Посвящаю детям давней войны 16 страница

Автобус стоял у обочины поломанным, жалким. Несчастный шофер, извлекая из себя длинный поток ругательств, доставал гаечные ключи. Девушка в бело-бабочкином платье терпеливо стояла у обочины, вдыхая терпкий ночной воздух.

- Подвезти? - спросил Сергей, резко нажав на тормоз.

- Да, - ответила Света. В те времена девушки еще не боялись остановившихся и раскрытых машин, тем более - грузовых, казенных.

Она забралась в кабину, и назвала свой адрес. Серега кивнул. Да, ведь это был тот самый адрес, адрес счастья...

Машина шла плавно, покачиваясь на ухабах. В темноте лица "сердобольного" шофера было не видно, и девушка, опьяненная винными парами, спокойно заснула, в надежде, что водитель ее разбудит. Но Сергей не будил. Так она и не заметила, что город вместе с родным домом и женихом остался далеко позади. Впереди - прорубленная сквозь лес дорога и синева неизвестности.

На рассвете Светлана проснулась. Она удивленно пошарила вокруг себя глазами, и вздрогнула, увидев вместо привычных ковров и обоев железные стенки кабины. Тут же она ощутила, что несмотря на свою негу, она несется в пространстве с по-видимому большой скоростью. Необычное ощущение для юной девушки, тем более - на рассвете.

Она повернула голову, и когда увидела водителя, то сразу же затряслась. На мгновение ей показалось, что какой-то самый высший суд уже прошел без ее участия, и теперь исполняется приговор.

Но в следующее мгновение к ней вернулись кусочки житейского мышления. Она рванула ручку дверцы.

- Ты что?! Разобьешься! - крикнул Сергей, и Света тут же заметила, с какой скоростью проносится внизу земля.

- Останови! Останови!!! - взвизгнула она, но водитель еще сильнее надавил на газ.

Дальше была смесь слез, визгов и криков. Собственное бессилие, чтобы убедиться в себе самом, заставило бурлить молодую кровь, плясать мышцы рук и лица. Но, наконец, сила выдохлась, а убеждение - пришло.

Деваться было некуда, и Света покорно доехала до Сережиной избушки м спустилась в его комфортабельный бункер.

Свою бывшую невесту он принял, как великодушный хозяин. Напоил разными винами, накормил, после чего принялся рассказывать историю тех лет, которые мертвой полосой отделили их последнее объятие от сегодняшнего дня. Светлана кивала, изображая сочувствие каждой частичкой себя. Но, в то же время, она думала "Ну и что? Твоя жизнь пошла хреново, ты не виноват. Но и я не виновата! Я от нее отцепилась еще раньше, так зачем теперь ты меня прицепляешь к своей беде, когда я в ней все одно ничем не помогу?!"

Но Сергей продолжал свой рассказ. То и дело он упоминал в нем Светлану. "Я тебя ждал", "Я о тебе думал", и так далее.

Светлана кивала головой. Мол, все поняла, положила твою жизнь на подобающую полочку своей памяти, теперь буду хранить и регулярно стирать с нее пыль поздних воспоминаний. Вот и все? Теперь я свободна?

Но окончание рассказа оказалось неожиданным.

- Скоро мне лежать в земле, - закончил Сережа, - И пока я в нее не лег, ты поживи в ней. То есть - здесь!

- Как!!! Нет!!! Не-е-ет!!! - заорала Света, понимая, к чему клонит ее бывший Возлюбленный.

Но он ушел, щелкнув большим замком на входной двери.

Светлана сначала, конечно, стала бегать, царапать дверь, бить стены. Это заняло целый день. Потом она успокоилась, и уже методично принялась искать слабые места Сергеева логова, но отчаянно их не находила. Стены - крепки, дверь - тоже, щелей - нет, лазеек - тоже. Ни одной дырочки, через которую можно было бы высунуть хоть пальчик на встречу свету, солнышку, тому миру, где как неприкаянный разгуливает ее любимый. Когда пальцы оказались бесполезны, Светлана пустила в ход чувствительный язык. Она облизывала им каждую досочку стенок, но не находила отверстия даже с булавочную головку. Должно быть, созерцание ползающей с высунутым языком Светланы было бы весьма эротично, но, увы, ее никто не видел. Вокруг - лишь обшитые досками теплые стены и гробовая тишина.

Тишина больно давила на голову, казалось еще чуть-чуть, и она сойдет с ума. Чтобы внешнее безмолвие не проникло внутрь, Светочка принялась петь песни. Но они вскоре наскучили, когда были спеты по три раза. Тогда настал черед воспоминаний, которые Света рассказывала вслух невидимому слушателю.

Но закончились и воспоминания. Многократным повторением Светлана превратила их в какую-то чужую историю, будто бы и не пережитую ей самой, а рассказанную кем-то чужим, или прочитанную в какой-то старой книжке.

 

Ее память скакнула куда-то в глубокое детство и извлекла оттуда сказку «Синяя Борода». Да, этот Сергей теперь, несомненно, обратился в того самого старика. Видимо, так действует ядерный взрыв на тех, кто выжил, пройдя через его огненный желудок! Но что теперь поделаешь, ведь того былого Сереженьку ей все равно не вернуть, а этот… Его она боится!

Света мысленно листала страницы старой книжки. Тут же вспомнилась и другая, наша, пропахшая березой сказка про Василису Прекрасную. Последняя, похоже, здесь скорее к месту. Сергей чует себя мертвым, значит – он бессмертен, в этом деле все всегда наоборот бывает… Он – Кощей Бессмертный! Но Кощей был побежден!

«Что думала Василиса до прихода Иванушки, что она делала у Кощея? О том в сказке ничего не сказано… Только ждала и всякий раз отвечала Кощею «Нет!» И ее любимый пришел и победил»…

Света стала представлять своего жениха. Вот он сейчас где-то есть и где-то ищет ее вместе с отцом и матерью. Наверное, и милиция подключилась, но она – не в счет, она – вроде фона или статистов, нанятых за копейки. Главное – это Он. Вот сейчас любимый спрашивает очередного того самого дедушку, что ехал с ней в автобусе. Дед морщит лоб, чешет бороду. Нелегко в таком возрасте ворочать мыслями, когда каждая – будто скала! Совершая святогоровы усилия, он все-таки сдвигает глыбы своей памяти, и находит среди них одно-единственное зернышко, на которое сам смотрит с удивлением.

Дед, подобно мельнице, машет руками, куда-то показывает, кряхтит. Жених роняет пот, достает из кармашка листок бумаги. Ну же! Ну! Дед выдает ему номер машины, на которой уехала «та странная девушка». Возлюбленный идет к своей машине, а дед, уронив слезу о том, что он – стар – шагает к своей избушке.

Волнение на лице миленького сменяется радостью. Все, теперь он найдет! Остальное – мелочи.

Света так увлеклась своими мечтами, что стала жить ими, представляя каждый шаг жениха. Она видела, как он вошел в контору, постучался в оббитую войлоком дверь, какая бывает у директоров. Отворила длинноногая красавица, провела его за другую дверку, где восседал лысый толстенький человечек, опьяненный своей важностью, которая сочилась даже из его глаз. Человечек внимательно слушал, а потом взял бумажку и что-то написал на ней. Все, логово шофера-призрака найдено!

С этой мыслью Светочка уснула. Она представляла, как Возлюбленный не спит в эту ночь, готовясь к предстоящей битве. Конечно, он точит оружие, набивает припасами большой мешок. Тяжкий поход ему предстоит! И Светлана спала, буквально слыша шорохи, издаваемые женихом, собирающимся на битву с ее Кощеем! Ближе к утру ей показалось, что последняя веревка на мешке затянута, и любимый отправился в путь.

Она не знала, сколько прошло времени – в подземелье было все необходимое для жизни, кроме солнца и часов. Теперь Света жила временем другого человека, так и не успевшего стать ее второй половиной. Пленница выключила свет, и в кромешной тьме рисовала себе картины похода любимого за ее освобождением. Вот он продирается через нехоженые леса, спит под елками и соснами. Ночами к нему подходят дикие звери, и, сверкая глазами, человеческими голосами говорят о своем желании его съесть. Но он тихо объясняет им, зачем идет, и они расходятся, потому что понимают. Даже у самого свирепого зверя тоже есть любовь…

И вот Возлюбленный уже близко. Его шаги слышны. Он подходит к верхней избушке. Конечно, там ночь, так страшнее. Навстречу ему выходит Сергей. Он страшен, от его глаз-щелочек несет ужасом. Но Освободитель внимательно смотрит на него и сбивает с ног одним лишь взглядом. Сергей падает, и в его глазах расцветают атомные взрывы. А Возлюбленный обшаривает избушку и находит-таки потайной лаз. Вот его шаги, их слышно!..

Дверь со скрипом отворилась, и в проеме появился… Сергей! Не победитель, а побежденный. Освободителя же не было и в помине.

- Все что ты думала… Это – про меня! Про меня! Того, который ТАМ был! – тихо сказал он, и дверь медленно, с неохотой, закрылась.

В нутре Светы произошло что-то невообразимое. Освободитель и Пленитель мгновенно смешались, как смешано добро и зло в человеческом сердце.

Оставшись одна, Света опять погрузилась в свои думы. Теперь она сочувствовала Сереже, представляя, что он почувствовал, когда увидел в небесах два пылающие солнца. Испугался? Вряд ли. Боятся, когда поодиночке, а вместе с народом не боятся даже трусы. Скорее, он ощутил особую значимость своего места, великую его пользу для всех людей. Бывает, что и место красит человека, а человек волей-неволей сам себя перекрашивает так, чтоб не затенить места.

Удивительно, но в нем нет зла на ту волю, которая отправила Сергея в мир двух солнц, сжав его жизнь, подобно выломанной из часов пружинке, до жалких пяти лет. Из него не вылетело ни то что проклятия, но даже и упоминания о каком-то зле, которое отправило его туда...

- Частичка не вправе хулить целое. Ведь лапа, которую отгрыз попавший в капкан волк, потом не хулит своего калеку-хозяина, но смиренно молчит. Целое всегда чует больше, чем кусочек, и оно вправе его оставить на окровавленном снегу, если так надо, - услышала она голос Сергея и вздрогнула. Но дверь по-прежнему оставалась глухо закрытой, а Сергея не было и близко. "Неужели я уже читаю его мысли, а он - мои?!", вздрогнула Света, но тут же успокоилась. Просто отметила, что ко всем странностям ее нынешней жизни прибавилась еще одна, от которой ни легче ни тяжелее.

- Там, между солнцами, я был - за ВСЕХ! И за своих и твоих родителей, за прошлых друзей, за многих людей, которых даже и не знаю. Но ведь и меня никто не знает!

- Выходит, мы живем только потому, что каждое мгновение где-то и кто-то совершает шаги, подобные твоему?! И сами не знаем об этом! У нас нет благодарности! Никакой! Хоть бы тебе орден дали... - всхлипнула Света.

- Орден... Я видал детей, играющих с дедовскими Георгиевскими крестами. Не в глухомани, а прямо в городе, в песочнице. Это до армии еще было. Я спросил тогда у них, откуда эти ордена, за что деды их получили? Но они ничего не ответили! Не знали! У одного из них крест висел на груди рядом со значком "Общество трезвости", и он думал, что значок - важнее! На нем все-таки что-то взрослое написано... - отвечал Сергей, - В ордене нет любви. Народ тоже не может меня любить, как зверь не полюбит своего когтя. Он вспомнит о нем лишь тогда, когда его сломает. Но в моей душе, когда она плавилась под двумя солнцами, был образ, в который отлилась вся любовь мира!

- Это... Это - я!

Сергей ничего не ответил, итак все было ясно.

Все изменилось. Дверь подземелья распахнулась, и перед ней предстал Сергей. Она почуяла, что любит, любит его. Любовь проклюнулась в ней, как маленькое существо из давно потерянного, окаменевшего яйца. Сама собой, нечаянно, когда ее как будто и нет. Не Света вновь полюбила своего былого возлюбленного, но будто сама любовь влетела в нее снаружи, и обхватила в свои объятия.

С того дня они стали жить вместе. Иногда ночевали наверху, где воздух свежее, иногда - внизу, где уютнее. Но когда Сергей отправлялся в рейс, он все-таки почему-то закрывал Свету на нижнем этаже. Она поначалу не противилась, словно так надо.

Потом они стали отправляться на прогулки, посетили даже здешние магазины и кинотеатр. Там они встретили одного из шоферов с работы Сережи, с которым он вежливо поздоровался. Тот тоже кивнул головой. Что он подумал, никто не знает. Может, его мыслью была "Надо же, оказывается и таких хмырей тоже любят, да еще красивые девушки. А я - парень хоть куда, а жена - стерва! И черта с два поймешь, чего этим бабам надо!" Но, как бы то ни было, об их встрече он потом никогда и нигде не говорил. Видимо, решил, что не его это дело...

Вскоре у них родился ребенок, но... мертвый. Потом еще и еще, и все не живые. Видимо, второе солнце прокляло навсегда Сергея и его род. Но его ли в этом вина? Ведь он пошел навстречу проклятию, чтобы отвести его от многих-многих людей! И Светлана никого не винила, она вместе с Сергеем долго оплакивала мертвых младенчиков, хотя и думала, что, быть может, там, откуда они не пришли, им лучше, чем было бы здесь. В том мире наверняка никогда не вспыхнет двух солнц, и никто никого не проклянет!

- Почему ты меня никуда не отпускаешь одну? - спросила Света на исходе пятого года.

- Уйдешь... - глухо ответил Сергей.

- Не уйду! - сказала Светлана, и тут же прикусила язык. Сережа стал говорить не раскрывая рта:

- Послушай мысли, которые родятся в тебе через сто, двести, тысячу шагов от меня!

И Светлана... услышала саму себя. Не она родила эти мысли, и не знала, пришли бы они к ней в голову или нет:

- Ничего, ждать немного осталось, скоро похороню... И все.

- Надоело! Куда дальше жить с ним, с мертвецом?! Только смерть на себя кликать! Он ведь уже мертв, и смерть его прорвалась в меня. Теперь она - во мне, с моими не рожденными детьми!

- Все, я свободна... Еще не поздно новую жизнь сделать. А Сергея жалеть можно, но все равно уже ничем не поможешь. Кто бы не был виноват, я-то тут причем!

- Это - твой ум скажет, который громче сердца кричит, как дурак на площади, - твердо выговорил Сережа, так и не раскрыв рта.

Светлана больше ничего не могла говорить, она кинулась в избушку. С ужасом женщина щупала свой живот, чувствуя, что там - еще один покойник, душа которого никуда не влетала и не улетала, а осталась на месте. До каких пор? Если когда-нибудь мертвецы оживут, оживут ли эти дети, прежде не бывшие живыми?!

Но на этот раз никакого ребенка, ни живого ни мертвого, не было. Больше она не рожала. Должно быть, мало на Том Свете душ, которым не надо проходить испытания страстями и страданиями плотской жизни. Некому больше отмечать свою вечную небесную чистоту зарытым в землю безжизненным тельцем...

Когда прошло пять лет, Сергей не умер. Они даже не заметили того дня. Света стала огородничать, и в день, обещавший быть роковым, просто полола петрушку-моркошку. А Сережа удил рыбу и тоже ни о чем не раздумывал, кроме рыбы. К тому же они завели домашних зверей - кошку, собаку, поросенка. Выросшего порося они так и не сумели зарезать, и свинья прожила у них до самой своей смерти.

Звери своей наивной жизнью отвлекали от смертных дум. Отвлекала от них и зеленая травка, и петрушки-сельдерушки, и древесные листья. А зимой появлялись снежинки, которые в бесконечном веселом хороводе тоже не давали думать о смерти. Сергей тем временем если вспоминал о своей смерти, то почему-то думал, что отпущенные пять лет еще не прошли. Календарей в его жилище не было. Часы - были, а календари - нет.

Так прошло много-много лет. Светлана потеряла им счет, и ей иногда казалось, что все случилось только вчера, и она сегодня здесь - в первый день. Но бывало, ей мнилось, что времени прошло много даже для ее никем не измеренной жизни. Целая вечность. Похоже, что она мерила не дни и ночи с 24 часами, не года с 365-366 днями, но саму любовь, могущую то сжиматься в крохотный камушек, то растягиваться до звездного неба.

Она уже не желала пережить Сергея. Напротив, теперь она боялась его смерти. Светлане казалось, что как только его не станет, она уже никогда не уйдет от его жилища, будет жить в нем, пока голод и холод не прибьют ее. Каждая ее частичка мечтала смешаться с землей раньше, чем исчезнет Сережа, и, если бы она знала тот миг, когда остановится его сердце, то в тот же миг титанической волей задавила бы и свое сердце. Это ведь не сложно, все равно, что канарейку в клетке удушить!

Но все-таки Сергей умер прежде. Он спустился в свой подвал, и долго из него не выходил. Когда постаревшая Света туда спустилась, то нашла лишь холодное тело. И... Вместе с ним она обнаружила пустоту, разверзшуюся на все нелюбящее зимнее небо, утыканное морозными иглами. Что произошло с ней - она и сама не помнит. Ей показалось, будто она застыла на месте, и из ее нутра понесся безудержный крик. Он вырывался, когда мели метели, когда комкался и журчал побежденный снег, когда рвались к небу языки зеленого летнего пламени, когда шуршало драгоценное осеннее золото. Она стала своим криком, а ее крик - ею.

И все-таки ее тело снова выросло вокруг кричащей души. Надо было с ним что-то делать, куда-то его девать. И Светлана отправилась обратно туда, откуда занеслась в этот край. В город, где ей некуда было идти, кроме своего родного дома...

- Может, если бы я его любила, когда он был под двумя солнцами, что-нибудь бы по-другому сложилось? - вздохнула она.

- Нет... Все это - ерунда. Напрасно ты не ушла от него, только жизнь загубила. Он с тобой на прогулку, поди, без цепей ходил! Взяла бы, да убежала! Сама же говорила, недалеко домики были, деревушка! Люди бы всяко спрятали! - ответил отец.

Тетка замолчала.

- Знаешь, мы тут чуть не на плечах друг у друга живем. Квартира маленькая, места мало. Ты уж извини, я тебя, конечно, не прогоняю, говорю только то, что говорю. Но у нас есть дача. Хорошая, со всеми удобствами. Я ее построил. Думал - сыну, а ему - не нужна, да и мне, по правде, тоже. Хочешь, будешь там жить?!

- Хочу... - обреченно кивнула головой тетя и пробормотала "С дачи началось, дачей и закончится".

Тетя Света поселилась на даче, ожидая что скоро отправится туда же, где теперь ее Сергей. Она хотела умереть, поставив в этой истории точку. Но... Не умерла. Она живет на даче и по сей день, одна-одинешенька, все время вспоминая про второе солнце, некогда озарившее дальнюю землю и бросившее отблеск своего луча на ее жизнь. Я, конечно, помогаю ей когда и чем могу, но, как бы я не старался, лишить ее одиночества я не в силах. Как не в силах понять ее прожитые годы...

Паровоз ФД

Паровозы… Наверное, первое, что я увидел, когда появился на свет, был паровоз. Богатырь с громким дыханием, от которого дрожит земля, и кустики, растущие возле стальных дорожек-рельсов, обволакиваются густыми облаками пара. Наверное, нет предела силы этого великана, он с одинаковой легкостью везет и тщедушных людишек, и большущие машины. Несколько раз я видел, как паровоз тащил несколько избушек, поставленных на вагоны-платформы, маленькие кораблики, тоже погруженные в вагоны. Но особенно я удивился, когда увидел поезд, на платформах которого стояли какие-то громоздкие предметы, тщательно завернутые в брезент. Однако материя не могла скрыть их размеров, из-под него прямо-таки выпирала чудовищная тяжесть чего-то большого, неведомого.

- Папа, что это? – спросил я у отца, когда он выпрыгнул из паровозной кабины.

- Это – танки, сынок. Такие железные крепости с пушками, которые на войне по полю ездят, и косточки врага с хрустом ломают. Страшное оружие. Человек перед ним – что блоха.

- Куда же ты их везешь?

- Известно куда, на войну. Для боев они сделаны, там их жизнь и смерть.

- Отчего же смерть? Они же такие сильные, что всех врагов передавят!

- У врагов, сынок, тоже есть танки. Вот встретятся наши танки с их танками, и будут они бороться, кто кого…

- Наши, конечно, поборют!

- Поборют, - успокоил меня отец, - Ладно, беги к матери. В этот рейс я тебя взять, конечно, не смогу, раз с таким грузом еду. А в следующий, если что попроще повезу, возьму обязательно.

Я пошел вдоль состава. У одного танка ствол пушки оказался плохо накрыт, и ветер отогнул брезент. Покрашенная зеленой краской сталь почему-то показалась мне доброй, очень гладкой. «Как оттуда огонь вылетать может, о котором папа говорил? И что сейчас он делает? Спит, наверное, где-то внутри». Я представил себе маленькую комнатку внутри пушки, где стоит маленькая кроватка, на которой спит огонек. Во сне он, конечно, не палящий, а мягкий и пушистый, его даже погладить можно. Вот когда проснется, тогда будет!...», раздумывал я, зажмурив глаза. И мне сильно захотелось погладить это удивительное создание, доброе во сне и яростное при пробуждении.

Я подошел к платформе и едва не засунул руку в орудийный ствол.

- А ну, быстро отошел! – услышал я резкий окрик и увидел солдата, со всех ног бегущего ко мне, - Ты чего?

Вместо того, чтобы говорить что-то в свое оправдание, я уставился на его винтовку. «В ней ведь тоже спит огонек! Совсем маленький, гораздо меньше, чем в танке. А как проснется, так ведь и убить может!»

- Дядя, у тебя винтовка настоящая?! – неожиданно спросил я.

Солдат опешил и зачем-то посмотрел на свою винтовку, будто усомнившись в ее настоящести.

- А какая же? – пожал плечами он.

- Дай посмотреть!

- Не положено! – резко сказал он, - А ты живо проваливай, чтоб духу твоего здесь не было!

- Ну, дайте посмотреть!

- Ему не положено! – услышал я голос возле самого уха.

Солдат вытянулся и застыл, как молодое дерево. Я обернулся и увидел офицера (уже тогда я мог различать военных, слишком много их появлялось на нашей станции).

- Пойдем, я тебе кое-что подарю, - неожиданно сказал офицер и повел меня к зеленому пассажирскому вагону, по отличию которого от остальных, товарных, вагонов сразу можно было сказать, что он тут – главный.

- Подожди, - приказал офицер тем твердым голосом, который произнес за свою жизнь ни одну сотню команд.

Из вагона он вернулся с искусно выструганной деревянной винтовкой, кроме цвета ничем не отличимой от настоящей.

- Вот, держи, - сказал он, протягивая мне игрушку, - Сыну мастерил, да когда теперь я его увижу. Уже новую выстругать успею.

- Спасибо! – радостно крикнул я и побежал домой.

За моей спиной грозно лязгая железом тронулся состав. Облако дыма нырнуло мне в лицо и на зубах захрустели мелкие уголечки. «Даже железные крепости паровоз везти может. Много крепостей! Значит он – самый сильный на свете. Но он послушен моему папе, выходит – папа еще сильнее!»

Все поезда шли на войну. Отец тоже ездил к войне и, возвращаясь обратно, рассказывал о ней.

- Что такое война? – говорил отец, - Чтобы представить ее, представь большой пожар. Ты ведь видал большой пожар?

Да, я видел, как в нашем городке пылали деревянные склады. Казалось, будто исполинский красный медведь брел по ним, все разрушая и ломая на своем пути. На землю падали пылающие доски, горящие бревна. Народ, прибежавший с ведрами, топорами и баграми остановился, как вкопанный, побросав свои нехитрые приспособления. Все широко развели руки, словно сдались перед страшным зверем с горячей шерстью, готовые при желании существа отдать самих себя ему на растерзание.

Но зверюге люди были не нужны. Он довольствовался древесиной, которую жевал медленно и лениво, обращая занозистые стены в возносящийся к небесам дым и в падающий к земле пепел.

Вскоре приехали две пожарные машины (все, какие были у нас в городе). Казалось бы, мощь моторов должна была начать спор с пламенным зверем, вонзить в него десятки водяных копий. Но пожарные, покинув свои автомобили, тоже стояли с распростертыми руками. Склады сгорели дотла.

- Вот увеличь этот пожар раз в сто или в тысячу. И еще добавь большую метлу смерти, которая летает вокруг и метет все, что под нее попадает. Там уже нет отдельных выстрелов, отдельных пуль и снарядов. Сам воздух пропитан смертью, каждая его частичка свистит и воет от свинцовых и стальных капель. Только и думай, как уберечься! Но ведь надо еще и воевать, убивать врага, пока он не убил тебя самого.

- Неужели… И ты там бываешь? – с дрожью в голосе спросил я.

- Да, - подтвердил папа, - Вчера нас атаковали «Юнкерсы». Бомбардировщики, то есть самолеты, которые бомбы возят и их бросают. Нелегко пришлось. Я дал полный ход, а они за мной, самолет ведь быстрее паровоза летит, тем более что мы еще состав везли. Но наш Федя меня не подвел (Федей или Феденькой он ласково называл свой паровоз ФД). Я дал экстренное торможение, и черные крылья мимо пролетели, впереди бомбы сбросили. Одна совсем близко взорвалась, осколок в Федю попал, хорошо, что паровоз – железный. Мог бы в меня, или в Андрюшку-помощника, или в Васю-кочегара попасть. А мы ведь – не железные! И лежали бы мы сейчас там, возле паровоза!

Отец протянул мне острый кусочек металла, который был выплавлен в печах дальней страны, и прилетел к нам, чтобы пронзить моего папу, чтобы мы не дождались его из рейса. Но этот кусок смерти промахнулся, и папа живой и невредимый сейчас рядом со мной. Я сжал железку, и она впилась в мою ладонь.

- Вот так-то, - усмехнулся отец и ласково потрепал меня по голове, - Еще был случай, враги к самой железной дороге прорвались, их танки уже под самой насыпью рычали. Один выстрелил, но промахнулся, снаряд у самого котла просвистел. Они, видать, сразу не сообразили, что делать, необычный это случай – когда перед танком поезд противника проскакивает. А я самый полный ход дал, кочегара своего загонял, что с него семь потов сошло. Давление так поднял, что еще немного – и котел бы рванул. Все паровоз умолял «Феденька, дорогой, выручи!» И он выручил!

Я с уважением смотрел на отца. Кто бы мог подумать, что усталый отец, вернувшийся из рейса, совсем недавно видался с бомбами и снарядами, с самой смертью, отлитой в железо.

Несколько раз он брал меня в рейсы. Конечно, не на фронт, а в другую сторону, в глубину русских земель, куда мы везли пустые вагоны, чтобы там их снова заполнили спящим огнем. В паровозной кабине мне казалось, будто мое дыхание сливается со струями паровозного пара, а биение сердце сплетается с биением стальной машины. Мои тщедушные силенки сразу возрастали в тысячи раз, словно я обращался в великана. Но, покидая кабину, я приходил в огорчение, ибо снова чувствовал себя тем, кем и был прежде – малолетним ребенком.

Паровозный котел спереди украшало изображение какого-то усатого человека, и я, конечно же, спросил у отца, кто это.

- Это – Вождь, - коротко ответил папа, - Я вот – твой отец, а Вождь – отец всего народа, всех нас, и меня и тебя. Наша жизнь – это проявление его мыслей. Хоть он сейчас и очень далеко, но раздумывает сейчас, быть может, и о нас с тобой.

- О чем же он думает?

- Конечно, чтобы народу хорошо жилось, - ответил папа, не уточняя, что значит «хорошо».

- Почему тогда он не придумал, чтоб войны не было?

- У каждого хорошего человека в мире есть тень – плохой человек, который может быть похож на хорошего, но все его помыслы – обратные, злые. У большого человека такая тень тоже велика. Есть эта тень и у Вождя, и если отец нашего народа хочет, чтобы нам, его детям, жилось хорошо, то враг хочет, чтоб было наоборот – нам жилось плохо. Но мы, народ Вождя, защищаем его мысли, и мы победим эту тень Ведь мы – свет, а свет всегда побеждает тьму. Вспомни, как мы ехали ночью сквозь лес, и Федины фары лихо разгоняли мрак!

- Мы тогда еще волка вспугнули, - вспомнил я.

- Да, ведь волк – зверь тьмы, и он тоже убоялся нашего света!

Во мне Вождь, мой отец и паровоз слились во что-то одно, любимое, за что я готов был броситься в бой (тот, каким я его себе представлял), держа наперевес свою деревянную винтовку. Может, в ней тоже спит огонь (то, что я его в ней не почувствовал, вовсе не значит, что его там нет), и, едва почуяв врага, он, конечно же, проснется! Поэтому, когда мы с ребятами играли в войну, я никогда ни на кого не наводил ствол своей винтовки. Вместо него я поворачивал оружие наоборот, и делал вид, как будто стреляю из приклада. Многие надо мной смеялись, но когда поняли, что делаю так из любви к своим и не хочу убивать друзей даже понарошку, меня зауважали.

Обратно мы везли чистенький санитарный поезд, блестящий своими вагонами. Его люди были тоже странно чистыми, в своих белых одеяниях они походили ни то на живые облака, ни то на птичек-чаек, которые изредка залетали в наш городок. Отец говорил, что прилетали они с моря.

- Посмотри на этот поезд, какой он красивый! Но на обратном пути ты его не узнаешь. Из его окон ты услышишь стоны боли, от которых застынет кровь в жилах. Белые люди окрасятся запекшейся кровью, и от них тоже будет пахнуть болью и ранами! Война не бывает без страданий, которые надо терпеть, стиснув зубы! Но, скажу честно, больше всего я не люблю водить санитарные поезда, когда они идут обратно!

Чтобы отвлечься от картины, нарисованной мне отцом, я устремил свой взгляд в открытую топку. Пожалуй, нигде на земле больше нет такого жара, который будто бы по волшебству обращался в чудовищную силу. Хочется закрыть глаза и чуять его каждой своей частичкой, пропитываясь им до самой своей глубины!

Мое детство приросло к войне и паровозам. Даже когда война закончилась, и паровозы повезли поезда с машинами, лишенными пушек да с мешками хлеба, мне все равно казалось, что где-то еще идут бои. Отец в то время стал самым известным машинистом на железной дороге. Теперь он водил уже не всякие составы, а только поезда, везущие очень важные грузы. Управлял он и пассажирскими поездами, везущими за своими красными и зелеными вагонными стенками больших начальников. Папа даже рассказывал, что один из таких начальников не поленился подойти к паровозу и пожать ему руку, сказав, что он еще никогда не ехал с таким потрясающим сочетанием скорости и плавности хода.