У него закружилась голова, он поставил локти на колени и оперся подбородком о кулаки.
Бартоломеу стало жалко приятеля. Взглянув на часы, он увидел, что они с Димасом уже опаздывают на встречу с учителем, и попросил Димаса отправиться туда, а сам решил остаться и продолжить разговор с Барнабе о новой семье.
Мы с Журемой пошли к студентам университета, расположенного напротив моего. Я пытался стимулировать их желание мыслить. Подталкивал их к тому, чтобы они овладели методикой Сократа для создания экзистенциалистских проектов и расширения мира идей. Журема заговорила громче, призывая студентов подойти ближе. Красноречие старушки произвело на всех большое впечатление. Она была бодрее и проворнее их — уставших, подавленных, унылых.
Вдруг, когда я меньше всего этого ожидал, появилось несколько преподавателей, показывавших на меня пальцами. Я покраснел. Это были мои коллеги по университету, читавшие здесь свои курсы лекций. Они подошли поближе, улыбаясь. Я мог разобрать, что они говорят друг другу, будто деспотичный координатор курса социологии потерял рассудок.
Дайте им отпор. Это вызов, брошенный тому, кто вышел из кокона, — сказала мне профессор Журема.
Иными словами, это была цена, которую я должен был заплатить за то, что мне в свое время не хватало терпимости. Преподаватель, который не совершенствовался, который не умел проводить занятий и который считал, что я его притесняю, недолго думая, спросил:
Как вам нравится жизнь придурка?
Я предпочел отвернуться и отойти в сторону. Но профессор Журема взяла меня за руки и попыталась успокоить.
И я успокоился, посмотрел преподавателю прямо в глаза и ответил:
Я стараюсь разобраться в своем сумасшествии. Когда я прятался под маской интеллектуала, мне казалось, что я вполне здоров, но теперь, когда я брожу в поисках самого себя, понимаю, что я гораздо безумнее, чем думал раньше.
Преподаватели были ошеломлены, они поняли, что я не потерял способности быстро соображать, но никогда раньше не замечали, что я способен признавать свои ошибки. Они никогда не видели меня смиренным и начали складывать оружие.
Я воспользовался этим, чтобы показать работу своего ума, не надеясь, однако, на то, что меня поймут.
Кто вы такие по сути? Как у вас обстоят дела с удовольствием? У вас есть время на то, чтобы расслабиться? Сделали ли вы вклад в собственные проекты или похоронили их? Вели вы себя как интеллектуальные гиганты или же были человеческими существами без границ, знающими, как разделить свою боль с другими? Знакомы ли вы с арифметическим действием вычитания в общественных отношениях? Кто вы? Обучающие машины или агенты, формирующие мыслителей?
Преподаватели почувствовали, что придурок, пытавшийся покончить с собой, находится теперь в лучшей форме, чем тогда, когда вел с ними дискуссии в университетах. Один из них, Марко Антонио, преподаватель логики в ее прикладном значении по отношению к социологии, наиболее образованный из всех преподавателей кафедры, дидактику которого я тем не менее всегда критиковал, похвалил меня:
Я следил за вашими передвижениями, Жулио, по газетам и по рассказам студентов. На меня произвело по-настоящему большое впечатление ваше мужество, которое потребовалось на то, чтобы прервать ваши занятия и перестроиться. Все люди рано или поздно должны сделать подобный перерыв в своих занятиях, чтобы найти самих себя и еще раз продумать свою жизнь.
Я поведал им о проекте грез. Подчеркнул, что это не проект мотиваций, собственного роста или самопомощи, а проект формирования мыслителей-гуманистов. Это проект формирования «человеческого существа без границ».
Задумчивый и восхищенный профессор Марко Антонио признался, что ему наскучил конформизм и чрезвычайно надоел вреднейший парадокс «физической изоляции versus массированного потребления». Я попросил его рассказать поподробнее об этом парадоксе, поскольку не совсем понимал, куда он клонит, на что он ответил:
Человеческие существа живут на островах в областях, которые должны бы быть континентами, а также на континентах в таких областях, которые должны быть островами. Иными словами, им следует быть вместе в таких сферах, как диалог, обмен опытом, преодоление отчаяния, и быть островами в таких областях, как вкус, образ жизни, искусство, культура. Однако телевидение, фаст-фуд, индустрия моды придали нашим вкусам и стилям жизни массовый характер. Мы потеряли индивидуальность и обрели индивидуализм.
Я подумал про себя: «Мысли этого профессора очень похожи на мысли учителя». Вслед за этим профессор сказал, что после того как Маркс опубликовал свой «Капитал», новые общественные движения — идеалистические, утопические, с интересными предложениями — не возникали. Потом он спросил нас, как он мог бы получить социологический опыт, будучи человеческим существом без границ. Я был счастлив снабдить его этой информацией.
Все пары вернулись в приподнятом настроении. Все столкнулись с непредвиденными трудностями, но все получили прекрасный жизненный опыт. Опыт, который не увеличил наш банковский счет, не поднял уровень нашего социального статуса, но дал возможность познакомиться с нашими истоками.
Некоторые пары привели с собой друзей и подруг, с которыми сблизились на пути. С Моникой пришли пять подружек-манекенщиц. Их заинтересовала возможность выступать на неизвестных им ранее подиумах. Мы с Журемой привели двух преподавателей и двух студентов. Димас — доктора Лукаса и его жену. Соломон взял с собой своего прежнего психиатра, специалиста по расстройствам, связанным с тревожным состоянием, который, однако, сам жил в состоянии постоянной депрессии. Пациент заразил врача-психиатра своей веселостью, и тот решил принять несколько доз этого удивительного социального антидепрессанта.
Все вернувшиеся не умолкая говорили об опыте, полученном ими. Возбужденно рассказывали о радости, которую им дало проникновение в потайные уголки душ незнакомых людей. Им открылась необъяснимая радость соучастия в жизни других, восторг, который дает анонимная солидарность.
Всего в группу влилось тридцать восемь новичков. Среди них два правоверных иудея, два мусульманина — это помимо тех, кто уже был в команде. Вдруг мы заметили отсутствие самого неугомонного из нас, Бартоломеу. Димас сообщил, что тот встретился со своим другом и скоро придет.
Атмосфера была такой волнующей, что мы устроили первый импровизированный праздник, первый из многих, которые затем последовали. На этих праздниках богатые и бедные, интеллектуалы и безграмотные, христиане, мусульмане, иудеи, буддисты и аскеты ели, танцевали и без каких-либо предрассудков перемешивали свои миры. Правило заключалось в том, чтобы каждый участник привнес в праздник частичку себя.
Робеспьер даже в философическом бреду представить себе не мог, что три принципа Французской революции — свобода, равенство и братство — будут однажды воплощены с таким клокочущим весельем самыми разными людьми. Учитель, заметив наше оживление, сказал:
Мы никогда не будем равными по сути в том, что составляет неотъемлемую часть нашей индивидуальности, в наших мыслях, в наших реакциях, в нашей оценке явлений жизни. Мечта о равенстве возникает лишь на почве уважения различий.
Однако не всем парам повезло. Мой друг Эдсон столкнулся с серьезным затруднением. У него под обоими глазами были синяки. То ли он два раза упал, то ли два раза получил по физиономии. Всем было интересно узнать, что случилось. Эдсон рассказал, что после того, как он успешно поделился с двумя людьми своим альтруизмом и дружелюбием, некто оскорбил его при всем честном народе.
— Один мужчина лет пятидесяти, — рассказывал он, — спросил, знаю ли я Нагорную проповедь. Я ответил, что знаю. — Эдсон сделал паузу. Ему было немного стыдно. Я попытался утешить его и спросил:
Чего же в этом плохого?
— Ничего, но проблема в том, что он попросил меня процитировать несколько отрывков из этой проповеди,
что я с удовольствием и сделал, так как знал проповедь наизусть. — Он снова умолк и начал краснеть. Его молчание побудило Димаса задать еще один вопрос:
