Женщина — если она сконцентрирована только на своих функциях самки — в большей степени, чем мужчина, зависит от физиологического состояния; ее физиологическое развитие проходит более нервно, более прерывисто, чём у мужчины. Каждый отдельный период в жизни женщины отмечен монотонностью; однако смена физиологических стадий проходит резко; эти переходы, превращения проявляются острее, чем у мужчин; половая зрелость, вступление в сексуальные отношения, климакс. Мужчина стареет постепенно, женщина оказывается застигнутой врасплох внезапным изменением своей женской сущности; еще совсем молодая, она уже теряет свою эротическую притягательность, способность давать потомство, а это как раз то, что и в глазах общества и в ее собственных служит ей оправданием и в чем она видит возможность своего счастья; ей остается прожить почти половину взрослой жизни без надежды на будущее.
«Опасный возраст» характеризуется рядом органических расстройств1, однако они существенны не сами по себе, а тем, что они с собой несут. Происходящие в организме перемены гораздо легче переносятся женщинами, не делавшими основную ставку на свою женскую сущность; те, кто был занят работой, серьезно или даже тяжело трудился — в семье ли, вне ее, — испытывают облегчение при прекращении менструации, связанной с зависимостью и ограничениями; крестьянка, жена рабочего, постоянно живущие под угрозой новой беременности, счастливы, когда наконец риска больше нет. В подобном положении, как и во многих других, женщина страдает не от физических недомоганий, а от тревоги, терзающей ее сознание, ее душу. Душевная, моральная драма, как правило, разыгрывается до того, как появятся физиологические признаки наступления нового периода, и только когда этот этап пройден, тревога проходит.
Задолго до появления признаков наступления новой фазы женщину преследует ужас старения. Мужчина в зрелом возрасте занимается каким-нибудь серьезным делом, его интересы связаны с предприятием, творчеством, своей работе он придает больше значения, нежели любви; его сексуальный пыл уже не так остр, не то что в юности; и поскольку ему, в отличие от пассивного объекта, нет нужды в особой притягательной внешности, то и возрастные изменения лица и тела не разрушают его возможностей соблазнителя. А вот с немалой частью женщин все происходит иначе; к тридцати пяти годам, одолев наконец внутреннее стеснение, торможение, она достигает полного расцвета, лучшей эротической поры: ее желания особенно неистовы, и она хочет наиболее полного их удовлетворения, ее страсть требует наиболее глубокой реализации; женщина делает несравненно большую ставку на сексуальные ценности, чем мужчина; она пользуется этим, чтобы удержать мужа, обеспечить себе протекцию, ведь в целом ряде профессий, которыми она занимается, ей это необходимо — ей нужно нравиться; она может приобрести какое-то влияние в обществе только при посредничестве мужчины: что же станет с ней, когда она уже не будет иметь над ним власти? Этот вечный вопрос женщина себе задает с тревогой, не в силах остановить процесс возрастных изменений своего тела, ведь себя она отождествляет именно с ним; она сопротивляется, борется; однако краски, чистки, всякие косметические, пластические операции всего лишь продляют уходящую молодость. Какое-то время она еще может лукавить перед зеркалом. Когда же настает роковой период и процесс увядания становится необратимым, разрушая возведенное, построенное ею в период половой зрелости здание, у нее возникает такое чувство, будто сама неотвратимая смерть коснулась ее.
Не следует думать, что женщина, особенно упоенная своей красотой, ревностно оберегающая свою молодость, испытывает самые сильные страдания; отнюдь, самовлюбленная дама, женщина-нарцисс, слишком любит себя, заботится о своей персоне, чтобы заранее не предусмотреть возможную расплату, неотвратимый жизненный поворот и не подготовить для себя запасные позиции, не укрепить свой тыл; она, конечно же, будет переживать происходящие в ней возрастные изменения, но не будет застигнута врасплох и довольно быстро адаптируется к новому качеству. Та же женщина, которая забывает себя ради других, проявляет особую преданность семье, детям, мужу, кому-то из близких людей, жертвует собой, однажды почувствует потрясение при внезапном открытии; «А ведь у меня, как и у всех, только одна жизнь; и вот каков оказался мой удел, вот что со мной сталось», И к удивлению окружающих, в ней действительно происходят разительные, радикальные перемены: выбитая из привычной колеи, лишенная привычных занятий, она вдруг оказывается лицом к лицу с самой собой и совершенно беспомощной. Миновав этот межевой столб, на который она как бы неожиданно натолкнулась, женщина этого типа начинает мучиться от ощущения, что она пережила себя; ее тело уже не обещает ей никаких радостей; мечты, желания, которые не пришлось осуществить, станут химерой; увидев перед собой подобную перспективу, женщина обращает свой взор в прошлое; пришло время подводить итоги; и она приступает к этому не без страха. Ее пугают те узкие рамки, в которых прошла жизнь, те ограничения, которые были ей навязаны. Перед лицом этой короткой, полной разочарований жизни она вспоминает себя юной, на пороге неизведанного, кажущегося недосягаемым, бесконечным будущего, она отказывается верить в его конечный характер; скудость своего существования она сопоставляет с непроявившейся одаренностью своей личности. А все дело лишь в том, что, будучи женщиной, она более или менее пассивно покорилась своей судьбе, но теперь ей кажется, что ее одурачили, провели, не дали осуществиться, развиться заложенному в ней, обманули ее надежды и она, как по льду, скользнула от юности к зрелости, не успев опомниться, не отдав себе в этом отчета. Печальное открытие: ее муж, ее окружение, ее занятия — все это недостойно ее; она ни в ком не нашла понимания. Она отходит от окружающих ее ранее близких людей, почувствовав себя выше их, замыкается в себе, лелея в душе свою тайну, свое горькое открытие — таинственный ключ своей несчастной судьбы; она старается припомнить все упущенные возможности. Она начинает вести дневник; если находится подруга или еще кто-нибудь, кому можно довериться, она изливает душу в бесконечных разговорах о своей неудавшейся судьбе; целыми днями и ночами она пережевывает, перебирает в уме все, о чем сожалеет, она сетует, жалуется, упрекает. И как в юности мечтают о том, каким будет будущее, так она думает, каким могло бы быть ее прошлое; она воспроизводит в памяти те возможности, которые проглядела, придумывает, воображает чудные романы в ретроспективе. Хелен Дейч приводит пример с одной женщиной, которая рано разошлась со своим первым мужем, поскольку брак был несчастливым, удачно вышла замуж вторично, прожила со вторым супругом ряд безмятежных лет, а в сорок пять ею внезапно овладела тоска по первому мужу и она погрузилась в меланхолию. В ней ожили все детские печали, переживания юности, и вот женщина начинает бесконечно возвращаться мысленно к событиям, связанным с детскими и юными годами, и с новой остротой заявляют о себе уже было уснувшие чувства к родителям, братьям, сестрам, к друзьям детства. Порою она впадает в угрюмую, мрачную задумчивость, становится безучастной. Однако чаще всего в нахлынувшем приливе энергии она пытается что-то исправить в своей жизни, в той ее части, которую считает загубленной. И открывает себя заново, совсем иную, очень не вписывающуюся в прожитую ею жизнь, и эту себя новую она по-новому преподносит, превознося собственные достоинства, настоятельно требуя воздаяния, справедливости. Обогащенная жизненным опытом, она думает, что сумеет наконец заставить оценить себя; ей хотелось бы взять реванш. И каковы же ее первые шаги — от приподнятости чувств она стремится удержать, приостановить бег времени. Если у женщины склонность к материнству, она заявляет, что еще способна родить ребенка; все свои душевные силы она вкладывает в свой порыв, в желание перестроить свою жизнь. Чувственная женщина станет завоевывать нового любовника, возлюбленного. Кокетка изо всех сил хочет нравиться, эта жажда у нее проявляется гораздо острее, чем раньше. И все вместе они уверенно заявляют, что никогда в жизни не чувствовали себя такими молодыми. Им хочется убедить окружающих, что время их не коснулось; стиль одежды выбирается «молодежный», мимика — детская. Начинающая стареть женщина хорошо понимает, что если она теряет привлекательность эротического объекта, так это не только потому, что ее тело не может явить мужчине пленительную свежесть, а прежде всего потому, что прошлое женщины, прожитые годы, накопленный жизненный опыт, хочешь не хочешь, превращают ее в личность; она боролась, любила, желала, страдала, наслаждалась жизнью; эта автономия пугает ее, и женщина стремится отказаться от нее; начинается преувеличенное акцентирование своей женственности, женщина украшает себя, использует парфюмерию, косметику, все делается для того, чтобы стать воистину очаровательной, грациозной, таинственной — истинной женщиной, со всеми свойствами, дарованными природой; на своего собеседника-мужчину она бросает наивные взгляды, ее голос, интонации становятся ребячливыми, она охотно и много болтает, воспроизводя свои детские воспоминания, события к жизни маленькой девочки; вместо того чтобы просто говорить, она щебечет, хлопает в ладоши, громко смеется. И весь этот спектакль разыгрывается вполне искренне. У нее появился новый интерес к жизни, а желание вырваться из рутины, все начать заново создает у нее впечатление, что жизнь повторяется.
В действительности же нет и речи о каком-то новом начале; женщина не открывает для себя в окружающем ее мире новых целей, к которым бы ей хотелось стремиться, целей достойных, с полезным зарядом. Ее оживление переходит в эксцентричность, теряет смысл, оправданность по той простой причине, что его единственное предназначение — чисто символически компенсировать неудачи в прошлом, свои ошибки. Бывает и иначе, женщина прилагает усилия, пока еще не поздно, чтобы осуществить свои детские желания либо интересы, возникшие в юности: одна учится играть на пианино, другая занимается скульптурой, третья пишет, иные путешествуют, учатся ходить на лыжах, изучают иностранные языки. Все, что до сих пор ею откладывалось или на что она не могла согласиться в силу отсутствия определенных условий, теперь — лишь бы еще не было слишком поздно — она приемлет. В некоторых случаях женщина вдруг признается себе, как отвратителен ей супруг, перестает испытывать радость в его объятиях, становится фригидной; или, наоборот, она предается пылкой любви, которую до сих пор не поощряла; доводит супруга до изнеможения своей требовательностью; как в детстве, занимается мастурбацией. Лесбийские наклонности, скрыто присутствующие почти в каждой женщине, заявляют о себе. Нередко объектом таких чувств может стать дочь; но чаще какая-нибудь подруга вызывает к себе подобное необычное влечение. Ром Ландо в книге «Секс, жизнь и вера» воспроизводит историю, рассказанную ему ее героиней: Г-же Χ было около пятидесяти лет; уже двадцать пять лет она была замужем, имела трех взрослых детей, занимала значительное положение в организациях, связанных с социальными проблемами и проблемами милосердия в своем городе; как-то в Лондоне она встретила женщину моложе себя на десять лет, так же как и она увлеченно занимающуюся социальными вопросами. Они стали подругами, и г-жа Y предложила ей в следующий приезд остановиться у нее, что г-жа Χ и сделала, а на следующий вечер после приезда она неожиданно для себя стала страстно целовать хозяйку дома. Рассказывая об этом, она горячо уверяла, что понятия не имеет, как это с ней случилось; ночь она провела со своей подругой, а домой вернулась потрясенная. До той поры она ни малейшего понятия не имела о лесбиянстве, просто и представить не могла, что «подобное» существует. Она неустанно думала о г-же Υ, испытывая к ней страстное влечение, и впервые в жизни ежедневные ласки и поцелуи мужа ей казались пресными. Она решила снова повидать свою подругу, дабы «пролить свет на все это», страстное влечение только усилилось; эти отношения позволили ей испытать такое наслаждение, какого она до сих пор не знала. Однако ее мучило сознание совершенного греха, и она обратилась к врачу, чтобы выяснить, есть ли «научное объяснение» ее поведению, ее состоянию, нравственно ли это.
В приведенном случае субъект действия уступил внезапному порыву, неожиданно нахлынувшему чувству и был этим глубоко обескуражен. Однако нередко женщина намеренно стремится к новым ощущениям, желая пережить новые чувства, романы, которых у нее не было и которых скоро уже может и не быть. При этом она охладевает к своему домашнему очагу, как бы отстраняется от семьи, прежде всего потому, что считает своих домашних недостойными себя, по этой причине ищет уединения, а главное — приключения, острых ощущений. И если случится такому быть, она с жадностью кидается в авантюру. Вот как в этой истории, преподнесенной нам Штекелем: Г-же Б.З. было сорок лет, у нее было трое детей и позади двадцать лет замужества, когда ей стало приходить на ум, что ее не понимают, что жизнь не удалась; она стала отыскивать для себя все новые и новые занятия и наконец отправилась в горы покататься на лыжах; там она познакомилась с тридцатилетним молодым человеком и стала его любовницей; между тем некоторое время спустя этот молодой человек влюбляется в дочь г-жи Б.З. И г-жа Б.З. соглашается на их брак ради того, чтобы сохранить рядом своего любовника; дело в том, что между матерью и дочерью тайное, невысказываемое, но очень сильное лесбийское влечение, этим частично и объясняется подобное решение. Однако вскоре положение становится невыносимым, неприемлемым, любовник иногда в течение одной ночи переходит из ложа матери в ложе дочери. Г-жа Б.З. делает попытку самоубийства. Как раз в это время — ей уже было сорок шесть лет — она и обращается за помощью к доктору Штекелю. Она решила разорвать свои отношения с любовником, а ее дочь отказалась, со своей стороны, выйти замуж. Г-жа Б.З. вновь превращается в примерную супругу и становится очень набожной.
Как правило, у женщины, отягощенной собственными представлениями о нормах приличия, порядочности, дело не доходит до действий. Только в ее снах блуждают эротические призраки, при пробуждении она еще продолжает их смаковать; у нее появляется преувеличенная нежность к детям, на их долю щедро сыплются ласки; если у нее есть сын, могут возникать в воображении сцены кровосмешения; одна тайная влюбленность в юношу сменяет другую; и, как в юности, пугающая идея насилия преследует ее; даже лавры проститутки ее волнуют; противоречивость желаний и неадекватность страхов могут вызвать беспокойство, тревогу и даже невротические состояния; ее близкие возмущаются некоторыми проявлениями в ее поведении, которые, в сущности, отражают жизнь, протекающую в ее воображении.
В этот нервно-напряженный период жизни женщины граница между реальностью и воображаемым миром еще более зыбкая, чем в период полового созревания. Одно из самых тяжелых проявлений старости у женщины выражается в раздвоении личности, или в потере себя, из-за чего женщина буквально может утратить всяческую способность объективной оценки окружающего. Здоровые, в расцвете сил люди, близко прикоснувшиеся к смерти, также рассказывают об удивительном чувстве раздвоения личности; когда ты в полном сознании, готов к активному действию, свободен и в то же время игрою судьбы превращен в пассивный объект: нет, это не меня сбил автомобиль; не может быть, чтобы эта старая женщина в зеркале была я. Женщина, «никогда не чувствовавшая себя такой молодой» и в то же время никогда не видавшая себя такой старой, не может примирить эти два образа, ей кажется, что время течет вне той реальности, в которой она существует, и потому оно не может ее разрушать. И реальность отдаляется, уменьшается до неуловимых размеров, и одновременно иллюзия перестает восприниматься как иллюзия. Женщина скорее верит своему внутреннему самоощущению, чем тому чужому миру, где время ведет себя странно, где ее двойник совсем не походит на нее и где все, что произошло, было предательством. Она погружается в восторженное состояние, ею овладевает приподнятое настроение, ее посещают восхитительные мысли. А так как ее более, чем когда-либо, занимает любовь, то неудивительно, что она легко и охотно верит, что любима. Девять из десяти эротоманов — женщины; и всем им в основном от сорока до пятидесяти лет.
Однако отметим, что отнюдь не каждому дана способность так смело преодолевать барьер реальности. Нередки случаи, когда женщины, обманутые в своих надеждах, разочаровавшись в существовании любви, ищут спасения у Бога; чаще всего это случается, когда наступает климакс, тогда и кокетка, и увлекающаяся, легко влюбляющаяся женщина, и легкомысленная могут стать набожными, благочестивыми; неясное, смутное представление о мироздании, о тайне собственного предназначения, печаль и уныние от чего-то несостоявшегося, от непонятости сладко томят душу на пороге осени, и религия всему придает гармонию. В религии женщина обретает новую жизнь, награду за несостоявшееся, неудавшееся; все жизненные испытания считаются ниспосланными Господом Богом; вот уже душа утешена перенесенными страданиями, в них видится особая заслуга и особая божественная благодать, милость Божия; и сладостно верится в прозрение, посылаемое небом, или даже — как, например, в случае с г-жой Крюденер — в его повеление. Если женщина в этот свой кризисный период оказывается в растерянности, отвлекается от реальной жизни, она становится уязвимой и подвержена любому внушению: всякий, кто хорошо возьмется за дело, обретет над ней власть, подчинит своему влиянию. Она с энтузиазмом отнесется к любому, даже сомнительному авторитету; она — готовая добыча религиозных сект, поклонников спиритизма, прорицателей, целителей — одним словом, шарлатанов всех мастей. Ведь она не просто потеряла способность критически воспринимать окружающий мир, она еще жаждет истины, единственной, окончательной; ей необходимо средство, формула, ключ, который мог бы внезапно спасти и ее и вселенную. С полным небрежением она относится к логике вещей, она глуха ко всему, что не сообразуется с ее особым случаем; убедительными ей кажутся только те аргументы, которые как бы ей специально адресованы: удивительные откровения, раскрытие тайн, гипнотические внушения, послания свыше, знаки судьбы, даже чудеса — положительно все это зацветает вокруг нее пышным цветом. Неожиданные открытия вовлекают ее порой в активную деятельность: она окунается в дела, бросается в предпринимательство, пускается в авантюры, следуя чьему-нибудь совету либо внутреннему голосу. Иногда же она концентрируется на сознании, что только на нее возложено хранение абсолютной истины и вселенской мудрости. Но деятельная ли, склонная ли к созерцанию, она в своем поведении постоянно обнаруживает лихорадочную экзальтацию. Кризис, связанный с климаксом, резко делит жизнь женщины на две части; эта-то прерывистость и создает у женщины впечатление начала «новой жизни»; перед ней открывается другая эпоха, она приступает к освоению ее с рвением вновь обращенной; она открыта для любви, она обращена к Богу, к его житию, к искусству, к человечеству — сложность происходящего поглощает ее и возвышает. Она умерла, воскресла и созерцает землю нездешним взором, проникшим в потустороннюю тайну, она видит себя устремленной к непокоренным вершинам.
А между тем мир не меняется; вершины остаются недосягаемыми; полученные послания — допустим такую ослепительную очевидность — оказываются плохо расшифрованными; внутренний свет гаснет; а перед зеркалом остается женщина, постаревшая со вчерашнего еще на один день. И душевный подъем сменяет мрачная депрессия. Такой ритм, такая смена одного состояния другим диктуются самим организмом женщины, его физиологическим состоянием, ибо уменьшение гормональных выделений восполняется продуктом повышенной активности гипофиза; именно физиологические причины обусловливают чередования в настроении женщины периодов подъема и спада. Повышенная активность, возбужденная деятельность. Иллюзии, воодушевление, увлечение чем-то необычным могут означать только защиту, заслон перед неизбежностью, неотвратимостью того, что произошло, А затем снова тоска хватает за горло, и женщине кажется, что жизнь прошла, хотя до смерти еще далеко. И вместо того чтобы преодолевать свое отчаяние, не поощрять смятение, не падать духом, женщина нередко начинает растравлять себе душу. Постоянно упрекая окружающих, сожалея о чем-то, жалуясь на всех и вся, она все время мучается; она подозревает соседей, близких людей в злых происках против нее; если у нее есть сестра или подруга, близкая по возрасту, привязанная к ней, им случается объединиться и вместе неистовствовать по поводу преследований то ли судьбы, то ли людей. Но самое тяжкое — это ее патологическая ревность к мужу: предмет отыскивается легко — его друзья, его сестры, наконец, его работа; и всякий раз находится некая соперница, виноватая во всех ее страданиях. Самые сильные и частые приступы ревности характерны для возраста от пятидесяти до пятидесяти пяти лет.
Осложнения, связанные с климаксом, могут продолжаться иногда до самой смерти — особенно когда женщина не расположена стариться; если женщина хочет сохранить свое обаяние, свою притягательность и пользоваться этим как богатством, она станет энергично, активно, последовательно оберегать это; а если ее сексуальные желания не увядают, она борется с еще большим неистовством за свои чары. И это нередкий случай. Как-то у принцессы Меттерних спросили, в каком возрасте женщина перестает быть женщиной и ее плоть замолкает, не терзая ее больше. «Я не знаю, — ответила она, — мне всего шестьдесят пять лет». Согласно Монтеню, замужество лишь «слегка освежает женщину», однако с течением лет это средство действует все слабее и слабее; часто в зрелом возрасте женщина расплачивается за безразличие и холодность, проявленные в юности; когда наконец к ней приходят желания, муж уже смиряется с ее безразличием; он нашел для себя выход, И при такой ситуации супруга, потерявшая от длительного, ставшего привычным общения былую притягательность для своего благоверного, вряд ли уже разбудит в нем супружеское пламя. Раздосадованная этим, решившаяся «взять от жизни свое», она становится менее разборчива — даже если в прошлом было наоборот — в выборе любовников; правда, нужно еще их найти: начинается охота на мужчину. Тысячи хитростей извлекаются на поверхность, берутся на вооружение: расставляются сети для мужчин, куда они завлекаются притворной влюбленностью, разыгрываемой страстью; делая вид, что не может устоять, женщина добивается, чтобы ее взяли; преподнося себя как подарок, она заставляет себя взять; тут вам и деликатность, и дружеский настрой, и особая признательность, и благодарные чувства — все идет в ход. Иные женщины увлекаются молодыми людьми, и не только свежесть плоти их привлекает: лишь в них они надеются найти бескорыстную нежность, которую порой юноша питает к даме старше его возрастом, к любовнице, почти одних лет с его матерью; она же при этом становится вызывающей, властной; не только красота Шери так сильно действует на Леа, но и его покорность; перейдя сорокалетний рубеж, г-жа де Сталь стала выбирать себе юных пажей, ей нравились их робость и поклонение; и потом, скромного молодого человека, еще неопытного, гораздо легче полонить. Когда же все уловки, все попытки соблазнить оказываются тщетными, исчерпанными, теряют действенность, остается последнее средство: платить. Известная народная сказка о «подношениях», пришедшая к нам из средневековья, забавно рассказывает о ненасытных, дьявольски чувственных женщинах, вовлекавших в орбиту своей сатанинской страсти множество мужчин разного возраста, чему они и обязаны прозвищем «женщины-людоедки»: женщина в награду за дары своей любви требовала от каждого возлюбленного небольшие «подношения», которые складывала в шкаф; и вот шкаф уже заполнен до отказа; между тем пришло время любовникам получать подношение после каждой ночи любви; шкаф мало-помалу опустел; подношения розданы, нужны другие. Некоторые женщины расценивают эту ситуацию довольно спокойно, и даже цинично: они взяли свое от жизни, настала их очередь «вернуть полученное». Отношение к деньгам у них и у проституток в таких случаях сходное — они служат очищению, с той разницей, что одни дают, а другие берут, а в общем, мужчина, самец превращается в инструмент, и это позволяет женщине ощутить эротическую свободу, в чем женщина себе отказывала в юности, чему мешала девическая гордость. Любовница-дарительница, скорее романтичная, нежели трезвомысляЩая, чаще всего полна стремлений купить призрак нежности, восхищения, уважения; она даже убеждает себя, что одаривает мужчину просто из удовольствия дарить, никто от нее ничего не требует, к тому же молодой человек, возлюбленный — ее избранник, почему же не проявить к нему материнскую щедрость; и потом, в нем есть что-то загадочное, «таинственное», то самое, чего мужчина так требует от женщины, принимающей его «помощь», ибо таким образом грубые рыночные отношения маскируются под «игру», окружаются тайной. Однако редки случаи, когда подобное лицемерие, неискренность долго не проявляются; борьба между одним и другим полом переходит в борьбу между эксплуататором и эксплуатируемым, и здесь женщина рискует быть жестоко разочарованной, униженной, потерпеть поражение. Если она осторожна, благоразумна, она смиряется с необходимостью «отступить», не ожидая наступления финала, пусть даже чувства еще требуют удовлетворения и пылкость не угасла.
Со дня, когда женщина внутренне готова к новому жизненному этапу, когда она уступает времени, отступает, ее состояние и поведение меняются. До сих пор это была еще молодая женщина, настойчиво боровшаяся со злом, стремившимся каким-то неведомым образом лишить ее красоты, испортить ее фигуру; теперь она становится другим существом, асексуальным, но вполне завершенным в своем развитии: это пожилая женщина. Можно считать, что возрастной кризис миновал. Однако это не значит, что с этого момента женщине легко жить. Отказавшись от борьбы со временем, женщина вступает в новый бой: ей нужно сохранить свое место под солнцем.
С наступлением осени, а затем и зимы в ее жизни женщина освобождается от своих цепей; прикрываясь возрастом, она уклоняется от неприятных ей обязанностей, сбрасывает с себя тяготящее ее ярмо; мужа она к этому времени достаточно изучила и уже не дает ему возможности притеснять себя, она избегает его объятий, вступает в новую пору отношений с ним — это дружба, равнодушие или враждебность, — живя рядом с ним, она живет своей жизнью; если он раньше ее уступает времени, она становится главой семьи. Наконец она может пренебречь требованиями моды, не страдать от общественного мнения; она свободна от светских обязанностей, от соблюдений строгого режима, от забот о своей красоте: так Шери внезапно обнаруживает, что Леа больше не интересуют модистки, корсетницы, парикмахеры, она с блаженством предается чревоугодию, гурманству. Ну а дети уже взрослые, успешно обходятся без нее, вступают в брак, покидают родительский дом. Развязавшись со всем, что называется долгом, обязанностями, о чем говорят и думают «нужно», «необходимо», что считается обязательным, она наконец-то обретает свободу, К сожалению, в жизни каждой женщины повторяется одна и та же реальность, мы уже говорили об этом в нашем повествовании: свобода к ней приходит тогда, когда она уже не знает, как ею распорядиться. И в этом явлении нет случайности: в патриархальном обществе женщине уготовано зависимое положение, из-за своих сугубо женских функций она попадает в кабалу и вырывается из этого рабства только тогда, когда их утрачивает.
К пятидесяти годам она в расцвете сил, за ее плечами богатый опыт; мужчина именно к этому возрасту достигает вершины своей карьеры; ее же отправляют на отдых. Всю жизнь ее только и учили самоотречению, и вот ее самоотверженность больше не нужна, Она становится невостребованной, ее существование — ничем не оправданным, она с грустью смотрит на предстоящие годы, думая про себя: «Никому я не нужна!»
Она не смиряется тотчас же. Иногда от тоски и растерянности она цепляется за мужа; осыпает его заботами, делая это более напористо, властно, чем когда-либо; но супружеская жизнь уже устоялась, ее рутина утвердилась, незыблем налаженный порядок; или другой вариант, при котором женщине известно, что уже давным-давно она не нужна своему мужу, а то и третий, когда женщина не видит в своем муже ничего ценного, достойного, способного наполнить ее жизнь смыслом. Заботиться о нормальном течении их совместной жизни — это все равно что в одиночку заботиться о себе самой. И тогда она с надеждой обращает свое внимание на детей: их игра еще не сыграна; весь мир, будущее — все перед ними открыто, все впереди, и ей хотелось бы устремиться туда с ними. И если женщине посчастливилось произвести ребенка на свет уже не в юном возрасте, а скорее в преклонном, то у нее есть преимущество; она все еще молодая мать, когда другие почитаются предками. Но обычно мамы в возрасте от сорока до пятидесяти лет становятся свидетелями превращения детей во взрослых молодых людей. И именно в момент их взросления, когда они ускользают из-под ее влияния, женщина с особой силой старается жить их жизнью.
Поведение женщин различается в зависимости от того, возлагают ли они свои надежды на сыновей или на дочерей; с сыном женщина обычно связывает наибольшие надежды. Он погружает ее в прошлое, напоминая то время, когда она с замиранием сердца готовилась к его возмужанию, с трепетом наблюдая за его взрослением, и вот он, чудесный миг, сын стал мужчиной; с первого крика новорожденного ждала она этого дня, ждала, чтобы сын дал ей те сокровища, которыми его отец не сумел ее одарить. Правда, в свое время она награждала его шлепками, затрещинами, порола, давала слабительное, но все это забыто, как и не было; тот, кого она вынашивала в своем чреве, — это же один из тех полубогов, правящих миром и судьбою женщин: теперь он признает ее заслуги, восславит ее материнство. Он заступится за нее, защитит от господства супруга, отомстит за нее всем любовникам, бывшим и не бывшим, он будет ее освободителем, ее спасителем. Рядом с ним она будто помолодела, вернула свою привлекательность, вновь стала той юной красавицей, щеголяющей перед окружающими своими достоинствами в ожидании сказочного принца; прогуливаясь в его сопровождении, элегантная, еще очаровательная, она сама себе кажется его «старшей сестрой»;
она приходит в восторг, когда он — на манер героев американских фильмов — поддразнивает ее, подтрунивает над ней, слегка толкает, шутит, смеется, насмешливый и одновременно полный уважения, почитания; с гордостью и покорностью признает она за тем, кого носила под сердцем, мужское превосходство. Как относиться к этим чувствам, отдающим грехом кровосмесительства? Конечно же, когда она в самолюбовании, опираясь на руку сына, представляет себя его «старшей сестрой», то эти слова целомудренно отражают плод ее воображения; а вот когда она спит, когда она не контролирует себя, сновидения и грезы уводят ее порою очень далеко; но я уже говорила о том, что мечты и разного рода фантазии далеко не всегда выражают скрытое желание реального акта: нередко они сами по себе уже достаточны, это как бы осуществленное желание — желание, удовлетворенное в воображении. Когда мать в той или иной завуалированной форме придумывает для себя игру, в которой ее сын играет роль возлюбленного, — это всего лишь игра. Собственно эротизму в таком сочетании, как правило, почти нет места. Но это все-таки пара; и из глубины своей женской природы мать приветствует в своем сыне мужчину-владыку; когда он обнимает ее, она себя чувствует счастливой и пылкой влюбленной и, полагая, что она приносит миру дар, в обмен на это рассчитывает попасть прямо к Богу в рай. И, чтобы добиться этого вознесения, она взывает к свободе сына-возлюбленного, великодушно рискуя собою, но требует плату, эта плата — ее въедливая требовательность. Мать полагает, что сам факт рождения сына уже предоставляет ей на него священные права; и, дабы считать его своим творением, своим достоянием, ей совсем не нужно, чтобы сын опознал себя в ней; она не так требовательна, как любовница, потому что гораздо спокойнее, увереннее себя чувствует, хотя и причины тому не весьма благовидны; вылепив его плоть, она хочет присвоить и его существование; все должно принадлежать ей — его поступки, дела, заслуги. Превознося свой плод, она, собственно, превозносит самое себя до небес.
Жить по доверенности, или жить не на свои дивиденды, — ненадежный выход. Все может обернуться совсем не так, как того хотелось. Ведь нередко сын оказывается ни на что не способным ничтожеством, хулиганом, неудачником, пустоцветом, бездарью, наконец, просто неблагородным, неблагодарным человеком. Тот герой, которого она придумала, существует только в ее воображении. Очень редко встречаются матери, искренне уважающие в своем сыне человеческую личность, признающие его свободу, пусть даже в ущерб себе, и готовые вместе с ним рисковать, если того требует жизненная или деловая ситуация. Гораздо чаще встречаются матери другого типа, соперничающие с описанной выше и повсеместно и во все века восхваляемой спартанкой, точнее, противоположные ей, готовые с одинаковой легкостью обречь своего отпрыска на смерть или на славу; ведь у сына одна задача на земле — оправдать, наполнить смыслом, сделать целенаправленным, осмысленным существование матери, руководствуясь теми ценностями, которые она почитает. Мать требует, чтобы планы сына-бога соответствовали ее идеалам и чтобы успех им был обеспечен. Каждая женщина хочет родить героя, гения; однако все матери героев, гениев в свое время кричали, вопили что есть силы, что их сыновья разрывают им сердце. Чаще всего как раз вопреки матери мужчина-сын завоевывает трофеи, о которых она мечтала, а когда он бросает их к ее ногам, она даже не выражает признательности. И даже одобрительно относясь к деятельности сына, мать, словно влюбленная, все равно терзается от мучающих ее противоречий. Дабы жизнь его выглядела не бессмысленной, не лишенной цели, а наполненной, обязательно отмеченной каким-то предназначением, одним словом, особенной, — кстати, ему вменяется в обязанность и так называемое оправдание жизни матери, — ему необходимо сделать что-то немыслимое — превзойти самого себя, обогнать саму жизнь, наконец, стремясь к достижениям; и чтобы добиться этой цели, он вынужден, бывает, поступиться здоровьем, испытать опасности; но ведь при этом он подвергает сомнению ценность того дара, который ему дала мать; завоевание иных высот, победу на стезе иных свершений, торжество, триумф как венец на пути к вершине он порою ставит выше самой жизни. Ее же это приводит в негодование, она даже чувствует себя оскорбленной; она ощущает себя государыней рядом с сыном и по отношению к нему, только если плоть, данная ею, ему дорога как высшая ценность, ценится им превыше всего: он не имеет права разрушать то творение, которое она создавала в муках. «Ты же устанешь, ты можешь заболеть, у тебя будут неприятности, это плохо кончится для тебя, это принесет тебе несчастье», — твердит она ему беспрестанно. Между тем она сама прекрасно знает, что просто жить, то есть физиологически существовать, недостаточно, иначе вообще производить на свет кого-то было бы излишним; она же первая придет в раздражение и будет недовольна, если ее отпрыск окажется лентяем, трусом. Она-то всегда озабочена, ей не до отдыха. Отправляя сына на войну, она хочет, чтобы он остался жив, но вернулся непременно с наградой. А в его работе она ему желает успешной «карьеры», но все время опасается, как бы он не переутомился. Как бы там ни было, забота и тревога не покидают ее; когда она, беспомощная, уже не в силах что-либо активно менять, она наблюдает за развитием его жизни, которую уже не направляет: она в постоянном страхе за него, как бы он не ошибся в выборе пути, а вдруг он не достигнет успеха, а вдруг на пути к карьере, к успеху он надорвется и заболеет. Даже если она ему доверяет, все равно разница в возрасте и разница полов препятствуют возникновению между сыном и матерью истинного взаимопонимания; она не осведомлена о его деятельности: он не прибегает к ее помощи.
Вот почему даже полное восхищение сыном, даже самая несоизмеримая гордость за него не приносят женщине-матери чувства удовлетворения. Глубоко веря, что она произвела на свет не просто другую плоть, дала начало новой жизни, но подарила миру совершенно ему необходимое, жизнь, человека, без которого миру не обойтись, она ощущает свою жизнь в ретроспективе оправданной; но права не превратишь в занятия; чтобы заполнить свои дни, ей необходимо продолжать столь удачно начатое дело; она хочет чувствовать себя необходимой своему божеству; но внезапно чары спадают, приходит конец сыновней преданности, покорности: появляется супруга и освобождает мать от всех ее функций. Уже много раз описывалось враждебное чувство, испытываемое матерью по отношению к той, чужой, что пришла и «отняла» у нее дитя. Мать воспринимает случайный факт рождения ребенка на уровне божественного, священного таинства: вот почему она отказывается признать, что решение на уровне отношений между людьми может быть более весомым. В ее глазах все ценности уже обозначены, они предопределены природой и прошлым; она не признает ценности свободного выбора. Ее сын обязан ей своим рождением, жизнью, а той женщине, с которой еще вчера не был знаком, чем ей он обязан? Конечно же, она воспользовалась колдовством, приворотом, сумела убедить его в существовании невидимой связывающей их нити, которой доселе не существовало; она интриганка, и корыстная, и опасная. И вот мать уже с нетерпением ждет, что все раскроется, обман обнаружится; подбадриваемая известным мифом об исцеляющих руках доброй матушки, врачующей раны, нанесенные злой женщиной, она всматривается в лицо сына, силясь обнаружить на нем следы его несчастной, мучительной жизни; и она их обнаруживает, несмотря на то что сын уверяет ее в обратном; она начинает его жалеть, тогда как он сам ни на что не жалуется; она следит за каждым шагом невестки, она ее постоянно критикует, не приемлет никакие ее деяния; всему новому, что делает невестка, противопоставляется все то, что делалось раньше, когда-то, в прошлом; утверждение привычки, настойчивое неприятие всего, что ее нарушает, как бы осуждают само присутствие, само существование посторонней, незваной. Каждая из этих двух женщин по-своему видит счастье находящегося рядом с ними горячо любимого мужчины; жена видит в нем того, посредством которого она сможет завоевать мир; а мать, дабы удержать его около себя, все время напоминает ему о детстве; в противовес планам молодой женщины, жены, ожидающей, что муж ее станет состоятельным, займет важный пост, мать выставляет свои незыблемые мотивы: сын «очень хрупкий», ему нельзя перегружаться. Назревающий конфликт между прошлым и будущим возрастает, когда невестка, пришелица, оказывается беременной. «Рождение детей — это смерть родителей»; вот когда эта суровая истина обнаруживается, обретает всю свою силу; мать, надеявшаяся продолжать жить в своем сыне, вдруг осознает, что он ее приговаривает к смерти. Она дала жизнь; но жизнь будет продолжаться и без нее: она уже больше не мать, а всего лишь связующее звено, одна из составных частей; она низвергается с небес, где царствуют вечные, вневременные идолы; теперь она всего-навсего индивид, стареющий в ожидании своего часа, В патологических случаях ненависть к невестке может довести мать до нервного истощения или даже толкнуть ее на преступление; именно так случилось с г-жой Лефевр; весть о беременности невестки, последовавшая за длительным периодом неприязни, привела к решению убить невестку1, В обычных, нормальных случаях бабушка превозмогает свою враждебность; иногда, правда, она отказывается видеть в новорожденном ребенке своего единственного сына и любовь ее к нему сродни тирании; но гораздо чаще молодая мать и ее мать предъявляют на новорожденного свои права; бабушка же со стороны отца новорожденного, ревнуя, испытывает к ребенку противоречивые чувства, где неприязнь выдается за беспокойство о нем.
Иначе развиваются отношения матери со взрослой дочерью, они двойственны: в сыне мать ищет бога; в дочери она находит своего двойника, дублера. «Дублер» — это двусмысленный персонаж; он убивает того, чьей эманацией является, об этом написал в своих сказках Э.По, об этом же «Портрет Дориана Грея» или история, рассказанная Марселем Швобом. Итак, дочь, становясь женщиной, приговаривает свою мать к смерти; однако она же предоставляет матери возможность пережить себя. Поведение матери варьируется в зависимости от того, как она воспринимает взросление своего ребенка, дочери, видит ли она в этом гибель для себя или, напротив, возрождение.
Многие матери непреклонны в своей враждебности к дочерям; они не могут согласиться с тем, что эти неблагодарные, обязанные им жизнью, отстранили их, отодвинули в сторону; не раз писали о ревности кокотки к свеженькой, молоденькой девушке, ее дочери, невольно изобличающей всевозможные уловки, ухищрения матери, скрывающей возраст; женщина, всю жизнь ненавидящая другую женщину, видящая в ней соперницу, до конца своих дней будет ненавидеть эту соперницу, находя ее даже в собственном ребенке; она постарается удалить от себя дочь или
1 В августе 1925 года жительница Севера из буржуазной среды, г-жа Лефевр, шестидесяти лет, жившая с мужем и детьми, убила свою невестку, у которой была шестимесячная беременность, во время путешествия в автомобиле, который вел ее сын. Ее приговорили к смертной казни, затем помиловали, остаток жизни она провела в исправительном доме, она никогда не испытывала угрызений совести; считала, что сам Бог руководил ею в этом убийстве — убивая свою невестку, она «как бы вырвала сорную, ядовитую траву, ядовитое семя, убила дикое, опасное животное». В доказательство этого она приводила слова молодой женщины, сказавшей однажды: «Я теперь член вашей семьи, и вы должны со мной считаться». Заподозрив, что невестка ее беременна, она купила револьвер, якобы для защиты от воров. С наступлением климакса она как-то особенно остро ощутила в себе материнские чувства; прямо-таки отчаянно сконцентрировалась на материнстве: в течение двенадцати лет она испытывала недомогания, провоцируемые ложной беременностью.
держать ее взаперти, а то и станет прибегать к разным мерам, чтобы не дать дочери осуществить свои возможности. Другой тип — женщина, триумф которой строится на том, чтобы быть показательной, образцовой Супругой, Матерью, она тоже не отступает так легко, не отказывается от жестокой борьбы, защищая свой трон; эта женщина утверждает, что дочь еще ребенок, а волнующие ее дела — это детские забавы; дочь слишком молода для замужества и слишком хрупка для того, чтобы производить потомство; а если дочь настаивает на замужестве, на желании иметь семью, детей, в ответ она услышит только притворство, неискренность; мать неутомимо станет критиковать поведение дочери, смеяться над ней или над ее знакомыми, пророчить ей несчастья, неудачи с ее избранниками. Если бы было можно, она бы обрекла дочь на вечное детство;, ну а если это невозможно, то она постарается затормозить развитие этой новой взрослой жизни, которая борется за себя. Нередко матери преуспевают в своих действиях: многие молодые женщины остаются одинокими или бесплодными, либо у них случается выкидыш, либо отсутствует молоко, и они не могут кормить своего ребенка, не умеют воспитывать детей, вести хозяйство, создать семью — все это может быть следствием пагубного влияния матери. Супружеская жизнь дочери оказывается неудачной. И вот дочь, несчастная, остро ощутившая одиночество, находит укрытие в объятиях матери-государыни, матери-владычицы. Если же дочери удается устоять, между ней и матерью разгорается вечный бой, мать, полагая, что ее незаконно лишили прав, переносит значительную часть своего недовольства на зятя, адресуя ему все раздражение, вызываемое в ней беспримерной независимостью ее дочери.
Мать, которая идентифицирует себя с дочерью, не менее деспотична; она хочет, имея за плечами основательный опыт, снова пережить молодость; ей кажется, спасаясь от прошлого, она спасает само прошлое; она подыскивает зятя в соответствии с тем образом мужа, о котором мечтала сама, но не нашла; сохранившая привлекательность, нежная, она легко дает волю воображению, в котором супруг ее дочери отчасти женится и на ней; с помощью дочери она хочет утолить свои устремления к богатству, жажду успеха, славы; сколько историй написано о том, как мать всеми средствами «толкает» свою дочь либо на путь проституции, либо в актрисы кино или театра; под предлогом помощи и внимания мать просто присваивает себе жизнь дочери; мне рассказывали о таких матерях, которые укладывали вздыхателей своей дочери к себе в постель. Однако крайне редки случаи, когда дочь терпит бесконечно подобную опеку; как только находится муж или серьезный покровитель, дочь поднимает бунт и срывает оковы. Теща, которая вначале хвалит, превозносит своего зятя, а затем начинает ненавидеть его, жалуется на человеческую неблагодарность, разыгрывает из себя жертву; она также становится матерью-врагом. Предчувствуя все эти разочарования, многие женщины без особого внимания относятся к своим взрослым детям, они притворяются равнодушными, спокойными, но от этого мало радости, они лишают себя ее. Каждая мать должна обладать редким сочетанием душевной щедрости и отсутствием эгоистической заинтересованности, чтобы найти в жизни своих детей источник душевного обогащения, не превращаясь при этом ни в деспота, ни в мученицу.
Чувства бабушки по отношению к внукам воспроизводят ее отношение к дочери, а поэтому они могут быть и враждебными. Не только заботясь об общественном мнении, многие матери заставляют своих соблазненных дочерей сделать аборт, бросить ребенка, избавиться от него, уничтожить: они просто рады случаю и возможности лишить дочь материнства; они настойчиво хотят сохранить только для себя эту привилегию. Даже при законнорожденном ребенке такая мать станет рекомендовать дочери не кормить ребенка грудью, удалить его от себя. Всем своим поведением, равнодушным и безучастным, подобные матери-бабушки словно бы не признают эту новую, невесть откуда взявшуюся жизнь; либо они только тем и заняты, что ругают ребенка — внука или внучку, наказывают его беспрестанно, плохо относятся к нему. В противоположность этому типу матерей другие, те, что идентифицируют себя с дочерью, напротив, воспринимают рождение младенца с большей радостью, чем молодая женщина, их дочь; молодая мать несколько растеряна в связи с появлением маленького незнакомца; а бабушка сразу признает его — она как бы попадает в прошлое двадцатилетней давности и снова ощущает себя роженицей; возможность покровительства, господства, радости, которых дети ее давно лишили, снова вернулась к ней, вся жажда материнства, от которого женщина отказалась в связи с климаксом, чудесным образом вернулась; она чувствует себя матерью этого младенца, она берет на себя всю заботу о нем, поскольку у нее опыт, а если его отдают ей на воспитание, привязывается к нему со всею страстью. К несчастью для нее, молодая женщина предъявит свои права на ребенка, ибо бабушке уготована только роль ассистентки, которую когда-то уже играли старшие в ее семье; и вот она снова чувствует себя свергнутой; а тут еще приходится считаться с другой бабушкой, матерью зятя, к которой она ревнует внука или внучку. Появившееся чувство досады вредит первоначальной спонтанно возникшей любви к ребенку. Беспокойство, нередко отмечаемое у бабушек по отношению к внукам, передает двойственность их чувств: с одной стороны, они обожают и лелеют малыша, поскольку он им принадлежит, с другой — они враждебно настроены к этому маленькому чужому существу, с которым они отныне тоже связаны, и их смущает эта неприязнь. Тем не менее, даже отказываясь от полного обладания внуками, бабушка сохраняет к ним глубокую привязанность, горячую любовь, она может сыграть в их жизни особую роль, роль божества, покровительницы: не присваивая себе ни прав, ни ответственности, она любит их от чистого сердца, всей щедростью своей души; лаская их, она при этом не связывает с ними свои честолюбивые мечты, она ничего от них не требует, ничем ради них не жертвует, не делает ставки на их будущее, в котором ее не будет; она ласкает маленькие существа из плоти и крови, оказавшиеся рядом с ней в этот миг жизни, она их любит такими, какие они есть сегодня; она не воспитатель; она не воплощение абстрактной справедливости, ее поведение не диктуется законом, Впоследствии это может стать источником конфликтов между бабушкой и родителями ребенка.
Бывает так, что у женщины нет своего потомства или она в свое время не проявила к нему должного интереса; естественной связи между нею и ее детьми и внуками не получилось, и в возмещение этого она порой стремится создать аналогичные связи. Она дарит материнскую нежность кому-то из молодых людей; пусть даже ее привязанность не всегда остается платонической, но она не лицемерит, когда говорит молодому протеже, что любит его «как сына»: ведь и материнские чувства построены на влюбленности. В самом деле, соперницы г-жи де Варане с готовностью балуют молодых людей и помогают им сформироваться; им нравится быть нужными, быть необходимым условием их существования, их опорой; они ведут себя как матери, и рядом со своим любовником стремятся к этой роли в значительно большей степени, чем к роли любовницы. Не менее часто такого типа женщина питает материнские чувства и к девушкам, и в этом случае их взаимоотношения могут принимать некоторый сексуальный оттенок; несущественно, руководствуется ли женщина платоническим чувством или плотским, но она хочет найти в протеже своего двойника, чудесным образом помолодевшего. Актрисы, танцовщицы, певицы начинают заниматься педагогической деятельностью — они воспитывают учеников; женщина, занимающаяся интеллектуальным трудом — например, г-жа де Шаррьер, живущая в уединении, в Коломбье, — создает свою школу; набожная женщина собирает вокруг себя девушек, чья душа обращена к Богу; проститутка становится содержательницей публичного дома. В свой так называемый прозелитизм, то есть обращение в свою веру, они вкладывают и пыл, и рвение, но все это не бескорыстно: они страстно стремятся к перевоплощению. Их тираническое великодушие порождает те же конфликты, что возникают между матерью и дочерью, связанными кровными узами. Можно также перенести свои чувства на маленьких детей, внуков: тетушки, мачехи охотно берут на себя роль бабушек. Однако крайне редко женщина в своем потомстве — данном природой или избранном ею — находит оправдание своей жизни, которая клонится к закату; она терпит неудачу, пытаясь присвоить чье-либо молодое существование. Она либо упорствует в этом стремлении, изнуряя себя в бессмысленной борьбе и драмах, либо смиряется с участью скромного участия. Это самый распространенный случай. Стареющая мать, бабушка подавляют в себе желание властвовать, скрывают свои обиды; они удовлетворяются тем, что дети отдают им по доброй воле. В подобных случаях они не находят в них существенной поддержки. И оказываются ни с чем перед пустотой будущего, во власти одиночества, сожалений, скуки.
Здесь можно говорить о трагедии женщины пожилого возраста: она не находит себе применения. Всю свою жизнь женщина из буржуазной среды ломает голову чаще всего над решением одной и той же ничтожной проблемы: как убить время? Но вот дети выросли, муж достиг высокого положения или по крайней мере устроен, и дни потянулись бесконечные, смертельно скучные. «Дамские занятия» были выдуманы специально, чтобы развеять эту чудовищную праздность; руки вышивают, вяжут, двигаются; что получится в результате, совсем неважно, изделие вовсе не цель, это не назовешь настоящей работой; ее продукт не вызывает интереса, к тому же возникает проблема, куда пристроить получившееся изделие; от него избавляются, делая подарок подруге, отдавая в дар какой-нибудь благотворительной организации, устилают им камин, столик; это и не забавная игра, дающая ощущение радости самой жизни; едва ли это можно назвать и серьезным занятием, ведь голова практически не участвует в работе, мозг бездействует; это абсурдное развлечение, как называл его Паскаль; иголкой, спицей или крючком женщина печально ткет небытие своих дней. А акварельные краски, музицирование, чтение — у них та же роль; женщина праздная, без серьезного, своего, занятия, с помощью всего этого совсем не стремится расширить свое воздействие на мир, ей просто хочется разогнать скуку; деятельность, которая не направлена в будущее, — это тщета и суета; праздная женщина начинает читать и откладывает книгу, садится за пианино, закрывает его и возвращается к рукоделию, зевает и в конце концов принимается за телефонные разговоры. Охотнее всего она ищет спасение в светской жизни; она выходит, делает визиты, особое внимание уделяет своим приемам — такова миссис Дэллоуэй; она присутствует на всех бракосочетаниях, на всех похоронах; не имея своей личной жизни, она подпитывается за счет того, кто рядом; была светская дама, а стала кумушка: она все видит, все комментирует; свою незанятость она компенсирует обильной критикой и щедро раздаваемыми советами. Она навязывает свой опыт всем, в том числе и тем, кто этого и не просит, Если у нее есть средства, она держит салон, надеясь таким образом приобщиться к чужим делам, к чужому успеху; известно, с каким деспотизмом г-жа дю Деффан и г-жа Вердюрен обходились с допущенными в салон. Быть гвоздем сезона, центром «круглого стола», вдохновительницей, создать определенную «среду» — это уже приближение к настоящей деятельности, Есть и другие, более прямые способы вмешаться в жизнь общества; и во Франции действуют женские организации, несколько женских ассоциаций, но особенно это развито в Америке, где женщины
имеют свои клубы, там они играют в бридж, занимаются распределением литературных премий, размышляют об улучшении социального устройства. Характерно, что большая часть таких организаций на обоих континентах существует ради самих себя: выдвигаемые ими цели служат им всего лишь предлогом. Все происходит как в притче Кафки «Городской герб»: никто не собирается возводить Вавилонскую башню; вокруг ее мнимого местонахождения возникает обширный центр, растрачивающий все свои силы на самоуправление, саморасширение, на улаживание собственных распрей. Так и дамы из женских объединений большую часть времени и сил расходуют на организацию своих организаций; они избирают органы правления, обсуждают свой устав, споря друг с другом, и борются за престиж с конкурирующей организацией, чтобы у них не отнимали их бедняков, их больных, их раненых, их сирот; они скорее позволят им умереть, нежели уступят своим соседям. И они весьма далеки от желания изменить порядок вещей, а вместе с ним уничтожить несправедливость, правонарушение, злоупотребление, ибо тогда не будет места их самопожертвованию; они благословляют войны, голод, благодаря которым они становятся благодетельницами человечества. Ясно, что в их представлении шерстяные вязаные шлемы, посылки не предназначаются солдатам, голодающим, — это как раз солдаты, голодающие для того и существуют, чтобы получать вязаные вещи или пакеты с провизией.
Тем не менее некоторые из женских объединений добиваются неплохих результатов. В США, например, слияние высокочтимых «Момс» огромно, что объясняется прежде всего избытком свободного времени, паразитическим существованием членов этого общества, а поэтому их деятельность может стать и вредоносной. «Не разбираясь в медицине, не зная ни искусства, ни науки, а также будучи невежественными в религии, юриспруденции, ничего не ведая о человеческом организме, его здоровье, гигиене... — говорит Филипп Уилли1 об американской Мом, — она в очень редких случаях интересуется тем, что делает именно в качестве члена своей разветвленной организации: каждой участнице вполне достаточно делать что-то». Их действия не входят составной частью в единый конструктивный план, их деятельность не имеет определенной, не говоря уже — значительной, цели, важно только властно и громко заявить о своих вкусах, своих предрассудках и вообще заботиться о своих интересах. Возьмем, к примеру, область культуры, их роль там куда как значительна: кто, кроме них, поглощает больше книг; только читают они, будто раскладывают пасьянс; литература тогда обретает смысл и достоинство, когда она адресована целеустремленному человеку, помогает овладеть казавшимися недосягаемыми высотами. Литература
должна быть частью общего движения человеческой трансцендентности; вместо этого женщина поглощает одну книгу за другой, одно произведение искусства за другим, ни то ни другое не меняет ее имманентности, косного бытия; произведение живописи превращается в безделушку, музыка остается просто звуком, художественное произведение, роман, воспринимается как бредни, столь же бесполезные, как детский чепчик, связанный крючком. Американки главным образом ответственны за то, что качество бестселлера так снизилось; этот жанр литературы пригоден для примитивного развлечения, причем развлечения праздных женщин, как средство, уводящее их от действительности, как отвлечение. Деятельность женщины подобного типа Филипп Уилли определяет следующим образом; Они терроризируют политиков до такой степени, что те начинают раболепно хныкать, они наводят ужас на пасторов; они надоедают управляющим банками, они изводят директоров школ. Мом плодит организации с единственной целью склонить своих близких к гнусному попустительству своим эгоистичным желаниям... она готова изгнать из города, а то и из государства, если бы то было возможно, всех молодых проституток... она добивается, чтобы автобусная линия проходила там, где удобно ей, а вовсе не трудящимся... она организует фантастические ярмарки и благотворительные праздники, а выручку от этого отдает привратнику, чтобы тот на следующее утро купил пива, дабы членам комитета промочить свои луженые глотки... Клубы предоставляют Мом неисчислимые возможности совать свой нос в чужие дела.
Нельзя не признать, что в этой едкой сатире много правды. Не будучи специалистами ни в политике, ни в экономике, ни в какой-либо технической области, пожилые дамы, в сущности, не оказывают никакого конкретного воздействия на жизнь общества; они не понимают существующих проблем, неспособны выработать ни одной конструктивной программы. Их мораль абстрактна и формальна, как императивы Канта; они провозглашают запреты вместо того, чтобы искать пути к прогрессу; они и не стремятся положительным образом изменить ситуацию, они попросту ругают то, что есть вокруг, полагая так искоренить зло; этим и объясняется их постоянное объединение на борьбу с чем-нибудь: с алкоголизмом, с проституцией, с порнографией; они не понимают, что действие с чисто отрицательным зарядом обречено на неуспех, как это уже было в Америке с провалом сухого закона, во Франции с законом, за который призывала голосовать Марта Ришар. Пока женщина ведет паразитический образ жизни, она не может эффективно участвовать в построении более совершенного мира.
Однако, несмотря ни на что, некоторым женщинам случается серьезно увлечься каким-нибудь делом, целиком посвятить себя ему, стать по-настоящему активными; эти женщины не стремятся просто занять себя чем-нибудь, они действуют в соответствии с намеченными целями; став самостоятельными производителями, они выпадают из категории паразитов, о которой мы здесь говорили; но такого рода превращения редки. Большинство женщин в своей частной или общественной деятельности не ставят перед собой реальных целей, для них это просто средство занять себя, а любое занятие теряет всякий смысл, будучи всего лишь времяпрепровождением. Многие из них от этого страдают; позади целая жизнь, а Они испытывают ту же растерянность, что и подростки на заре еще не открытой жизни; ничто не привлекает, не вызывает интереса, словно пустыня окружает и тех и других; по поводу любой деятельности можно услышать; «Зачем это все нужно?» Но юное существо взрослеет, волей-неволей жизнь увлекает его; подросток осознает значение ответственности, целей, ценностей; он брошен в мир, он делает выбор, принимает решение и начинает работать. А женщина в возрасте, предложи ей заново отправиться в будущее, ответит печально: «Слишком поздно». И дело здесь не в годах, не время, не прожитые сами по себе годы существенны отныне для нее: женщина ведь очень рано уходит на пенсию; ей недостает порыва, доверия, надежды, гнева, наконец, которые позволили бы ей открыть новые для себя цели. Она погружена в рутину, бывшую всегда ее уделом; она превратила ее в систему, отсюда — хозяйственный раж; погружение в набожность; демонстрация напускного стоицизма, как в случае г-жи де Шаррьер. Она стала сверх меры сухой, безразличной к окружающему, эгоистичной.
Только к концу жизни, когда женщина отказывается от борьбы, когда приближение смерти освобождает ее от тревог по поводу будущего, она наконец обретает покой. Нередко муж бывает старше ее, она становится свидетельницей его кончины, переживая это молча, испытывая даже некое снисхождение: это ее реванш; когда муж умирает первым, женщина достаточно легко переносит свой траур; неоднократно отмечалось, что мужчины тяжелее переносят позднее вдовство: они значительно больше выигрывают от брака, нежели женщина, особенно в старости; ибо их вселенная перемещается отныне в пределы семейного очага, а дни текущие не устремлены в будущее; и женщина обеспечивает надежность их монотонного течения, она управляет ими; когда мужчина лишается своих общественных функций, он становится абсолютно бесполезным; женщина сохраняет хотя бы управление домашним хозяйством; она необходима своему мужу, тогда как он становится надоедливым субъектом. Почувствовав наконец независимость, женщина ощущает себя иначе, достоинство, даже гордость наполняют ее; и на мир она смотрит другими, своими глазами; и осознает, что всю жизнь ее дурачили и мистифицировали; ясное, трезвое мышление, обретенное в зрелости, появившаяся недоверчивость нередко приводят женщину к жесткому цинизму. Кстати, женщина, «прожившая жизнь», знает мужчин так, как не знает ни один из них; ведь она видела не только общественное лицо мужчины, точнее, не то, что мужчина выставляет на вид перед обществом, она знает его таким, каков он есть, когда он позволяет себе расслабиться в отсутствие себе подобных; она знает также и женщин, обнаруживающих свою суть только стихийно, перед другими женщинами; итак, перед ней предстает то, что скрывает фасад. Однако если жизненный опыт позволяет ей понять ложь и избавиться от заблуждений, его все же недостает, чтобы понять истину. Ее жизненная мудрость, приносящая ей горечь или забавляющая ее, в сущности, совершенно негативна: это протест, обвинение, отказ; она бесплодна. Самая большая степень свободы, на которую способен тип женщины-паразита в мыслях, равно как и в поступках, — это стоический вызов или скептическая ирония. Ни в каком возрасте ей не удается быть одновременно полезной и независимой.
