

З. В данном примечании 2, как и в примечаниях 1, 3, 6, имеются в виду события, происшедшие после написания основного текста «Замечаний» (в феврале 1860 г.), — крестьянские волнения после обнародования Манифеста 1861 г. Усмирение выступления крестьян в селе Бездна 7 апреля 1861 г. сопровождалось жертвами, что повлекло протесты оппозиционной общественности и ряд ответных мер со стороны властей- Заметной фигурой в этих событиях был профессор А. П. Щапов (см. с. 460 настоящего издания).

И. Письмо к Герцену анонимного корреспондента из России — «В гимназиях древние языки заменили маршировкой, в корпусах учат по-славянски, в университетах попы под именем философии разбирают бредни Василия Великого и других византийских растлителей ума» — опубликовано вместе с сочувственным ответом Герцена в «Полярной звезде» (Лондон, 1856. Кн. 2. С. 244).

К. Искандер Герцен / Вступ. статья, сост. Н. В. Елагин. Берлин, 1859. Об этой книге см. с. 457–458 настоящего издания.

Л. Цитата из статьи русского публициста, эмигранта В. А. Энгельсона «Что такое государство?», опубликованной без подписи в «Полярной звезде» (1855. Кн. 1. С. 28–29).

М. Филарет (Дроздов, 1782–1867) — Митрополит Московский и Коломенский в 1826–1867 гг. В 1993 г. причислен к лику святых, день памяти 19 ноября / 2 декабря. Григорий (Постников, 1784–1860) — Митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский в 1856–1860 гг.

 

Тексты и комментарии на с. 393–445 подготовил А. М. Любомудров.

 

А. Μ. Любомудров

Святитель Игнатий Брянчанинов в полемике с либеральной интеллигенцией о христианском понимании свободы

В то время как русское образованное общество находилось под влиянием идей западного рационализма и неправославной мистики, святитель Игнатий противопоставил соблазнам расцерковленной мирской культуры коренные традиции русской духовности. Наряду со старцами Оптиной Пустыни он изучал и возрождал в России начала восточно-православной аскетики, практику внутреннего «умного делания» — подлинной основы монашеской и общехристианской жизни.

Ныне аскетические творения епископа Игнатия изучаются и переиздаются. Менее известны и мало изучены взгляды владыки Игнатия на историческое развитие России, на современный ему общественно-политический процесс, а также отношения его с миром русской культуры. Между тем эти взаимоотношения были широки и многообразны. Сам святитель Игнатий обладал несомненным писательским талантом. В юности, учась в Инженерном училище в Петербурге, он посещал литературный салон А. Н. Оленина; его литературно-поэтические способности привлекли внимание А. С. Пушкина, И. А. Крылова, К. Н. Батюшкова, Н. И. Гнедича. В литературном наследии святителя Игнатия немало сочинений, по жанру относящихся к лирическим размышлениям, эссе; есть и несколько стихотворений. Друзьями и корреспондентами Брянчанинова были М. И. Глинка, П. И. Турчанинов, К. П. Брюллов. Отзыв святителя Игнатия о книге Н. В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» можно считать классическим, по точности и глубине мысли, выражением православно-церковного взгляда на природу художественного творчества; среди писем Владыки встречается немало оценок и разборов тех или иных литературных и музыкальных сочинений, живописных полотен.

Публикуемые материалы раскрывают одну из интересных страниц русской общественной жизни XIX столетия. В ходе подготовки крестьянской реформы 1861 г. епископ Игнатий, как управляющий Кавказской епархией, счел необходимым вступить в полемику с либеральными, псевдохристианскими воззрениями на крестьянский вопрос, а затем — и с представителем воинствующе-атеистического крыла русской интеллигенции А. И. Герценом. Эти документы отражают по сути столкновение двух принципиально противоположных воззрений на мир, на историю, на человеческую личность; борьбу идейных позиций, не стихавшую на протяжении всего Нового времени. В самых общих чертах эти позиции можно определить так.

Одна из них, либерально-просветительская, признает существующий мир и сложившиеся в нем отношения чем-то не должным, требующим переделки, исправления. Ее отличают вера в социальный и нравственный прогресс, обожествление «прав и достоинства человека». Религия если не отрицается вовсе, то допускается лишь в качестве инструмента для утверждения на земле начал добра и справедливости. Игнорируя онтологически присущую человеку греховность, эта идеология и порождаемая ею культура, естественно, вступают в принципиальный конфликт со всем вероучением Православной Церкви.

Иное мировоззрение, церковно-христианское, в котором понятия греха и искупления являются центральными, видит главную цель человека в «обожении», то есть во внутреннем очищении и просветлении души, свободном приобщении к высшей реальности. Все попытки обустроить земную жизнь политическими, социальными, экономическими средствами, но вне Церкви и не во имя Христово рассматриваются здесь как проявления человеческой самонадеянности и гордыни. Эта позиция не отрицает в принципе социальной активности, но требует смирения кичливого ума перед реальностью мира Божьего и неустанно напоминает, что ее главные цели лежат за пределами исторического бытия. До сих пор, как и в XIX в., эта позиция Церкви (в ней подчас видят оправдание рабства, безволия, покорности судьбе) вызывает у мирского разума недоумение, неприятие и порождает ожесточенную критику представителей различных бесцерковных политических систем — будь то революционеры-народники, большевики, либералы-демократы или ревнители «общечеловеческих ценностей».

Вопрос о рабстве и свободе в связи с предстоявшим освобождением крестьян от крепостной зависимости стал одним из основных пунктов полемики святителя Игнатия в предлагаемых вниманию читателя материалах. В них последовательно выражено православно-церковное понимание исторического процесса, путей и способов социального реформаторства, духовных потребностей русского народа. Публикуемые материалы не вошли в неоднократно переиздававшееся собрание сочинений епископа Игнатия; они были напечатаны в редких, не всегда доступных современному исследователю изданиях начала XX в. Между тем они представляют несомненный интерес с исторической, литературной и богословской точек зрения. Данная публикация представляет в едином комплексе все материалы святителя Игнатия, где так или иначе затрагивается крестьянский вопрос.

В 1857 г. архимандрит Игнатий был посвящен в сан епископа и с 1858 по 1861 г. управлял Кавказской и Черноморской епархиями. Эти годы совпали с интенсивной подготовкой крестьянской реформы. В 1859 г. в Ставрополе был создан комитет по составлению проекта положения об устройстве и улучшении быта помещичьих крестьян губернии. Епископ Игнатий принял энергичное участие в подготовке и проведении крестьянской реформы во вверенной ему Епархии и, в частности, обратился к Епархиальному духовенству с двумя Воззваниями [1253].

В первом из них, от 17 января 1859 г., он четко определяет то направление, которого должны придерживаться священники в беседах с прихожанами — крестьянами и помещиками. Он предлагает руководствоваться в этих беседах ответом Иисуса Христа человеку, обратившемуся к Нему за советом о разделе имения с братом (Евангелие от Луки, гл. 12), и вносить всюду слова утешения и назидания. Следуя примеру Самого Господа, духовные пастыри должны освещать все моменты, касающиеся крестьянской реформы, с точки зрения душевного спасения; сохранять свободное от страстей и мирное расположение духа и не вмешиваться в материальную, гражданскую сторону дела, как не относящуюся к компетенции духовенства.

Владыка ревностно заботился о том, чтоб это предписание претворялось в жизнь. Так, на рапорте Пятигорского градского благочинного протоиерея Макария Знаменского от 20 марта 1859 г., сообщавшего, как и многие другие священники, о получении Воззвания, святитель Игнатий наложил следующую резолюцию:

6 апреля. № 674. В Консисторию к сведению. Пересмотреть все подобные рапорты благочинных, и от тех священников и причтов, которые расписались только в чтении моего наставления духовенству по вопросу о улучшении быта помещичьих крестьян, изложенного в предложении моем Консистории от 17-го января за № 3-м, потребовать обязательства в неуклонном последовании моему наставлению, приказанию [1254].

В 1859 г. в журнале «Православный собеседник», издаваемом Казанской духовной академией, появились две статьи, посвященные вопросу освобождения крестьян. Эти статьи чрезвычайно обеспокоили святителя Игнатия, так как содержали, по его мнению, противоположные духу Церкви суждения об освобождении крестьян и искаженно трактовали евангельское учение. 25 апреля 1859 г. Владыка направляет в Кавказскую Духовную Консисторию следующее распоряжение:

В Кавказскую Духовную Консисторию.

Так как в разных журналах появились статьи от имени Церкви, но не принадлежащие Церкви, о быте помещичьих крестьян, то я считаю нужным снова подтвердить духовенству, чтоб оно неуклонно руководствовалось тем направлением, которое изложено мною в предложении моем Консистории от 17-го января сего года за № 3, и согласно сему направлению руководствовало паству; для удобнейшего чтения препровождаю в Консисторию 170 печатных копий с упомянутого предложения, коими Консистория имеет распорядиться следующим образом: 1 экземпляр оставить в Консистории, препроводить 2 экз<емпляра> в Домовое управление для двух церквей, по 1-му экз. в Семинарское правление, в Ставропольское, Екатеринодарское и Моздокское духовные училища, в Екатеринодарское духовное правление, во все монастыри и во все приходские церкви Кавказской епархии.

Игнатий, епископ Кавказский и Черноморский. № 809. 25 апреля 1859 года [1255].

Тревога по поводу последствий подобных сочинений звучит и в письме Владыки к своему воспитаннику и другу епископу Дмитровскому Леониду (Краснопевкову) 4 мая 1859 г.:

На Вас лежит великая обязанность: примирять главные сословия отечества, которых разрознило европейское учение. Влиянию этого учения много подчинились и духовенство, и дворянство. Я читал с ужасом январские и мартовские статьи Казанского «Православного собеседника», в которых столкновение сословий выражено очень ярко [1256].

Святитель Игнатий считает необходимым вступить в прямую полемику с идеями «Православного собеседника» и 6 мая выпускает другое развернутое Воззвание к духовенству, 170 экземпляров которого также распоряжается разослать по Епархии, а также персонально высылает его Обер-прокурору Синода, Наместнику Кавказа, Экзарху Грузии, трем митрополитам. Это Воззвание вылилось в развернутый трактат о происхождении рабовладения, истории крепостного права в России, о христианском понимании свободы. Написанное с замечательной богословской эрудицией, оно отражает аскетическое настроение святителя Игнатия, его взгляды на участие Церкви в мирских делах, на будущее развитие России. В нем разъясняются вопросы о происхождении зла, о страдании. О том, насколько оно оказалось чуждо идейной атмосфере эпохи, говорит Жизнеописание Владыки: «циркуляр… вооружил против него почти всех епископов — воспитанников духовных академий» [1257].

«Православный собеседник», орган Казанской духовной академии, приобрел в конце 1850-х гг. широкую популярность не только в духовных, но и в светских кругах. Его редактор, ректор Академии архимандрит Иоанн (Соколов, 1818–1869; впоследствии епископ Смоленский) — один из основателей нового, публицистического направления в русском проповедничестве. В январской книжке журнала за 1859 г. была опубликована (без подписи) статья «Голос древней Русской Церкви об улучшении быта несвободных людей», представляющая собой доклад на торжественном акте Казанской духовной академии в память ее основания, прочитанный 8 ноября 1858 г. (в дальнейшем — «Голос…»); а в мартовской, также без подписи — «Слово об освобождении крестьян в день восшествия на престол Его Величества Государя Императора Александра Николаевича. 19 февраля 1859 г.» (в дальнейшем — «Слово…»). В своих Воззваниях святитель Игнатий не упоминает имен авторов, которые, возможно, были в тот момент ему неизвестны. Работа «Голос…» принадлежала перу известного русского историка Афанасия Прокофьевича Щапова (1830–1876), бывшего в то время бакалавром (адъюнкт-профессором) Казанской духовной академии, где он читал лекции по церковной истории. К этому моменту уже получили известность его работы по истории раскола, в которых он утверждал, что раскол возник на почве демократических устремлений угнетаемого верхами народа (эта идея была затем подхвачена революционными слоями русского общества).

В публикуемой нами полемике с А. И. Герценом и письмах 1860-х гг. владыка Игнатий утверждал, что обе статьи принадлежали Щапову. На самом деле вторая работа, «Слово…», написана самим ректором Иоанном, как свидетельствуют списки его трудов. Однако нужно иметь в виду, что обе статьи весьма близки по содержанию, в них цитируются одни и те же памятники древнерусской литературы. Известно, что статья «Голос…» была написана Щаповым по заданию архимандрита Иоанна и одобрена им [1258]; с другой стороны, сам ректор часто использовал при создании своих работ материалы, специально подготовленные для него преподавателями Академии, в частности Щаповым [1259]. Не исключено, что «Слово…» является плодом совместного творчества Щапова и архимандрита Иоанна [1260].

Публицистическая направленность «Православного собеседника» обратила на себя внимание церковных властей: указ Св. Синода от 5 марта 1859 г. признал направление журнала несвойственным духовному изданию; в числе «несообразных» статей упомянут и «Голос…». Ректору Иоанну было сделано замечание, все последующие материалы предписано предоставлять в Московский цензурный комитет [1261].

Каковы же были основные положения статей, вызвавших серьезную обеспокоенность святителя Игнатия?

В работе «Голос…» предстоящее освобождение крестьян автор рассматривает как «высокий нравственный подвиг христианской любви, христианских идей о нравственном достоинстве, правах и благе человечества». Затем он рассказывает о темных веках русской истории, в которых господствовали «насилие» и «рабство»; в древнерусских литературных письменных источниках он слышит «горький плач, рыдание и вопль» угнетаемого народа. В частности, в «Молении Даниила Заточника» он находит «горькое недовольство угнетающею действительностию <…> смелый протест против бессмысленного оскорбления, наносимого <…> правам человека».

Щапов приводит также цитаты из древних документов, в которых Церковь «обличала жестокосердых рабовладельцев», упоминает о святых подвижниках русского Севера — детях богатых родителей, отпускавших своих рабов на свободу. Из этого автор делает вывод, что «Церковь возвышалась до самой чистой идеи человеческого достоинства, гуманности…», однако «древнерусское общество с трудом мирилось с высокою идеею христианской, нравственной свободы и не созрело еще для полного осуществления ее». XVIII же век, по мнению автора, век узурпаторства и материализма, был еще более мрачным, «одним из самых тяжких веков для нашего народа, для его низших классов». Современная Церковь, считает автор, должна «раскрыть, уяснить народу высокое нравственное значение свободы, развивать, воспитывать в духе истинной, нравственно-христианской свободы духовно-нравственную жизнь народа, раскрывать, вырабатывать и приводить в действие начала нравственного улучшения быта народного» [1262]. В очевидном смешении духовно-нравственных и социально-бытовых понятий, в неоднократно повторяющихся фразах о «правах человека и человеческом достоинстве», об идее «разумно-человеческой… свободы», об «истинном прогрессе человечества» нетрудно видеть отражение рационалистически-просветительских взглядов, ничего общего не имеющих с подлинно христианским евангельским призывом к духовному преображению «внутреннего человека» — что и стало одним из центральных пунктов полемики святителя Игнатия.

В «Слове…» архимандрит Иоанн приводит слова Иисуса Христа: «Уразумеете истину, и истина свободит вас» (Ин. 8. 32). Но если в Евангелии говорится о рабстве греху и свободе от греха (Ин. 8. 34), то есть в чисто духовном отношении, то автор, смешивая понятия, подверстывает к этим словам социально-правовое, внешнее понимание свободы следующим образом: «Не лучше ли понять, что если Спаситель мира освободил все человечество от нравственного рабства злу или греху и вывел всех людей на свободный путь добра, то этим самым уже подрывается сословное рабство в самом основании своем, которое есть нравственное зло?» Но евангельские слова действительно не дают никаких оснований к такому заключению. Христианское учение говорит о полной независимости духовного пути человека от всех внешних условий и обстоятельств, и апостол Павел призывает: «Каждый оставайся в том звании, в котором призван. Ибо раб, призванный в Господе, есть свободный Господа» (1 Кор. 7. 20, 22). Приведя этот фрагмент из Первого послания апостола Павла к Коринфянам и исказив текст (см. примечание «Г» к «Замечаниям…» на с. 444 и детальный разбор этого фрагмента в работах епископа Игнатия на с. 414 и 437), автор утверждает, что именно сословное рабство препятствует осуществлению христианских целей в жизни, «так как препятствует нравственно-свободному развитию духа и высшим стремлениям деятельной жизни».

«Мы не судим ничьей совести», заявляет архимандрит Иоанн, но далее следует гневная филиппика в адрес некоего средневекового «рабовладельца» в связи с его духовным завещанием, которое кажется автору недостаточно покаянным. Дворянским комитетам по крестьянской реформе он рекомендует воспользоваться ветхозаветными иудейскими законами о рабовладении, где все «просто, легко, нравственно и человечно».

Затем автор обращается к крестьянам, призывая их направить даруемую им свободу на добро, сохранять верность православной вере и Церкви, и заканчивает свою статью пожеланием, чтоб священнослужители также направляли поселян на путь истины и добра [1263].

Обращаясь к Воззванию святителя Игнатия от 6 мая 1859 г., следует прежде всего отметить, что Владыка никогда не участвовал в идеологических спорах, не отвечал публично на разного рода антицерковные статьи, публиковавшиеся в светской печати. Но когда подобные статьи появились в журнале духовном — счел необходимым немедленно показать ложность развиваемых там взглядов. Очевидно, Святитель усматривал гораздо большую опасность в том, что секулярно-гуманистические воззрения проникали внутрь христианства, провозглашались от имени Церкви, создавая, таким образом, угрозу чистоте православной веры. В истории России нередки случаи, когда труды духовных академий становились источниками учений, далеких от традиционного Православия, а профессора-«богословы» зачастую оказывались разрушителями Церкви едва ли не более активными, чем откровенные революционеры-безбожники.

В своем Воззвании святитель Игнатий предупреждает, к каким гибельным для общества последствиям может привести искажение догматической стороны христианского вероучения, в частности, игнорирование догмата о грехопадении. «Ни равенства, ни совершенной свободы, ни благоденствия на земле в той степени, как этого желают и это обещают восторженные лжеучители, быть не может. Это возвещено нам Словом Божиим; доказано опытом», — пишет он. В отличие от прогрессистского, «бытоулучшительного» направления «Православного собеседника» святитель Игнатий доказывает, что скорби и страдания, как последствия греха, не исчезнут из мира до конца времен, а попытки на практике осуществить идею вселенского счастья неизбежно приводят к социальным катастрофам:

«Рационалисты чужды нищеты духа. Они рассуждают и умозаключают о естестве человеческом, отвергая или упуская понятие о его падении, они видят в этом естестве все возможные достоинства, никак не примечая, что в нем добро перемешано со злом, и потому самое его добро сделалось злом, как делается ядом прекрасная пища, перемешанная с ядом. <…>

Из ложных идей вышли самые чудовищные действия и последствия. Представив человекам их естество не в том виде, в каком оно есть действительно <…> рационалисты произвели ужаснейшие беспорядки везде, где их учение было принято…»

Истоки этого течения, в котором Церкви отводится роль социального реформатора, а не врачевателя душ, святитель Игнатий находит в ветхозаветной идеологии: «Собеседник» увлекся в статьях своих иудейским направлением: он хочет, чтоб учение Христово вмешивалось в гражданские дела, подавало свое мнение о гражданском рабстве и в гражданском смысле, а не в духовном, доставляло преимущество по плоти и делалось оружием земной цели <…> По этой причине «Собеседник» обратился к необязательным для христианства и неприменимым к христианству иудейским постановлениям, справедливо надеясь в них найти опору своему плотскому мудрствованию и неправедно навязывая их христианскому обществу».

Важнейшей во всех творениях Владыки является мысль о падшем состоянии человека, его искаженном грехом естестве и свойственном ему «плотском мудровании». Эта мысль остается главной и в Воззвании. Плотское мудрование — слова из послания апостола Павла к Римлянам (8. 6), характеризующие поврежденный грехом, необлагодатствованный, мирской разум человека. Ему противопоставляется мудрование духовное — восприятие мира в свете Божественного Откровения, оно достигается только через очищение от страстей, через «нищету духовную», преображение личности Божественной благодатью.

Святитель Игнатий, опираясь на Св. Писание, привлекая nруды многих святых Отцов, показывает, в чем именно состоит искажение «Собеседником» православного понимания свободы. Излагая учение Церкви о власти, о рабстве и рабовладении, святитель Игнатий решительно разделяет свободу внутреннюю, духовную и внешнюю — социально-правовую, между которыми «нет ничего общего». «Подчинение власти не подрывает благочестия»; «имеющий духовную свободу нисколько не нуждается в гражданской: он — в рабстве, в тюрьме, в оковах, в руках палача — свободен…» Более того, стремление освободиться от скорбей и неудобств, восстать против обстоятельств, в которые человек промыслительно поставлен Богом, — есть страшное преступление, отвержение Креста Господня. Приведя слова Спасителя о несении своего креста (Мф. 10. 38), Святитель замечает: «Слыша эти решительные слова Христовы, лучше плакать пред Ним о своей немощи, нежели витийствовать земным плотским мудрованием и витийством против Креста Христова и против того тесного пути, того единственного пути, который вводит во спасение». К числу таких «витий» Владыка относит и Даниила Заточника, чье знаменитое «Моление» (XIII в.), исполненное жалоб на нищету и едких характеристик бояр, сочувственно цитирует Щапов. Сочинение Даниила вызывает у святителя Игнатия совершенно иную реакцию: «Все земные бедствия ничего не значат пред душевным бедствием: пред отчуждением ума и сердца от Богом преданного нам смирения. На голос Даниила Заточника Церковь может отозваться только голосом болезненного плача о этой заблудшей и омрачившейся душе, которую да покроет милость Божия».

Гражданское освобождение крестьян, конечно, приветствуется Святителем как «дело милости, дело братской христианской любви», благословленное Церковью. Для современного же читателя особенный интерес представляет заключительная часть «Воззвания», из которой видно, что Владыка трезво оценивал будущее Российского государства: он предвидел быстрое материальное развитие страны, активное проникновение европейских начал и усиленное вторжение разнообразных религиозных учений, от «папизма» до атеизма. Все это, предрекает Святитель, повлечет за собой постепенное охлаждение народа к христианской вере и неизбежное умаление влияния духовенства на государственную и общественную жизнь.

Одна из копий Воззвания епископа Игнатия от 6 мая 1859 г. попала к издателям «Колокола», и 15 августа 1859 г. в этой газете, издаваемой в Лондоне, появился памфлет А. И. Герцена «Во Христе сапер Игнатий» [1264]. Как известно, Герцен был одним из самых ожесточенных противников Православной веры в России середины XIX столетия. В начале того же 1859 г. Св. Синодом было рассмотрено и одобрено предложение Митрополита Санкт-Петербургского Григория об отлучении Александра Герцена от Церкви, однако Император Александр II воспрепятствовал его утверждению. Примечательно, что сам Герцен выразил сожаление, что предание его анафеме не состоялось [1265].

Евангельское учение было приспособлено Герценом для обоснования новой «религии социализма», а слова Христа он перетолковывал как призыв к борьбе с государственной властью, к утверждению свободы и всеобщего равенства. Особенное глумление Герцена вызывало все, так или иначе связанное с Русской Православной Церковью. Номера «Полярной звезды» и «Колокола» наполнены кощунством над церковными Таинствами, святынями, обрядами, а также уничижительными отзывами о множестве русских духовных деятелей. В этом же ряду находится и заметка «Во Христе сапер Игнатий». В ней отчетливо видны приемы, с помощью которых церковные лица превращались под пером Герцена в гротескные фигуры «крепостников» и «апологетов рабства».

Познакомившись с заметкой Герцена, владыка Игнатий пишет к ней несколько кратких эмоциональных примечаний-опровержений. На их основе он создает в феврале 1860 г. развернутую статью «Замечания на отзыв журнала «Колокол» к Кавказскому епископу Игнатию», где говорит о себе в третьем лице. К этой работе Владыка вернулся более чем через год и дополнил ее несколькими примечаниями. Владыкой была подготовлена беловая рукопись, состоящая из заметки Герцена и «Замечаний…» (см. текстологический комментарий). Неизвестно, предполагал ли Святитель где-либо публиковать этот материал. Скорее всего, по смирению не счел нужным публично отвечать на откровенную клевету и злословие.

В своих «Замечаниях…» Владыка неоднократно ссылается на книгу «Искандер Герцен», составленную Н. В. Елагиным и вышедшую в Берлине в 1859 г. Она представляет собой сборник анонимных статей, где с позиции православного христианина анализируются взгляды Герцена на государство, религию и Церковь, приводятся обширные цитаты из публикаций «Полярной звезды» и других сочинений Герцена, в которых «отвергается бытие Бога, предается поруганию христианская вера, явно проповедуется безбожие, и все направлено к ниспровержению государственного благоустройства в России». Немалое место уделено в книге полемике по вопросу о личной свободе. Свобода, пропагандируемая Искандером, говорится в одной из статей, «породила ужасы революций и в потоках крови человеческой потопила и сама себя»; человек, обретя такую «свободу», «легко может сделаться рабом страсти, рабом какой-нибудь злой привычки». «Кажется, достаточно опытов революций XVIII и XIX вв., чтоб убедиться, что всякое преобразование общества, совершаемое не во имя Иисуса Христа, строится на песке и <…> кончается гильотиною или расстреливанием на баррикадах, не достигая цели». Далее в книге приводятся уже цитированные евангельские слова (Ин. 8. 31–32, 36) и следуют рассуждения, весьма близкие мыслям святителя Игнатия из его Воззвания:

«Истина Христова освободит от ложных идей и увлечений, которыми порабощается свобода человека <…> Свобода христианская такова, что она равно сохраняется ненарушенного и на троне, и в узах, и в темнице; потому что дух, которому принадлежит свобода, не подлежит этим внешним ограничениям». «Самые ожесточенные враги свободы — это громогласные проповедники либерализма, — замечает автор. — Они не терпят себе никакого противоречия <…> Деспотическое господство их мыслей, их идей — вот предмет их стремлений и усилий; истребление всего и всех, что не нравится им, какими бы то ни было средствами — вот их девиз. Это ли свобода?» [1266].

Сопоставление заметки Герцена и ответа святителя Игнатия характеризует личности оппонентов, приемы и методы полемики, их нравственную позицию и вместе с тем демонстрирует мировоззренческие полюса, между которыми существовала русская культура XIX в.

Отзвуки этой полемики можно обнаружить и в письмах владыки Игнатия, и в заметках Герцена на протяжении первой половины 1860-х гг. Так, Герцен дважды упоминает имя Святителя в статье «Ископаемый епископ, допотопное правительство и обманутый народ», посвященной обретению нетленных мощей святителя Тихона Воронежского в 1861 г. Эту работу, пронизанную откровенным глумлением над святынями Православной веры, сам Герцен называл своей любимой статьей. Вот некоторые цитаты: «Думать надобно, что известный читателям «Колокола» крепостник и во Христе сапер Игнатий заведовал земляными работами» (имеется в виду поднятие мощей); «Мы помним <…> молодого архимандрита Казанской академии Иоанна, поместившего в январской книжке «Православного собеседника» «Слово об освобождении»; но статья его тотчас вызвала дикий и уродливый ответ во Христе сапера» [1267].

Мнение епископа Игнатия о Высочайшем Манифесте 19 февраля 1861 г., его оценки деятельности Искандера видны из письма Владыки к бывшему Ставропольскому губернатору А. А. Волоцкому от 22 марта 1861 г., написанного через два дня после торжественного объявления Манифеста в Ставропольском кафедральном соборе:

Манифест великолепен! Выслушан был с величайшим вниманием и благоговением, произвел на все сословия самое благоприятное, спасительное впечатление. Общественное мнение о деле было искажено проникнувшим во все слои общества журналом «Колокол» и различными печатными статьями в направлении «Колокола». На этом основании многие ожидали Манифеста если не вполне в том же направлении, то по крайней мере в подобном или сколько-нибудь близком. Является Манифест! Высокое направление его, величие и правильность мыслей, величие тона, необыкновенная ясность взгляда на дело, прямота и благородство выражения, точное изображение несовместимости и несвоевременности устаревшей формы крепостного права и вместе публичное оправдание дворянства (которое подлые завистники его старались унизить, оклеветать, попрать и даже уничтожить при помощи софизмов по поводу крестьянского вопроса), проповедь Манифеста об истинной свободе с устранением своеволия и буйства, которые невежеством и злонамеренностию смешиваются с идеею о свободе, — все это доставило Манифесту необыкновенную нравственную силу. Понятия ложные, явившиеся и расплодившиеся по причине глупых и злых разглашений, рассеялись и ниспали. Состояние недоумения, обымавшее умы, заменилось состоянием ясного разумения, спокойствия, доверенности и глубокого уважения к действиям правительства. Манифест решительно отделился характером своим от всех мелких писаний по крестьянскому вопросу и затмил их светом своим: так при появлении солнца скрываются звезды. Они не уничтожаются, продолжают существовать и присутствовать на небе, но их уже не видно. Манифест, служа разумным изображением нашего Правительства, не может не изливать истинного утешения в сердца всех благомыслящих и благонамеренных, фактически доказывая, что Правительство русское шествует по пути самому правильному, самому благонадежному.

Мне было очень приятно увидеть, что два «предложения» мои, данные Кавказской Консистории, еще в бытность Вашу в Ставрополе, для преподания духовенству Кавказской епархии должного направления в крестьянском вопросе, решительно сходствуют и по духу своему и по мыслям с Манифестом, предупредив его двумя годами.

Против «предложений» были здесь разные толки, особливо после появления ругательной статьи против меня в «Колоколе». Эти противные толки, в которых главную роль играла бессовестнейшая клевета, поневоле заставили духовенство обратить особенное внимание на «предложения», как получившие особый интерес по возбудившейся вследствие них полемике. «Предложения» были подробно рассмотрены, а потому изучены, и Манифест, явившись, нашел уже духовенство к себе подготовленным. В то время как весь народ благословляет Государя Императора за глубоко разумный Манифест, надо полагать, что издатель «Колокола» с небольшим числом единомысленной братии своей придет в бешенство и ударит в свой опошлившийся набат. В Манифесте, именно, упомянуты слова св. апостола Павла к Римлянам, по поводу которых исступленный Искандер сказал, что апостол Павел, произнесши их, сделал «больше зла, чем Иуда Искариотский, предавши Христа» [1268]. У вас есть копия с моих «предложений». Во втором из них, от 7 мая 1859 года, Вы увидите развитие понятий о «вопросе», точь-в-точь тех же, какие развиты в Манифесте. В Манифесте с первого слова до последнего выражен принцип монархический — залог общественного порядка и благоденствия России. <…> Слава и хвала Богу, хранящему Россию! Хранение Богом России явствует для всякого, способного видеть, из Манифеста [1269].

Личность профессора А. П. Щапова также вызывала пристальный интерес обоих оппонентов, тем более что вскоре его имя стало известно всей России. Щапов все более сближался с либерально-демократическими кругами. С 1860 г. он, оставаясь в звании бакалавра Духовной академии, одновременно читает лекции в Казанском университете, пользующиеся успехом у молодой аудитории. В апреле 1861 г. студенты Казанской духовной академии и Казанского университета организовали демонстративную панихиду по убитым при усмирении крестьянского выступления в селе Бездна. Присутствовавший на панихиде Щапов выступил с речью, в которой христианское учение трактовалось им как политическая демократическая доктрина. Это дело получило широкую огласку. Щапов был арестован, но затем взят на поруки управляющим Министерством внутренних дел графом П. А. Валуевым и определен им на службу в свое Министерство. Св. Синодом в отношении Щапова было принято чисто формальное решение об отстранении его от должности и исключении из духовного звания. Однако по представлению Главного комитета Государь Александр II распорядился выслать Щапова в монастырь [1270]. Случайно или нет, местом пребывания опального профессора был выбран Николо-Бабаевский монастырь Костромской губернии — тот самый монастырь, куда только что прибыл святитель Игнатий, оставивший управление Кавказской епархией и по его просьбе отправленный на покой в эту обитель, где он и провел свои последние годы. Вот как прореагировал Владыка на это распоряжение Св. Синода (в письме к брату П. А. Брянчанинову от 15 января 1862 г.):

Сюда назначили г. Щапова для вразумления его. Какая поздняя мера! Когда сочинения его разошлись по России, выли читаны, а вероятно, и теперь читаются большинством с восторгом и увлечением; когда Щапов дело свое вполне совершил, — тогда присылают его в монастырь. Монастырь для лица, если к нему есть милость Божия, может быть полезен; но это лицо уже чуждо своему делу, получившему собственные и значение, и самостоятельность. Оба воспитанника Кавказской семинарии, посланные при мне в Казанскую академию, замешаны в деле. Это жертвы; жрецы в стороне. Всякий пустяк, который ныне выходит печатно, пропитан революционным духом. Направление сделалось всеобщим. Вопрос крестьянский сделался вопросом всероссийским. Умаление средств у помещиков отозвалось на благосостоянии купечества; возвышение цены на хлеб и прочие жизненные припасы; цены, постоянно возвышающиеся и долженствующие возвышаться, отзываются на положении всех городских жителей. Крестьяне заражаются самым буйным духом, который распространяют в них разные неблагонамеренные извне и из среды их [1271].

Однако же и эта, запоздалая, по мысли Святителя, мера наказания не была осуществлена. Под нажимом ряда влиятельных лиц и «голоса общественности» Александр II вынужден был отменить решение о высылке Щапова. «В конце февраля получил уведомление, что г. Щапов прощен Государем Императором и в Бабаевский монастырь не прибудет», — пишет епископ Игнатий брату 10 марта 1862 г. [1272]

В свою очередь Герцен рассказывал читателям «Колокола» о речи Щапова, его аресте и последовавших мерах (заметки «12 апреля 1861» [1273], «Профессор Щапов» [1274] и др.). Осенью 1861 г. Герцен прислал Щапову приветственное письмо, положившее начало их переписке [1275]. Щапов устанавливает связи с издателями «Колокола», с первыми организациями «Земли и воли». В 1864 г. он был сослан в Сибирь, где разрабатывает новую «социально-антропологическую» теорию исторического процесса, сложившуюся под влиянием идей Бокля и Писарева. В 1876 г. он скончался от чахотки и алкоголизма.

Ход крестьянской реформы, либеральный дух 1860-х гг. волновали владыку Игнатия и после его удаления на покой. «Великое дело освобождения крестьян сопряжено с значительными трудностями, для преодоления которых, во-первых, нужна особенная помощь Божия, а потом — самая мудрая, недремлющая человеческая деятельность», — замечал он в письме 22 января 1862 г. [1276], а спустя четыре года после объявления Манифеста, в письме от 6 января 1865 г., высказывает крайнюю обеспокоенность духовным состоянием крестьянства:

Заезжал ко мне протоиерей из того села, в котором живут потомки Сусанина, человек довольно умный. Он сказывал, что крестьяне пропились и обнищали донельзя, что этого тока ничем удержать нельзя, потому что вдавшиеся в пьянство будут пить водку и тогда, когда бы вздумали повысить на нее цену. Это доказано опытами. Вместе с разгульною жизнию явилось особенное охлаждение к Церкви и духовенству. Кутилы из крестьян кутят и впали в индифферентизм по отношению к религии; некутилы обращаются в большом количестве к расколу. Дворянство бедно и не может помогать церквам и духовенству, как помогали прежде. Содержание духовенства скудеет и скудеет. Протоиерей, имеющий практический взгляд, говорил, что этому положению не видно исхода и что последствия этого положения должны быть многоплодны. Прогресс идет изумительно быстрыми шагами. Кто остановит его? [1277]

Архимандрит Иоанн, ректор Казанской духовной академии, подвергшийся резкой критике со стороны Митрополита Московского Филарета в связи с «делом Щапова», к 1864 г. вернул благорасположение Московского Владыки. В марте 1864 г. он был назначен ректором Петербургской духовной академии, в январе 1865 г. посвящен в сан епископа Выборгского, с 1866 г. был епископом Смоленским. Откликаясь на эти известия, владыка Игнатий в письмах к брату вспоминает:

Иоанн по открытости своей нравился мне более, нежели современные ему академисты. И тогда многие баре восхищались его проповедями, направленными к освобождению крестьян, не поняв, что Иоанн отнюдь не духовный проповедник, а рьяный фанатик сословный и что у него замаскирована мысль о резне дворян и о предоставлении своей пастве первенства и в гражданском и церковном служении. Другие, имея эту же мысль, лучше скрывают ее, а потому Иоанн, как откровеннее других высказывающийся, нравственно выше других (письмо от 29 января 1865 г.) [1278].

Спустя месяц, в письме от 24 февраля, Святитель вновь упоминает имена епископа Иоанна и Щапова:

Относительно моего примирения с преосвященным Иоанном, то оно, если совершится, будет для меня событием самым приятным. Расположению его к монашеству очень рад и нахожу, что по открытости и прямоте его характера он очень способен к принятию истинного монашества и даже к благодатному ощущению милости Божией, от чего является в человеке живая вера. Я и не ссорился с Иоанном, а только дал отзыв на статьи г. Щапова, которые на Кавказе так разгорячили, что «потребовали крови». Сколько неправилен и вреден образ мыслей в этих статьях, доказали опыты и еще докажут. Именно статьи забыты, но в духе их и пишется и говорится, — дух и направление получают огромный объем [1279].

Действительно, во многих письмах святителя Игнатия, написанных в последние годы жизни, виден горестно-прозорливый взгляд на перспективы идейной эволюции русской интеллигенции:

«Из выходящих в свет сочинений видно, что все образованное общество во всех сословиях приняло новое направление, долженствующее иметь соответствующие себе результаты» [1280]. «Очевидно, что отступление от веры Православной всеобщее в народе. Кто открытый безбожник, кто деист, кто протестант, кто индифферентист, кто раскольник. Этой язве нет ни врачевания, ни исцеления. Спасаяй, да спасает свою душу!» [1281] «Судя по духу времени и по брожению умов, должно полагать, что здание Церкви, которое колеблется уже давно, поколеблется страшно и быстро. Некому остановить и противостать. Предпринимаемые меры поддержки заимствуются из стихии мира, враждебного Церкви, и скорее ускорят падение ее, нежели остановят. Опять скажу: буди воля Божия! Что посеют, то и пожнут! [1282]

В полной мере пожинать эти плоды русскому народу пришлось спустя полвека после кончины епископа Игнатия.