Осталось прояснить последний маркер в сталинской формуле этничности, которого мы пока лишь поверхностно коснулись: территория, которую порой понимают и как ландшафт. Было время, когда этому фактору придавалось преувеличенное значение. Так, Л. С. Берг в книге «Номогенез» (Пг., 1922) писал: «Географический ландшафт воздействует на организм принудительно, заставляя все особи варьировать в определенном направлении, насколько это допускает огранизация вида. Тундра, лес, степь, пустыня, горы, водная среда, жизнь на островах и т. д. – все это накладывает особый отпечаток на организмы. Те виды, которые не в состоянии приспособиться, должны переселиться в другой географический ландшафт или вымереть»[24].
На этом излишне категорическом высказывании Берга построил свою концепцию «вмещающего ландшафта» (он же «месторазвитие») Гумилев, положив ее, в свою очередь, в фундамент теории этногенеза. Но дело в том, что человек – не селедка[25], не райская птица и не морской котик. Он обладает креативным умом, а это все меняет.
В главе «Раса и этнос» уже говорилось о том, что благоприобретенные (адаптивные) признаки не наследуются, а наследственные признаки не адаптивны и никакой ландшафт не может их изменить. Берг напрасно механически перенес на человека способность растительного и животного мира к адаптации: ведь у людей этот процесс проходит совсем иначе. Люди, как правило, выживают в новом ландшафте не по причине биологической изменчивости (хотя и такие исключения иногда встречаются[26]), а потому что либо преобразуют природу, либо создают антропогенные адаптивные механизмы. Говоря грубо и упрощенно, оказавшись на Севере, люди не покрываются густой и длинной шерстью, подобно полярным волкам (сугубая шерстистость, в полном соответствии с генетическим наследием неандертальца, свойственна как раз южанам, а не народам Севера), а одевают шубы, строят теплые дома (даже изо льда, как эскимосы, если больше не из чего), используют огонь и т. д. Живя у воды и кормясь от ее щедрот, человек так и не вырастил ни перепонки на конечностях, ни жабры, а уже в неолите освоил строительство свайных поселений, усовершенствовал водный транспорт и орудия лова, со временем создал плантации устриц и жемчужных раковин, рыбные заводы. И т. п.
Далее. Как мы уже знаем, территория зарождения, формирования этноса и территория его расселения – зачастую совсем не одно и то же. Поменяв место жительства, человек не изменит свою морфологию, а лишь освоит новые приемы и инструменты жизни, развернет по-новому свой потенциал, свои способности. Выше мы говорили о том, что прародиной кроманьонца и его прямого потомка – нордика – принято считать Север. Однако вот парадокс: древние нордики оказались наиболее могущими среди инорасовых современников в смысле культуры и цивилизации, но… лишь оказавшись совсем в иных, южных ландшафтных и климатических условиях. Ибо из восьми географических очагов древнейших государств (Египет, Месопотамия, Финикия, Палестина, Малая Азия, Закавказье, Иран, Северная Индия и Китай) – шесть обустроено именно европеоидами и их метисами, лишь один монголоидами и один, возможно, негроидами (дравидийская Хараппа и Мохенджо-Даро в Северной Индии, где позже, в сер. II тыс. до н.э., обосновались индоарии). Чернокожие нубийцы, овладевшие на время древним Египтом, тут не в счет, ибо вклада в цивилизацию они не дали, в отличие от завоевателей-гиксосов (белого семитско-хурритского этнического конгломерата), подаривших в 17 в. до н. э. египтянам коневодство, колесный транспорт и чисто алфавитное, неиероглифическое письмо. А если мы добавляем в этот список Этрурию, Элладу и Рим, а также империю Майя, то и вовсе становится очевидно: возникновение всех древнейших государств и великих цивилизаций между 15 и 40 градусами северной широты указывает на климатический пояс, наиболее благоприятный для человека. Именно там кроманьонец, скорее всего, и зародился до своего вынужденного перемещения на Север и именно туда вернулся после катастрофы (из-под ледника), чтобы снова подняться и расцвести. При этом северные широты оставались чем-то вроде расового депозитария кроманьонца, некоего инкубатора, где один за другим вызревали зародыши великих народов.
О том, что Север не является в действительности истинной прародиной кроманьонца, говорит уже сам факт изначально высокого культурного развития этой проторасы по сравнению с жившим несколько южнее неандертальцем. А ведь крайне суровые условия не очень-то способствуют развитию этносов, отнимая на выживание все силы, которые могли бы пойти на саморазвитие (пример: чукчи, эскимосы, тунгусы, коряки и другие арктические народы)[27]. И долгие века, пока на Юге великие цивилизации сменяли одна другую, на Севере не происходило ничего отдаленно подобного.
Однако впоследствии европейская цивилизация бесподобно развилась, как ни странно, именно в северных широтах, затмив древние цивилизации Юга и Востока. О причинах этого будет сказано в своем месте. Но даже в свете данного факта мысль о том, что «наиболее стимулирующие» климатические условия, в которых оказался европеец (не слишком суровые, но и не слишком расслабляющие), оказались причиной наиболее высокого в мире цивилизационного уровня, также приходится отбросить. Поскольку на соседнем континенте, в Северной Америке, подобного развития в точно такой же климатической зоне не произошло, пока туда не переселились те же европейцы.
В итоге вновь и вновь приходится предполагать, что основной предпосылкой высокого и интенсивного развития является не ландшафт, не территории, не климат, а именно и только генетическое наследие, биологически обусловленный дар. Безусловно, некоторые поверхностные, второстепенные, хотя, возможно, и яркие этнические особенности может диктовать ландшафт и связанный с ним modus vivendi et operandi. Но ошибется тот, кто положит эти благоприобретенные, но преходящие, не наследуемые и легко изменяемые в иных условиях признаки в основу этничности. Особь принадлежит своему этносу независимо от места жительства.
Конечно, климатические условия, а особенно их резкие изменения могут очень существенно сказаться на судьбе народов. Но об этом мы поговорим в дальнейшем.
