Но так как артисту «некогда», то его искусство в лучшем случае — толчётся на одном месте, а в худшем — катится вниз

Артист набивает ту случайную технику, которая сама собой, по необходимости, создаётся на глупой, ложной, неправильной, ремесленной, репетиционной и вечеровой «работе», при публичных, плохо подготовленных, актёрских выступленях.

Но знаете ли вы, что актёр, и особенно тот, кто больше всех жалуется, то есть — актёр рядовой, не на первые, а на вторые и третьи роли, имеет больше свободного времени, чем кто-либо из деятелей других профессий?

Это вам докажут цифры.

Возьмём для примера сотрудника, участвующего в народе, хотя бы в пьесе «Царь Фёдор Иоаннович». К семи с половиной часам он должен быть готов, что бы сыграть вторую картину («Примирение Бориса с Шуйским»). После этого антракт. Не думайте, что он весь уходит на перемену грима и костюма; нет — большинство бояр остаются в том же гриме и лишь снимают верхнюю шубу. Поэтому на счёты кладите десять минут из пятнадцати (нормального времени для перерывов).

После коротенькой сцены в саду и двухминутного антракта начинается длинная сцена. Она берёт не менее 35 минут плюс прежние десять минут — 45 минут.

После этого будет сцена «Отставка Бориса»… и т. д.

Так обстоит дело у сотрудников, участвующих в народных сценах. Но есть не мало актёров на маленькие роли (стольников, гонцов), или на большие, значительные, но эпизодические. Сыграв свой выход, исполнитель роли или освобождается совсем на весь вечер или же ждёт нового пятиминутного выхода в последнем акте, и целый вечер слоняется по уборным и скучает.

Вот распределение времени у актёров в одной из таких довольно трудных, постановочных пьес, как «Царь Фёдор».

Посмотрим, кстати, что делает в это время огромное большинство труппы, не занятой в пьесе. Оно свободно и… халтурит. Запомним это.

Так обстоит дело с вечерними занятиями артистов.

Что делается днём на репетициях. В некоторых театрах, как например, в нашем, репетиции начинаются в 11–12 часов. До этого времени актёры свободны. И это правильно по многим причинам и особенностям нашей жизни. Актёр кончает поздно спектакль, он взволнован и не скоро может заснуть. В то время, когда почти все люди спят и видят уже третий сон, артист играет последний, самый сильный акт трагедии и умирает.

Вернувшись домой, он пользуется наступившей тишиной, чтобы сосредоточиться и уйти от людей, поработать над новой, готовящейся ролью.

Что же удивительного в том, что на следующий день, когда все люди проснулись и начали работу, измученные актёры ещё спят после своей ежедневной, трудной и долгой работы на нервах.

«Верно пьянствовал», — говорят о нас обыватели.

Но есть театры, которые «подтягивают» актёра, так как у них «железная дисциплина» и «образцовый порядок» (в кавычках). У них репетиции начинаются в 9 часов утра (к слову сказать, у них же пятиактная трагедия Шекспира не редко кончается в 11 часов).

Эти театры, гордящиеся своими порядками, не думают об актёре, и… они правы: их актёры без всякого вреда для здоровья могут умирать по три раза в день, а по утрам репетировать по три пьесы.

«Трарарам… там… там… Тра-та-та-та…» — и т. д., — лепечет про себя вполголоса премьерша. — Я перехожу на софу и сажусь.

А ей в ответ шепчет вполголоса герой: «Трарарам, там-там… тра-та-та-та…» и т. д. «Я подхожу к софе, становлюсь на колени и целую вашу ручку».

Часто идя в 12 часов на репетицию, встречаешь актёра другого театра, гуляющего после проведённой репетиции.

«Вы куда?» — спрашивает он. «На репетицию». — «Как, в 12 часов. Как поздно» — заявляет он не без яда и иронии, думая при этом про себя: «экая соня и бездельник. И что за порядки в их театре». «А я уже с репетиции. Всю пьесу прошли. У нас ведь в 9 часов начинается», — с гордостью заявляет ремесленник, снисходительно оглядывая опоздавших.

Но с меня довольно. Я уже знаю, с кем имею дело и о каком «искусстве» (в кавычках) идёт речь.

Но вот что для меня непостижимо.

Есть много начальствующих лиц в подлинных театрах, так или иначе старающихся делать искусство, которые считают порядки и «железную дисциплину» (в кавычках) ремесленных театров правильной и даже образцовой. Как могут эти люди, судящие о труде и условиях работы подлинного артиста по мерке своих бухгалтеров, кассиров и счетоводов, управлять художественным делом и понимать, что в нём делается и сколько нервов, жизни и лучших душевных порывов приносят в дар любимому делу подлинные артисты, которые «спят до двенадцати часов дня и вносят ужасные беспорядки в распределение занятий репертуарной конторы».

Куда деваться от таких начальников из мелочных лавок и торговых предприятий, банков и контор. Где найти таких, которые понимают, а главное — чувствуют — в чём настоящая работа подлинных артистов и как с ними обращаться.

И, тем не менее я предъявляю новые и новые требования к замученным подлинным артистам, вне зависимости от того, на каких они ролях — больших или маленьких — последнее остающееся у них время — в антрактах и свободных сценах спектакля и репетиций — отдавать работе над собой и своей техникой.

Для неё, как я уже доказал цифрами, найдётся достаточно времени.

«Однако, скажут мне, — это переутомляет, вы отнимаете у актёра его последний отдых».

— Нет, утверждаю я: самое утомительное для нашего брата актёра, — это слоняние за кулисами по уборным в ожидании выхода…

Задача искусства, а следовательно и театра — создание внутренней жизни пьесы и ролей и сценическое воплощение основного зерна и мысли, породивших самое произведение поэта, композитора.

Каждый работник театра, начиная от швейцара, гардеробщика, билетёра, кассира, с которыми прежде всего встречается приходящий к нам зритель, кончая администрацией, конторой, директором и, наконец, самими артистами, которые являются сотворцами поэта и композитора, ради которых люди наполняют театр, — все служат искусству и всецело подчинены его основной цели. Все без исключения работники театра являются сотворцами спектакля. Тот, кто в той или иной мере, портит общую работу и мешает осуществлению основной цели искусства и театра, должен быть признан вредным. Если швейцар, гардеробщик, билетёр, кассир встретили зрителя негостеприимно и тем испортили его настроение, — они вредят общему делу и задаче искусства. Если в театре холод, грязь, беспорядок, начало задерживается, спектакль идёт без должного воодушевления, — настроение зрителей падает и благодаря этому основная мысль и чувства поэта, композитора, артистов и режиссёров не доходят до них, им не для чего было приходить в театр, спектакль испорчен, и театр теряет своё общественное, художественное, воспитательное значение.

Поэт, композитор и артист создают необходимое для спектакля настроение по нашу, актёрскую, сторону рампы, администрация создаёт соответственное настроение для зрителя в зрительном зале, и для артиста в уборных, где артист готовится к спектаклю. Зритель, как и артист, является творцом спектакля и ему, как и исполнителю, нужна подготовка, хорошее настроение, без которого он не может воспринимать впечатлений и основной мысли поэта и композитора.

Общая рабская зависимость всех работников театра от основной цели искусства остаётся в силе не только во время спектаклей, но и в другое время дня. Если по тем или иным причинам репетиция окажется не продуктивной, — те, кто помешали работе, вредят общей, основной цели. Творить можно только в соответственно необходимой обстановке, а тот, кто мешает её созданию, — совершает преступление перед искусством и обществом, которому мы служим. Испорченная репетиция ранит роль, а израненная роль не помогает, а мешает проведению основной мысли поэта, т. е. главной задаче театра.

_

 

Обычное явление в жизни театра — антагонизм между артистической и административной частями, между сценой и конторой. В царские времена это погубило театр. Название «контора императорских театров» — в своё время стало именем нарицательным, лучше всего определяющим бюрократическую волокиту, застой, рутину и прочее.

Ясно, что театральная контора должна быть поставлена на своё место. Место это — служебное, так как не контора, а сцена дат жизнь искусству, не контора, а сцена привлекает зрителей и создаёт театру популярность и славу, не контора, а сцена творит искусство, не контору, а сцену любит общество, не контора, а сцена производит впечатление на зрителей и имеет воспитательное значение для общества, не контора, а сцена делает сборы и т. д.

Но попробуйте сказать это любому антрепренёру, директору театра, инспектору, любому конторщику, — они придут в раж от такой ереси: так сильно вкоренилось в них сознание, что успех театра в них, в их управлении. Они решают, платить или не платить, делать ту или иную постановку, они утверждают и разрешают сметы, они определяют жалование, взимают штрафы, у них приёмы, доклады, роскошные кабинеты, огромный штат, который съедает нередко большую часть бюджета. Они бывают довольны и недовольны успехом спектакля и актёра, они раздают контрамарки. Это их униженно просит актёр пропустить в зрительный зал необходимое актёру лицо или ценителя. Это они отказывают в контрамарке актёру и передают её своему знакомому. Это они важно расхаживают по театру и снисходительно принимают униженные поклоны артистов. Это они являются в театре страшным злом, угнетателями и разрушителями искусства. У меня нет достаточно слов, чтобы излить всю злобу и ненависть на очень распространённые в театре типы конторских деятелей — наглых эксплуататоров труда артистов.