И ТРУДОВЫЕ ОБЯЗАННОСТИ
"Хочется" и "надо"
Л.А.: Очень хорошо помню, как удивили нас два прямо противоположных мнения онас наших близких. Правда, они наблюдали наших ребятишек несколько состороны, так как вместе с нами постоянно не жили. Дедушка изредка приезжалпогостить и каждый раз в той или иной форме осуждал нас: "Вы слишкомраспускаете своих ребят, все им позволено, никаких обязанностей. Вырастутбездельниками и через несколько лет вам на шею сядут". Бабушка жила в другомдоме, мимо которого малышам приходилось ходить то за водой, то за углем идровами. Она жалела внуков и тоже была нами недовольна: "Да что же вы на нихстолько дел взвалили, и отдохнуть некогда бедным". Теперь-то я понимаю, что каждый из них видел в основном одну сторону жизниребят: дедушке, привыкшему к беспрекословному подчинению и строгому порядку,не понравилась слишком вольная жизнь детей, которым было предоставлено"слишком много прав". А доброй, мягкосердечной бабушке, привыкшей всю жизньобслуживать кого-то, казалось несправедливым взваливать на детей "слишкоммного обязанностей". А на самом-то деле, наверное, ребячья вольная жизнь уживалась с обязательнымиделами, которые надо было делать без всяких "хочется, не хочется". И такихдел в доме было много, потому что ни газа, ни водопровода, ни центральногоотопления у нас тогда не было. А мы оба работали, и не было никого, кто могбы нам постоянно помогать в домашних делах. Никого, кроме детей. Я не хочусказать, что помощь малышей с самого начала была совершенно необходима. Да икакая от годовалого помощь - одна морока: его старания чаще всего лишь хлопотдобавляют. Но зато как раз в это время он хочет помочь, пытается делать все,что делают папа или мама. Как хорошо, что мы поняли это и его помощь приняли,не отвергли. Причем это не стало педагогическим приемом "приобщения к труду".Было просто любопытно: а как он справится, а что он сумеет, будет ли ондоволен своей работой? И оказалось: вместе работать интересно и весело. Правда, это благополучное начало не исключило последующие сложности на"трудовом фронте", может быть, потому, что мы сами не во всем были согласныдруг с другом. Б.П.: Безусловно. Я с самого начала считал, что детям можно и нужно поручатьгораздо больше домашних дел, чем это допускала мама, которая предпочиталамногое сама, не перекладывая на детей дела.Для себя и для других?
Микроскопические дозы?
"Ниточка-Никиточка"
На свои трудовые
И ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ
Л.А.: Об этом рассказывать чрезвычайно трудно - уж очень все это сложно,противоречиво, запутанно. Но не рассказывать не могу, потому что знаю теперь:главное в жизни с детьми - налаживание человеческих отношений.Для чего человек живет?
Самое удивительное сейчас для меня заключается в том, что мы, как и многиеродители, сначала не очень-то задумывались над этой важнейшей сторонойвоспитания. Ошеломленные неожиданно открывшимися огромными возможностямираннего детского возраста, мы увлеклись проблемой: какого уровня можетдостичь ребенок в своем физическом и интеллектуальном развитии? А вот длячего он употребит все свои раэвитые способности, каков он будет среди людей,об этом мы в первые два-три года жизни с детьми не очень-то задумывались.Считали: самое главное - ум и здоровье, а остальное само собой приложится. Б.П.: Я и сейчас склонен думать, что от уровня развития творческих сторонинтеллекта во многом зависит и нравственная основа человека. Л.А.: А мне думается, что она зависит больше от направленности этихспособностей, от точки приложения их в жизни. Чем больше человек хочет отдатьлюдям, тем он нравственнее, независимо от того, сколько он отдает. Б.П.: Что значит отдать? Это ведь тоже с умом делать надо: кому отдать? Зачемотдать? Развитый творческий ум - вот гарантия правильной ориентировки во всехсферах человеческой деятельности, в том числе и в нравственных ценностях. Л.А.: Да, но можно превосходно понимать, что такое хорошо и что такое плохо,а тем не менее руководствоваться в жизни совсем не этим пониманием. Разве мыне встречали в жизни очень умных людай, судящих обо всем весьма глубоко итонко, а в практической жизни, в реальном общении с людьми "неумелых",беспомощных или даже деспотичных и бездушных? Совершенно убеждена, что,например, школьная жизнь ребенка зависит не только от его здоровья иумственного развития, но и от того, каков он будет в ребячьем коллективе:отзывчив или эгоистичен, общителен или замкнут, сможет остаться самим собой вразных, подчас очень сложных ситуациях и в то же время не станет лиобособляться, страдая от одиночества. Это все зависит от того, каков у негобыл опыт общения с самыми разными людьми до школы: было ли ему о комзаботиться, с кем поспорить, перед кем отстоять себя, научился ли он жалеть,сочувствовать, понимать других и почувствовал ли он ни с чем не сравнимуюрадость сделать что-то для людей, радость отдачи, радость ощущения нужностилюдям? Как трудно мы шли к пониманию всех этих, в общем-то, азбучных истин. И большевсего на этом пути нам помогло то, что у нас была большая семья, где детишкиестественно вступали в разнообразнейшие связи со взрослыми и между собой(помощь, забота, подражание, отстаивание, обида, жалость и т.д. и т.п.), анам тоже, естественно, приходилось регулировать эти отношения, налаживать их,а при этом меняться самим и менять многие свои педагогические и житейскиепредрассудки. Больше всего нелепых ошибок делали мы, конечно, в самом начале,когда родился Первый, Удивительный, Неповторимый и Единственный. Хорошо, чтоон недолго оставался таковым - уже появление второго ребенка многое поставилона свои места, а к тому времени, когда родилась дочка - третий малыш в семье,- мы уже основательно поутратили свою родительскую самонадеянность и началиучиться... у своих детей.И дети нас учат
Вот как это было. Когда нашему первенцу было года полтора, мы, например,обучали его самостоятельности таким образом: если малыш попадал в трудноеположение (шлепнулся, или застрял где-нибудь, или что-то не мог достать), мы"не обращали на это внимания", не помогали ему, несмотря на все его слезы ивопли, - пусть сам учится выбираться из трудностей. Мы останавливали бабушку,жалеющую внука и стремящуюся ему помочь, сердились, если кто-нибудь советовалчто-то предпринять, чтобы прекратить крик. И, в общем-то, добивались успеха:малыш сам действительно выбирался из затруднения. И все было бы хорошо, еслибы не такая "деталь", на которую мы как-то сначала не обращали внимания: вовремя очередного "урока" страдали больше всех окружающие. Сами того неподозревая, мы учили малыша... не считаться с остальными. И не только этому.Когда стал подрастать второй сын, мы и с ним поступали так же. И вот однаждыя увидела такую картину: младший плачет от ушиба и испуга, а его трехлетнийстарший брат даже не взглянет в его сторону - точь-в-точь как мы, взрослые.Но мы-то не смотрели с умыслом (пусть сам справится с бедой), а тут былопросто равнодушие, безразличие к слезам братишки. Это неприятно поразиломеня. Тогда-то я и взглянула на себя, на нашу "воспитательную меру" состороны и поняла, почему она подчас раздражает окружающих. Подобные детские "уроки" исподволь навели нас на самые серьезные размышленияо разных сторонах отношений между детьми и взрослыми: о контроле и доверии, опоощрении и наказании, о послушании и капризах и т. д. Один из этих уроковмне запомнился на всю жизнь. Я расскажу о нем подробно, потому что именно онзаставил меня по-новому взглянуть на очень сложную проблему - проблемунаказаний. Это было лет пятнадцать назад. Однажды мы ужинали несколько позже, чемобычно. Младший сынишка - ему было тогда чуть меньше года - сидел у меня наколенях и немного куксился: уже хотел спать (это я сейчас поняла бы, а тогдане понимала). Взяв со стола ложку, он потянул было ее в рот, но уронил на поли заплакал. Я спустила его с коленей на пол и сказала: - Подними ложку! Он заплакал еще громче. Логика моих последующих действий была такова: "Ахтак: ты роняешь, не поднимаешь, да еще и ревешь - тебя следует за этонаказать, чтоб запомнил и не повторил в следующий раз". Вслух же я говорю: - Не плачь, подними ложку, тогда я тебя возьму на руки. Малыш шлепается на пол, отпихивает ложку в сторону и заливается плачем пущепрежнего. - А... ты еще и не слушаешься! "Ну, разумеется, этого оставить нельзя, -думаю я, - надо обязательно настоять на своем, а то в следующий раз он..." -такова привычная и убедительная формула взрослых. И я настаиваю, да ещегрозным тоном: - Немедленно подними ложку, иначе!.. Малыш валится на пол и ревет взахлеб, причем рев этот не капризный, а иной,скорее жалобный какой-то... Я теряюсь, мне его жалко, хочется его поднять,успокоить (сейчас-то я бы так и сделала) - ведь он просто хотел спать. К томуже за столом все перестали есть - какая уж тут еда. Но тогда... я твердо стоюна своем, памятуя: нельзя потакать капризам - раз, и нельзя допускать, чтобытвое требование не выполнялось - два. А рев не прекращается. В смятении я почти кричу: - Ну, тогда не нужен ты мне такой! - и выбегаю из кухни. Останавливаюсь посреди комнаты и сама вот-вот расплачусь - от бессилия, отжалости, от того, что происходит что-то не то, а я не знаю, как надо... Изкухни доносится яростный рев - теперь уже не жалобный, а отчаянный,протестующий. Когда это кончится?! Проходит пятиминутная вечность... Наконецслышу: рев в кухне стихает, раздается тяжелое шарканье. Из-за двери - начетвереньках (это он-то, к тому времени уже умеющий хорошо ходить?) -появляется мой несчастный сын, зареванный, всхлипывающий... Я еще держусь, не бросаюсь ему навстречу, и он, изнемогая, ползет ко мне и,обхватив мои колени, начинает горько так, жалобно всхлипывать. Тут -наконец-то! - пожтели в тартарары все мои "твердые установки", я опускаюсь кнему на пол, и мы плачем оба, крепко обняв друг друга. Это слезы облегчения и радости: мы опять рядом, вместе. А минуты черездве-три он уже спит, еще всхлипывая изредка во сне и долго не отпуская моюруку. Да я и сама не могла никак с ним расстаться. Я смотрела на егоосунувшееся личико с размазанными по щекам слезами и впервые в жизни вдругпочувствовала огромную вину перед крохотным человеком. Ведь я была такнесправедлива к нему! Он искал у меня понимания и помощи, а получил - запростую оплошность - самое жестокое наказание: от него отказалась мама. Онпротестовал как мог, а я... даже не пыталась его понять, шла в своихдействиях из каких-то затверженных правил, а не от ребенка и его состояния. Пожалуй, с этого самого "урока" и началась моя материнская учеба, непрекращающаяся по сей день: я учусь понимать своих детей! Сложная это оказалась наука. Нет возможности здесь рассказать о многихошибках и промахах, которые допускали мы, взрослые, в общении с детьми.Нелегко было отказаться от убеждения, что мы правы уже потому, что мывзрослые, а они должны нам беспрекословно подчиняться только потому, что онидети. Еще труднее было в неудачах научиться не сваливать вину на ребят и навнешние обстоятельства, а посмотреть сначала на себя: что ты делаешь не так?И представьте себе, почти всегда причину обнаруживаешь в собственнойнеумелости, нетактичности, непродуманности, недальновидности. Вот еще пример.Кто кого наказал?
То, что я расскажу, произошло не когда-то давно, а всего года три назад. Ах,в какую великолепную педагогическую калошу села я тогда при всем немаломопыте и "теоретической подкованности"! Правда, я сумела-таки из нее выбраться(опыт даром не пропал), но ведь попала же! Дело было так. Моя пятилетняя дочь, в общем-то ласковая и покладистаядевчушка, после одного моего вроде бы невинного замечания вдруг подскочила комне со сжатыми кулачками, топнула ногой и, сверкая глазенками, отчаянновыпалила мне в лицо: - Ты дура! Дура! Дура! - и громко, безудержно разрыдалась. Я остолбенела. Я не слышала от детей ничего подобного с тех пор, как менявпервые назвали мамой. Я даже не нашлась, что сделать и сказать, покраснеладо слез и выскочила на крылечко. В комнате начался переполох: старшие сестры,слышавшие наш разговор, накинулись на малышку с упреками: - Как ты могла! Маму обидела! Ты плохая. - Да, я плохая, - слышу я тонюсенький всхлипывающий голосок, - а зачем мамасама меня обидела? А-а-а... В первый момент я была словно оглушена и не могла ничего сообразить. Потом,как мне ни было горько, я все-таки попыталась раскрутить события в обратнойпоследовательности: что могло привести дочку к такой нелепой дикой выходке?После чего она обозлилась? Я всего-навсего сказала, правда весьма раздраженным тоном: - Ну, тогда ты не пойдешь со мной на работу! - А почему я так сказала?Вспомнила: она расшалилась с братишкой и на мою просьбу: - Кончайте, ребятки,пора спать, - ответила весело: - А мне не хо-о-чется! А перед этим?.. И тут я поняла: что же я наделала! Всего за пять-десять минут до скандала состоялся очень серьезный разговормежду мною и всеми младшими, во время которого мы договорились, что завтравсе они пойдут в библиотеку и помогут мне перенести старые журналы, а потомкаждый выберет себе любую книжку, чтобы взять домой почитать. Возбужденныепредстоящим удовольствием (пойти со мной в библиотеку для них всегда оченьприятно), гордые доверием (они же пойдут помогать!), малыши, вместо тогочтобы побыстрее улечься спать, разыгрались, расшалились... А было уже такпоздно, а у меня на вечер оставалось еще столько дел... "Ах, когда же вытолько угомонитесь?" - думаю я и все больше и больше "завожусь". Раздражение- плохой советчик, и я, забыв о только что состоявшемся договоре, уже непонимаю, почему ребятишки так возбуждены, и... вот, пожалуйста: - Ты не пойдешь завтра со мной на работу! Да это же настоящее самодурство: хочу - казню, хочу - милую. И все это ни стого ни с сего, когда человек, не только не чувствует никакой вины, но даже,наоборот, ощущает себя наиболее счастливым и гордым. Какая пощечина самолюбиюи достоинству! И обиднее всего, что от мамы... Милая моя девочка, а ведь твой внезапный бунт - не нелепая, дикая выходка, анастоящий протест против несправедливости... Какая же я действительно дура.Стоп! Но маме сказать "дура" - это же невозможно, это просто немыслимо. Что же делать? Теперь, разобравшись во всем, я уже могу искать выход.Отступают растерянность и обида, я даже улыбаюсь сквозь слезы: - Как же это я впросак-то попала, ай-яй-яй! Ну а там, где улыбка, там и скорый конец всем конфликтам, это я уже давнознаю. Но до вздоха облегчения еще далеко: дочурка плачет неутешно, я тожевсхлипываю на своем крылечке. Но обе уже чувствуем себя не столькообиженными, сколько виноватыми. Обеим уже хочется примирения, но... как женачать? Я не выдерживаю первая, зову ее тихонько по имени, она приходит комне, и мы, перемежая слова всхлипами и вытиранием носов, друг другупризнаемся в том, что обе поступили очень, очень плохо и что постараемсябольше так не делать... - Мам, - вдруг говорит моя маленькая и заглядывает мне в глаза, - мам, даваймы это никогда, никогда не будем вспоминать. Меня поразила эта мудрая интуиция ребенка. В самом деле: кто старое помянет,тому глаз вон. Как же нам было хорошо после промчавшейся бури посидеть вдвоемна крылечке и видеть и слышать, как вечер превращается в ночь и все стихает,стихает кругом, словно успокаивается перед сном. Кто-нибудь из внимательных читателей может здесь уличить меня внедобросовестности: - Ведь вы же договорились не вспоминать эту неприятную историю, а саминарушили договор. Некрасиво получается... Еще бы! Я почувствовала бы себя настоящим предателем, если бы не получиласогласия дочки на этот откровенный рассказ. Она, узнав о моем намерении,сначала бурно запротестовала: - Нет, мамочка, не надо! Не надо! Я заколебалась, но потом все же попыталась ее убедить: - Ты знаешь, мне ведь самой стыдно рассказывать об этом, но мне так хочется,чтобы многие взрослые поняли, как это плохо - обижать малышей и как этохорошо - понять друг друга и никогда-никогда не повторять своих ужасныхошибок. Я тебя не буду называть по имени в этом рассказе. И обязательнопрочту, что у меня получится. Если тебе покажется что-нибудь не так, ты меняпоправишь, ладно? Дочурка, притихшая и серьезная, молча сидела у меня на коленях - думала. Ясовсем было уже решила отказаться от своей затеи и вспомнить для примерачто-нибудь другое (но другое-то помнилось не так ярко, вот беда!), как вдругона обняла меня за шею и шепнула мне в ухо: - Ну ладно, мамочка, надо так надо... Теперь хочу вернуться к моему рассказу и спросить: скажите, уважаемыйчитатель, кто кого наказал в этой грустной истории? Трудно ответить, правда? После подобных взаимных уроков мне все чаще и чаще поневоле думалось: апочему, собственно, мы, взрослые, так уверены в своем праве карать имиловать, поощрять и наказывать? Опасно этим правом пользоваться неумелому, неопытному, а еще опаснее -жестокому, холодному. Как легко здесь и пересолить, и недосолить, и вообщесделать совсем не то. А вот попытка разобраться в себе и ребенке, в мотивах и причинах егопоступков и в собственном поведении никогда к плохому не приведет. Тут дажеошибка на пользу пойдет - многому научит, потому что будет пережита иосознана. Вот так и накапливается опыт, который позволяет поступать не "какпринято", а как единственно можно и нужно в данный момент. Вот, допустим, правильно ли, что я первая пошла на примирение с дочкой, незаставила ее сначала извиниться передо мной? Может быть, мне следовало быподождать? Мой опыт подсказал мне иное: если виноваты оба (а чаще всего так ибывает), именно взрослому надо первому идти навстречу. Добиваться от ребенка,чтобы тот извинился, в то время, когда он чувствует вину и за взрослым,жестоко. Для наго такой шаг к примирению всегда связан с унижением, а длявзрослого - с великодушием. Огромвая разница! Ведь на стороне взрослого силаи власть, пользоваться ими для унижения слабого низость. Это вызывает нераскаяние, а озлобленность и затаенную обиду. Как же все это сложно! И можно ли сложность и тонкость взаимных отношенийуложить в примитивную однобокую схему наказаний и поощрений, то есть каких-тоспециальных мер, направленных в одну сторону: от взрослого к детям? Да еще отвзрослых, которые сами, как известно, далеки от совершенства. Разве не так?Нужно взаимовлияние всех в семье, взаимопонимание, взаимодействие. Тогдаменяются к лучшему и дети и взрослые. Б.П.: Я долгое время о нравственных проблемах как-то не очень задумывался -других забот хватало. К тому же у мамы это получалось лучше, чем у меня. Л.А.: К сожалению, мужчины нередко предпочитают во все эти тонкости невникать, да и вообще возиться с детьми не любят. И очень многое теряют, нетолько лишая себя удивительных радостей, которые дает общение с детворой, нои прямо-таки подготавливая все трудности подросткового возраста, когданаладить контакты с выросшими детьми становится почти невозможно. Б.П.: Это верно. Мне всегда было хорошо с малышами, этими любопытными,ласковыми, непоседливыми мурзилками, играть с которыми, делать что-то, простоощущать их рядом для меня огромное удовольствие и отрада. А вот стали ониподрастать, я и сам почувствовал, что эти самые психологические тонкости немешало бы знать и мне. Но теперь постигать их трудно. Как нелегко, например,признать себя виноватым, неправым. Прямо все существо протестует: он -какой-то мальчишка! - со мной не соглашается, да еще и смеется. Ни на что непохоже! А потом остынешь, подумаешь: ведь сам его учил не подчиняться слепо,самостоятельно находить решения, иметь собственное мнение - чем же тынедоволен? Ну и сильно же у нас, взрослых, это чувство превосходства по отношению кдетям, непоколебимой уверенности в своей правоте. Любое возражение кажетсянаивным и бессмысленным: что он понимает, что знает, чтобы возражать?! А вот когда допустишь, что он может знать то, о чем ты и не слыхал, что унего ум непосредственней, живей, прислушиваешься к его мнению и удивляешься:"А ведь молодец! Получше меня сообразил!" Честное слово, очень приятно,оказывается, поучиться чему-то у своего сына, даже маленького. Это поднимаетобоих в глазах друг друга и... даже в собственных глазах. Л.А.: Мне не хотелось бы, чтобы нас поняли так, что все в семье должны быть"на равных правах", отец - "свой парень", мать - "закадычная подружка", все"учат друг друга". Нет, такая "демократия", по-моему, противоестественна ивредна. Ребенок, вступая в наш сложный, противоречивый мир, должен приобрестичеткий нравственный ориентир: это можно, а это нельзя, это важно, а тоневажно, это хорошо, а это плохо - из всего этого и складывается та системанравственных ценностей, которой человек будет руководствоваться во всехжизненных ситуациях - от будничных до исключительных, критических. И этоториентир, этот нравственный компас даем ребенку мы, взрослые, живущие с нимрядом. Конечно, многое добавится в характер человека в течение его дальнейшейжизни, общении с разными людьми, в его собственной деятельности, и все-такиэти новые влияния будут накладываться на то, что уже есть в нем, на тотфундамент, который заложен в нем с детства. Заложен нами, взрослыми. И ни накого эту ответственность свалить нельзя. Вот и получается, что при всемвзаимоуважении и взаимовлиянии в семье ребенок остается ведомым, а родитель -ведущим, а не наоборот.Спасибо, отец, за науку!
Как же много надо, чтобы быть этим ведущим надолго. Часто вспоминаю я своегоотца. Он пользовался и у взрослых и у детей непререкаемым авторитетом. Емуникогда не приходилось дважды повторять просьбу или распоряжение, его редкаяпохвала запоминалась очень надолго, а укоризненный взгляд переживался каксерьезное наказание. Был он немногословен, суров на вид и вечно занят: онначал учиться в 16 лет и прошел трудный путь от неграмотного деревенскогопарнишки до военного инженера. Очень многое умел делать и любил работатькрасиво, с душой и выдумкой, а халтуры и бессмысленного, как он говаривал,"мартышкиного", труда не терпел. Был прямолинеен, не выносил никакой фальши ипритворства в отношении между людьми. Может быть, поэтому его побаивалисьмногие взрослые, но никогда не боялись дети. Как мы, ребята, любили те редкие минуты, когда он играл с нами, и как он сампреображался, отдаваясь игре! Самым удивительным - и притягательными - длянас было то, что он никогда не ставил себя над нами, не боялся показатьсясмешным, не стеснялся признаться в собственной ошибке, причем все это безспециальных педагогических намерений - просто он таким был. Однажды в день моего рождения отец подарил мне томик Лермонтова с надписью:"Дочке Лене в день одинадцатилетия". Я смущенно поправила его: - Пап, а здесь два "н" пишется... Ручаюсь, что в такой щекотливой ситуации любой взрослый, "спасая" свойпрестиж, нашел бы себе какое-нибудь оправдание: мол, описка, зарапортовался,не заметил... А то и нотацию прочитал бы: мала еще - взрослых учить. А отецхмыкнул смущенно: - Гм, да... Давай исправим, спасибо... А один раз мы, ребята, целой ватагой прибежали к нему с новой, модной тогдашуткой: - Папа, расшифруй слово "ДУНЯ". - Как это? - А вот надо на каждую букву придумать слово, чтобы вместе получилосьпредложение. Отец задумался. А мы все повизгиваем от нетерпения и торопим: - Ну, ну... хочешь, скажем? - Ладно, сдаюсь - говорите. - Дураков У Нас Нет! - выпаливаем хором и замираем в ожидании. Отец, чувствуя какой-то подвох, старательно проверяет и вдруг изумленноспрашивает: - Позвольте, а как же Я? Мы все оглушительно орем от восторга и буквально катаемся по террасе отсмеха. Он сначала недоумевает, а потом, обнаружив скрытый смысл, необижается, как все взрослые, на эту "дурацкую шутку", а хохочет сам с нами дослез... На фронт он ушел добровольцем. Мог бы остаться - его посылали наУрал, предлагали пост начальника военного училища в Златоусте (его щадили:перед войной он долго лечился и еще не оправился после затяжной болезни). - Алеша, как хорошо-то... - робко обрадовалась мама, но встретила суровое: - Я отказался. Ты пойми меня и не проси о том, что невозможно. Не умею япрятаться за спины других, не прощу себе этого, если сделаю... Вот так и нам, детям, он умел не прощать ни одного, даже, казалось бы,мелкого проступка, в котором проявлялась хоть капелька лжи, трусости,хвастливости, захребетничества. Помню, я однажды провинилась перед отцом: онделал забор, я ему помогала. Понадобились срочно гвозди, и я отправилась заними, но, увидев играющих на улице ребят, не выдержала соблазна и убежала кним играть. Когда я вечером возвращалась домой, ноги не слушались меня. Я небоялась, нет, это чувство было сильнее страха. Может быть, это был стыд ираскаяние? Когда я появилась в комнате, отец взглянул на меня. Тольковзглянул. И вот этот взгляд я помню до сих пор. В нем не было ни упрека, ниосуждения, даже простого неудовольствия не было, зато было какое-то горькоенедоумение: мол, подвела ты меня, не ожидал... Меня словно кипятком обожгло -я почувствовала, что совершила что-то бесчестное, постыдное, словно маленькоепредательство. Да так оно и было, и отец дал мне это понять. Он никому ничегоне сказал, и мой проступок не был предметом семейного разбирательства, ноэтот взгляд! Мне и сейчас перед ним стыдно... Я вспоминаю отца часто, особенно когда туго приходится, представляю себе: ачто сделал бы он, что он сказал бы? И всегда я перед ним как девочка, которуюон когда-то сажал на колени и спрашивал ласково и заинтересованно. - Ну, курносая, рассказывай, как дела? Он погиб осенью сорок первого... Ему тогда было тридцать девять... Я сейчасуже старше его, но мне никогда не перерасти отца. Он будет всегда впереди ивыше меня, но всегда рядом. Из своего немыслимого далека, из моего детства,он и сейчас словно руководит моими мыслями, поступками, как будто в нем, вего образе сосредоточилась вся моя совесть. К этому рассказу об отце я хотела добавить только одну фразу: весь нашродительский авторитет - да и не только родительский - зависит не отвозраста, не от служебного положения, не от каких-то там приемов, ухищрений,педагогических (и буквальных!) "кнутов" и "пряников", а от того, какие мылюди: справедливы ли? Честны ли? Умелы, требовательны, добры? Благородна лицель нашей жизни? Чисты ли средства ее достижения? Написала - и тотчас увидела знакомый прищур насмешливых отцовских глаз:"Красиво, а неправда..." - "Почему?!" - хочется крикнуть мне, но... отецникогда не любил подсказывать. И вот думаю, думаю... Почему неправда? Разве уважение к человеку, егоавторитет не зависят от того, каков этот человек? Зависят! Почему женеправда? Исподволь начинает тревожить мысль: если бы все было так, как ясказала, тогда уважением и авторитетом пользовались бы лишь самые лучшие людиземли. Но как часто можно увидеть совсем другое. Иногда люди сотворяют себекумира из того, кто не всегда достоин даже простого уважения. Бывает и так:люди, обладающие весьма невысокими нравственными качествами, но умеющие бытьтребовательными и играть на слабостях человеческих, подчиняют себе людей,вызывая их неподдельное уважение. И здесь как раз существует множествоспособов, тех самых "кнутов" и "пряников", с помощью которых "стадо"подчиняется "пастуху". Разве главари банд или воровских шаек не пользуютсяавторитетом у своей братии? Еще каким! Причем необязательно завоеванным спомощью запугивания и страха. Все гораздо сложнее. Ты прав, отец... Но как же в этом разобраться? А если посмотреть с такойстороны: кто у кого пользуется уважением? Ого, какое богатое поле длянаблюдений и размышлений! Для одних важны: ум, честность, увлеченность,глубина знаний, мастерство, доброта, бескорыстность, верность, своеобразиеличности. А для других: влиятельность, связи, изворотливость, известность,обеспеченность, соответствие моде и принятому стандарту... Разделение это,разумеется, схематично и неполно, но не в этом дело. Важно другое: почемуодними ценится одно, другими - другое? И заметно это уже с очень раннеговозраста - воспитатели и учителя это хорошо знают. Ну, конечно, это зависитот того, что ценится в семье, в которой растет ребенок. Именно семьяориентирует ребенка в жизни с самого начала. Не словами, разумеется, а общимнастроем, семейным укладом, отношением к людям и их делам, собственнымучастием в жизни окружающих. Вот говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. А с кем поведешься?Разве это не зависит от самого человека? Читаю, например: "Мнепосчастливилось встретиться с замечательными людьми, они помогли мне статьчеловеком". Думаю: не в счастливом случае тут дело, хорошие люди встречаютсявсем, но не все их видят. Научить подрастающего человека не пройти мимонастоящего, не увлечься ложным, недостойным человека - вот задача необычайнойважности! Мне всю жизнь везет на хороших людей - спасибо отцу за науку. И вот теперь, когда у меня самой растут дети, я вновь и вновь вспоминаю егоуроки простоты, искренности, безупречной честности и высокой нравственнойтребовательности к себе и к людям, даже самым маленьким. Не послушания онхотел от нас, своих детей, а понимания и верных самостоятельных решений.Думаю, это во многом определило весь наш дальнейший жизненный путь.Споры не ссоры
Б.П.: Иногда нас спрашивают, послушны ли наши дети, не вступают ли с нами впререкания, в споры. Надо сказать, что мы не стремимся к послушанию, кбеспрекословному подчинению. Ребенок должен не бояться быть самим собой ииметь право высказывать наравне со взрослыми свое мнение. Когда-то я прочитал о том, что дети в первобытном обществе имели правоприсутствовать на общих собраниях племени, и бывало, что по репликедесятилетнего вносили изменения в какое-то решение. Какое доверие оказывалитам детям! Как это было для нас ни трудно, но мы старались избавляться отавторитарности и с самого начала пытались строить жизнь семьи надемократических началах: все, что касается общих дел или проблем, обсуждаемвместе с детьми, причем первое слово предоставляем младшему, а затем - постаршинству - очередь доходит до меня или до дедушки. Иногда наши споры по наиболее острым вопросам мы записываем на магнитофоннуюленту, а спустя какое-то время возвращаемся к ним и продолжаем "скрещиватьшпаги" до тех пор, пока не придем к какому-нибудь общему мнению. При этомможно доказывать, возражать друг другу, но оскорблять и "обзываться"считается недопустимым. Л.А.: Однако это бывает, когда у спорщиков не хватает других аргументов, иони как петухи начинают наскакивать друг на друга. Тут очень помогаеткакая-нибудь добрая шутка - она сразу снимает напряжение и разгорающуюсянеприязнь. Жаль, что не всегда хватает юмора на такую добрую шутку. Иногдаполучается что-то столь неуклюжее, что больше напоминает насмешку, колкость,иронию, а это только подливает масла в огонь. И страсти разгораются ещебольше. Приходится учиться и этому нужнейшему в жизни искусству - шутить,находить смешное в самых, казалось бы, грустных ситуациях и безвыходныхположениях. Для этого иногда бывает достаточно просто взглянуть на себя состороны: надулись друг на друга, растрепались, раскраснелись - настоящиепетухи. Скажешь потихоньку: "Ку-ка-реку", - всем делается смешно, и злостикак не бывало! Пока речь шла об обсуждении с детьми каких-то общих проблем, касающихсясемьи. Но ведь бывают и несогласия между взрослыми. Обычно от детей ихскрывают. А как делали мы? Вопрос этот непростой и даже в какой-то степенибольной для нас. Дело в том, что мы волей-неволей с самого начала поставили себя в положениеспорящих чуть ли не со всем белым светом: многое в нашей семье было непохожена традиционное, привычное воспитание и воспринималось как вызов, нарочитоепренебрежение общепринятыми нормами и воззрениями. Сейчас я понимаю, что этоотношение имело под собой какое-то основание - увлеченные удивительнейшим и,в общем-то, новым для нас миром детства, мы забыли об окружающем нас миревзрослых и невольно пренебрегли некоторыми законами этого мира. С нами, наверное, происходило то же самое, что некогда случилось с Архимедом,когда он с криком "Эврика!" бежал нагишом по улице, возбуждая удобропорядочных граждан желание поймать осквернителя благопристойности и... Нам тоже хотелось скорее рассказать людям о том, как много, оказывается,могут дети, как с ними интересно и легко, если создать для них иные условияжизни и изменить отношение к ним. Мы не причесывали своих мыслей и поступков и забывали одеть их в приличные -привычные? - одежды... Конечно, это раздражало очень многих, конечно, вокругнас и ребят постоянно кипели страсти и споры. Спорили и мы между собой,иногда и при детях. - На что вы обрекаете ребят? - возмущалась бабушка, моя мать. - Вы издергаетеих нервную систему, они не будут уважать ни вас, ни окружающих. Ты вспомни:знали ли вы, дети, когда мы с отцом были не в ладу? Никогда! Мы перед вамивыступали всегда единым фронтом: никаких разногласий при детях у нас не былои быть не могло. В этом была наша сила. Я, сколько ни старалась, действительно не могла вспомнить ни одной ссорыматери и отца и мучительно сомневалась в правильности собственной беспокойнойжизни. Но, сомневаясь, все-таки никак не могла предотвратить того, что уженакатывалось на нас как лавина: сенсация, шумиха, вторжение в нашу семейнуюжизнь многих незнакомых и не близких людей, которые тоже что-то предлагали,отвергали, оценивали и спорили, спорили, спорили... Вспоминая сейчас это трудное для нас время, я с горечью думаю о том, чтоспорящие взрослые подчас забывали о том, что предмет спора - живые дети, идопускали, даже педагоги, бестактные выводы, прогнозы и замечания по поводунынешней и будущей жизни наших ребятишек. Мы поистине вызвали огонь не только на себя, но и - что страшнее! - на своихдетей. Но... сделать уже ничего не могли. Спрятать детей от всего этого можнобыло только ценой притворства, обмана, в лучшем случае утаивания правды, нона это мы не могли пойти ни за что! Вот и получилось так, что дети наши рослив обстановке далеко не мирной, и опасений у меня самых разных до сих порпредостаточно. Но вот состоялся очень важный для меня разговор с моим совершеннолетним сыном(я не называю ребят по именам не случайно - они сами так захотели). Яспросила его, правда не без смущения, но без всяких подвохов и подходов: - Как ты думаешь, это было очень плохо, что мы всегда спорили обо всем привас? Он ответил, чуть помедлив и с некоторым недоумением: - Почему плохо? Я считаю, что это вообще хорошо - слушать споры: интересносравнивать доводы, самому находить решение, независимо от того, кто каксказал. Ведь вы же не заставляли меня и всех нас обязательно высказываться, имне не нужно было ни к кому подлаживаться - вот это-то и было здорово. Это,наверное, хорошо учит мыслить. Помнишь, в Древней Греции так учили молодых:они присутствовали при спорах признанных мудрецов, но сами не принимали в нихучастия, не обязаны были присоединяться ни к той, ни к другой стороне. И такучились думать. Это было замечательно! Я просто воспрянула духом. Оказывается, дело было не втом, что мы спорили, а в том, какое участие в этом принимали дети. Но ведь мыдействительно никогда не делали из них судей в наших спорах, не тянули ихкаждый на свою сторону, не требовали высказаться и не возражали против ихучастия в споре. Словом, они были свободны в своих размышлениях ивысказываниях. Так продолжается и сейчас. Кроме того, у нас это все-таки не ссоры, а споры, не скандалы с явными илискрытыми оскорбительными нападками, а честные поединки с желанием непременно,самыми неотразимыми аргументами переубедить и убедить противника. Конечно,без эмоций такие споры не обходятся. Бывает и прорвется: "Ты ничего непонимаешь и не хочешь понять!" Бывают и слезы. Но все равно главным для насостается - найти истину, а не уязвить друг друга. Поэтому мы и стараемсяпоскорее "отойти" и перестать сердиться друг на друга.Забота о других
Эта задача посложнее, чем просто заботиться о детях. И куда важнее. Я бысказала, что главная родительская забота и должна состоять в том, чтобынаучить детей быть заботливыми. Как? Много об этом приходится размышлять,много огорчаться и радоваться. Итог всему можно было бы подвести такой: чтобыдети росли внимательными и заботливыми, необходимы, по крайней мере, триусловия: во-первых, самим взрослым всегда друг о друге заботиться, только ненапоказ, а всерьез, чтобы это было в семье просто нормой отношений, как бынравственной средой обитания ребенка; во-вторых, с самого начала не отвергатьжелания ребенка помочь, принимать его работу, пусть даже неумелую, всегда сблагодарностью ("Спасибо тебе, доченька. Ну что бы я без тебя делала...Выручил ты меня, помощник ты мой золотой..."), а в-третьих, вместе с малышомзаботиться о ком-то, делать что-то для другого: папе, например, организоватьс детьми уборку дома в мамино отсутствие, а маме побеспокоиться о том, чтобык приходу папы с работы малыши вместе с нею приготовили для всех ужин инакрыли на стол. Простые, кажется, вещи, а сколько понадобилось нам времени, чтобы разобратьсяв этом. Нас, правда, сильно выручало то, что мы в семье все очень расположеныдруг к другу. Даже наши споры всегда доброжелательны, а дело каждого обычновызывает интерес у всех. Так у нас сложилось с самого начала, когда исемьи-то еще никакой не было, а были только двое: ОН и Я. Буквально в первыйдень знакомства, обедая вместе во время перерыва одного педагогическогосовещания, мы разделили пополам между собой: он - яблоко, я - пирожное. Вот стех пор у нас и повелось: и горе, и радость, и работа, и забота - всепополам. Конечно, не обходится без ошибок и недоразумений, иногда комичных, а иногдабольно ранящих нас обоих. Не мудрено: ведь любовь и забота реализуются ввеликом множестве разных поступков одного человека по отношению к другому:как посмотрел; что сказал; как встретил и проводил; как слушает; почемумолчит; заметил ли; понял ли; когда улыбнулся, а когда нахмурился... - извсего этого и многого другого складывается общий язык для понимания другдруга, язык общения. А у каждого из нас этот язык был свой, во многомнепохожий на язык другого. Не сразу сложилась у нас общая песня. Тем более что к дуэту нашемуприсоединялись новые - детские - голоса, и наладить стройный хор из всегоэтого многоголосья оказалось трудно. Так получилось, наверное, еще и потому,что опыта жизни в большой семье у нас не было, и нам приходилось пробовать,изобретать, мучиться там, где все должно бы получаться само собой. Вот, допустим, одно время для нас было настоящей проблемой собрать всех кстолу. А все началось с... заботы о занятиях и делах каждого: дескать, делоглавнее еды. И пошло: пора обедать, а у всех еще какие-то дела неоконченные.Обед стынет, я нервничаю... Так забота об одних вылилась в неуважение к трудудругих. Вспомнили мы, как уважительно относились к еде - результату огромноготруда! - в больших крестьянских семьях, где помыслить не могли опоздать кстолу, и не только из-за того, что есть хотелось, или потому, что за стол непустят: совестно было опаздывать, когда другие ждут. Нам пришлосьвозвращаться к этому естественному и единственно верному отношению к еде. Ноэто оказалось потруднее, чем с самого начала организовать все, как должнобыть. Теперь надо было разъяснять, просить, не пускать за стол опоздавших -морока, да и только. Грустно, что подобные, в общем-то элементарные, правила общения нам пришлосьпостигать методом проб и ошибок. Бывало, что и безусловно хорошее доводили досвоей противоположности. Решили, например: никому никаких лучших кусков. Делили на всех поровну:торты, дорогие фрукты, шоколадки и т.д. Получилось вроде все правильно: никтоне в обиде, и никто в одиночку ничего вкусного не съест, обязательно другимоставит. Мы были довольны: справедливость и забота налицо. А вышло как в песне:"Хорошо-то, хорошо, да ничего хорошего". Стала я замечать, что уж слишкомстарательно начали следить ребята за точностью дележа, чтоб никому недосталось ни больше, ни меньше. Меня такая скрупулезность покоробилараз-другой. Потом начала раздражать все больше: запахло какой-то мелочностью,счетами... Никому не приходило в голову, что дележ этот, по сути,несправедлив: и маленьким и большим доставалось поровну, но малыши могли и несправиться со своей порцией, а старшим явно хотелось еще. Конечно, отдавалисвое другому, но тогда, когда самому уже не хочется. Получалось: "На тебе,боже, что нам негоже". Вот так забота! Снова пришлось искать, как же от этого избавиться. Стали мы делать иначе:папа режет торт, например, на заметно неравные части: - Кому самый большой? - Дедушке, - предлагаю я. - А с этой красивой розой? - Маме? - полуспращивает кто-то из малышей. - Конечно, молодец! - одобряет папа. - А вот эти, с шоколадками? - Папе! - Нет, - говорит папа, - давайте их девочкам отдадим. Согласны, мужчины? Сестренки смущены и обрадованы вниманием, а "мужчинам" приятно проявитьвеликодушие: они тоже довольны. Конечно, сразу все гладко не получалось, ноповорот к нужному был сделан, и как радостно было услышать: - Пусть Алеше три конфетки, а нам по две - он же большой. - Или: - Мам, отдаймое яблоко малышам - им нужней. И надо было видеть глаза ребят при этом - радостные, доброжелательные. Счетысеяли рознь, а забота вызывала расположение, протягивала ниточки дружбы. Б.П.: Я думаю, что лучше всего, когда забота о других проявляется в деле, ане в говорении. Потратить время, силы, нервы ради того, чтобы реально помочькому-то, - вот что нужно прежде всего. Очень крепко нам всем надо задуматьсяоб этом, если мы хотим, чтобы росли наши дети отзывчивыми и заботливыми нетолько на словах. Вот что говорил по этому поводу Роберт Оуэн: "Дети должныстараться сделать счастливыми своих товарищей. Это правило должно быть первыми последним словом всякого воспитания". "Сделать счастливыми", а не простосочувствовать и говорить добрые слова. Л.А.: Но одно другому не должно мешать! Плохо, если сочувствие только насловах, но иногда и доброе слово - одно слово! - может человеку помочь. Инепросто это - найти его вовремя. Когда расстроишься, так хочется, чтобыкто-то подошел, утешил, спел по-дружески: "Капитан, капитан, улыбнитесь!" -это ведь тоже забота, делающая людей счастливыми. Хочется мне рассказать еще об одной нашей ошибке, которая добавила намхлопот. Старшим детям было уже лет по семь-восемь, когда я заметила, что все чаще внашем доме слышится: "Но я же занят!" - "У меня важное дело, а ты..." - "Мнетак почитать хочется..." - Я, меня, мне... Это понемногу стало настораживатьменя: почему такое заметное внимание к самому себе, своим делам и своимзаботам - как бы отстаивание себя среди других. Откуда это взялось? Казалосьбы, к детям мы всегда внимательны, и наша жизнь для них тоже далеко небезразлична. Мы дружны, все любим друг друга, и вот такое... Почему? Одну из причин этого я увидела вот в чем. Мы довольно длительное время недогадывались о простом: каждый, даже самый крошечный, человек нуждается втаком времени, когда он полностью предоставлен сам себе, его не дергают, кнему ни с чем не лезут, то есть ему не грозит вторжение извне. И чем старшестановится человек, тем нужнее ему это неприкосновенное время. Мы былиуверены, что уж чего-чего, а свободы у наших детей хоть отбавляй - сплошнаясамостоятельность. Так оно и было, но при этом мы, взрослые, считали себявправе в любое время, в любой момент, например, позвать: "Оля, иди ко мне!"Или что-то поручить: "Антон, сходи в магазин". Или просто: "Ты мне нужен", -независимо от того, чем занят тот, кого зовешь. Так же делали и ребята поотношению друг к другу. Да и сами мы, взрослые, тоже фактически не имели этого необходимогонеприкосновенного времени: ребята могли прибежать к каждому из нас во времясерьезной работы, разговора, чтения, и мы считали нужным прервать своезанятие и выслушивать их, исподволь испытывая при этом некоторую досаду ираздражение: ведь прервали на самом интересном месте. Но мы терпели, ибо считали: это и есть свобода и равноправие. А получаласьэлементарная бесцеремонность и неуважение к делу и времени друг друга. Это немогло не привести к раздражительности, какой-то нервозности в отношениях. Вдоме появилась еле уловимая, а потом все более отчетливая тенденциязащищаться, отстоять себя. Вот и появилось: "Не мешайте, пожалуйста, у менястолько еще дел!", "Ну почему я7 Я и так не успеваю" и т.д. и т.п. Этого в значительной степени можно было бы избежать, если бы с самого началаустановить такой порядок: занятого человека отвлекать без крайнейнеобходимости не следует. Это тоже проявление той самой заботы, в которойнуждается и большой и маленький человек. Да, забота может проявляться по-разному, но главное, мне кажется, заключаетсяв том, что надо очень хорошо понимать того, кому хочешь помочь - словом ли,делом ли - все равно. Иначе забота может обернуться обидой. Вот я и вернуласьк тому же, с чего начинала: важно понимать друг друга, находить общий языккаждому со всеми: сначала в семье, потом в школе, во дворе, на улице - везде.Этому приходится учиться все время. И тем успешнее постигаешь эту труднуюнауку жизни, чем неравнодушное и добрее относишься к людям, чем интереснеедля тебя своеобразие каждого человека, его непохожесть на других. В этоминтересе и уважении к людям и состоит, по-моему, секрет общительности,контактности - очень нужного в жизни свойства.Микроб тщеславия
Нас часто спрашивают: "Общительны ли ваши дети?", или так: не заносчивы лиони, не считают ли себя выше остальных, поскольку растут эдакимизнаменитостями чуть ли не с пеленок? Что говорить, опасность такая была. Вообще микроб тщеславия и зазнайстваочень силен: чуть зазеваешься, он уже тут как тут - сидит и погоняет: тыдолжен быть впереди... ты можешь быть лучше всех... ты самый, самый, самый...Для этого надо просто несколько раз сказать э т о себе и своему чаду. Адальше пойдет: "Алик, покажи тетям и дядям...", "Вовочка знает уже пятнадцатьбукв, а ты...", "Посмотрите, как он рисует, - талант!", "Что вы, только ванглийскую школу!" "Ну, конечно, отличник..." - это голоса родителей. А вот иголос сына: "Куда ты лезешь, медали не для таких, как ты" - так он можетсказать своему однокласснику, а может только подумать - такие дети вежливостикак раз обучены наравне с эгоизмом и бессердечием. Если бы у нас был один ребенок, наверное, мы не справились бы с этой коварнойболезнью. Я очень хорошо помню это ощущение: мой ребенок особый,необыкновенный; все остальные дети не то, совсем не то! И вот что страшно!Все это на уровне подсознания, почти инстинкта, поэтому с этим труднобороться. Но вот родился второй, третий... ощущение чуда хоть и осталось, ноперестало сосредоточиваться на одном, вошло в нормальные рамки материнскойлюбви, конечно, пристрастной, но негипертрофированной. Тогда появилась другаяопасность: звание "вундеркиндов". Это словечко прилипло к нам надолго. Нашидети стали казаться необыкновенными некоторым из наших гостей, знакомых. Вотэто было и вовсе ни к чему. Мы стали замечать, что при гостях наши "звезды"(их тогда было трое) и ходить начинают как-то не так, и улыбаться слишкомчасто, и показывать свои физкультурные упражнения, как бы оказываяснисхождение присутствующим, - все это в степени пока небольшой, но все-такизаметной. Ого! Когда я это обнаружила, решила твердо: никаких показов идемонстраций, надо прекратить этот хоровод вокруг ребят. Б.П.: Но было уже поздно! Как мама ни настаивала на этом, мне не позволяласовесть отказать многим людям, которые уже тогда приходили в наш домпосмотреть спортснаряды, кубики, игры и, конечно, самих малышей. Ведь этобыла не просто любопытствующая публика, а люди, действительно оченьнуждающиеся в совете и помощи. Впрочем, мы и сами нуждались вдоброжелательном взгляде со стороны, в дружеской поддержке. Ну как им можнобыло отказать?! Я не видел большой беды в том, что ребята покажут своидостижения, - ведь все дети это очень любят. Тем более что это было нужнотем, кто у нас бывал, нужно людям. Тогда мы договорились: никаких сверхпохвал- дело обыкновенное - были бы у других детей те же условия, они быразвивались так же или еще лучше. Гостей мы просили не слишком восхищаться ивоздерживаться от эпитетов в превосходной степени. Не всегда получалось, какхотелось бы, но все же профилактика эта не пропала даром: ребятишкикривляться отучились. Это, конечно, не сняло проблемы полностью, сложностиостались, но мы были теперь начеку. Отчасти в целях этой профилактики я часто организовывал и соревнования нашихмалышей с соседскими ребятишками: по бегу, прыжкам, метанию, гимнастическимупражнениям. Наши обычно были сильней в гимнастике, а в беге и прыжкахпобеждали не всегда, в метании же и вовсе отставали. Не обходилось без слез,но зато ребята усваивали, что они не "самые-самые-самые", что и другие тожемолодцы. Между прочим, эти соревнования и меня научили быть посдержаннее впохвалах и объективнее в оценках: секундомер, бесстрастен и одинаков поотношению ко всем. Ходили к нам окрестные ребятишки и без всяких соревнований: кто в мастерскойповозиться, кто на турнике или кольцах позаниматься, кто просто поиграть. Мыих не стесняли и в их занятия старались не вмешиваться, но наблюдали изредка:как там наши ребята среди остальных, более старших? Удивляло нас то, что онисебя ни младшими, ни слабыми считать не хотели - играли, а если приходилось,и ссорились на равных правах. Я говорю в прошедшем времени, потому что те, оком речь, уже выросли. Но то же повторяется сейчас и с младшими ихсестренками и братишкой, которые своих старших очень любят, но внешнейпочтительности к ним не проявляют и никакой зависимости от них не испытывают.По-прежнему ходят к нам ребята со всей округи, приезжают родители с детьмивсех возрастов. Контакты с ними налаживаются быстро, хотя бывают, конечно, иконфликты и обиды. Кстати сказать, в ссоры детей мы стараемся не вмешиваться,предпочла таем, чтобы они сами могли во всем разобраться, а если нужно, и засебя постоять, и другого защитить, и постоять за правду и справедливость.Честь смолоду
Л.А.: Некоторые могут сказать: да речь-то идет о дошкольниках, дети они еще,крошки - оберегать их надо от всяких треволнений, какая там борьба за правдуи справедливость? Возражение это не придумано - так или почти так говорилинам неоднократно. Какое заблуждение! Если этому не научиться до школы, каковоже будет в классе, где сталкиваются тридцать-сорок характеров, и никакомуучителю невозможно разобраться в сложности взаимоотношений каждого с каждым.Трудно представить себе, сколько разных проблем сваливается на человека впервый же день его пребывания в школе, проблем, которые он вынужден решатьсам, без чьей-либо помощи. Вот мальчишка на уроке дернул сзади за волосы. Стукнуть? Не заметить?Пожаловаться? А он опять дернул. Так вот же тебе! - Встань, как твоя фамилия? - Ну Петрунин... - Хи-хи, Петрушка... - Обидеться или засмеяться? Ну вот, в носу защипало,слеза по носу поползла, и платка нет... И чего эта девчонка смотрит исмотрит... - Марьиванна, а Петрунин язык мне показал!.. Марьиванна, а Петрунин дерется! - У-у, сама толкнула и жалуется! Еще стукнуть? Сказать учительнице? Или потомзадать ябеде как следует? И все это в течение каких-нибудь двух минут. Вопрос "Как поступить?" теперьбудет одним из главных в жизни ребенка. От него никуда не денешься, аситуации все усложняются: старший мальчик в коридоре толкнул, а "большойдядя" в туалете заставляет поднять окурок и бросить в урну. Как поступить?Покориться? Смолчать? Возмутиться? Нет, это очень важно, чтобы человек как можно раньше узнал, как надопоступать в те или иные трудные моменты жизни. И не просто знал, но и ужепоступал, много раз пробовал себя в разных ситуациях, чтобы уже до школывыработал чувство собственного достоинства, гордость, смелость - качества,совершенно необходимые
