Глава 11 самовлюбленная женщина 3 страница

Иногда утверждают, что стремление раствориться в другом ведет к мазохизму¹. Но, как я уже упоминала, говоря об эротике, ¹ Такие мысли, в частности, высказываются в диссертации Х.Дейч «Психология женщин».

о мазохизме можно говорить лишь в случае, когда женщина «сама завораживает себя той личностью, которую видят в ней другие»*, то есть когда сознание субъекта сосредоточивается на собственном эго для того, чтобы закрепить ситуацию унижения. Но влюбленная женщина — это не то же самое, что самовлюбленная женщина, погруженная в свое «я», она испытывает страстное желание преодолеть границы своей личности и превратиться в бесконечность при посредстве другого, который приобщен к бесконечной действительности. Сначала она теряет себя в любви для того, чтобы себя же и спасти. Но парадокс любви, доходящей до обожания, заключается в том, что, стремясь к самоспасению, женщина в конце концов приходит к самоотречению. Ее чувства приобретают мистический оттенок, она больше не требует от своего бога одобрения и обожания, она хочет раствориться в нем, забыться в его объятиях. «Я хотела бы быть святой в любви, — пишет г-жа д'Агу, — В моменты экзальтации и аскетического неистовства я стремилась к мученичеству», В этих словах ярко проявляется желание полного саморазрушения, которое смело бы границы, отделяющие ее от возлюбленного. Но это отнюдь не мазохизм, а мечта о самозабвенном слиянии с любовником. Той же мечтой была охвачена Жоржетта Леблан, когда сказала: «Если бы в то время меня спросили, чего я желаю больше всего на свете, я без колебания ответила бы: быть пищей и пламенем для его ума».

Для того чтобы осуществить такой союз, женщина хочет прежде всего служить своему возлюбленному. Она будет чувствовать себя необходимой, только выполняя его требования. Она станет частью его существования, приобщится к его ценностям и обретет смысл жизни. По словам Ангелиуса Силезиуса, даже глубоко религиозным людям нравится думать, что Бог нуждается в человеке. В противном случае они совершенно напрасно приносили бы себя ему в дар. Чем большего мужчина требует от женщины, тем она счастливее. Хотя Жюльетте Друэ нелегко было переносить уединение, в котором она жила по требованию Гюго, чувствуется, что она подчиняется ему с радостью: сидя в уголке у камина, она хоть что-то делает для счастья своего повелителя. Она страстно стремится приносить ему реальную пользу: готовит ему изысканные блюда, обставляет для него квартиру, которую мило называет «наше маленькое гнездышко», следит за его одеждой.

Мне хочется, чтобы ты как можно чаще пачкал и рвал свою одежду и чтобы мне одной, и больше никому, приходилось чинить ее, — пишет она ему.

Для него она читает газеты, делает вырезки, разбирает письма и записи, переписывает рукописи. Она приходит в отчаяние, когда поэт поручает часть этой работы своей дочери Леопольдине. Подобное поведение характерно для любой влюбленной женщины. Иногда доходит до того, что во имя любовника она тиранит себя. Ему должно быть посвящено все ее существо, все, чем она располагает, каждое мгновение ее жизни. Только в этом она видит смысл своего бытия. Все, чем она обладает, заключено в нем. Если он от нее ничего не требует, она чувствует себя настолько несчастной, что деликатные любовники иногда даже придумывают какие-нибудь требования. Сначала она ищет в любви подтверждения собственной личности, своего прошлого, затем любовь овладевает и ее будущим: чтобы обрести его смысл, она предназначает его тому, в ком сосредоточены все ценности. Именно так происходит ее отречение от собственной трансцендентности; она подчиняет ее трансцендентности другого, «свободного», а сама становится его крепостной, его рабыней. Сначала она хотела затеряться в нем для того, чтобы обрести и спасти себя, но в действительности мало-помалу теряет себя, вся реальность сосредоточивается в другом. Любовь, которая вначале представляется самовлюбленной женщине как апофеоз, осуществляется в горьких радостях самоотречения, приводящих порой к самоуничтожению. Женщина, испытывающая глубокую страсть, поначалу хорошеет, становится более элегантной. «Когда Адель причесывает меня, я любуюсь своим лицом, потому что вы любите его», — пишет г-жа д'Агу, Все обретает смысл: ее лицо, тело, ее комната, ее «я»; она лелеет все это при посредстве любящего и любимого мужчины. Но со временем она отказывается от какого бы то ни было кокетства. Если любовник хочет этого, она изменяет свою внешность, которая когда-то была ей дороже самой любви, иногда даже перестает ею интересоваться. Все свое существо, все, что она имеет, она отдает во владение своему суверену, отвергает все, что ему не нравится. Ей хотелось бы посвятить ему каждое биение своего сердца, отдать ему по капле всю свою кровь, весь свой костный мозг. Именно это желание выражается в мечте о мученичестве. Даря себя, она хочет дойти до пытки, до смерти, стать землей, прахом, превратиться в ничто, способное лишь откликаться на его призыв. Она яростно уничтожает в себе все то, что не приносит пользы любимому. Если мужчина полностью принимает подобный дар женщины, мазохизм ей не угрожает. Так, у Жюльетты Друэ мы не находим его следов. В порыве обожания она иногда становилась на колени перед портретом поэта и просила у него прощения за проступки, которые она могла бы совершить, но в ней не вспыхивал гнев на самое себя. Однако бескорыстный восторг легко может превратиться в мазохистскую ярость. В любовнице, положение которой по отношению к любовнику аналогично положению ребенка по отношению к родителям, возрождается чувство вины, которое она когда-то испытывала перед этими последними. До тех пор пока она любит мужчину, она восстает не против него, а против себя самой. Если он любит ее меньше, чем ей бы этого хотелось, если ей не удалось полностью завладеть им, осчастливить его, быть ему достаточной, вся ее самовлюбленность превращается в отвращение, унижение и ненависть к самой себе, которая приводит ее к желанию покарать себя. В течение более или менее длительного кризиса, а иногда и в течение всей жизни она сознательно обрекает себя на положение жертвы, ожесточенно вредит собственному «я», поскольку она не сумела одарить счастьем любовника. Это случай абсолютно мазохистского поведения.

Однако не следует путать те случаи, когда влюбленная женщина стремится к страданию для того, чтобы отомстить себе самой, с теми случаями, когда она хочет убедиться в свободе и силе любимого мужчины. Стало общим местом — и, по-видимому, это действительно так — утверждать, что проститутки гордятся побоями своих любовников. Однако в восторг их приводит не тот факт, что их бьют и порабощают, а сила, власть и независимость мужчин, от которых они зависят. Им также нравится видеть, как их любовники издеваются над другими мужчинами, они нередко подстрекают их к небезопасным схваткам; им хочется, чтобы их повелители обладали достоинствами, которые ценятся в их среде. Женщину, с удовольствием принимающую мужские капризы, в его тирании восхищает прежде всего яркое проявление его свободы и независимости. Но нельзя забывать о том, что побои и требования станут для нее отвратительными, если по какой-либо причине любовник утратит свой авторитет. Они ценны для нее до тех пор, пока в них проявляется божественность возлюбленного. В этом случае, чувствуя себя добычей другого, свободного человека, она испытывает пьянящую радость. Изменяться в зависимости от прихотливой и непреклонной воли другого человека — это одно из самых удивительных переживаний, даруемых человеческому существу. Утомительно постоянно жить в одном и том же обличье. Лишь слепое повиновение позволяет человеку познать ряд глубоких превращений. И вот, повинуясь мимолетным мечтам и властным приказам любовника, женщина становится поочередно рабыней, цветком, трепетной ланью, изящной статуэткой, подстилкой, служанкой, куртизанкой, музой, подругой, матерью, сестрой, ребенком. Женщина с удовольствием идет на все эти метаморфозы до тех пор, пока не догадывается, что все наслаждения имеют один и тот же вкус — вкус покорности. В любви, как и в эротике, мазохизм, по нашему мнению, — это путь, на который вступают неудовлетворенные женщины, разочарованные в любовниках и в самих себе. Женщины, которых самоотречение наполняет счастьем, не склонны вступать на него. Мазохизм ставит на первый план ущемленное, униженное «я»; любовь же ведет к забвению себя ради высшего субъекта.

Главная цель как людской, так и религиозной любви — это отождествление себя с любимым. Мера ценностей и истинность мира отражаются в его сознании, и поэтому лишь служить ему недостаточно. Женщина стремится глядеть на жизнь его глазами.

Высшее счастье для влюбленной женщины заключается в том, чтобы возлюбленный признал ее частью себя самого. Когда он говорит «мы», она чувствует себя единой с ним, тождественной ему, она разделяет его авторитет, вместе с ним царствует над всем остальным миром. Она беспрестанно, иногда даже назойливо повторяет это сладостное «мы». Чувствуя себя необходимой существу, которое является абсолютной необходимостью, выстраивая свои отношения с миром на основе необходимых ей целей и представляя мир как нечто необходимое, влюбленная женщина в своем самоотречении познает чудо обладании абсолютом. Именно уверенность в этом дает ей столь высокое счастье. Ей кажется, что она сидит по правую руку от Бога, и ей неважно, что она занимает лишь второе место, если она знает, что это место в столь превосходно устроенном мире останется за ней навсегда, До тех пор пока она любит, любима и, следовательно, необходима возлюбленному, она чувствует свою жизнь наполненной смыслом, наслаждается покоем и счастьем. Такова, по-видимому, была судьба мадемуазель Аиссы рядом с рыцарем д'Айди до тех пор, пока религиозные сомнения не смутили ее душу; такова была судьба Жюльетты Друэ, жившей в тени Гюго.

Но это сверкающее счастье редко бывает прочным. Мужчина не может быть Богом, Отношения верующей с невидимым божеством зависят только от ее религиозного пыла, но обожествленный мужчина — не Бог, он здесь, он — настоящий. И именно в этом источник страданий влюбленной. Ее заурядная участь заключена в знаменитой фразе Жюли де Лепинас; «Всю свою жизнь, друг мой, я люблю вас, страдаю и жду». Конечно, и мужчины тоже страдают от любви, но их страдания недолговечны, не всепоглощающи. Бенжамен Констан хотел умереть, потеряв Жюльетту Рекамье, но через год излечился, Стендаль в течение долгих лет тосковал по Матильде, но эта тоска скорее украшала его жизнь, чем разрушала ее. Женщина, осознающая себя второстепенным и полностью зависимым существом, переживает адские муки, Любая влюбленная узнает себя в маленькой русалочке Андерсена, сумевшей ради любви сменить свой рыбий хвост на женские ножки, хотя ходила при этом словно по иголкам и ножам.

но, что любимый мужчина безусловно необходим женщине, нельзя также сказать, что она ему не нужна; но он не в силах наполнить смыслом жизнь той, которая боготворит его, он не позволяет ей завладеть собой.

Для истинной любви «случайность» возлюбленного со всеми его недостатками, ограниченностью, врожденной непредсказуемостью не может быть помехой. Она не может быть и спасением, поскольку это просто взаимоотношения между двумя людьми. Идолопоклонническая любовь придает возлюбленному абсолютную ценность, и это первая ложь, которая бросается в глаза всем посторонним, «Он не заслуживает такой любви», — шепчут вокруг влюбленной. Потомки, представляя себе бесцветный лик графа Гибера, сострадательно улыбаются. Открывая недостатки, посредственность своего божества, женщина переживает мучительное разочарование. В «Страннице», в «Первых опытах» Колетт нередко намекает на эту горькую агонию любви. Подобное разочарование бывает мучительнее, чем разочарование ребенка, когда рушится авторитет его отца: ведь женщина сама выбрала того, кому отдала в дар все свое существо. Даже если избранник достоин самой глубокой привязанности, он все равно остается земным человеком, и женщина, преклоняющая колена перед высшим существом, обращает свою любовь не к нему. Ее вводит в заблуждение собственная серьезность, из-за которой она придает достоинствам своего возлюбленного абсолютное значение, то есть не хочет признать, что их носителем является человеческое существо. Из-за этого заблуждения между ней и предметом ее обожания развертывается пропасть. Она восхваляет его, повергается перед ним ниц, но она не может стать ему настоящим другом, потому что не осознает, что в мире его подстерегают опасности, что его планы и цели шатки, а сам он хрупок. Видя в нем Бога, Истину, она неправильно судит о его свободе, которая отмечена нерешительностью и страхом. Этот отказ мерить любовника человеческой меркой объясняет многие парадоксы женского поведения. Женщина просит что-либо у любовника, и он удовлетворяет ее просьбу, следовательно, он великодушен, богат, великолепен, он царь и бог; если же он отказывает, он превращается в скупца, мелочного и жестокого человека, он животное, демон. Так и подмывает спросить: если «да» удивляет как нечто в высшей степени необычное, то почему так поражает «нет»? Если отказ представляет собой проявление столь отвратительного эгоизма, то почему такое восхищение вызывает согласие? Нет ли места для просто человеческих качеств между сверхчеловеческими и бесчеловечными?

Дело в том, что поверженное божество — это не человек, а самозванец; у любовника есть лишь одна возможность: доказывать, что он действительно тот самый царь, которого обожает женщина. В противном случае он разоблачает себя как узурпатор. Если женщина больше не любит его, в ней растет желание растоптать его. Во имя славы, которой влюбленная увенчала своего возлюбленного, она отказывает ему в праве на какую бы то ни было слабость. Она разочаровывается и раздражается, если он не соответствует тому образу, которым она его подменила. Если он устал или рассеян, если ему не вовремя хочется есть или пить, если он ошибается или противоречит сам себе, она заявляет, что он «недостоин сам себя», и ставит ему это в вину. Таким образом, она доходит до того, что упрекает его за любое дело, которое ей самой приходится не по нраву. Она судит собственного судью и для того, чтобы он был достоин оставаться ее повелителем, отказывает ему в праве на свободу. Порою ей легче поклоняться отсутствующему божеству, чем присутствующему. Как мы видели, некоторые женщины посвящают себя умершим или недоступным для них героям и не желают видеть в них что-либо общее с существами из плоти и крови, поскольку эти последние не соответствуют их мечтам. По всем этим причинам лишенные иллюзии женщины заявляют: «Не нужно ждать сказочного принца. Мужчины — просто ничтожные существа». Но они не казались бы карликами, если бы от них не требовали, чтобы они были великанами.

Именно в этом состоит проклятие, тяготеющее над страстной женщиной: ее возвышенное представление о мужчине неизбежно превращается в требовательность. Отрекаясь от себя ради другого, она хочет в то же время взять свое: ей необходимо завладеть человеком, которому она отдает все свое существо. Она дарит ему себя безраздельно, но он должен обладать всеми совершенствами, чтобы достойно принять этот дар. Она посвящает ему все свое время, но и он должен быть постоянно рядом с ней. Она хочет жить лишь им, но она хочет жить полной жизнью, для этого он должен посвятить всего себя ей.

Иногда я до того неразумна в своей любви к вам, что забываю о том, что не могу и не должна поглощать вас полностью, так, как поглощаете меня вы, — пишет г-жа д'Агу Листу.

Она пытается подавить свое непроизвольное желание — желание быть для него всем. То же стремление отражается в жалобах мадемуазель де Лепинас: Боже мой! Если бы вы знали, как я живу в те дни, когда лишена восторга и радости видеть вас! Друг мой, вас удовлетворяют движение, работа, развлечения, мое же счастье в вас, и только в вас. Без постоянных встреч с вами, без любви к вам я не хотела бы жить.

Сначала влюбленная женщина с упоением удовлетворяет желания любовника, затем, как легендарный пожарник, совершающий поджоги из любви к своему ремеслу, она старается пробуждать в нем желание для того, чтобы иметь возможность удовлетворять его. Если это ей не удается, она чувствует себя до того униженной и ненужной, что любовнику приходится разыгрывать пылкость, которой он на самом деле не испытывает. Превратившись в рабыню, женщина нашла самый надежный способ поработить мужчину. В этом состоит еще один обман любви, который с такой обидой разоблачают многие мужчины, в частности Лоуренс и Монтерлан: она принимает форму дара, будучи на самом деле тиранией. В «Адольфе» Бенжамен Констан едко описал путы, которыми оплетает мужчину слишком возвышенная женская страсть, «Она не скупилась на жертвы, потому что единственной ее заботой было заставить меня принимать их», — безжалостно говорит он об Элеоноре. Действительно, жертвы, которые принимает любовник, превращаются в опутывающие его обязательства, при этом он лишен даже преимущества выглядеть человеком, который что-то дает сам. Женщина требует, чтобы он с благодарностью нес крест, который она на него возлагает. И ее тирания ненасытна. Влюбленный мужчина властен, но, если он получил то, чего желал, он чувствует себя удовлетворенным. Что касается взыскательной женской преданности, то она не знает границ. Любовник, доверяющий своей любовнице, не имеет ничего против ее отлучек или занятий вдали от него; он уверен, что она принадлежит ему, и предпочитает обладать не вещью, а свободным существом. Для женщины же отсутствие любовника — это всегда пытка. Он для нее — всевидящее око, судия, и, устремляя свой взгляд не на нее, он тем самым чего-то ее лишает: все, что он видит помимо нее, украдено у нее. Когда он далеко от нее, и она сама и весь мир перестают существовать. Он покидает ее и изменяет ей даже тогда, когда, будучи с ней рядом, читает или пишет. Она ненавидит его, когда он спит. Бодлер с умилением смотрит на спящую женщину: «Твои прекрасные глаза устали, бедная моя любовь». Пруст в восторге от спящей Альбертины¹. Это объясняется тем, что мужская ревность представляет собой стремление к безраздельному обладанию. Возлюбленная, к которой во сне возвращается трогательная детская наивность, не принадлежит никому, мужчине достаточно быть уверенным в этом. Но божественный повелитель не имеет права предаваться покою имманентности, и женщина враждебно смотрит на его поверженную трансцендентность. Ей не нравится животная инертность этого тела, существующего в данный момент не для нее, а для себя, пре-

¹ Тот факт, что Альбертина — вовсе не Альбертина, а Альберт, ничего не меняет; как бы то ни было, Пруст ведет себя в этом случае, как свойственно мужчинам.

доставленного случайности, платой за которую является ее собственная случайность. Виолетта Ледук ярко выразила это чувство; Ненавижу спящих мужчин. Когда я гляжу на них, у меня возникают нехорошие мысли. Меня раздражает их покорность. Ненавижу их безотчетную безмятежность, мнимую бесчувственность, их вид, напоминающий прилежного слепца, их умеренное опьянение, их бездарную старательность... Я долго ждала, подстерегала, когда же на губах спящего появится розовый пузырек. Мне было нужно только его присутствие. Но его-то я не дождалась... Я видела, что во сне его глаза были похожи на глаза умершего... Я пряталась за его веселым взглядом в минуты, когда он был твердым мужчиной. Нет ничего хуже, чем его сон. Он завладевает всем. Я ненавижу его, когда он спит, за то, что из бессознательного состояния он умеет создать себе чуждый мне покой. Ненавижу его умиротворенное лицо... Он весь ушел в себя и занят только собственным отдыхом. Я не знаю, о чем он думает... Начинали мы вместе, и с какой страстью! Мы хотели взлететь над землей на крыльях темперамента. Мы отправились в путь, карабкались, подстерегали, выжидали, напевали, подошли к концу, вскрикивали, выиграли и проиграли, и все это вместе. Мы действительно были далеко от реальной жизни. Мы отыскали новую разновидность небытия. А теперь ты спишь. Ты устраняешься, и это нечестно с твоей стороны... Когда ты двигаешься во сне, моя рука невольно прикасается к твоему детородному органу. Он похож на длинный сарай, в котором хранятся пятьдесят мешков зерна, в нем есть что-то властное. Я держу в руке мошонку спящего мужчины... Это маленький мешочек с семенами. В моей руке поля, которые будут засеяны, виноградники, которые будут обработаны, вода, сила которой будет укрощена, доски, которые будут сколочены, рыболовные сети, которые будут вытащены из воды. В моей руке отборные цветы и фрукты, породистые животные. В моей руке скальпель, секатор, зонд, револьвер, акушерские щипцы, но все это не наполняет мою руку. Спящее оплодотворение мира — это всего лишь ненужная немощь в жизни души...

Да, когда ты спишь, я ненавижу тебя^.

Бог не должен засыпать, иначе он превращается в прах, в плоть. Он должен постоянно бодрствовать, иначе его творение теряется в небытии. Для женщины спящий мужчина — это предатель и скупец. Случается, что любовник будит возлюбленную, но он делает это, чтобы предаться ласкам, она же будит его просто для того, чтобы он не спал, не отдалялся от нее, думал только о ней, постоянно пребывал с ней, в комнате, в постели, в ее объятиях, как Бог в алтаре. Это постоянное желание женщины, она тюремщица.

В то же время она не готова согласиться на то, чтобы мужчина стал просто ее пленником, и больше ничем. В этом состоит один из болезненных парадоксов любви: становясь узником, божество лишается своей силы. Женщина спасает свою трансцендентность, посвящая ее мужчине, он же должен соединить ее с миром. Если оба любовника полностью погружаются в страсть, их свобода вырождается в имманентность. Единственный выход для них — это смерть, именно в этом отчасти заключается смысл сказания о Тристане и Изольде. Любовники, которые хотят принадлежать лишь друг другу, не могут остаться в живых: они умрут со скуки. Марсель Арлан в «Чужих землях» описал медленную агонию самопожирающей любви. Женщина осознает эту опасность. Если не считать приступов исступленной ревности, она сама требует, чтобы мужчина действовал, завоевывал мир. Какой же он герой, если не совершает никаких подвигов. Дама обижается, когда рыцарь покидает ее и отправляется совершать новые подвиги, но, если он остается у ее ног, она презирает его. Именно в этом заключаются трудности и муки любви: женщина хочет всецело владеть мужчиной и в то же время требует от него, чтобы он был выше всего того, чем можно было бы обладать. Свободное существо не может принадлежать никому, и женщина, которая хочет удержать при себе человека, являющегося, по выражению Хайдеггера, «отсутствующим существом», хорошо знает, что эта попытка обречена на провал. «Мой друг, я люблю вас, как и следует любить, до крайности, до безумия, до исступления, до отчаяния», — пишет Жюли де Лепинас. Женщину с ясной головой идолопоклонническая любовь может привести только к отчаянию. Ведь любовница, требуя, чтобы любовник был героем, гигантом, полубогом, хочет, чтобы он интересовался не только ею, и в то же время для нее счастье возможно лишь при условии, что она полностью завладеет возлюбленным.

Из того факта, что женская страсть заключается в абсолютном отказе от каких бы то ни было собственных прав, как раз вытекает, что противоположный пол не может испытывать подобных чувств, не может стремиться к самоотречению, — говорит Ницше *. — Ведь если бы в любви оба любовника отрекались от себя, то я уже не знаю, к чему бы это привело, разве что к ужасной пустоте. Женщина хочет, чтобы ею обладали... ей нужен кто-нибудь, кто бы ею обладал, не отдаваясь сам, не забывая о собственном «я», а, напротив, желая обогатить его любовью... Женщина отдается, а мужчина благодаря этому возвышается...

Обогащая возлюбленного, женщина по крайней мере чувствует себя счастливой. Она не может стать Всем для него, но старается думать, что она ему необходима. Степень необходимости невозможно измерить. Если он «не может жить без нее», она считает себя основой его драгоценного существования и определяет этим собственную цену. Она с радостью служит ему, но он должен принимать ее служение с благодарностью, В соответствии с обычной диалектикой преданности дар превращается в требование. Добросовестно мыслящая женщина начинает задаваться вопросом; действительно ли он нуждается во мне? Мужчина лелеет ее, желает ее с неповторимой нежностью и пылом. Но, может быть, и к другой женщине он мог бы испытывать неповторимые чувства? Многие влюбленные женщины поддаются на самообман, они не хотят признавать, что в неповторимом всегда присутствует нечто общее. Мужчина подталкивает их к этой иллюзии, потому что поначалу он разделяет ее. Нередко его страстное желание как бы бросает вызов времени. В тот момент, когда он хочет эту женщину, он хочет ее со всей своей страстью и только ее одну. Конечно, мгновение это — абсолют, но этот абсолют — мгновение. Обманутая женщина начинает мыслить категориями вечности. Поскольку объятия повелителя превращают ее в богиню, ей начинает казаться, что она, и только она одна, родилась богиней и была предназначена богу. Однако желание мужчины не только бурно, но и преходяще, оно удовлетворяется и быстро угасает. Женщина же чаще всего, отдавшись мужчине, становится его пленницей. На эту тему существует немало легкого чтива и популярных песенок: «Юноша шел мимо, девушка пела... Юноша пел, девушка плакала». Даже если мужчина длительное время привязан к женщине, это еще не значит, что она ему необходима. Она же требует именно этого: самоотречение может спасти ее, только наделив властью. Нельзя пренебречь правилами игры во взаимность. Итак, на ее долю выпадают либо страдания, либо самообман. Нередко поначалу она цепляется за ложь. Она полагает, что мужчина любит ее такой же любовью, какой любит его она. Стараясь обмануть себя, она принимает желание за любовь, эрекцию за желание, любовь за религию. Она принуждает и мужчину лгать ей: «Ты любишь меня? Так же, как вчера? Ты меня не разлюбишь?» Эти вопросы она очень ловко задает как раз в тот момент, когда у мужчины нет времени дать искренние и обстоятельные ответы или когда обстоятельства не позволяют ему этого сделать. Она настойчиво задает их в пылу любовных объятий, выздоравливая после болезни, плача или прощаясь с ним на вокзале. Вырывая у него желаемые ответы, она превращает их в трофеи. Даже не получая ответов, она слышит их в его молчании. Каждая по-настоящему влюбленная женщина в той или иной степени страдает паранойей, У меня была одна подруга, которая, долго не получая писем от отсутствующего любовника, говорила: «Когда хотят разорвать, то об этом пишут». Затем, получив недвусмысленное письмо, она заявила: «Тот, кто действительно хочет разорвать, не пишет об этом».

Слушая исповеди женщин, нелегко отделить здравомыслие от патологического бреда. Поведение мужчины, описываемое охваченной паникой влюбленной женщиной, всегда кажется экстравагантным. Он — невропат, садист, бесхарактерный человек, страдающий от комплекса неполноценности, мазохист, дьявол, подлец или все они вместе взятые. Никакие, даже самые тонкие психологические объяснения не проливают свет на его поведение. «X обожает меня, страшно ревнует, ему бы хотелось, чтобы, выходя на улицу, я надевала маску. Но это такой необычный человек, он с таким недоверием относится к любви, что, когда я прихожу к нему, он разговаривает со мной на лестничной площадке и даже не впускает в квартиру». Другое признание; «Z обожал меня. Но он был слишком горд, чтобы попросить меня приехать к нему в Лион. Я поехала туда и поселилась у него. Через неделю он выгнал меня, хотя мы не ссорились. После этого я видела его еще два раза. В третий раз я ему позвонила, но он посреди разговора положил трубку, Он невропат». В этих историях не остается ничего загадочного, когда о них говорят мужчины: «Я ее совершенно не любил» или «Я неплохо к ней относился, но не мог бы прожить с ней и месяца». Слишком упорный самообман приводит женщину к психическому заболеванию. Больным эротоманией всегда кажется, что любовник ведет себя загадочно, парадоксально, Поэтому их бред легко берет верх над реальностью. Нормальная женщина чаще всего в конце концов осознает истинное положение вещей, понимает, что любовник ее разлюбил. Но до тех пор, пока обстоятельства не вынуждают ее признать это, она всегда немного лукавит. Даже при взаимной любви в чувствах любовников существует глубокое различие, которое женщина старается не замечать. Необходимо, чтобы мужчина был способен найти смысл жизни не в ней, поскольку сама она надеется обрести оправдание своего существования в нем. Мужчине необходима женщина потому, что она бежит от своей свободы, ему же, если он обладает свободой, без которой не был бы не только героем, но и просто мужчиной, не нужен никто и ничто. Женщина принимает зависимость в силу своей слабости, но как же может стать зависимым от нее тот, кого она любит за силу?