Путешествие на Восток 6 страница

«Ислам учит, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его. Аллах ниспосылал людям свое откровение через Мухаммеда и других пророков, таких как Адам, Ной, Авраам, Моисей и Иисус. Но Мухаммед завершает посланническую миссию и является "печатью пророков". Его учение будет действенно до аль-Кийама, Судного Дня».

Затем Ибрагим стал объяснять, что всемогущий Аллах отправит на землю ангелов, чтобы те помогли верующим встретить Судный День, в который будет решаться, куда они попадут — в рай или в ад. Он говорил, что мусульмане считают Коран самым главным и последним богооткровенным писанием. Ибрагим также поведал о пяти главных заповедях ислама: считать Аллаха единственным Богом, пять раз в день совершать намаз, поститься в месяц Рамадан, давать милостыню нищим и хотя бы раз в жизни совершить хадж — паломничество в Мекку.

Так на протяжении нескольких часов Ибрагим рассказывал мне об истории и философии своей религии. Он оказался утонченным и благородным человеком и был мало похож на мусульманина, который заставлял меня кричать имя Бога в чайхане Эрзерума.

Ибрагим преподал мне важный урок. Беседуя с ним, я понял, что в любой религии, есть верующие разного уровня, поэтому судить обо всей религии по одному-двум ее последователям, по меньшей мере, глупо.

На закате, когда солнце окутало Мешхед золотой вуалью, Ибрагим подарил мне на прощание узорчатую коробку с сухофруктами, и мы расстались. В Рамадан разрешается есть только после захода солнца, и Ибрагим спешил прервать дневной пост вместе со своей семьей.

 

 

До границы с Афганистаном я добрался в кузове грузовика, перевозившего мешки с зерном. Убожество пункта афганского иммиграционного контроля свидетельствовало о бедности этой страны, однако сами иммиграционные служащие были очень приветливы, в отличие от их коллег в других странах. Первым городом, где я остановился, был Герат. Его жители оказались очень милыми и дружелюбными людьми. Суровая жизнь в пустыне наложила на них свои отпечаток: гератцы носили ветхую одежду, покрытую слоем пыли, и ютились в жалких лачугах. За всё свое путешествие я не встречал такой нищеты, но все прохожие улыбались мне, и никто ничего не просил у меня. Напротив, местные жители сами стремились поделиться со мной тем немногим, что имели. Каждый день, пока я жил в Герате, кто-нибудь обязательно приглашал меня к себе домой на обед.

Обычно в маленькой лачуге, состоявшей из одной комнаты, жила целая семья. Хозяева дома с радостью делили со мной свою нехитрую трапезу. Гератцы были неграмотны, но я нередко поражался их смирению и мудрости. Меня восхищало, с каким достоинством встречали они жизненные невзгоды. Хотя никто из них не знал английского, мы понимали друг друга без слов, и эта сердечная теплота согревала меня.

Зимой 1970 года, сидя в небольшой чайхане в Герате, я написал домой следующее письмо.

 

 

Дорогие родные и близкие!

Как у вас дела? Я сейчас нахожусь в городе Герате, в Афганистане. Это удивительная страна, где живут очень дружелюбные и скромные люди. Несмотря на бедность, они умиротворены и счастливы.

Я знаю, что опоздал с поздравлениями, но все равно хочу поздравить отца и Карри с днем рождения.

Желаю вам всего наилучшего.

 

С любовью,

Ричард

 

Как-то раз я отправился на прогулку по городу и случайно набрел на кварталы, совсем не похожие на все то, что я видел до этого. Было позднее утро. Я остановился на пыльной обочине, поначалу просто любуясь окружающим пейзажем. И вдруг, неожиданно для себя, я как бы перенесся в царство простоты, неподвластной времени. Мое сердце бешено заколотилось. Мимо меня один за другим шли верблюды. Шум автомобилей смолк, и не было слышно ничего, кроме звука поступи верблюдов. Вокруг стояли одноэтажные глинобитные мазанки, где в тесноте ютились целые семьи. У меня першило во рту от пыли, а в носу стоял едкий запах дыма и верблюжьего навоза. Сидя на корточках на обочине, о чем- то переговаривались между собой афганцы. Их свободные одежды, выцветшие и закопченные, были по-своему красивы. На головах мужчины носили тюрбаны из длинного куска ткани. Лица у многих были испещрены оспой. Их кожа, сухая, как старая замша, огрубела от ветра и солнца, а улыбка обнажала гнилые, а иногда отсутствующие зубы. Одетые в свободные рубахи до колен, мужчины не спеша занимались своими делами. Женщины прятали лица под мелкой сеткой из конского волоса. Синяя либо черная чадра закрывала их фигуру целиком, от головы до пят. У дороги сидел слепой. Высоким голосом он пел песни, обращенные к Богу, подыгрывая себе на барабане.

Было холодно, и в воздухе витал запах дыма из очагов, на которых готовили еду. Вдруг, совершенно неожиданно, меня охватил шок от встречи с неведомой мне культурой — шок настолько сильный, что у меня в буквальном смысле слова подкосились ноги. Дым разъедал глаза. У меня закружилась голова, и начался приступ тошноты. Животный страх пронзал все мое сознание. От растерянности и страха я в одно мгновение утратил способность отождествлять себя с тем, что воспринимали мои чувства. Полное отчуждение от всего происходящего, отозвавшись страшной болью, изнутри разорвало мое эго. Покрывшись испариной, я стоял на коленях и изо всех сил пытался отыскать какую-нибудь зацепку, хоть какую-нибудь связь с привычным для меня миром. Но ничего не получалось. Я никак не мог понять, как то, что я видел, связано со мной и как совместить эту реальность с тем миром, в котором я жил прежде. Несмотря на крайнюю бедность, гератцы выглядели самыми счастливыми и беззаботными людьми на свете. Это сюрреалистичное сочетание нищеты и счастья вызвало короткое замыкание в моем уме.

Неподалеку, сидя на обочине дороги, старики курили кальян, и к витавшему в воздухе резкому духу гашиша примешивался едкий запах пыли из пустыни. Все эти картины, запахи и звуки были глубоко чужды мне. Я чувствовал себя одиноким и потерянным в этом странном для меня мире, с которым меня абсолютно ничего не связывало.

Неподвижно сидя на обочине и ощущая себя пришельцем из другой вселенной, я молился о том, чтобы как-то выйти из этого состояния. Что со мной случилось? Что привело меня в такое смятение? И почему это так сильно подействовало на меня? Я отчаянно пытался найти себя. С самого детства я отождествлял себя со своим окружением, и до сих пор я даже не предполагал, насколько глубоко это отождествление сидит во мне. Если смотреть на мир через зеленое стекло, то все вокруг будет казаться зеленым. Подобно этому, у каждого из нас свое восприятие реальности, которое зависит от нашего личного опыта и окружающей среды. Представления, усвоенные моим умом, и ощущения моего тела незаметно подменили мое истинное «я». А теперь, когда от этих привычных для меня представлений ничего не осталось, я оказался в абсолютной пустоте. Господи, прошу, помоги мне. Кто я? Кто я? Да кто же я, в самом деле, такой?

Окружающий мир отступил и померк. Молитва привела меня в состояние транса, в котором внутреннее безмолвие перекрыло все звуки внешнего мира. В этом трансе я постиг бесценную истину, которая подарила мне чувство свободы и защищенности. Я — душа, не имеющая ничего общего с окружающим миром, я — дитя Бога! Вспышка культурного шока подействовала на меня, как лучи солнца, рассеявшие густой туман иллюзии. Теперь я ощущал себя полностью свободным. Мое сердце переполнилось чувством благодарности к Богу, и с тех пор Герат навсегда останется священным местом на карте моего сердца.

Мысленно возвращаясь к тому дню, я не перестаю удивляться, насколько неожиданным образом Господь порой отвечает на наши молитвы. Иногда для нашего духовного роста требуется сильная встряска. Пока я сидел на обочине дороги в Герате, что- то умерло во мне, дав жизнь новому пониманию, без которого я не смог бы продолжить свой путь. Верблюду, чтобы сделать шаг вперед, нужно сначала оторвать ногу от земли. А волнам реки, чтобы достичь моря, нужно полностью отдать себя на волю течения. Так и человек, чтобы двигаться вперед, должен оставить позади себя свое прошлое.

По дороге в комнату, где я остановился, мне встретился старик, прилегший отдохнуть на земле. Его лицо было испещрено глубокими морщинами. Одарив меня беззубой улыбкой, старик жестом пригласил меня присоединиться к нему и покурить гашиша из его кальяна. Улыбнувшись в ответ, я вежливо отказался. Только что пережитое ощущение было круче любого наркотика, и я молился о том, чтобы оно навсегда осталось в моей памяти.

 

Верхом на верблюде я добрался до стоянки автобуса, отправлявшегося в расположенный в центре страны город Кандагар. Старый автобус был переполнен бедными крестьянами, и, казалось, никого не интересовало, заплатили они за проезд или нет. В проходе стояли мешки с пшеницей. Там же ехал выводок цыплят, две овцы и коза. Надрывный рев двигателя с прогоревшим глушителем, смех мужчин и женщин и плач младенцев создавали неповторимое звуковое сопровождение к этой непривычной для меня сцене. Неожиданно наш автобус остановился прямо посреди пустыни. Пассажиры быстро выбежали наружу. Я подумал: «Наверное, что-то случилось». Оказалось, что нет. Пассажиры аккуратно развернули на песке коврики для молитв и, повернувшись лицом к священному городу Мекке, стали совершать намаз: возносить молитвы и приносить поклоны Аллаху и пророку Мухаммеду. Ритуал этот повторялся несколько раз на дню, где бы афганцы ни находились. Религия для них была неотъемлемой частью жизни. Это были самые обычные семейные люди — не муллы и не священники, не йоги и не монахи. Но для них не существовало ничего важнее преданности Аллаху, и это производило впечатление.

Кандагар встретил меня очень дружелюбно. Особый интерес ко мне проявил некий господин по имени Хариз. Это был высокий, очень воспитанный и образованный человек, который заработал себе состояние и положение в обществе торговлей. Он часто бывал за границей по коммерческим делам или просто для отдыха. Показав мне достопримечательности Кандагара, Хариз пригласил меня в свой просторный дом. Тихим вечером мы сидели на террасе, расположенной на плоской крыше его дома, и беседовали на философские темы. Вдруг Хариз невозмутимо сказал:

«Мистер Ричард, я ненадолго покину Вас, мне нужно сделать одно важное дело».

С этими словами он резко вскочил со стула, запрокинул голову и принялся выть, словно волк на луну:

«Аааууу, аааууу, аааууу!»

Я не понимал, что происходит. Не сошел ли этот почтенный господин с ума? В этот момент Хариз схватил длинную веревку с петлей на конце, подбежал к краю крыши и сбросил конец веревки вниз, на землю. «Боже мой, что он делает?» — недоумевал я. Хариз же тем временем уже очень осторожно сматывал веревку. Каково же было мое изумление, когда в петле показался извивающийся грызун, похожий на хорька. Это был мангуст. Я с удивлением взирал на происходившее. Выяснилось, что днем мангуст этот бегал по городу, а вечером по зову Хариза влезал в специальную петлю на веревке, после чего его поднимали на крышу, где он проводил ночь. Мы продолжили прерванную беседу, и вдруг я почувствовал, как мангуст карабкается у меня по спине, цепляясь за водолазку острыми коготками. Забравшись мне под распущенные волосы, он стал пробираться к моей голове. Там, в моих густых волосах, он уютно устроился и заснул. Ощущая на своей голове теплое тельце мангуста и чувствуя его размеренное дыхание, я опять испытал некое подобие культурного шока.

Я беспомощно посмотрел на Хариза: «Что мне теперь делать?»

Мой новый знакомый рассмеялся:

«Мистер Ричард, похоже, он неплохо устроился у Вас в волосах».

Мне казалось, что под тяжестью мангуста моя шея вот-вот сломается.

«Пожалуйста, снимите его».

Хариз вдруг стал серьезным. Ночь раскинула над нами устланное звездами небо. Отпив из пиалы чая, он слегка прищурился и произнес: «Есть древнее поверье: нельзя будить спящего мангуста».

Хариз поставил пиалу на стол и стал рассказывать про то, как у египтян мангуст считался священным животным.

«Разъяренный мангуст очень опасен. Он способен одолеть в схватке даже кобру, самую ядовитую из змей, символ смерти».

Хариз сделал еще один глоток чая и откинулся назад.

«Если Вы случайно разбудите его, он может разнести на куски Вам всю голову. Мистер Ричард, Вам лучше не двигаться, пока он не уйдет сам».

Проходили часы, а я все сидел неподвижно в страхе за свою жизнь. Время от времени мангуст шевелился во сне, вонзая когти глубже в мою голову. Хариз больше не мог бороться со сном и, принеся мне множество извинений, отправился отдыхать. Я остался один. Казалось, что эта темная бессонная ночь никогда не кончится. Моя шея затекла и очень болела, но я боялся пошевелиться. Мангуст у меня на голове был подобен бомбе с часовым механизмом, которая могла взорваться в любой момент. Моя привязанность к длинным волосам таяла на глазах. О, если бы английские иммиграционные чиновники выполнили свою угрозу и остригли меня наголо, то сегодня моя жизнь не оказалась бы в такой опасности.

Успокаивая себя, я подумал: «По крайней мере, хоть кто-то оценил мои волосы!» Но мангуст оказался далеко не единственным источником моих беспокойств. Какие-то кровожадные насекомые принялись жалить меня в голову. От их укусов все мои возвышенные мысли куда-то улетучились. За что Бог посылает мне эти муки? Страдая от полной беспомощности, я еле сдерживался, чтобы не разрыдаться. Я попытался разобраться в происходящем, и меня вдруг осенило, что проклятие может превратиться в благословение, а благословение — в проклятие, и зависит это только от нас самих. Да, это звучит нелепо, но мангуст вполне мог быть ниспослан мне свыше, чтобы научить меня великой добродетели — терпению. Способность стойко переносить невзгоды и обращаться к Богу за поддержкой — это поистине бесценное благословение. А умение находить в любой критической ситуации всходы новых возможностей — истинная мудрость.

Остаток ночи я провел в необычном для меня состоянии благодарности. Тогда я даже не подозревал, что преподанный мангустом урок очень пригодится мне в будущем. За шесть часов непрошеный гость, похоже, неплохо выспался у меня на голове. Когда солнце наконец взошло, он проснулся, спустился по моей спине и спрыгнул на пол. Следующий его поступок растрогал меня чуть не до слез: мангуст подошел ко мне и бросил на меня ласковый и совершенно невинный взгляд, словно благодаря за гостеприимство. Затем, отвернувшись, он залез в завязанную на веревке петлю, и только что проснувшийся Хариз опустил его на улицу. Начинался новый день.

Хариз улыбнулся мне:

«Мистер Ричард, прошу извинить меня за доставленное Вам неудобство. Никогда прежде в моем доме не случалось ничего подобного. Но, я думаю, Вам будет приятно узнать, что в нашей культуре служение незваному гостю считается очень благочестивым поступком. Вы оказали очень достойный прием одному из наших мангустов и, похоже, вложили в это свое сердце. Сегодня утром мангуст выглядел очень довольным и хорошо отдохнувшим».

Шея ныла от напряжения, все тело ломило от проведенной без сна ночи, но слова его не пролетели мимо моих ушей. Я не ослышался, он сказал «мангусты» во множественном числе? Тогда я точно не хочу оказаться рядом с Харизом, когда он в следующий раз начнет выть, как волк, задрав голову и глядя на луну. Расчесывая зудящее от укусов лицо и уже собираясь уходить, я выпалил:

«Спасибо вам большое, Хариз. Вы так много сделали для меня. Но, думаю, что мне пора».

 

Однажды вечером я в одиночестве прогуливался по тихим улочкам Кандагара, и вдруг меня схватил и куда-то потащил за собой одноглазый человек без руки. Подведя меня к винтовой лестнице, ведущей в какой-то подвал, он подтолкнул меня вниз. На лестнице царила кромешная тьма. Пока мы спускались по плохо отесанным каменным ступеням, я пытался угадать, какая тайна ждет меня впереди. Когда спуск закончился, я оказался в холодном, темном подземелье. Глаза мои мало-помалу привыкли к темноте. Невдалеке я увидел тускло мерцавшую ржавую керосиновую лампаду. Блики ее пламени освещали осыпающийся каменный потолок и стены, с которых, помимо паутины, угрожающе свисали железные цепи. В подземелье не было ни окон, ни мебели. На земляном полу на корточках сидело с десяток босых стариков в грязных изорванных одеждах и чалмах. Они копошились вокруг какой-то темной кучи. Что это могло быть? Когда мои глаза окончательно адаптировались, я разглядел, что это куча черного афганского гашиша весом пару сотен килограмм. Еще в Европе я слышал, что это самый дорогой и сильнодействующий гашиш в мире. Нищие старики отщипывали от этой кучи кусочки и для удобства контрабандистов делали из них лепешки величиной с ладонь. Мой провожатый посадил меня в углу, а сам стал лепить гашиш вместе с другими стариками.

Как это странно, - подумал я. — Что я здесь делаю? Вполне может оказаться, что я не смогу отсюда выбраться, даже если попытаюсь. Вдруг один из стариков поднялся на ноги и зажег факел. Словно верховный жрец, возглавляющий процессию к алтарю, он прошествовал с факелом в руке в дальний угол подземелья, где располагалась святая святых - огромный кальян. Старик принялся засыпать в гигантскую шахту кальяна килограммы гашиша, а потом торжественно поджег его факелом. Следом за ним поднялся еще один старик. Он подошел к длинному изогнутому мундштуку кальяна и глубоко затянулся, пока легкие его не наполнились дымом. Затем, оторвавшись от мундштука, он выдохнул и тут же сделал еще одну глубокую затяжку. Он делал одну затяжку за другой. Я не верил своим глазам. Вскоре из мундштука повалила плотная струя дыма, но старик не унимался и продолжал затягиваться. Это явно выходило за пределы человеческих возможностей. Когда же он достиг результата, недостижимого даже для сверхчеловека, легкие его взбунтовались. Повалившись на землю, он забился в приступе такого сильного кашля, что мне показалось, будто сейчас его внутренности полезут наружу через рот.

Между тем остальные продолжали невозмутимо лепить лепешки гашиша. Затем к гигантскому кальяну подошел следующий курильщик и повторил тот же ритуал. Он сделал, наверное, не менее двадцати затяжек, пока из мундштука опять не повалил густой дым. Достигнув апогея, второй старик, так же как и первый, рухнул на земляной пол и, сотрясаясь от кашля, стал извиваться и кататься по земле. По очереди это немыслимое действо совершил каждый из находящихся в подземелье. Совладав с кашлем, курильщики как ни в чем не бывало возвращались к своим товарищам, садились на корточки у кучи гашиша и продолжали изготовление лепешек. Каждый сделал по нескольку подходов к этому адскому устройству, поглощавшему гашиш килограмм за килограммом Эти афганцы, — настоящие специалисты по кайфу, — подумал я. — По сравнению с ними гордые своей удалью западные хиппи — просто малые дети.

В душной темноте подземелья висело плотное облако дыма, от которого нещадно щипало глаза. Просто от того, что я дышал этим воздухом, я поймал такой кайф, какого не испытывал никогда в жизни. Наконец, настала моя очередь, и меня подтолкнули к священному кальяну. Неужели мне суждено стать следующей жертвой их беспощадного бога? Из широкого мундштука валил густой дым. Я не знал, как к нему подступиться. Меня качнуло вперед, и я, еще не успев прикоснуться к мундштуку, почувствовал, как мне в легкие ворвалась струя дыма — стремительно, словно змея, ринувшаяся в мышиную нору. Упав, я стал бешено кататься по полу. От приступа сильнейшего кашля, разрывавшего мои легкие и горло, у меня из глаз брызнули слезы. Глядя на это, старики принялись похлопывать себя по коленям и, трясясь всем телом, хохотать надо мной, молодым американцем, который даже не смог дотянуться до мундштука, хотя был моложе их лет на пятьдесят.

Для стариков это было обычным занятием, чего нельзя было сказать обо мне. Я отполз к себе в угол и привалился к стене. Мощный прилив энергии буквально парализовал меня, и в клубах дыма мне начали мерещиться странные видения. В голове раздались звуки какой-то необычной музыки, и ум мой закружился, утратив связь с пространством и временем. Я не мог пошевелиться, и мне некуда было бежать. Слезы обжигали глаза. В моих галлюцинациях клубы дыма, поднимавшиеся из кальяна, превращались в призрачных демонов, готовых пожрать меня.

Я вспомнил о том, как раньше искал в наркотическом дурмане избавление от страданий, счастье и даже смысл жизни. Получил ли я то, что искал? В памяти всплыли лица алкоголиков и наркоманов, которых я встречал в американских трущобах. Вспомнились мне и знакомые по колледжу, которые, не устояв перед наркотиками, стали беспомощными рабами этой пагубной привычки. Среди них мне особенно запомнилась одна милая девушка из хорошей семьи, сошедшая с ума от чрезмерного употребления ЛСД. Неожиданно для всех она стала чирикать, как птичка. Окружающих это очень забавляло, до тех пор, пока она не попыталась выпорхнуть из окна третьего этажа. Год спустя она по-прежнему считала себя птичкой, но теперь уже чирикала в психиатрической клинике. Среди молодежи бытовало мнение, будто химические или растительные возбуждающие средства способны расширить способности человека и помочь ему обрести духовный опыт. Мне тоже доводилось пробовать наркотики. Я, как и все, искал в них просветление, но быстро осознал, насколько ограниченны их возможности. Вызванное ими искусственное состояние лишь отдаляло меня от той цели, к которой я стремился всем сердцем. Мне надо было двигаться дальше.

Страдая от галлюцинаций, мучивших меня в подземном притоне кандагарских наркоманов, я дал клятву: О мой Господь, никогда больше я не буду употреблять одурманивающие вещества.

Я с трудом выбрался из подземелья и, пошатываясь, побрел по улице.

 

Свой последний вечер в Кандагаре я провел в маленькой тускло

освещенной чайхане, сидя на корточках рядом с местными жителями. Вдруг в чайхану, спотыкаясь, вошел слепой юноша, и все взоры устремились к нему. В руке он держал незамысловатый деревянный музыкальный инструмент. На вид юноше было лет шестнадцать, и он, как и все вокруг, был одет в грязную одежду, свободно болтавшуюся на его исхудалом теле. У меня содрогнулось сердце — его невидящие, изуродованные глаза не были ничем прикрыты. Несмотря на очевидную нищету, он блаженно улыбался, когда из его горла полились песни, славящие Всемогущего Аллаха. Он пел, аккомпанируя себе на своем однострунном инструменте. Приятный мелодичный голос юноши и его искренность покорили всех посетителей чайханы. Так прошел час. Слепой ударял по струне и взывал к Богу, освещая чайхану спонтанной радостью и наполняя наши сердца необъяснимым восторгом.

Увиденное тронуло меня до глубины души. Бездомный слепой юноша был нищ и безграмотен. Но, несмотря на это, он хранил в своем сердце сокровище любви к Богу и черпал в ней безграничную духовную радость.

Кандагар оказался для меня необычным городом. Здесь мангуст преподал мне урок терпения, старики в подземелье побудили навсегда отказаться от наркотиков, а слепой музыкант показал мне, что такое духовная радость. Благодарный за все, чему научил меня этот город, я попрощался с ним и отправился дальше.

 

 

Я с трудом протиснулся в переполненный автобус, отправлявшийся в Кабул. По обе стороны салона на всю его длину стояли две деревянные скамьи, на которых сидели пассажиры. Между скамьями на полу ехала домашняя живность. Курицы громко кудахтали и хлопали крыльями, роняя перья. Рядом, гордо выпятив грудь, кукарекали петухи. Овцы истошно блеяли, сбившись в кучу вокруг своего хозяина. По салону летал рой мух и каких-то других экзотических насекомых. Козы в поисках съестного тыкались в колени пассажиров. Одна особенно общительная коза заискивающе посмотрела мне в глаза и тут же с энтузиазмом принялась жевать мою штанину. Должно быть, мои джинсы действительно были хороши на вкус, поскольку тут же за вторую штанину ухватилась другая коза На колени ко мне вскочил цыпленок и стал клевать мне ноги.

Для пассажиров автобуса, с улыбкой поглядывавших на меня, этот передвижной скотный двор был обычным делом. Казалось, что они тоже испытывали культурный шок при виде длинноволосого иностранца в грязных джинсах и серой водолазке. Автобус остановился. Пассажиры вышли, расстелили в пустыне коврики, повернулись лицом к Мекке и стали молиться. Не считая животных, в салоне остался только я.

Я вычитал где-то, что человек, не развивающийся духовно, подобен двуногому животному. Хотя я находился в духовном поиске и интересовался самыми разными религиями, я, тем не менее, еще не выбрал свой путь. Вот почему, пока правоверные мусульмане молились снаружи, я предпочел остаться среди домашнего скота, от которого я пока, увы, мало чем отличался.

Кабул, расположенный на высокогорном плато и окруженный заснеженными горными вершинами, был очень красив. Бывшая столица империи Великих Моголов, он до сих пор оставался самым важным городом Афганистана. В Кабуле я снова встретился с Джеффом и Рэмси. Они ждали меня здесь уже почти неделю, и им не терпелось продолжить путешествие в Индию по старинной дороге, проложенной еще англичанами. В Пакистан мы решили добираться через перевал Хайбер. Ранним утром мы пришли на автобусную станцию, и Джефф купил нам всем билеты. У двери автобуса стояли инспекторы иммиграционной службы и проверяли у пассажиров документы. Джефф и Рэмси благополучно прошли все необходимые формальности и сели в автобус. Но, когда очередь дошла до меня, произошло какое-то недоразумение. Инспектор забрал у меня паспорт и повел в отделение иммиграционной службы. И как раз в этот момент автобус, к ужасу моему, завелся и поехал. Мой билет остался у Джеффа и Рэмси, которые даже не заметили моего отсутствия. Оказалось, что чиновники иммиграционной службы неправильно прочитали дату моего выезда из страны. Разобравшись в ситуации, они отпустили меня.

Так я остался в Кабуле один, не зная, что делать дальше. О том, чтобы ехать одному на попутках через перевал Хайбер, снискавший недобрую славу одного из самых опасных мест на Земле, не могло быть и речи. Я слышал немало зловещих рассказов об этой пограничной области между Афганистаном и Пакистаном, где заправляют воинственные племена, не признающие никаких законов. Подобно жителям американского Дикого Запада, они считали заряженную винтовку главным аргументом в любом споре и промышляли убийствами и грабежами. Мне говорили, что они устраивают вооруженные засады на туристические автобусы и грабят, а иногда даже убивают пассажиров. Я слышал, что автобусные компании вынуждены платить дань вождям этих племен, чтобы обезопасить жизнь пассажиров. Трудно было сказать, насколько эти рассказы соответствовали действительности, но выяснять это самому у меня не было никакого желания. Денег на билет не было, и я не представлял себе, что делать дальше. В полном одиночестве я бродил по улицам Кабула, размышляя о неожиданных поворотах в моей судьбе.

Так прошел день. С наступлением ночи заметно похолодало. Теплой одежды у меня не было, и идти мне было некуда.

Взошедшая на небе полная луна казалась глыбой льда. Дрожа от холода, я сел на обочину и достал гармонику. Закрыв глаза в медитативной трансе, я поднес гармонику к губам и стал изливать в песне свое сердце. Когда я открыл глаза, то обнаружил перед собой стройную молодую женщину с растрепавшимися на ветру русыми волосами.

«Ночь на дворе, как ты еще не замерз без теплой одежды?» — она смотрела на меня, поеживаясь от холода. Поймав на себе исполненный сострадания взгляд ее блестящих голубых глаз, я рассказал ей о своих злоключениях.

«Я из Голландии, — сказала в ответ женщина, — но уже несколько лет живу в Кабуле. Почему бы тебе не переночевать у меня дома, в тепле?»

Я с благодарностью последовал за ней. После холодной улицы теплый, хорошо обставленный дом показался мне раем. На окнах висели зеленые и золотистые шторы, в центре комнаты стоял дорогой обеденный стол со стульями, а у стены расположился мягкий белый диван. На него и усадила меня хозяйка этого чудесного жилища. Я не видел ничего подобного с тех самых пор, как покинул свой родной дом в Хайленд-Парке. Мне казалось, что это было сто лет назад. Голландка пригласила меня к столу и стала потчевать свежим хлебом с маслом, запеченными овощами, а на десерт меня ждал шоколадный торт. Я было подумал даже, что ничего не потерял, не попав на автобус.

После непринужденной беседы хозяйка предложила мне отдохнуть:

«Должно быть, ты очень устал, так долго просидев на холоде».

Она отвела меня в спальню, где было две кровати.

«Располагайся здесь, а я буду спать у себя».

Вдруг в спальню вошел высокий, крепкий мужчина. Хозяйка представила его:

«Это мои телохранитель-афганец, из военных. Он беззаветно предан мне».

Я окинул взглядом гиганта, стоявшего передо мной. Он был под два метра ростом. На его огромном, как гора, теле и сильных руках, подобно каменным валунам, бугрились мускулы. Телохранитель носил большую нечесаную бороду, а его длинные лоснящиеся волосы были черны, как уголь. Я сел на свою кровать, а афганец — на свою. Его черные пронзительные глаза буравили меня недобрым взглядом. Затем он потянулся и громко зевнул. В нос мне ударил резкий запах его пота.

Хозяйка продолжила:

«Он охраняет меня. Я сама видела, как он одним ударом кулака проломил человеку череп. А теперь отдыхай».

Она направилась в смежную комнату и, прежде чем исчезнуть за расшитой бисером занавеской, погасила свет со словами: «Я пойду к себе».

Несмотря на пугающий вид телохранителя-афганца, я, как это ни странно, ощущал себя рядом с ним в безопасности. В доме было так тепло и уютно, что я, удобно устроившись в кровати, почувствовал себя счастливчиком. Неизвестно, как бы я пережил морозную ночь, если бы эта женщина не сжалилась надо мной. С этими мыслями я накрылся мягким одеялом и погрузился в сон.